«Последняя реликвия»
1971, «Таллинфильм». Реж. Григорий Кроманов. В ролях Ингрид Андринь (Агнес), Эве Киви (Урсула), Александр Голобородько (Габриэль), Ролан Быков (брат Иоганнес), Эльза Радзиня (аббатисса). Прокат 44,9 млн человек.
Искусственно вскормленные дички республиканских киностудий в СССР влачили жалкое существование. В большинстве сателлитов России народу жило вдвое-втрое меньше, чем в Москве; более чем скудный внутренний рынок в принципе исключал существование национальной кинематографии. Проводить многожанровую репертуарную политику могла только студия Довженко: 40 миллионов украинцев позволяли ей работать в автономном режиме. Остальным следовало всерьез ориентироваться на русскоязычную аудиторию метрополии, — а та категорически не желала смотреть, как Мамед ставит советскую власть на нефтепромыслах, а Калев и Сулев занимаются соцсоревнованием на Пылдреской плавбазе имени товарища Кингисеппа. Захватить внимание Большого Брата можно было только предельно адаптированной, но в то же время принципиально непохожей национальной мифологией, которая начала складываться в большинстве республик именно в практичные 70-е. Вся Средняя Азия, закусив тюбетейки, погналась за басмачами, азербайджанцы по образцу спагетти-вестерна изобрели люля-детектив, Белоруссия окончательно монополизировала партизанскую тему. Неуемные дети Кавказских гор создали хмели-сунели-комедию про горделивых усачей — пловцов, летунов, футболистов и солдат, — становящихся имперскими и, забирай выше, планетарными звездами.
Долговязые, но с толстенными корневищами балты, как и следовало ожидать, нашли свое золотое дно в белокаменном средневековье. Фильмы рожка и дубины, косяком пошедшие с начала 70-х, пользовались ни с чем не сравнимым успехом, оставляя далеко позади камерные элегии центральных студий. Чехословакия вогнала интеллигенцию столиц в глубочайший душевный кризис, общим поветрием стало копание в глубоком внутреннем мире участковых врачих и пьющих резонеров — в образовавшуюся брешь и ломанулись, как на Ивана Купала через костер, слуги дьявола, чертовы невесты, новые нечистые из пекла и прочие озорные сеновальские иконоборцы из поселков Сумаа и Тюрьмаа. Справедливости ради стоит заметить, что эпос борьбы веселых гезов с ливонскими баронами открыл в 66-м великим «Городом мастеров» Владимир Бычков на «Беларусьфильме»; однако граничащему с Балтией Беловежью в седые времена достаточно перепало плетей от благородных рыцарей — так что бульбаши со стяпасами были одна сатана. В 72-м на высшие строчки рейтингов поднялась лесная запевка Григория Кроманова «Последняя реликвия», самый успешный блокбастер «Таллинфильма».
То было редкое совпадение любой худсоветам освободительной риторики и автономных чаяний укрощенной нации. Обычно колонизаторское кино, как Мирзо-апа снимает паранджу, а чекист Сийм шагает с истребительным батальоном убивать родного лесного брата Арво, вызывало стихийное возмущение в недрах национальной души. На этот раз противоречий не было и в помине: уездные ярмарки и в советское время редко обходились без постановки народного театра о плугарях и дровосеках, надевших кожаные шлемы с клепками накрест и жилеты из медвежьих шкур с тем только, чтобы под лютню и сопелку отбить белявую и ласковую дочь сельского старосты у окончательно сбрендившего на хозяйстве лендлорда. Тема отечественного Робин Гуда, лесного командира-бородача с милой подружкой и кружкой в руке, зародилась на советском Северо-Западе, в тех можжевеловых краях, где среди лыка и маслят только и водились веками вольные стрелки-великаны.
