«Один шанс из тысячи»
1969, Одесская к/ст. Реж. Левон Кочарян. В ролях Анатолий Солоницын (капитан Мигунько), Николай Крюков (Двигубский), Жанна Прохоренко (Нина), Аркадий Свидерский (близнецы). Прокат 28,6 млн человек.
Советское военное искусство базировалось на образе фрица. Фриц был толстый, но плюгавый и одноглазый, но хромой. Летом носил каску с рогами, зимой — повязывал ее бабьим платком. Днем фриц был жестокий, ночью — трусливый. Ел из походной кухни, куда легко подкладывались бомбы и слабительное. У него была губная гармошка, спортивные до колен трусы, засученные рукава и мотоцикл с коляской, который все время переворачивался. Назначением фрица было плёхо говорить по-русски, пить шнапс и беспорядочно бегать на фоне горящего бензохранилища, оставляя за собой коровьи лепехи. Именно сакральным образом фрица вдохновлялся Андрей А. Тарковский, сочиняя для Одесской киностудии сценарий «Одного шанса из тысячи». Курортные студии вообще сильно хромали по части редактуры, что позволяло впаривать им тонны голимого трэша про черные очки стиляг и целые косяки шпионов-аквалангистов. Картина и по сей день продается под грифом «военно-патриотическое кино», хотя за такой патриотизм полагалось бы канделябром.
В тыл крымской группировки врага заслана шайка парашютистов под началом капитана Мигунько. В задачу группы входит разведать, похитить, подслушать, взорвать, перепить, переплясать, перещеголять и сто раз произнести «йа-йа, натюрлих» — фразу, которой специально обучают в русских разведшколах для полной аутентичности. На чем угодно может проколоться русский шпион — на лапаньи передатчика, пьянке 23 февраля, цацканьи с грудными детьми, которых истинному арийцу надлежит истреблять, где только попадутся, но на «натюрлихе» — никогда! С помощью эсэсовской формы и шикарного, в любшинском стиле, великогерманского хамства капитану удается просочиться в недра курортной немецкой обороны, позагорать в черных плавках, поболтать о мозельском, потрепать по ядреной партизанской щеке Жанну Прохоренко в пикантной тельняшке-обтягайке, обозвать ее «фройляйн» и возродить рыцарские традиции в виде подвальных дуэлей вслепую (лишний убитый фриц никогда не лишний).
Все это время к капитану за хвост пристегнут русский аристократ-отщепенец из князей и белоэмигрантов Николай Леопольдович Двигубский. Именно такие Ф.И.О. носил старый друг Тарковских-Кончаловских — художник студии «Мосфильм», имевший обыкновение последовательно жениться на всех отставных пассиях Кончаловского — Болотовой, Купченко и Аринбасаровой. Произрастал он в Париже, в семье деятелей первой эмиграции, и был репатриирован в рамках оттепели — что придавало отдельный шарм фразе Мигунько: «Ваших, Двигубский, сведений недостаточно для гарантий безопасности человеку, который столько лет работал против своей Родины!» Махровый антисоветчик мечтает выдать наших врагу, для чего пишет подметное письмо и передает кому-то из участников велопробега по шоссейным магистралям Крыма. Стерегут велогонку на изгибах трассы фрицы в униформе «ганс-чурбан»: сапоги-трусыпилотки. Приходится, убив отстающего, вводить в заезд героя-камикадзе по имени Серафим, который всех обгоняет, возглавляет пелотон и увлекает его за собой в пропасть. Летящие за серафимом под откос фашистские велогонщики будут стоять перед глазами до самой смерти — как и заупокойная речь т. Мигунько: «Нам ли, рыцарям рейха, бояться Вальхаллы?» В дальнейшем рыцари рейха охотятся в кущах с криками «Пу! Пу!», опознают переодетого лазутчика по татуировке «Вова», а их летчика остальные вовы мочат в сортире-скворечнике у кромки посадочной полосы. Остается добавить, что играл капитана только что отснявшийся в «Рублеве» Анатолий Солоницын, который на самом деле никакой не Анатолий, а чистопородный Отто — ибо родился в дальней провинции в год триумфа челюскинской экспедиции и был назван в честь ее вождя О. Ю. Шмидта. С таким именем сам аллах велел щелкать каблуками, носить на фуражке череп с костями и щупать официанток (боже, осенью 41-го Отто Солоницын пошел первый раз в первый класс! Бедный ребенок).
Вообще-то непревзойденными асами художественной дойки ура-патриотики заслуженно считались братья Михалковы. Стоило забрезжить финансовым затруднениям и долговой яме, братья-разбойники садились за стол и выдавали бойкий текст про казахских шпионов в Харбине и истребителей басмачества в Туркестане. Вместе и порознь они написали: «Конец атамана» (1970) — для зачинателя казахского художественного кино Шакена Айманова, именем которого назван «Казахфильм»; «Седьмую пулю» (1972) — для вождя узбекского кино Али Хамраева; «Транссибирский экспресс» (1977) — для Эльдора Уразбаева и «Ненависть» (1977) — для Самвела Гаспарова. На последней картине соавторы Н. Михалков и Ф. Горенштейн, пользуясь клинической темнотой все той же Одесской студии, окончательно потеряли тормоза и дали колчаковскому карателю фамилию Ставрогин. Прошло! Как и сам сюжет дележки хуторского наследства воюющими сыновьями — красноармейцем Федором, белогвардейцем Степаном и махновцем Дмитрием. Было в 30-х такое лютое слово «карамазовщина» — точное, между нами говоря, слово. Так вот зачинателем этой стахановской страды на тучных нивах правоверного сюжетосложения были отнюдь не они, а друг семьи, писавший в паре с Кончаловским «Рублева» и «Иваново детство», патриарх советского евангелического кино А. А. Тарковский. Замечено, что всякий, имевший отношение к Одесской киностудии, непременно вспомнит в интервью, «как мы хохотали на съемках». Хохотали мушкетеры и чекисты, пираты и шпионы, альпинисты и капитаны дальнего плавания, не хохотали только принципиально угрюмые К. Г. Муратова и С. С. Говорухин. Солнце, море, девки, евреи — чего б и не похохотать? Но рекорд производственного веселья все равно должен принадлежать съемочной группе «Тысячи и одного шанса». По сюжету, база разведчиков укрывалась в потайном погребе коллекционных мускатов, которые ни в коем случае нельзя было уступить врагу. И ведь как пить дать не уступили. На фразе Прохоренко: «Будете еще мускат лакать — запрусь; там и ночуйте» стало ясно, что съемки проходили в по-настоящему творческой атмосфере.
