Австрия: между Францией и Россией

Эта глава посвящена поворотному периоду взаимоотношений России и Франции в наполеоновскую эпоху. Анализ событий данного этапа — весьма показательное полотно, демонстрирующее развитее противоречий и тот переломный момент, когда дальнейшее обострение конфликта, приведшего государства к войне 1812 года, было практически неизбежным. Здесь же речь пойдет и о главных причинах противоборства: они действительны применительно ко всей эпохе 1801–1815 гг. Кроме того, в этом разделе рассказывается о роли императора Александра I, который, по сути, был главным идеологом и «двигателем» войны на континенте — войны России совершенно ненужной, основной особенностью которой было то, что она велась российским царем не против Франции, а против лично Наполеона (это не отменяет влияния равнодействующей прочих факторов, вроде феодального характера традиций антифранцузских коалиций и др.).

Особое внимание уделено вопросу взаимоотношений России и Австрии как основных участников коалиционной войны 1805 г., после которой конфликт стал явлением инерционным: противостояние покатилось «с горы» под действием собственной тяжести приобретаемых по пути противоречий.

Эпоха войн антифранцузских коалиций конца XVIII — начала XIX вв. стала не просто яркой страницей Всемирной истории. Многочисленные проблемы как международных отношений, так и внутреннего развития отдельных европейских стран как бы преломились в зеркале общего конфликта. В их числе можно вспомнить и такие, как приспособление государств «Второго эшелона капиталистического развития» к новой политико-экономической ситуации, флагманом которой была Франция, и акселерацию объективных процессов разложения рудиментов Средневековья (к примеру, Священной Римской империи германской нации («германский вопрос») и Османской империи («восточный вопрос»)), а также новый виток в англо-французском соперничестве. Кроме того, имел место очередной и самый масштабный в XIX веке агрессивный выход России в цивилизационную метрополию (в центральную и западную Европу), усиление тенденций становления государств на новых принципах существования (национальное государство), «польский вопрос», ставший одним из краеугольных камней геополитической ситуации на континенте и т. д.

Для правильного понимания причин конфликта необходимо помнить, что его истоки лежат не только в событиях 1789 и последующих лет (хотя их роль, безусловно, определяющая). Противоречия между соседствующими с Францией странами уходят корнями еще в эпоху Вестфальского мира 1648 г. (неслучайно эта дата регулярно звучит в документах коалиционеров). С геополитической точки зрения, это особенно касается германского региона и Австрии как наиболее древней и могущественной державы, стоявшей, кроме того, во главе Священной Римской империи германской нации (Sacrum Imperium Romanum Nationis Germanicae или Sacrum Imperium Romanum Nationis Teutonicae, нем. Heiliges Römisches Reich Deutscher Nation): в отличие от устоявшегося в литературе мнения, Франц II (1768–1835) только 11 августа 1804 г. принял титул наследного императора Австрии Франца I, а до этого, наследовав в 1792 г. императору Леопольду II, он являлся правителем Священной Римской империи. Кстати, подтвердить свой статус в Австрии его заставили именно очевидные центробежные тенденции этого средневекового института.

По условиям Тешенских соглашений 1779 г. Россия и Франция были гарантами сохранения статуса-кво мелких германских княжеств и курфюрств. Из-за династических, матримониальных связей российская политика все больше становилась зависимой от ситуации в регионе ей геополитически абсолютно чуждом. Причем положение осложнялось несколькими факторами. Католическая Австрия и протестантская Пруссия оспаривали друг у друга место лидера и гегемона во все усиливающемся процессе создания предпосылок к объединению Германии. Российская империя должна была маневрировать, чтобы не допустить преобладания какого-то одного государства.

К началу XIX в. оба государства — и Австрия, и Россия — базировались на феодальных политико-экономических устоях, что делало эти страны объективными соучастниками контрреволюционных союзов против молодой Французской республики. Их интересы также сталкивались в Польше (в разделе которой они принимали активное участие) и в «восточном вопросе», о чем речь пойдет ниже. Однако, с геополитической точки зрения, в отношении Франции у Австрии и России были различные интересы и цели. И здесь становится особенно интересен феномен трансформации положения Австрии и Пруссии в системе коалиций от зачинщиков-организаторов до ведомых в фарватере политики агрессивного восточного соседа. В этой связи одним из ключевых вопросов является проблема причин изменения роли и места России в антифранцузском движении, совершенно не отвечавшем интересам ее национальной политики.

Надо заметить, что к началу девятнадцатого века Франция и Австрия получили серьезный груз последствий первых антифранцузских коалиций со всей сложной комбинаторикой неустраненных причин, их генерирующих. Но, главное — со всеми изменениями, произошедшими в Европе почти за 10 лет постоянных войн. Реваншистские планы (проблема статуса-кво) коалиционеров стали основным локомотивом, раскручивавшим пружины перманентной войны, которая ввела страны-участницы в некий замкнутый «порочный круг», когда каждый новый мирный договор заключал в себе источник следующей войны. Собственно основной вопрос и заключается в возможности или невозможности альтернативного варианта развития событий на различных стадиях конфликта: ведь в 1801–1805 гг. ситуация не была столь безвыходной. Почему был выбран именно силовой путь, существовала ли альтернатива?

С этих позиций весьма значительным представляется изучение характера русско-австрийских отношений того периода. Не менее интересным предметом исследования является и отношение политической элиты обеих стран к конфликту и его дальнейшему развитию, а также к проектам восстановления старого режима во Франции после победы коалиции. Стоит подчеркнуть, что Австрия на протяжении более чем 20 лет оставалась не только основным участником антифранцузских коалиций, но и главным театром военных действий (кампании 1792–1801, 1805, 1809 гг.).

