Мира Грант. Кровь и песок
Ласт-Бридж, Монтана, 1933 год: через две ночи после падения звезды
– Мальчик!
Крик был неистов. Этот крик был неистов всегда. Томми никак не мог понять, зачем им вообще петух, если ему не приходится никого будить. С этим прекрасно справлялась тетушка Мэри, которая звала его своим громким, высоким голосом, когда даже солнце еще не поднималось над горизонтом. Мальчик! Почему свиней еще не кормили? Мальчик! Почему не развели огонь? Мальчик! Где твоя никчемная сестра? Неужто она не знает, что утро уже на исходе, а куры до сих пор сидят на яйцах?
Мальчик, куда ты подевался? Мальчик, почему ты такой непутевый?
Мальчик.
Она никогда не кричала на Энни так, как кричала на него, и он подозревал, что той повезло больше, вот только Энни говорила, что это не так. Еще она говорила, что тетя Мэри смотрит на нее как-то странно, словно Энни – образцовая свиноматка, которую раскармливают в преддверии ярмарки. Им было по одиннадцать лет и они оба умели считать. На фермах в дне езды отсюда было десяток мальчишек их возраста, плюс-минус пара лет, которые все равно ни на что не влияют. На некоторых фермах дела шли неплохо, особенно в сравнении с их каменистыми полями и пустыми закромами. На некоторых фермах, возможно, не отказались бы заплатить за прилежную невестку.
Других девчонок не было. Такое впечатление, что боги Монтаны понимали, что это место для девчонок не предназначено. Однажды он сказал об этом Энни, когда ей было особенно грустно, и она так сильно врезала ему, что у него рука болела неделю.
«Девчонки не лучше и не хуже мальчишек! – запальчиво восклицала она, как это часто бывало, когда они приходили в это жуткое место. – Они просто другие. Их легче продать и не чувствовать себя виноватым».
А потом она убегала помогать тетушке Мэри со штопкой – у тетушки Мэри штопки всегда хватало, ведь она брала одежду со всех соседних ферм и потом говорила, что всю ее чинила Энни, словно так можно было еще хоть немного поднять цену невесты.
– Мальчик!
Вздрогнув, Томми прекратил считать ворон и вдруг с ужасом осознал, что совершил самый страшный грех во всей Монтане: он заставил тетушку Мэри – ту самую тетушку Мэри, которая взяла их с сестрой к себе, хотя и не обязана была, ведь их мамаша была совсем пропащей, а папаша и того хуже; ту самую тетушку Мэри, которая единственная в целом мире их любила, хотя и не знала, заслуживают ли они такого счастья, – он заставил ее позвать его дважды.
Вынырнув из каморки на кухне, где он имел несчастье задуматься, Томми побежал на звук ее голоса, быстро-быстро, как старый кот его матери, эта здоровенная рыжая тварь, которая урчала, как трактор. Он и представить себе не мог, что будет скучать по этому коту, который порой вредничал и подкидывал ему на подушку дохлых мышей, пока он спал, чтобы поутру, едва открыв глаза, мальчик перевернулся на бок и первым делом столкнулся со смертью, – и все же этого негодника ему не хватало. Еще как не хватало. Он скучал по этому коту, со всеми дохлыми мышами вместе взятыми, потому что кот был частью дома. А здесь…
Здесь он себя дома не чувствовал.
Тетушка Мэри стояла на крыльце, изучая алеющий горизонт, как будто он мог прибежать прямо оттуда, из огромной, незнакомой пустыни, где что угодно могло схватить его и похитить. Солнце висело довольно низко, заливая все теплым светом, и на мгновение тетушка показалась Томми похожей на маму. Затем она услышала его шаги и обернулась. Он увидел ее лицо, черты которого исказились и стали слишком грубыми, чтобы хоть немного напоминать черты его матери.
Но она была сестрой его матери, как Энни была сестрой ему, она родилась в тот же день, в той же постели, и порой это пугало его до полусмерти. Если сестра его матери, о которой та всегда говорила с огромной любовью, каким-то образом превратилась в тетушку Мэри, что же тогда ждало их с Энни? Вдруг кто-то из них совсем испортится, станет таким мелочным, что растеряет всю доброту и любовь к своим близким? А если этому суждено случиться – если этого никак не избежать, – можно ли сделать так, чтобы страдать выпало ему, а не Энни?
