«Человек-амфибия»
1961, «Ленфильм». Реж. Геннадий Казанский, Владимир Чеботарев. В ролях Владимир Коренев (Ихтиандр), Анастасия Вертинская (Гуттиэре), Михаил Козаков (Зурита), Николай Симонов (Сальватор). Прокат 65,4 млн человек.
Двадцатый век знал два всплеска классовой, наиболее занятной научной фантастики. Впервые строителей дивных аэроградов окрылила победа антимиров в одной отдельно взятой стране. Цивилизация мыслящих папоротников с потрохами захватывала Альдебаран, ненавистные Булгакову изверги в белых халатах клонировали всякую люмпенизированную и рептильную нечисть, фосфорические женщины уносили верных коммунистов в грядущее, враждебные миры корчились в судорогах и осыпались в прах. За одну только середину 20-х косяком писаны толстовские «Аэлита» и «Гиперболоид инженера Гарина», булгаковские роман-анекдоты «Собачье сердце» и «Роковые яйца», «Клоп» Маяковского и «Человек-амфибия» Александра Беляева.
У младенчески невинных советских кинофабрик на такое была кишка тонка — им оставалось лишь ждать производственных мощностей и нового пришествия снов золотых.
Ждать пришлось тридцать лет и три года. Пятидесятые подарили рожденным в неволе советским писателям первую заграницу. Блуждая по хищному, сияющему, вертикально организованному миру, они пытались скинуть морок сбывшихся грез и твердо держались за рентгеновские классовые очки, дающие всему этому великолепию совсем другую цену. Пионеры-землепроходцы капиталистических джунглей виделись себе прекрасными инженю с добрых островов, не знающими, что такое деньги, но держащими за пазухой золотой ключик правильного мировоззрения; любимцами бедняков и гремучей в двадцать жал змеей для своры псов и палачей в белых аксельбантах. Будучи сами инопланетной диковиной, они представляли себе весь мир чужой вселенной, где капитал, где правит зло, где море соблазнов и тюрьма народов, где неон, и кримплен, и нужда, и проститутки, алчные эксплуататоры и согбенный народ, и стражники-лимончики в белых ремнях накрест, с собаками и усиками.
Это первое сочленение миров породило новый вал фантастической литературы — на этот раз многократно усиленный кинематографом. Вернувшись на Землю, евроамериконавты засели за машинки и сочинили большую пургу об опасных хожениях во две сказки — добрую Утопию и страшную-престрашную Ненормандию. Спереди лучился добротой Солнечный Город мечты, где все было механизировано, скучно, стерильно, зато арбузы размером с Пулковскую обсерваторию, а индивид плюет только в урны и знай изобретает что-нибудь бесплатное для человечества. С другой была Луна, ближняя планета Желтого Дьявола (зря, что ли, они на нее первые высадились?), где чудо опошляют и ставят на службу кровососам, оттого у них ничего и не растет (Незнайка, помнится, первым делом удивился, какая мелкая малина у г-на Клопса, другое дело у нас — дикая, ничья и в ладонь не умещается). В одном Зазеркалье великие рассеянные ученые в бородках приручали волшебную энергию солнца для вечного лета и обжираловки. В другом — великие маниакальные ученые в бородках пускали ее на разрушительный золотоносный луч гиперболойда. Эра космоса и телевидения казалась первым шагом в новый мир без границ, и было втройне важно, в чьи руки попадет великая тайна — титанов-созидателей или бонапартов-поджигателей. Ефремов написал «Туманность Андромеды» (1957), Носов — трилогию о Незнайке (1954), перевели «Чиполлино» (1953), поставили «Старика Хоттабыча» (1956) и «Тайну двух океанов» (1956), а Владимир Чеботарев и Геннадий Казанский экранизировали роман века «Человек-амфибия» об участии морских дьяволов в классовой борьбе.
Встреча бывалого сказочника, режиссера «Хоттабыча» Казанского и склонного к авантюрным похождениям научпоповца Чеботарева была поистине исторической. Только этому тандему было по силам слить искристые подводные балеты и акробатические кульбиты с крыши на крышу, дуэли батисфер с жемчугодобывающими шхунами и хитрые побеги с близнецовым грузовиком-подставой, по-уэллсовски снятые кафедральные соборы и горячие средиземноморские танцы а 1а «Горький рис»; ассирийский профиль Вертинской, неаполитанские скулы Коренева, кастильскую бородку Козакова и скандинавский овал Владлена Давыдова; неореализм, аквапарк и оперетту «Вольный ветер».