История русско-австрийских отношений периода 1800–1805 гг. до сих пор почти совершенно не получила должного освещения в историографии. Можно предположить, что это произошло отчасти из-за недооценки важности этого времени как поворотного пункта на пути к военному разрешению противоречий (да и сами методы вспомогательной науки синергетики, которая изучает проблемы альтернативных путей развития исторических событий, стали применяться на Западе сравнительно недавно). Другими причинами подобного невнимания могли стать языковые трудности перевода источников (для исследователей из обеих стран). Помимо этого, традиционно в центре общих работ, посвященных периоду, были сюжеты, связанные со взаимоотношениями Франции с Россией и Англией, а Австрия и Пруссия рассматривались как бы на втором плане, причем в основном в разделах, посвященных военным действиям. Что же касается немецкоязычных авторов, то они акцентировали свое внимание в большей степени на внутриполитических аспектах.¹

В настоящее время мы располагаем значительным комплексом первоисточников по теме, опубликованных как в России, так и за рубежом, а также находящихся в архивах. Абсолютное большинство их до сих пор не анализировалось исследователями.² Хочется отдельно сказать о таком важном сборнике документов, как переписка Александра I с Фредериком Сезаром Лагарпом (1754–1838),³ его учителем и наставником, влияние которого на молодого царя в самом начале его правления было значительным.⁴ Материалы этого издания, судя по публикациям, не были ранее затронуты отечественными авторами.

Обстоятельства вступления Александра I на престол хорошо известны. Молодой монарх живо осознавал, чьим интересам противоречила политика (в т. ч. внешняя) его отца Павла I, за которую последний, собственно говоря, и поплатился жизнью.⁵ Поэтому, не успев еще справить панихиду по «усопшему», Александр в срочном порядке отзывает казачий отряд, направлявшийся походом в британскую «житницу» (в Индию), а 5 (17) июля 1801 г. подписывает англо-русскую морскую конвенцию, по которой Россия уступала Британии в вопросе о нейтральной торговле, оставляя ее безраздельной владычицей морей, а значит, и международной торговли (естественно, в ущерб собственным интересам!).⁶

Мы располагаем весьма интересным документом — письмом графа П.А. Палена (один из убийц Павла I), написанным непосредственно после государственного переворота. Оно адресовано С.Р. Воронцову и весьма рельефно отображает резкую смену вектора внешней политики России: «…я имею честь сообщить в. пр-ву, что петербургский кабинет, вернувшись отныне к своим принципам (выделено мной, Е.П.)… готов сблизиться с сент-джеймским кабинетом, чтобы восстановить между Россией и Великобританией единодушие и доброе согласие… Е. и. в-во соизволил доверить приятное и важное поручение этого спасительного сближения (выделено мной, Е.П.) в. пр-ву. Соблаговолите сделать британскому кабинету первые предложения относительно этого и одновременно дайте понять ему, что, как только лондонский двор приступит к назначению представителя при нашем дворе, е. и. в-во не замедлит со своей стороны ответить взаимностью на этот акт восстановленного доверия и снабдит Вас, г-н граф, своими полномочиями. Наш августейший повелитель, желая видеть восстановленным доброе согласие между двумя странами, будет, разумеется, этому способствовать всеми средствами, которые он сочтет совместимыми с самой строгой справедливостью, и предлагает лишь одно непременное условие, которое должно послужить основой для возобновления старых связей, — признание со стороны Великобритании принципов недавно заключенной северными державами морской конвенции, условия которой, основывающиеся на самой полной справедливости, никоим образом не могут нанести ущерб интересам Великобритании или унизить ее достоинство, поскольку они направлены лишь к тому, чтобы обеспечить безопасность торговли и мореплавания нейтральных держав…

Граф Пален».⁷

Итак, мы видим насколько сильной стала зависимость политики Петербурга от лондонского кабинета. Но если интересы России и Англии смыкались в важнейших вопросах торговли и международных кредитов, то Австрия была слабее связана с Британией. Эта ситуация обретет иной смысл, когда мы будем говорить о складывании III антифранцузской коалиции и о роли в ее создании Англии и России как главной заинтересованной и главной организующей стороны.

Система принципов и стратегии взаимоотношений с европейскими странами, которая лежала в фундаменте внешней политики России на начальной стадии правления Александра I, получила позднее название политики «свободных рук». Верное понимание того, чем она, по сути, являлась, каковы были истинные причины ее принятия царем и «негласным комитетом», насколько она была жизнеспособна в плане изменения международной конъюнктуры и почему от ее идеи были вынуждены отказаться — является, с нашей точки зрения, одним из ключевых вопросов.

Необходимо помнить, что политика «свободных рук» была чем-то вроде реакции на период агрессивного размежевания государств по враждующим лагерям в первые годы антифранцузских коалиций, что мало принесло удовлетворения их участникам. Именно Павел энергично проявил себя в деле борьбы за восстановление старых устоев в Европе. Именно он носил титул гроссмейстера Мальтийского ордена и считался покровителем эмигрантов (которые, кстати, продолжили вести «сытую» жизнь в России и при Александре). Однако после конфликта с Австрией во время суворовского похода и бесцеремонных действий Англии на морях Павел пошел на мир со ставшим во главе Франции Бонапартом (что было геополитически абсолютно резонным). Подобный мир и союз мог бы умиротворить Европу на основе полюсного ее устройства. Новый российский император и его окружение видели проблему так: понимая, что произошедшее во Франции есть естественный процесс освобождения масс на пути к гражданской и экономической свободе,⁸ он говорил о монархическом строе, учитывающим изменившуюся ситуацию, о легитимности и твердости устоявшихся границ на принципах статуса-кво. Однако, как мы выясним в последующих главах, вся официальная риторика русского царя Александра была лишь игрой на публику: его истинными намерениями двигали лишь личные амбиции и комплексы. Но вначале все же изучим дипломатическую и идейную «ширму».