Энни была хорошей. Пожалуй, кроме Энни, у него в жизни вообще ничего хорошего не осталось. Если кого-то из них и нужно было уберечь, так это ее.
– Где тебя черти носят, мальчик? – спросила тетушка Мэри.
Ответить Томми было нечего, ведь ему не хотелось ни сознаваться в правде, ни лгать, поэтому он молча посмотрел себе под ноги, ожидая услышать, чего она хочет. Научиться молчанию было нелегко. Но он справился. Ради собственного же блага и ради Энни.
– Неважно, – пробурчала тетушка Мэри, словно бы расстроившись, что он не стал ей перечить. – Твой дядюшка еще час назад должен был вернуться с пастбища к ужину, а его все нет и нет. Сходи-ка за ним, да побыстрее.
Томми поднял полные страха глаза. Тетушка Мэри его пугала. Дядюшка Джек ужасал. Но пустыня?
Пустыня приводила его в трепет. Под этим расцвеченным красками небом не было ни единой твари, которая не сочла бы мальчика божественным на вкус. Сама земля была коварна и дрожала под ногами, как живое существо, жестокое и своенравное. Уж лучше было снова получить ремня, чем отправиться в пустыню.
– Поторапливайся, мальчик, а не то отправлю твою сестру.
Энни бы это понравилось. Энни считала пустыню прекрасной, ей казалось, что живущие там твари достойны восхищения. Энни ошибалась, но ты только попробуй ей это сказать! На миг Томми захотелось, чтобы тетушка Мэри и правда послала Энни вместо него, но это могло привести к очередным похоронам, к очередному могильному камню с родным именем, которое никак не стереть.
– Уже бегу, простите, уже бегу, – пробормотал он и сорвался с места, чуть не спотыкаясь, чтобы только показать ей, какой он хороший мальчик, как хорошо он ее слушается. Если она и заметила это, она ничем себя не выдала. Когда он добежал до конца площадки, на которую падал свет из закрытых вощеной бумагой окон, и оглянулся, тетушки уже не было. Он остался один-одинешенек в сгущающейся темноте.
Нет, не совсем один. Слева от него послышался шорох, захрустели камни – с таким звуком пробирается по кустам коза, отвязавшаяся от колышка, с таким звуком крадется проворный, голодный койот, готовый проглотить мальчишку целиком. Томми ахнул, обернулся…
…и Энни радостно улыбнулась ему, красивая как на картинке и совсем не испуганная пустыней.
– Привет, Томми, – сказала она, приглушив звонкий голос, чтобы их тетушка – ушам которой порой позавидовали бы и летучие мыши – ее не услышала. – Идешь на прогулку? Можно с тобой?
– Девчонкам в пустыне не место, – резко шепнул он в ответ.
Энни невозмутимо пожала плечами.
– Мальчишкам тоже, но ты ведь здесь, да и я тоже. Думаю, если мы пойдем вместе, место найдется.
– Зачем тебе в эту дурацкую пустыню?
– Чтобы не оставаться наедине с тетей Мэри, – сказала Энни, и сердце Томми дрогнуло. Затем, с безрассудной прямотой всех сестер, она добавила: – К тому же я хочу поискать свою звезду, а если ты пойдешь со мной, пумам будет чем поживиться.
– Энни, – процедил он и толкнул ее в плечо, когда она захихикала. – Иди домой.
– Нет, – ответила она. Она была так же упряма, как эта ночь – длинна, а в пустыне ночи продолжались вечно. – Я хочу звезду.
Томми посмотрел на сестру. Энни было не переубедить.
Звезда упала два дня назад. Казалось, небо прорезала молния, такая яркая и четкая, что настоящей она быть не могла. На мгновение, пока они наблюдали за падением звезды, им показалось, что мама не умерла, что они по-прежнему живут в Калифорнии, в своем уютном маленьком доме, который вовсе не был красивым, но был при этом своим. Им этого было достаточно. Они любили свой дом.
