Кино 70-х во всем мире становится сугубо городским — более тонким, более рваным, менее назидательным. Прогресс агротехнологий приводит к избытку продовольствия при минимальном числе работников — провоцируя уже не только массовый исход в мегаполисы, но и денонсацию сельских уставов: город жив индивидуализмом, здесь пастыри без надобности. В то время, как вестерн с его навязчивой мужской моралью медленно отходит естественной смертью, управляемая пейзанскими вождями Россия все тщится вдохнуть жизнь в деревенское кино, все откачивает и реанимирует общину, маскируя свершившийся конец бодряческими частушками про председателя молодого да участкового Анискина. Все чаще и кондовые почвенники, и уважительные к естественному ходу вещей либералы посвящают лиру натурализации селянина в городах («Молодые», «Мимино») — в 75-м гимн лимиты «Афоня» бьет все обозримые рекорды посещаемости. В том же году лирики-урбанисты Брагинский с Рязановым сочиняют непредумышленный манифест советского среднего класса «Ирония судьбы». Типовая застройка, типовая мебель-«стенка» для экономии пространства («800 и 20 сверху»), типовой автомобиль «Жигули» скрепили воедино сообщество лиц среднего достатка — но вопреки социальным учениям, гарантом стабильности русский мидл так и не станет. Для генетической неприязни к переменам среднему классу нужна собственность-недвижимость — «двушка» на Третьей улице Строителей и право петь под гитару стихи русских нерусских поэтов суть слишком скудная плата за социальный мир. Кажется, правящий истеблишмент во второй раз за сто лет взрастил своего могильщика — на сей раз только добра ему желая.