Замечу, что корни представлений о статусе-кво уходят именно в XVIII в. Здесь можно вспомнить еще знаменитый трактат аббата Сен-Пьера 1713 г. «Проект трактата, чтобы сделать мир постоянным». Многие деятели молодого поколения, следуя за просветительской традицией, рассматривали революцию как «тактическую ошибку монархов, не сумевших вовремя взять в свои руки знамя свободы».⁹ Сегодня мы уже знаем, что монархии старого типа — это системы не имеющие потенции к самореформированию (так было и в 1789 г., и в 1917 г.). По странному стечению обстоятельств авторы, описывая влияние различного рода докладных записок и устных советов, получаемых Александром от приближенных, касательно его внешней политики, не говорили о письмах Лагарпа, которые, по сути, являются методическими рекомендациями (подчас непоследовательными и зависящими от неуравновешенного настроения самого Лагарпа) учителя «начинающему правителю».¹⁰

Подчеркну, что именно за отход Александра от этих принципов (и переход к агрессии) его критиковали современники от писателя Н.М. Карамзина до генерала М.И. Кутузова: у России не было никакой необходимости вмешиваться в политические дела Европы. Несколько позднее тонкий мыслитель, талантливый дипломат и прославленный поэт Ф.И. Тютчев писал жене (8 марта 1854 года) буквально следующее: «Ибо — больше обманывать себя нечего — Россия, по всей вероятности, вступит в схватку с целой Европой. Каким образом это случилось? Каким образом империя, которая в течение 40 лет только и делала, что отрекалась от собственных интересов и предавала их ради пользы и охраны интересов чужих, вдруг оказывается перед лицом огромнейшего заговора?»¹¹ Таким образом, из-за того, что 40 лет Россия во внешней политике не следовала своим интересам, она оказалась к тяжелейшей ситуации.

«В целом доктрина, разработанная в начале царствования Александра I, сводилась к тому, что положение России на Европейском континенте должно устанавливаться договорами и конвенциями; которые бы не содержали обременительных условий и регламентировали отношения страны с каждым государством в отдельности».¹² Это концептуальное замечание одного из современных исследователей отображает официальный «фасад» явления. Однако существует несколько моментов, усложняющих наше представление о нем. Из текстов изначальных вариантов доктрины, озвученных современниками, мы видим утопические идеи неучастия в политических межгосударственных соглашениях, от которых вскоре (и это есть первая ее метаморфоза) пришлось отказаться: «Наше положение дает нам возможность обойтись без услуг других держав, одновременно заставляя их всячески угождать России, что позволяет нам не заключать никаких союзов, за исключением торговых договоров» — писал В.П. Кочубей.¹³ В записке Н.П. Панина звучит смежная идея: «Должно предупреждать события, могущие нанести ущерб безопасности. Это соображение об общей пользе в сочетании с частными интересами России обязывает ее удерживать соседние государства в их нынешнем состоянии».¹⁴ Вот та крамольная мысль, которая отчасти привела к пагубному внедрению в европейские дела ради призрачного поддержания международного статуса-кво. Из этого же документа мы узнаем и о месте Австрии в системе координат, которой пользовалось окружение Александра:

«Естественные союзники империи.

Я причисляю к ним Австрию, Пруссию и Великобританию.

Австрия. Первая из этих держав постоянно заинтересована в тесном союзе с Российской империей, чтобы сдерживать Пруссию и Оттоманскую Порту, своих естественных противников. Рост силы и могущества французского правительства, его активное и гибельное влияние в Германии, в кантонах Гельвеции и в Италии придают еще больший вес этим соображениям.

Россия в отношении Оттоманской империи и Пруссии имеет те же интересы. Союз с царствующим домом Австрии может ей быть весьма полезным в ее войнах как с одной, так и с другой. Он внушает уважение Константинополю и не менее спасительную ревность Пруссии и, наконец, служит противовесом обеспокоивающему могуществу Франции.

Дружественные отношения между двумя империями установились еще в царствование великого князя Ивана Васильевича, отправившего первое посольство в Австрию в 1489 г. В 1491 г. он заключил союзный оборонительный договор с римским королем. Этот договор возобновлялся последовательно в связи с обстоятельствами в 1515, в 1675, в 1697, в 1726, в 1732, в 1737, в 1746, в 1753, в 1756 гг., в 1760 г. — актом о преступлении к Версальскому договору и далее — новой конвенцией между двумя дворами в 17..г., заключенной в форме обмена собственноручными письмами между Екатериной II и Иосифом II, и, наконец, в 1792 г. — на срок в восемь лет. Последний договор потерпел, стало быть, неудачу, но по соображениям, изложенным в этой записке, необходимо возобновить связи, образовавшиеся четыре века назад благодаря соответствию взаимных интересов.

Пруссия. Как держава соперничающая с Австрией, Пруссия заинтересована в том, чтобы обеспечить себе поддержку российского двора, и этот интерес является обоюдным, так как наш союз с ней является мощным средством для того, чтобы поддержать справедливое равновесие между Австрийским и Бранденбургским домами. По своему географическому положению прусская монархия, прикрывая Север Германии от посягательств Франции, служит оплотом для наших границ, и одного лишь этого достаточно для обоснования союза между обоими дворами, но помощь Пруссии может нам быть равно полезной против австрийцев и шведов».¹⁵

На практике политика «свободных рук» воплотилась в серии последовательных мировых соглашений с такими странами как Англия, Австрия, Франция и др., а также активными предложениями посредничества в спорах между самими этими государствами. Из последней инициативы ничего не вышло.