«Загадайте желание, дорогие, и глядите во все глаза». Так она всегда говорила, приобняв их за плечи и смотря в небо. Загадайте желание, вдруг исполнится. Поэтому, увидев, как падает звезда, они тут же загадали свои желания, а потом дядюшка Джек накричал на них и велел проваливать в постель, ведь масло стоит денег, и момент был упущен.
Но не для Энни. Она решила отправиться в пустыню и отыскать эту звезду. Ее решимость не пропала и сейчас. Томми понимал это по ее серьезному взгляду, упрямо выдвинутому вперед подбородку и прищуру глаз.
– Ты возьмешь меня с собой, Томас Уоррингтон, или я закричу так громко, что сюда мигом примчится тетя Мэри.
– Если закричишь, она нам обоим оплеухи отвесит.
– Да, но я это заслужу.
Томми хотел возразить, хотел остаться и спорить с сестрой, пока не встанет солнце или пока дядюшка Джек сам не вернется домой (смотря что случится раньше), но он понимал, что все это тщетно. Может, он и не понимал этого, когда они только приехали в Монтану, но схватывал все на лету. Он был в ответе за сестру. Такой была последняя просьба его матери. Он должен был заботиться об Энни.
– Ладно, пошли. Только ни звука! – сказал он. – Нужно найти дядюшку Джека.
– И мою звезду.
Боже, как она была упряма!
– И твою звезду. Но дядюшку Джека первым, – уступил он.
– Хорошо, – согласилась Энни и с хитринкой в глазах взяла Томми за руку. Они вместе пошли в бескрайнюю темноту пустыни, которая не имела границ. Рука об руку они вышли за забор, отделяющий немного облагороженную землю фермы, и ступили в дикую пустыню, которая занимала порядочный кусок семейных владений.
Идти по пустыне – не то же самое, что идти по улице. Все вокруг зыбко, все так и норовит опрокинуть человека, свалить его с ног. Камни, комья земли, толстые коричневые ветки, которые вообще не пойми откуда взялись, ведь рядом нет ни единого дерева. Упасть в пустыне даже хуже, чем кажется, потому что ее добрая половина словно специально создана, чтобы причинять боль. Колючки кактусов, скорпионы, острые камни, гремучие змеи – там ничто не знает пощады. Упасть в пустыне – это не просто разбить колени и ссадить локти. Упасть в пустыне – значит, испытать такую боль, которой Томми и представить себе не мог.
Однако Энни это не останавливало. Она шагала быстро, сильно обгоняя Томми, которому пришлось бы бежать вслед за сестрой, если бы с ней вдруг что-то случилось. Энни заглядывала под камни и ворошила землю, надеясь отыскать свою звезду. Томми уже почти не сомневался, что она вот-вот сломает себе ногу.
И все же он удивился, когда она остановилась и закричала, и ее голос прорезал ночную тьму, как лезвие бритвы. Кровь мгновенно застыла у него в жилах, он бросился бежать, туда, где Энни неподвижно стояла, зажимая рот левой рукой, пытаясь сдержать крик. Правой рукой она показывала куда-то вперед, вдаль, и Томми вгляделся в черноту, но не сразу понял, что она видит.
Впереди была пума – или то, что от нее осталось. Эти крупные рыжеватые кошки частенько рыскали по высоким холмам. Пумы водились и в Калифорнии, но Томми там ни разу их не видел. Здесь их было гораздо больше. Их крики то и дело раздавались в ночи. Они звучали так, словно этим тварям только и хотелось наполнить свои желудки мясом мальчишки, сладким и сочным в сравнении с жилистой плотью животных, чьим домом была пустыня.
Но эта пума больше не могла издать ни звука. Эту пуму можно было узнать лишь по цвету шкуры да по форме лап. Ее туша была вспорота, как расколотый надвое спелый фрукт, а голова… голова…
– Где ее голова? – спросил Томми, встревоженно глядя на Энни и словно опасаясь, что она уже сунула ее под мышку, как почетный трофей. Но Энни лишь молча покачала головой. По ее щекам катились крупные, горькие слезы. Энни всегда любила кошек. Она любила даже маминого старого полосатого кота, хотя он шипел и царапался всякий раз, когда она к нему подходила. Томми не знал, что сталось с этим котом, но в Монтану его точно не отправили.