Сказ о том, как бородатый эстляндский Картуш-Скарамуш-Дубровский Габриэль полюбил простовласую блондинку лисичку Агнес с брусничной веточкой, заплетенной в соломенные косицы на висках, отменно ложился на распрю местного монастыря с бароном фон Рисбитером (имечко — как у целебного бальзама!) за ларец с реликвиями здешних каменистых земель. Окорока на вертелах, фамильные штандарты, златогривые кобылицы в шитой бисером сбруе, крытые черепицей домики со слюдяными окошками, певческие поля и голубиная почта были нашим ответом плащу и шпаге Жана Маре. Предатели ухали в сырые казематы через потайные люки в монастырских коридорах, кавалер Габриэль с шаолиньской грацией бился на шестах с разбойниками, красотки-монашки поднимали мятежным отрядам решетчатые бороны ворот, а бражники-кузнецы в шведских бородах, именуемых шкиперскими, ладили дела в корчмах средь пивных бочек и искусных гравюр. Вместе с янтарным побережьем, коваными решетками да поморскими бальзамами тогда только-только входил в моду готический шрифт — антураж чужого фольклора подогревал прогрессирующее русское западничество, аккурат в тот момент переходящее с кислого кваса патриотических былин на эль и портер кельтских и саксонских преданий. Набожные эсты отдельно не возражали против часто возникающих на экране толстых свечей, монашеских клобуков, каменных крестов в полосе прибоя да органных месс в готических соборах; регулярно перегибая с мельничными чертями, запечными ведьмами и прочей ручной нечистью, прибалтийские кинематографии втихую выгадывали себе право на лишнего деревянного божка в скворечне на проселке да непривычно благосклонное изображение сельского кюре. Что до погрома в католическом монастыре и жадного интригана-аббата в исполнении Ролана Быкова, лютеранская Эстония, с кровью отбившаяся в XVI веке от власти Ватикана, и здесь ничего не имела против.
В фильме была лишь одна стопроцентная лажа: всю дорогу герои упорно договаривались встретиться в каком-то Таллине. Средневековым Габриэлю и Агнессе вряд ли что-либо могло сказать это название. До самого начала XX века эстонская столица звалась Ревель.
«Реликвию» делали лучшие республиканские силы. Художником на картине работал будущий родоначальник эстонской рисованной мультипликации Рейн Раамат. Фехтование, выездку и рукопаш ставили тренеры республиканских сборных по сабле, самбо и конному спорту — в этих видах состязаний у эстонцев были неплохие позиции даже и в союзных командах. Баллады на стихи национального классика Пауля-Эрика Руммо, написавшего книгу «Катящийся камень» («роллинг стоун», если не по-нашему) еще в 55-м году, исполнил сам народный артист СССР, супербаритон союзной сцены, лауреат двух Сталинских и одной Государственной премии маэстро Георг Отс. Постановщик Григорий Кроманов до «Таллинфильма» руководил эстонским телевидением, а после — Таллинским же русским драмтеатром, Габриэля играл приглашенный красавец-мужчина Александр Голобородько, Агнешку — ласочка Ингрид Андринь, пару лет спустя укрепившая свою региональную славу дилогией о слугах дьявола, а монашку Урсулу — эстонская Брижит Бардо, невзорвавшаяся секс-бомба ячменного края Эве Киви. Особо впечатляло, что эстонцы со своим традиционно северным простодушным отношением к наготе в сценах просушки платья и порки ослушниц плеткой-семихвосткой гуляли по самой кромке дозволенного тогдашней пуританской цензурой.
Сдав метрополии мызу, крепость и камышовую косу, Эстония брала реванш сказками да песнями. Детские книги Яана Раннапа, Эно Рауда и Хельо Мянда о Тоомасе Линнупоэге, Муфте с Полботинком и ефрейторе Йымме, мультики Раамата, Прийта Пярна и Ааво Пайстика про простаков, Клабуша и Большого Тылля, фолк-группа Тыну Ааре «Апельсин» со шлягерами «Вестерн» и «Медведь», Анне Вески, Яак Йоала, Ибо Линна и Тынис Мяги были известны в продвинутых домах не менее, чем Астрид Линдгрен или «Арабески». Пала Россия и перед «Последней реликвией». В 72-м фильм собрал в общесоюзном прокате 44 миллиона зрителей, в тот же год «Слуги дьявола» Александра Лейманиса — 33, а «Слуги дьявола на чертовой мельнице» — 30 млн.
Однако вскоре, как это всегда бывает, на разработанный прииск явились компании-гиганты. В 75-м на «Мосфильме» вышли «Стрелы Робин Гуда» Сергея Тарасова, приватизировавшего тему рыцарских замков, турниров, доспехов да вольных стрелков на веки вечные. Куда было скромным студиям тягаться с фордовским конвейером! — на фильмах Тарасова «Черная стрела», «Рыцарский замок», «Баллада о доблестном рыцаре Айвенго» и «Приключения Квентина Дорварда, стрелка королевской гвардии» стояло тяжелое клеймо корпорации-мейджора: рабочий и колхозница.