В итоге политика «свободных рук» могла стать лишь временным явлением. Следует отметить, что во всей философии подхода Александра и его приближенных к международным вопросам присутствует сильный идеалистический и отчасти реакционный традиционализм. Он не осознавал, что уже невозможно дольше одними лишь методами дипломатии сохранять границы рудиментов средневековья (Священная Римская империя), паритет в отношении Австрии и Пруссии, экономики и общество которых развивались разными темпами, совместить «свободный выбор нации» с легитимностью ее правительства (в понимании того времени) и т. д. Но зададимся вопросом: действительно ли Александр I считал «политику свободных рук» реалистичной, до какой степени, а главное, на какой срок? И здесь мы должны будем обратиться к двум фундаментальным концептам мировой истории: понятию «диалектика», и принципу «политика — есть искусство возможного». Документы свидетельствуют, что в действительности в период вступления на престол у Александра I было иное, нежели принято считать, видение внешнеполитической программы. Сутью политики «свободных рук» в зрелый этап ее существования мы бы назвали идею «широкого маневрирования». Зададимся вопросом: для чего обычно проводятся маневры? Вполне очевидно, что это временные, иногда отвлекающие действия, определяющие содержание взаимодействия противоборствующих сторон в тот момент, когда хотя бы одна из них не может вести активного наступления (или наоборот). Хотим напомнить и о том, что не вполне корректно говорить о политике того времени, используя дефиниции, появившиеся значительно позднее, такие как «стратегия» и «доктрина». В начале XIX в. первое именовалось «высшей тактикой», а второе «принципами». Однако не вполне верным было бы и совсем от этого отказаться, ибо, как известно, явления в истории проходят множество метаморфоз, пока обретают свое законченное состояние, которое затем становится «привычным» и «общепринятым». Стоит напомнить, что идея союза с Россией против Англии как раз и была для Наполеона доктриной и стратегией, но отнюдь не маневром.¹⁶

Вернемся к вышеупомянутым документам — тем исключительно важным местам в личной корреспонденции Александра I 1801 (уже!) года, которые за прекрасной дипломатической риторикой были обойдены вниманием исследователей, но которые проливают свет на истинные намерения молодого и амбициозного царя. В инструкции посланнику в Берлине Алексею Ивановичу Криденеру (Бурхард-Алексис-Константин Крюденер, 1746–1802) от 5 (17 н. ст.) июля 1801 г. и в аналогичном письме послу в Вене Андрею Кирилловичу Разумовскому (1752–1836) от 10 (22) сентября 1801 г. мы читаем следующий, идентичный в обоих вариантах текст: «Решив продолжать переговоры с Францией, начатые в конце прошлого года, я руководствовался двумя соображениями: обеспечить для моей империи спокойствие и мир, необходимые для восстановления порядка в различных областях административного управления, и в то же время содействовать, насколько это будет в моей власти, быстрейшему установлению окончательного мира, который, по крайней мере даст Европе время для восстановления здания общественной системы, потрясенного до самого основания, если провидение еще не позволяет устранить сам источник бедствий, постигших человечество (выделено мной, Е.П.)».¹⁷ Эти строки не нуждаются в особом комментарии. Мысль царя предельно ясна. Момент для очередного этапа борьбы с постреволюционной Францией (напомню, ее молодой правитель Бонапарт еще только встал во главе страны) еще не настал. Замечу только, что использование религиозной лексики («провидение») было характерной чертой в общей стилистике лицемерных и театральных речей Александра I.

Все в том же 1801 г. царь предупреждал своего представителя в Париже Аркадия Ивановича Моркова (1747–1827) от недооценки идеологической и политической «опасности» французов и «всех бичей революции, которые они приносят с собой».¹⁸ Итак, мы видим, что, по мнению Александра, в 1801 г. для успешной борьбы с молодой Францией «момент еще не настал». Весьма ярким будет сопоставление этих высказываний 1801 г. с тем, что он писал свой матери Марии Федоровне (София Мария Доротея Августа Луиза Вюртембергская, нем. Sophia Marie Dorothea Augusta Luisa von Württemberg: 1759–1828) в сентябре 1808 г. («водоразделом» здесь служит неудачные кампании 1805–1807 гг.), объясняя скрытый смысл его замирения с Наполеоном: «… чтобы таким образом иметь возможность некоторое время дышать свободно и увеличивать в течение этого столь драгоценного времени наши средства, наши силы. Но мы должны работать над этим среди глубочайшей тишины, а не разглашая на площадях о наших вооружениях, наших приготовлениях…»¹⁹ Между двумя документами (1801 г. и 1808 г.) — 7 лет, но оба они выражают весьма похожие мысли и общий стиль поведения царя. После Тильзита Александр вновь подчинил российскую государственную машину задаче реванша (но не было бы его первоначальной агрессии — не пришлось бы устраивать и реванш).

Зная теперь все вышеперечисленное, мы также должны учитывать и то, в каком историческом контексте родилась идея «политики свободных рук». Россия, как и Европа, устала от почти десятилетия беспрерывных войн, проблемы внутренней политики страны требовали незамедлительного решения, в России на престол взошел неопытный молодой государь, которому было необходимо время, чтобы войти в курс дела, во Франции Наполеону приходилось в обстановке отражения перманентной агрессии создавать фактически новое государство, в Англии к власти пришел кабинет лидера радикального крыла вигов Чарльза Джеймса Фокса, занимавшего позиции примирения с Францией, а Австрии и Пруссии необходимо было оправиться от понесенных поражений. Кроме того, Пруссия надеялась на благосклонность Франции в сфере ее интересов в германском регионе, а король Фридрих-Вильгельм III(в отличие от его неуравновешенной жены) вообще никогда не был сторонником открытой войны.

Понимал ли Александр I, что вмешательство России в дела стран «европейского концерта» не отвечает интересам России? Безусловно и с самого начала, хотя это понимание его не заботило вовсе. Мы вновь приведем несколько выдержек из его переписки с членами дипломатического корпуса: «Несмотря на то, что в силу местоположения моих владений мне нечего особенно опасаться французов (выделено мной, Е.П.), я все же счел, что не могу оставаться безразличным к опасностям (? — прим. мое, Е.П.), угрожающим другим государствам Европы;