Повезло коту.
– Энни? – теперь его голос звучал мягко, нерешительно; Томми не мог сказать наверняка, насколько испугана сестра. Он не мог оставить ее здесь, но не мог и отвести домой, пока не найдет дядюшку Джека. Увязавшись за ним в пустыню, она стала обузой.
– Это несправедливо, – сказала Энни и опустила руку. Она все еще плакала, но теперь ее печаль сменилась гневом. Быть может, это и к лучшему. Главное, чтобы она не направляла этот гнев на него. – Это ведь просто кошка. Кошек убивать нельзя.
Эта кошка была достаточно велика, чтобы сожрать их обоих и отправиться на поиски десерта: эта кошка была убийцей с усами. Томми хватило ума не сказать ничего из этого вслух. Покачав головой, он ответил:
– Вряд ли здесь уважают справедливость.
– Томми… что, если убийца этой кошки еще голоден?
Томми и без этого хватало проблем. Он сглотнул.
– Тогда нам лучше пойти дальше. Надо найти дядю Джека, прежде чем тетя Мэри придет искать нас. Она меня пугает больше, чем любая тварь, которая может быть рядом.
Несколькими резкими движениями Энни вытерла слезы и сердито буркнула:
– Я их ненавижу.
Это были запретные, воинственные слова, и Томми не нашел ничего лучше, кроме как кивнуть и прошептать:
– Я тоже.
Они бок о бок пошли дальше, оставив позади растерзанную пуму. Не признаваясь, почему так делают, они не отходили друг от друга ни на шаг. Пустынное небо с каждой секундой становилось ярче, на черном фоне проступали звезды, а луна казалась огромным воздушным шариком, который никак не достать.
На скале они увидели нескольких гремучих змей, которые неподвижно лежали, вспоротые, как пума, без своих клыков и погремушек.
– Волки, – сказал Томми, хотя сам в это не верил. Не поверила и Энни, но слова имеют силу, поэтому брат с сестрой пошли дальше, в бескрайнюю пустынную ночь, направляясь к далекой ограде из деревянных столбов и колючей проволоки, которая шла вдоль границы их владений. У них было больше каменистых полей, чем скота и плодородных земель, но дядюшка Джек отказывался продавать свою ферму. Мама назвала бы его высокомерным глупцом. Тетушка Мэри называет его дальновидным человеком и твердит, что за Монтаной будущее и нужно только подождать, пока все эти дураки на побережье не поймут, что настоящие богатства нужно искать на фермах под небом, которое уходит в бесконечность.
Томми считал, что глуп не только дядюшка Джек. Но тетушка Мэри оказалась здесь в ловушке, прямо как они сами, ведь она не могла перечить воле мужа, который не готов был отказаться от земли. Хуже того, подобно загнанному в угол зверю, она обозлилась на весь мир. Может, когда-то она была другой. Теперь это уже не имело значения: она обозлилась, ожесточилась и стала почти такой же, как дядюшка. Она бы не позволила им сбежать, даже будь у них такая возможность. Она притащила бы их обратно на ферму и во весь голос заявила, что лучше этой ловушки в мире не найти, а потому она их в жизни не отпустит.
– Я не знаю, куда упала моя звезда, – сказала Энни.
Томми подумал, что у них были проблемы и посерьезнее – проблемы с кожаными ремнями и тяжелыми руками, проблемы, которые хоть сейчас готовы выдать ее замуж. Он оставил эти мысли при себе. Кое-чем лучше ни с кем не делиться.
Вдали раздался рев. Это был не волк и не койот, это была и не пума. Казалось, так ревел тот лев, которого они однажды видели в цирке, заточенный в стальную клетку царь джунглей, шерсть которого пахла жарой, какой не знала даже эта пустыня. Казалось, упавшая звезда Энни обрела плоть и разум и рассердилась, поняв, что она больше не на небе.
Казалось, это ревела сама смерть.