Античный юноша, подводный принц-русальчик, сумасшедший миллионер в белых штиблетах перешагивал из ирреальной, безмятежной и чистосердечной Атлантиды в косный, порочный и привлекательный земной ад с визгом тормозов, ором газетчиков, лязгом цепей и выхлопами саксофонов. Пытливому Колумбу открывался перевернутый мир, где гнусное и смрадное дно-трюм-пекло — сверху, а в голубой бездне роятся золотые рыбки, вьются кораллы и выписывают восьмерки кореша-дельфины. Глупые люди боятся воды, жалеют друг другу рыбы, решают себя жизни за странные бумажки под названием «деньги» и блестящие бусинки, каких на дне миллион. По щекам божественных землянок струятся слезы размером с королевскую жемчужину, а бандиты жируют. Своей двухмерной сказкой двое из ларца задолго предвосхитили все сегодняшние «гринписовские» пасторали и нравоучения о том, что хвост-плавники — хорошо, ноги и речь — плохо. Парень, Который Прыгнул Первым, Парень, Который Трубит в Рог, Парень, Которому Необходима Влага, открыл человечеству великий путь игры, любви и свободы, путь сердца — а его за это приковали к чану с мутной жижей, подрезали серебряные крылья-плавники, погубили мечту. Как и всякому шестидесятнику, ему были жизненно необходимы море, фонтан, поливальные машины и девушка с глазами дикой серны. Они еще не знали, что такое пошлость, и говорили о чувствах вслух. «Это что, любовь с первого взгляда? — А разве бывает другая любовь?»
«Человек-амфибия» стал первым суперблокбастером послесталинской эры. Такого обвала киносеть еще не видывала, любые «Подвиги разведчика» там рядом не стояли. Статистика, конечно, предупреждала, что кинематограф — развлечение преимущественно для людей от 16 до 25 лет, но власти как-то не догадались, что послевоенный демографический взрыв к началу 60-х обернется резким вбросом в сеть десятков миллионов кинозрителей. В городах началось ударное строительство кинотеатров-тысячников, к концу десятилетия их число удвоилось. Киноафиша стала главной отличкой проспектов-новостроек, и первый камень в этот новый мир заложили два великих синтезатора классовой сатиры, подводного луна-парка и знойной средиземноморской мелодрамы Казанский и Чеботарев, добрые боги, чей дар был походя уничтожен агрессивными неучами, транжирами и мракобесами.
Случись грамотному продюсеру увидеть тот океан золота, что принес фильм об амфибии — и их бы снова бросили в море добывать жемчуг промышленным способом, и были бы у нас собственные, чуть латинские Индианы, и новые пионеры в сказке, синие города и пузыристые пучины, и Незнайки на Луне. Но Чеботарев с Казанским жили в диком, уродливом, безжалостном мире свободы, равенства и братства, где прибыль — ничто, а штучное мастерство не ко двору. У дуэта поэтов-фантастов отняли легкие, посмеялись над жабрами и выплеснули вместе с их рыбой-ребенком в мировой океан. Критика выбранила их за легковесность и аттракционность в святой теме борьбы с капиталом, имя оператора Эдуарда Розовского даже и не запомнили, хотя он потом снимал и «Начальника Чукотки», и «Белое солнце пустыни». В конкурсе зрительских симпатий «Советского экрана» «Амфибию» задвинули аж на третье место, снисходительно пожурив за страсть к знойной безвкусице, «Тарзану с жабрами». Фильм, собравший сходу 65 миллионов зрителей — сразу на 15 млн больше, чем прежний чемпион, — будто оторвался от своих отцов-создателей и стал существовать автономно, ласково мерцая в мутной толще жестокого моря.
Они были похожи на тех подвижников-ученых, что принесли человечеству искру в ладонях — а глупые люди лишь посмеялись над ними и засунули чудо в чулан. Чеботарев потом снимал шпионские приключения типа «Краха» и «Как вас теперь называть?», Казанский по привычке делал «Снежную королеву», вместе они уже не работали. Но 1961-й, год новой космической эры, остался годом Гагарина, Кеннеди, Братской ГЭС, Берлинской стены, кубинского курса на социализм, денежной реформы, выноса Сталина, XXII съезда и — молодого реформатора глубин товарища Ихтиандра.
Благодарная Россия признала это лишь тридцать лет спустя.