(…) Мне представляется, что если рассматривать вопрос о предлагаемом венским двором возобновлении союзного договора 1792 г. и других актов, последовавших за ним, совместно с вопросом, обусловливающим ныне необходимость срочного объединения наших сил, то это потребует обсуждения, в связи с чем задержится принятие решения, являющегося неотложной необходимостью».²⁰ Еще одна показательная цитата: «По восшествии моем на престол я оказался связанным политическими обязательствами, многие из которых находились в явном противоречии с интересами государства, а некоторые были несовместимы с географическим положением и взаимными выгодами договаривающихся сторон (выделено мной, Е.П.). Желая, однако, дать весьма редкий пример уважения публичных обязательств, я взял на себя тягостную задачу выполнить и эти обязательства, насколько это в моей власти или насколько это позволит мне священный и незыблемый закон блага моих народов. Европа явилась, таким образом, свидетельницей моей готовности поддержать силою оружия моих союзников в деле, чуждом интересам моей империи (выделено мной, Е.П.), но к которому она присоединилась еще до моего восшествия на престол. Когда небо благословило мои усилия, направленные на полюбовное разрешение этих разногласий, интересы этих же держав были соблюдены во время переговоров, которые вел мой кабинет. Достаточно взглянуть на договор, чтобы убедиться в заботе, проявленной мною для поддержания прав, которые мои союзники могли по справедливости выставить в том бедственном положении, в котором они оказались в силу своей непредусмотрительности. Мое постоянное заступничество за короля Обеих Сицилий, не преследовавшее какой-либо прямой выгоды, является лишним доказательством моей верности принципу: необходимо самому показывать пример того, чего требуешь от других».²¹ И в другом месте: «В случае необходимости прибегнуть к силе оружия Россия, хотя она и находится вне пределов досягаемости врага и, следовательно, менее любого другого государства заинтересована в этой борьбе, первой подаст пример энергичных действий(?)».²² Поразительно! В этих официальных документах (которые умудрились в упор не заметить все мои предшественники) сам царь безоговорочно формулирует истину: Франция России не опасна, воевать с ней — противоречит интересам России и т. д. Но, как мы знаем, Александр вскоре начнет одну за другой попытки осуществить вторжение во Францию! В этой связи весьма важно помнить, что в 1801–1805 гг. перед Россией не стояло дилеммы: к какому лагерю, французскому или английскому, ей необходимо безоговорочно присоединиться. У российской дипломатии оставался широкий простор для маневра (или даже вообще не было необходимости в подобных «маневрах» участвовать!).

Как современников, так и потомков долгое время вводили в заблуждение высокопарные официальные фразы Александра, пестрящие в его переписке и в текстах международных соглашений III коалиции. Вот как сам он объяснял их значение: «Самое могучее оружие французов, которым они до сих пор пользовались и, которое все еще представляет в их руках угрозу для всех стран, заключается в убеждении, которое они сумели распространить повсеместно, что они действуют во имя свободы и благоденствия народов. Было бы постыдно для человечества, если бы столь благородное дело считалось целью правительства, не достойного ни в каком отношении выступать ее поборником; для всех государств было бы опасно оставлять за французами и на будущее время важное преимущество обладания подобной репутацией. Для блага человечества, действительных интересов законных правительств и успеха предприятия, намечаемого обеими нашими державами, необходимо, чтобы это грозное оружие было вырвано из рук французов и обращено против них самих. Таков первый вопрос, по которому весьма желательно, если это возможно, договориться с британским правительством, и Вы должны дать понять, что это непременное условие установления тесного и сердечного союза между Россией и Англией».²³ То есть Александр чувствовал, что общество Европы (и отчасти России!) постепенно понимало правоту французской стороны — и уже готовил почву для будущей агрессивной пропаганды (в том числе, с большой компонентой клерикального мракобесия).

Документы и логика последующих событий свидетельствует об интервенционистской политике России и ее союзников — коалиционеров по отношению к Франции.²⁴ Ибо нельзя признать случайным или имеющим какой-то сторонний источник тот факт, что постулаты коалиционных договоров 1792–1795 гг. (как и 1804–1805 гг.) оказались претворены в жизнь в 1814–1815 гг.: основные положения итоговых документов Венского конгресса были сформулированы в договорах еще III антифранцузской коалиции (1804–1805 гг.)!²⁵ Можно только удивляться, как этого ВАЖНЕЙШЕГО и показательнейшего факта не заметили мои коллеги-историки! Что касается идеи Священного союза — то это извращенная клерикальными лозунгами идея Александра об устоях «вечного мира», которая зародилась в начале 1800-х гг., и, претерпев некоторые изменения, легла в основу того исторического явления, которое получило название «союз монархов против народов».²⁶

О «вознаграждении», которое будет получено после окончания интервенции во Францию не только странами, понесшими потери в войнах с ней, но и Россией, мы читаем в письме царя в сентябре 1804 г.: «Теперь пора упомянуть и о том, что по окончании этой борьбы, которая потребует столь великих жертв, обе державы (Россия и Англия — прим. мое, Е.П.) должны будут обеспечить и для себя известные выгоды, как в вознаграждение понесенных ими потерь, так и для того, чтобы доказать своим подданным, что не были забыты также и их интересы (выделено мной, Е.П.). Если соседи России, как, например, Австрия, Пруссия и Швеция, получат выгоды, которые придется им пообещать, чтобы побудить (! — прим. мое, Е.П.) их действовать, то Россия будет вправе требовать того же и для себя. В подтверждение этого можно привести еще то соображение, что спокойствие Европы может быть достигнуто исключительно при помощи союза, образованного под покровительством России и Англии, к которому примкнут второстепенные державы…»²⁷ В этом документе Александр себя разоблачает полностью: ни о какой опасности, исходящей от Франции и ее правителя, речь не идет, а все сводится к хитрому методу оправдания затеянной агрессии перед не понимающим ее причин обществом! Абсолютно хищнические планы, осуществленные затем в период работы Венского конгресса. И я повторяю и подчеркиваю: все это написано в 1804 году! Таким образом, русский император маниакально создавал конфликт, приведший постепенно к войне 1812 года!