Они прижались друг к другу, как малые дети под ярким светом пустынных звезд. Томми задрожал, а Энни окаменела, словно вся ее дрожь ушла на мертвую пуму. Наконец она тихо спросила:
– Думаешь, дядюшка Джек это слышал?
– Держу пари, это слышал весь штат.
– Пойдем, – Энни на шаг отступила от брата, не отпуская его руки, и потянула его к границе их владений. – Дядюшка Джек к ограде без ружья не ходит. Боится бандитов. Но это, кажется, похуже бандитов будет.
Томми хотел возразить, хотел сказать ей, что с дядюшкой Джеком они не будут в безопасности, что бы она ни думала. Но еще сильнее он хотел оказаться рядом со взрослым, который смог бы все ему объяснить, поэтому, когда Энни бросилась бежать, он позволил ей увлечь себя следом. Он не стал сопротивляться.
Он просто хотел, чтобы все это кончилось.
На границе их встретила тишина – тишина и разорванная колючая проволока, которая лопнула, как лопается леска, когда на крючок попадается слишком большая рыба. Энни резко остановилась. Ее ноги вдруг налились свинцом, она стиснула руку брата. Томми уперся пятками в землю, чтобы устоять на ногах и удержать их обоих.
– Энни? – его голос прозвучал слишком громко. Он пронесся воплем над темной линией холмов. Пустыня всегда пугала его. Впервые в жизни она его ужасала.
– Он прямо как кошка, – сказала Энни тоненьким голосом, которым говорила, когда они были еще совсем маленькими и крепко держали маму за руку. В ее тоне слышалось некоторое удивление, словно она не могла осознать, что именно видит перед собой. – Почему он как кошка?
– Что ты имеешь в виду? – спросил Томми, но не сдвинулся с места, не попытался ничего разглядеть. Он не хотел знать. Энни тоже не стоило на это смотреть – что бы там ни было, зрелище точно было не для ее глаз, – но Томми не отвел ее в сторону. Одному из них все равно нужно было это увидеть. А ей уже поздно было отворачиваться.
Энни взглянула на него, бледная, осунувшаяся. В ее огромных глазах не было ни слезинки.
– У него нет головы, – сказала она скорее озадаченно, чем испуганно, словно и помыслить не могла о подобном. – Разве он может жить без головы?
Она уже знала ответ. Они оба познакомились со смертью еще в младенчестве, когда их отец заболел и больше не выздоровел. Тогда смерть осталась маячить где-то вдалеке, пока их мать – царствие ей небесное – не начала без остановки кашлять, пока не стала остывать в постели, больше не дыша. Могильщик положил ее в гроб, священник опустил ее под землю, и Энни с Томми лучше всех узнали, что такое смерть. Дядюшка Джек был мертв. Смерть – единственное, что остается человеку, которого лишили головы.
– Надо уходить, – прошептал Томми, но остался на месте. Куда им было идти? К тетушке Мэри, которая начнет кричать, рыдать и винить их в гибели человека, за которого вышла замуж и которого, возможно, даже любила, пока Монтана не высосала из них всю доброту? Тетушка Мэри не из тех, кто будет спокойно стоять, пока мир катится в тартарары. Она найдет, кого обвинить. Томми не сомневался, что нелюбимые сироты-племянники первыми попадут под горячую руку.
Они могли убежать вдвоем, уйти еще дальше в пустыню. Должна же она была где-то кончиться? Мама говорила, что их отец родился в каком-то Бостоне. Вряд ли этот Бостон находился от Монтаны дальше, чем Калифорния, а на поезде дорога из Сан-Франциско заняла у них всего три дня. Может, они могли бы дойти до Бостона дня за четыре или пять. Это не так уж много. В этом не было ничего невозможного, нужно было только перевалить через горы. Они бы стучались в каждый дом в этом городе, пока не нашли бы бабушку и дедушку, а потом жили бы с ними долго и счастливо, вдали от пустыни, вдали от людей без головы, вдали от…
– Моя звезда!