Обратимся теперь непосредственно к взаимоотношениям России с Австрией. Ситуацию дипломатического разрыва, в котором обе державы находились в момент принятия Александром власти, вполне точно описывается в его послании к А.И. Крюденеру от 5 (17) июля 1801 г.: «Поведение австрийского двора с того самого момента, когда он вознамерился укрепить свое могущество в Италии без помощи своего великодушного союзника, и особенно его противодействие возвращению короля Сардинии и папы в их владения утвердили блаженной памяти императора (то есть Павла I, убитого при косвенном участии лицемерного автора письма — прим. мое, Е.П.) в неблагоприятном мнении, которое он составил себе об этом кабинете. Со взятия Мантуи е. в-во счел, что Тугут (министр иностранных дел Австрии — прим. мое, Е.П.), рассматривая отныне Ломбардию и расхищенное наследие Савойского дома как верную добычу, будет стремиться лишь избавиться от неудобного свидетеля, удалив спасителя австрийской монархии (т. е. Россию — прим. мое, Е.П.), и что этот министр, действуя неискренне в деле, ради которого Россия взялась за оружие, сбросит маску, думая лишь о том, как бы удовлетворить свою алчность. Препятствия, которые вынужден был преодолеть генералиссимус (т. е. А.В. Суворов — прим. мое, Е.П.), и отступление эрцгерцога Карла перед битвой при Цюрихе переполнили чашу терпения моего августейшего родителя. Вы знаете, какие последовали за этим решения, которые вскоре прервали последние союзные связи между дворами двух империй. Инцидент в Анконе и медлительность разбирательства дела виновников этого оскорбления заставили затем его прервать всякие сношения с венским кабинетом, упразднив русское посольство.

Это полное прекращение всех политических отношений между двумя империями длилось в течение почти десяти месяцев, когда неисповедимой волей божественного провидения (прелестная для православного царя формулировка убийства собственного отца! — прим. мое, Е.П.) я был призван на трон. Убежденный в том, что только союз великих держав мог бы восстановить мир и общественный порядок, нарушители которых радовались такому гибельному разрыву, я счел своей первейшей заботой расстроить их надежды, выразив венскому двору искреннее желание предать забвению все прошлое и вновь завязать прежние отношения, взаимовыгодность которых была доказана опытом долгих лет.

Подобное же стремление, обусловленное такими же мотивами, побудило римского императора (главы Священной Римской империи германской нации Франца II — прим. мое, Е.П.) пойти навстречу моим желаниям. Не ожидая официального извещения о моем вступлении на трон, он выразил мне в собственноручном письме свое горячее желание восстановить в полном объеме тесные отношения, существовавшие между нашими дворами, обещая мне свое полное доверие. В качестве первого доказательства искренности своих чувств он обещал сообщить в скором времени свои политические планы и намерения относительно общего устройства дел. Князь Шварценберг (в 1812 году он будет командовать вспомогательным корпусом в походе Наполеона в Россию, но в 1813 г. уже вновь станет воевать на стороне антифранцузской коалиции — прим. мое, Е.П.), прибывший недавно к моему двору, действительно привез с собой удовлетворительные разъяснения по этому вопросу, как Вы сможете судить по прилагаемой копии памятной записки, адресованной графом Коллоредо моему вице-канцлеру».²⁸

Говоря о внутреннем состоянии Австрии в конце XVIII — начале XIX вв., необходимо, в первую очередь, учитывать ее кризисное положение, при котором власти искали точку опоры в традициях «старого порядка, и сторонники реакции рассчитывали на эту „верхнюю палату среди государств“, чтобы сдерживать возмущения».²⁹ В то же время долгая борьба с французскими войсками отчасти на своей территории дала мощный импульс национальному движению. Правительство старалось воспользоваться этими благоприятными (с точки зрения идеологии) обстоятельствами, чтобы решить старый спор с Францией за преобладание в Германии и Италии. В сентябре 1800 г. с поста главы внешнеполитического ведомства ушел активный борец с «революционной заразой» барон Иоанн Амадей-Франц де Паула фон Тугут (Johann Amadeus Franz de Paula Freiherr von Thugut: 1736–1818) — и его сменил типичный несколько ленивый вельможа XVIII в. граф Людвиг фон Кобенцль (Johann Ludwig Joseph von Cobenzl: 1753–1809), которого считали сторонником мира с Францией. Однако он был зависим от позиции графа Иоганна Карла фон Коловрата-Краковского (Johann Karl, graf von Kolovrat-Krakowsky: 1748–1816), фактически руководившего внутренней политикой Австрийской империи и известного своей дружбой с английским и русским послами, а главное, с Францем II, бывшим воспитателем которого он являлся.

При дворе усиливались позиции интриганов вроде неаполитанской королевы Марии Каролины Австрийской (нем. Maria Karolina von Österreich, итал. Maria Carolina d'Austria: 1752–1814 /дочь австрийской императрицы Марии Терезии, сестра покойной французской королевы Марии-Антуанетты, супруга короля Обеих Сицилий Фердинанда IV/) и ее, по всей видимости, любовницы (ну, что же я могу поделать как историк — только констатировать…) и одновременно жены британского посла леди Гамильтон (Эмма Гамильтон: 1765–1815 /известная также своей любовной связью с адмиралом Горацио Нельсоном: 1758–1805/), которые поддерживали Тугута.³⁰

Сам же не отличавшийся ни энергией, ни какими бы то ни было талантами император Франц, хотя и правил Австрией весь период антифранцузских коалиций, особой агрессивностью не отличался и любил говорить, что «Франция ничего мне не сделала».³¹ В этом мнении его первое время поддерживал известный дипломат наполеоновской эпохи (который только начинал выходить на общественную арену) Князь Клеменс Венцель Лотар фон Мéттерних-Виннебург-Бейльштейн (Klemens Wenzel Lothar von Metternich-Winneburg-Beilstein: 1773–1859), против которого британский кабинет вел многолетнюю подковерную борьбу.