Голос Энни вдруг зазвенел от радости. Забыв о теле дядюшки, она бросилась вперед. Томми недовольно заворчал, поворачиваясь к ней, но потом и сам заметил, как что-то поблескивало за камнем посреди пустыни. Это был бледный, холодный свет, который явно происходил не отсюда. Он должен был сиять на небе, а не там, где обычные люди влачили обычное существование.
– Энни! – воскликнул Томми, но она бежала быстрее него. Она всегда его обгоняла. Она первой ворвалась в этот мир, обогнав его на несколько минут, и обгоняла его сейчас, со всех ног несясь по пустыне. Его несли надежда и страх, которые вместе составляют опасный коктейль, но Энни все равно добежала до камня быстрее, чем он успел поймать ее за руку.
Светилась не звезда. Светилась машина, которой Томми в жизни не видел. У нее на боку темнела изломанная трещина – такое впечатление, что машина слишком сильно ударилась о землю и ее еще не успели починить. Маленькая, она могла с легкостью уместиться у Томми на ладони, но при этом сияла ярко, отчего Томми не сразу нашел другой источник света, бледно-зеленого свечения, которое окрашивало камни и заливало землю. Если бы не это свечение – холодный свет, ужасно холодный, – он бы решил, что это кровь. Но такого просто быть не могло. Совершенно точно.
– Это моя звезда? – спросила Энни и потянулась к странной машине.
Сзади них раздалось какое-то щелканье, нечто среднее между треском погремушки гремучей змеи и клокотанием воды в ручье. Звук был влажный. Иначе его было и не описать. Он был влажен до неприличия. Похолодев от страха, Томми обернулся.
Позади них стоял человек. Это точно был человек, ведь он стоял на двух ногах и был одет в одежду. У него были человеческие руки и человеческие глаза. Почти. Почти человеческие. Таких глаз ни у кого больше нет, так что они должны были принадлежать человеку.
Но его лицо напоминало цветок, который уже начал вянуть, цветок из мяса, кости и ужаса. Он снова защелкал, и это странное лицо запульсировало и задвигалось, ни на миг не замирая, ни на миг не переставая быть живым, динамичным и жутким. Томми чуть не обмочил штаны, когда понял, кто перед ним оказался. Это был сам дьявол, который пришел в пустыню охотиться на непослушных детей.
В одной руке у него было зажато что-то красное, липкое, сегментированное, как позвоночник, и Томми тотчас захотел отвернуться.
– О, – тихо сказала Энни. – Так вот куда делись головы. Их забрала звезда.
Всего несколько слов, но какая в них тяжесть! Фраза так и норовила разрушиться под собственным весом. Томми застонал. Существо – человек – сам дьявол – снова издало странный щелкающий звук.
Ни на секунду не задумавшись, Томми встал между дьяволом и сестрой и как можно шире раскинул руки.
– Не трогай ее, – сказал он, и его голос почти не дрогнул. – Она ничего тебе не сделала, поэтому не трогай ее.
Дьявол посмотрел на него, и Томми готов был поклясться, что разглядел недоумение в этих янтарных, почти человеческих глазах. Противник снова защелкал. Томми покачал головой.
– Нет, – сказал он снова. – Она моя. Убей меня, если хочешь, но ее не трогай.
Дьявол протянул к нему когтистую руку. Томми слышал, как часто и громко Энни дышала у него за спиной. Казалось, она наконец-то догадалась, что пора испугаться. «И года не прошло», – подумал Томми. Если бы она не решила отыскать свою звезду, если бы не убежала…
«Если бы да кабы… Этим делу не поможешь».
Так всегда говорила мама. Томми закрыл глаза и стал ждать смерти.
Щелкающий звук становился все громче, по мере того как дьявол подходил ближе. Томми почувствовал, как что-то легонько коснулось его щеки и оставило после себя лишь тихий отголосок чувства, как пчела, которая пролетает слишком близко в жаркий летний день. Раздалось мягкое, постепенно затихающее урчание, а затем воцарилась тишина.
Тишину нарушил шепот Энни:
– Томми, по-моему, он не хочет делать нам больно. Он просто… смотрит на тебя.
Томми приоткрыл один глаз. Если Энни могла смотреть на дьявола, это было под силу и ему.
Дьявол по-прежнему стоял на том же месте и смотрел на ребят. Его жуткие глаза были непроницаемы. Он снова медленно поднял руку, раскрыл ладонь и показал в противоположную сторону от гор, туда, где была ферма.
– Томми, кажется, он хочет, чтобы мы ушли.
Томми нахмурился. Перед ними стоял дьявол. Сатана, лукавый, владыка ада. Они же были просто невинными детьми, у которых не было шансов его одолеть. Почему дьявол не убил их? Он уже должен был оторвать им головы и разлить их кровь по песку, как разлил кровь пумы, гремучих змей и дядюшки Джека. Они уже должны были быть мертвы.
– Томми, давай же… Пойдем отсюда.
Что отличало их от остальных жертв? Чем они выделялись на их фоне?
– Томми, пойдем. Мне здесь не нравится.
Пумы были опасны. У них были клыки и когти. И голод. Они не были злыми, как люди, но свирепели, когда чувствовали твою слабость, когда ты заставал их врасплох и когда им просто было скучно. Мало кто в пустыне был страшнее.
– Томми.
Гремучие змеи тоже пугали. Хуже этих змей было не найти в целом мире. Стоило им укусить тебя, и пиши пропало – так сказал дядюшка Джек, когда они только сюда переехали, и Томми ему поверил. Он верил ему и сейчас. Гремучие змеи были не так страшны, как пумы, но все равно неприятны.
Энни хныкнула и замолчала.
Дядюшка Джек… Дядюшка Джек был хуже пумы, потому что пума нападает не преднамеренно. Пумы нападают на людей в борьбе за пищу и территорию или в попытке защититься. Но дядюшка Джек нападал преднамеренно. Ему нравилось, когда люди его боялись и когда он видел синяки у них на теле, ведь это доказывало, что он уже преподал им урок. Томми и хотел бы погоревать из-за гибели дядюшки Джека, но не мог, просто не мог, совсем не мог и не горевал. Мертвый есть мертвый, а живой есть живой, но теперь дядюшка Джек был мертв, а они, возможно, могли остаться в живых немного дольше.
Возможно.
Томми посмотрел на дьявола, который стоял перед ним, пугающий и странный, и вдруг понял, чем отличаются они с Энни, почему их лучше пощадить, а не убивать. Это было единственное логичное объяснение.
– Энни, – прошептал он, – доверься мне. Сейчас нужно будет бежать.
– Что? – спросила она, и ее голос надломился, как обычно происходило за мгновение до того, как она ударялась в слезы. Томми не мог позволить этому случиться. Стоило ей заплакать, как они лишились бы всех шансов выбраться отсюда вместе, живыми и невредимыми.
Впрочем, может, шансов у них и так не было. План Томми требовал огромной смелости – и огромной глупости. Глупости ему было не занимать – тетушка Мэри каждый день ему об этом напоминала, – но вот насчет смелости он сомневался. Если смелости хватит, чтобы спасти только одного из них, он надеялся, что спасти удастся Энни. Неважно, что с ним станется, главное, чтобы она была спасена.
Лишь бы только у него получилось ее спасти.
– Беги! – крикнул он, схватил машину дьявола, не выпуская ее из рук, даже когда острые края впились ему в кожу, и тоже бросился бежать. Он бежал сломя голову, словно его спина была охвачена огнем, а единственное ведро с водой ждало его дома. Он бежал так, словно от этого зависела его жизнь. Так, словно от этого зависела жизнь его сестры.
Энни всегда его обгоняла, поэтому, когда она пробежала мимо сверкая пятками, с мокрыми от слез щеками, Томми не осталось ничего, кроме как не тратить воздух на крики. Соревнуясь с самим дьяволом, они с сестрой бежали к горизонту. К своему будущему.
Томми слышал стучащие позади него шаги и слишком частое, слишком резкое для человека дыхание. Он бежал без оглядки. Нельзя было тратить на это время. Нужно было бежать вперед, как еще никто никогда не бегал. Нужно было бежать преднамеренно.
И он бежал. О, как он бежал!