Из трех основных вопросов внешнеполитического взаимодействия России с Австрией (польский, восточный и германский) наиболее значительным в период 1801–1805 гг. является последний. Что же касается позиций по европейской части Османской империи, то здесь было достигнуто определенное единство на основе принципа паритета. Вот как это было определено в дипломатических инструкциях Александра I: «Я полностью разделяю живой интерес, проявляемый в. в-вом к сохранению Оттоманской Порты, соседство которой устраивает нас обоих; и поскольку нападение на Европейскую Турцию со стороны любой другой державы неизбежно создаст существенную угрозу безопасности России и Австрии, а Оттоманская Порта в ее теперешнем состоянии смуты вряд ли сможет сама отразить удары, направленные против нее, то, если это предположение осуществится и в результате начнется война между одним из нас и французским правительством, второй должен немедленно подготовиться к тому, чтобы в кратчайший срок оказать помощь воюющей державе и общими усилиями способствовать сохранению Оттоманской Порты в ее нынешних границах».³² И в другом письме: «Судьба Оттоманской империи также будет иметь влияние на участь остальной Европы. Что касается плана действий по отношению к ней, то необходимо, чтобы Россия и Англия проявили в этом полнейшую согласованность. Нельзя отрицать того, что ее слабость, анархический характер ее строя и все увеличивающееся недовольство ее христианских подданных создают условия для появления захватнических замыслов и противоречат принципам, выдвигаемым в этой инструкции как единственное средство установления прочного спокойствия в Европе. Поэтому, конечно, было бы желательно прийти к какому-либо соглашению, соответствующему благу человечества и принципам здравой политики. Но в какой мере это достижимо, предвидеть пока невозможно. Осуществлению этого плана особенно будет мешать, то, что обе державы не пожелают действовать нечестно даже по отношению к правительству по существу тираническому. Но, если оно присоединится к французам (ведь никогда нельзя быть вполне уверенным в искренности его чувств), или же, если в результате их нападения и обстоятельств, которые явятся следствием этого, существование Оттоманской империи в Европе станет невозможным, то в этом случае обе державы должны будут договориться между собой каким образом лучше устроить судьбу ее различных частей. До тех же пор пока возможно будет сохранять власть турецкого правительствам Европе, необходимо будет не терять его доверия».³³ Итак, мы видим, что в описываемый период в отношении Порты у России и Австрии сохранялось единство.

Как я уже отмечал, интересы России в Германии были исключительно династическими. С юридической точки зрения, по условиям еще Тешенских (1779 г.) в плане т. н. Римской империи германской нации соглашений Россия имела наряду с Францией роль медиатора. Ее политика в этом регионе была отчасти близка австрийской, т. к. поддерживала консервацию этого отмирающего средневекового института. Однако Россия так же реагировала на объективные процессы внутреннего характера, происходившие в мелких германских государствах (составных частях упомянутой империи), что и выразилось в итоговых трактатах 1802 г., которые сильно пошатнули позиции Австрии, усилили влияние Франции, а Пруссия, получившая преимущества в вопросе индемнизации (indemnisation f. устар., дипл. Удовлетворение, вознаграждение, возмещение убытков),³⁴ временно сблизилась с правительством консула Бонапарта.³⁵

В итоге имперские депутации покорно исполнили их волю сильных соседей. «Впрочем, государи при первой возможности сами заняли земли, назначенные им в вознаграждение, вооруженной рукой, и главное постановление имперской депутации, состоявшееся 25 февраля 1802 г., от которого обыкновенно производят эти изменения в Германии, лишь подтвердило совершившийся факт. Таким образом, основное постановление имперской депутации было, собственно говоря, лишь запоздалой комедией.

На левом берегу Рейна, перешедшем к Франции, исчезли курфюршества и епископства майнцское, кёльнское и трирское: они были секуляризированы. Некоторые вольные имперские города здесь тоже потеряли свою самостоятельность. На правом берегу Рейна осталось лишь шесть вольных имперских городов, а именно: Гамбург, Бремен, Любек, Франкфурт-на-Майне, Нюрнберг и Аугсбург.» ³⁶

Все прочие имперские города были мeдиaтизиpoвaны (медиатизированными, в отличие от «непосредственных» (immediat), назывались в Германии те владения, которые не были непосредственно подчинены империи, а находились в зависимости от императора (Священной Римской империи германской нации) через посредство того или другого владетельного князя), а их территории (вместе с духовными владениями) отданы в вознаграждение государям. Иными словами: мы наблюдаем конфискацию церковных имуществ — такую же, как и во Франции во время недавней революции, однако во Франции подобные имущества и владения были конфискованы в пользу нации, а в Германии — в пользу владетельных особ старого порядка: т. е. именно в пользу тех лиц, которые подняли в 1790-е гг. громкий и агрессивный вопль по поводу конфискации церковных имуществ во Франции (и выставили это одной из главных причин войны с Францией)! Вот такое показательное политическое и дипломатическое (если хотите — «метафизическое») лицемерие.

Важно подчеркнуть, что Россия в данной процедуре, по крайней мере, официально выступала единым с Францией фронтом: на самом же деле, подобное снова было лишь ширмой, скрывающей реальные мотивы. В секретной инструкции Александра I Н.Н. Новосильцеву от 11 (23) сентября 1804 г. (которую также проглядели мои предшественники) мы находим обоснование позиции императора по германской проблеме: «Ясно также, что существование слишком мелких государств не может согласоваться со ставящейся нами целью, ибо благодаря своему бессилию они будут служить только приманкой, предметом честолюбивых притязаний, не принося никакой пользы общему благу. Единственным выходом из такого затруднения является присоединение их к более сильным державам или объединение их в федеративные союзы. Необходимость связать руки Франции и образовать противовес для Австрии и Пруссии требует, чтобы эти начала были применены к Италии и в особенности к Германии. Может показаться, что в Германской империи благодаря ее устройству легче осуществить соответствующее переустройство, но достаточно хоть немного подумать, чтобы убедиться, что эта легкость является только кажущейся. Настоящее положение германского союза мало, конечно, совместимо с благом его народов и Европы».³⁷ Отсюда следует, что германские дела даже и с юридической точки зрения не были неразрешимой задачей соперничества России и Франции, которая могла бы стать логическим фундаментом очередного конфликта. В то же время политика Александра в далекой Германии была явно направлена против возможного усиления Франции, поэтому весьма комично выглядят попытки некоторых авторов указывать причиной русско-французской напряженности активность «Бонапарта в германских делах»: далекая Россия проявляла в этих совершенно чужих для нее «делах» куда больше активности.