Впереди показались светлые окна дома. Казалось, они ушли по пустыне далеко-далеко, но на самом деле от дома их отделяло от силы несколько сотен ярдов. Может, это страх заставил дорогу растянуться, как простыню, сделав ее странной, пугающей, нереальной. Паника и страх не одно и то же, и сейчас Томми вела паника. Паника все вокруг укорачивала, уменьшала, сужала, прямо как тетушка Мэри и дядюшка Джек, которые ограничивали их во всем, с тех пор как они здесь появились. Не сумей они убежать сейчас, пока паника еще не стерла их в порошок, они не убежали бы уже никогда.
«Я люблю тебя, Энни», – подумал Томми и припустил еще быстрее, стремясь скорее добраться до света, который должен был все изменить. Так или иначе свет должен был все изменить.
Энни первой добежала до дома и бросилась к сараю, где частенько пряталась. Томми без колебаний взбежал на крыльцо и распахнул дверь. Тетушка Мэри сидела возле камина. Она подняла глаза и отложила вязание, готовясь отругать мальчишку за то, что он так хлопнул дверью. Тут вдруг она замерла, а ее лицо стало еще суровее, чем обычно.
– Где твой дядя, никчемный мальчишка? – спросила она. – Ты забыл, что ты тут только по нашей милости?
Томми не хватало воздуха, чтобы ей ответить. Он не стал и пытаться – лишь швырнул ей машину, вложив в этот бросок всю силу. Руки у него были не такими сильными, как ему бы хотелось, поэтому машина упала на пол, к ее ногам, и покатилась вперед.
– Ах ты негодник… – начала тетушка, поднимаясь с кресла.
Не медля ни секунды, Томми нырнул под стол, накрыл голову руками и зажмурился.
Он услышал, как дьявол вошел в дом, царапая когтями деревянный пол. Он услышал мягкое, щелкающее урчание речи дьявола и крик тетушки Мэри, в котором смешались ужас, негодование и отрицание. Томми показалось, что он впервые понял тетушку целиком и полностью, потому что он узнал это отрицание, это нежелание признавать, что мир может быть таким жестоким.
Он услышал, как она взяла дробовик, который обычно стоял у камина.
Он услышал, как она выстрелила.
Затем некоторое время раздавались только крики – но эти крики звучали недолго. На щеку Томми попало что-то мягкое и влажное. Он не открывал глаз, не смотрел перед собой, пока не услышал приближающиеся шаги и что-то не упало на пол рядом.
С опаской приоткрыв один глаз, Томми увидел перед собой дробовик тетушки Мэри. Открыв другой глаз, он поднял голову. Дьявол стоял и смотрел на него свысока, а его странное, похожее на мясистый цветок лицо пульсировало, пока его лепестки то открывались, то закрывались вновь.
Все было в крови. Тетушки Мэри… больше не было. То, что осталось от нее, на нее совсем не походило. Ни капельки.
Дьявол защелкал и ногой подвинул дробовик ближе к Томми. Тот покачал головой и залез дальше под стол.
– Н-нет, – сказал он. – Я не опасен. Не опасен.
Дьявол задумчиво посмотрел на него. Томми посмотрел на него в ответ, ожидая, что будет дальше.
Наконец, дьявол сказал нечеловеческим голосом, в котором послышались нотки одобрения:
– Ган’та-кте.
А потом развернулся и пошел прочь.
Не сдвинувшись с места, Томми заплакал.
Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем Энни нашла его под столом. Она обняла его и вытащила наружу, оросив его щеки своими слезами.
– Он ушел, – сказала она. – Забрал свою машину и ушел. Томми, что ты наделал?
Он освободил их. Он привел дьявола к тетушке Мэри и заставил ее поплатиться за свои грехи, и теперь они были свободны. Они могли найти себе другую семью, в которой никто бы не бил их и не делал им больно. Они могли вырваться из этой пустыни.
Он убил ее. Пускай и не своими руками, но он убил свою тетушку. Теперь он был грешником, как и она сама, как и дядюшка Джек, поэтому, когда дьявол вернется – а дьявол всегда возвращается, – он заслуженно станет его добычей. Он станет объектом охоты.
Но пока что он обнял сестру и не стал об этом говорить. Он прижал ее к себе, не говоря вообще ничего.