Продолжим. Об этом не упомянул ни один из моих предшественников, но уже летом 1803 г. петербургский кабинет разрабатывает проект новой русско-прусской конвенции, направленной против Франции! Тогда же российские войска готовы были начать войну с Наполеоном (тогда еще — консулом Бонапартом!), однако прусская сторона оставалась в нерешительности, пытаясь играть на два фронта.³⁸ Из Вены были получены официальные заверения во взаимности.³⁹ Поразительно! Именно такая ситуация повторилась в 1811 году, когда Александр УЖЕ отдал приказы русским армия к началу новой атаки на Францию, но прусский король проявил нерешительность в поддержке этой агрессивной авантюры. Каким образом Франция угрожала России в 1803 году? Кроме как личной манией, завистью царя к грандиозным успехам консула, подобное объяснить невозможно ничем. В этой ситуации Австрия стала рассматриваться Александром, как единственный реальный союзник в готовящемся походе против Франции. Документы неопровержимо свидетельствуют: русский царь СОЗДАЛ трагедию 1812 года — он последовательно придвигал ее много лет.

Зададимся вопросом: почему именно Россия становится организатором новой антифранцузской коалиции? Чем ситуация 1801 г. отличается от контекста взаимоотношений Франции и России в 1803 г.? В 1803 г. Англия объявляет войну Франции, однако пока не особенно настаивает на участии России — это случится позже в 1804 году. Если у Австрии была очевидная заинтересованность в войне с Францией — восстановление статуса-кво в регионе (после поражения в первых двух антифранцузских коалициях), то России активное участие в конфликте было невыгодно! И тем не менее Александр с бешеной энергией принялся сколачивать антифранцузский союз! Важно подчеркнуть, что он не просто присоединился к какому-то лагерю, но сам стал главным организатором коалиции. С нарастающей эмоциональностью царь засыпал своих представителей при европейских дворах десятками инструкций, приказывая «побудить Австрию занять решительную позицию», «заставить Пруссию действовать», «пробудить от апатии», «рассеять страхи» и т. д.⁴⁰ Это касалось даже нейтральных держав вроде Швеции, Неаполя (королевство Обеих Сицилий), Португалии, Дании и др. Откуда такая шизофреническая реакция? В чем же дело? Уж точно не в совершенно юридически законной казни герцога Энгиенского (Луи Антуан Анри де Бурбон-Конде, герцог Энгиенский: 1772–1804), которая случилась годом ПОЗДНЕЕ (!!!), и стала лишь поводом для демагогического шума! Иное дело — упоминаемый в письмах русского царя «подходящий момент» для реализации его амбиций и комплекса зависти к гениальному Бонапарту.

Вспомним те идеи, которые звучат в письмах Александра 1801 г.: выжидать, пока «проведению угодно будет». В беседах царя с министром иностранных дел России польским князем Адамом Ежи Чарторыйским (устар. вариант написания: Чарторижский; Adam Jerzy Czartoryski: 1770–1861) и другими членами его близкого окружения в 1803–1805 гг. с каждым разом все чаще повторяется мнение, что режим Наполеона непрочен: и стоит только чуть-чуть надавить — и он рухнет. А теперь изучим один из параграфов из рескрипта Александра I М.И. Кутузову с инструкцией о ведении войны с Францией (август 1805 г.): «Итальянских, швейцарских и других, из французских армий к нам перешедших, позволяется вам употреблять их противу неприятеля, а последних и причислять к полкам нашим, имея, однако, за ними строгое смотрение, а наипаче в таких местах или деле, где от измены их последовать может для войск наших вред. Мы не сомневаемся, что таковые перехождения будут часты, коль скоро французские генералы, истинно любящие свое отечество, узнают положительно намерения наши и те твердо принятые нами правила, в которых выше сего уже вам упомянуто».⁴¹

Особенно они утвердились в нем после принятия Наполеоном императорского титула (это, по мнению Александра и князя Адама, могло еще сильнее расколоть французское общество). Не случайно и австрийский генерал барон Карл Мак фон Лейберих (Karl Freiherr Mack von Leiberich: 1752–1828) долгое время упорствовал перед окружившей его армией Наполеона, не сдавал Ульм в 1805 г.: «шпионы», присылаемые Наполеоном, доставляли ему информацию, что якобы во Франции произошло восстание против Бонапарта.⁴² Таким образом, расчет становится очевиден: режим Наполеона казался Александру, как многим другим европейским политикам, непрочным. Очередная война могла стать успешной (но не стала). И в этой связи небезынтересно будет вспомнить эмоциональные строки из уже упоминавшегося письма Александра матери от 26 августа 1808 г. (то есть уже после двух позорно проигранных царем войн с Наполеоном): «Но чего я желаю прежде всего, так это того, чтобы мне доказали, на чем основывается предположения о столь близком падении столь могущественной империи, как Франция настоящего времени». И главное: «Мечты оказались лишь слишком пагубными для целой Европы, пора бы, чтобы они перестали руководить кабинетами и чтобы, наконец, соблаговолили видеть вещи такими, какими они являются в действительности (выделено мной, Е.П.)…»⁴³ Можно только удивляться, почему историки — мои предшественники — не провели подобный же документальный анализ, который абсолютно точно объясняет, как случился конфликт между столь отдаленными странами, как Франция и Россия.

Первоисточники свидетельствуют: нам следует прежде всего принимать во внимание личностный фактор — характер Александра I. Молодой и амбициозный, он видел себя более чем достойной альтернативой Наполеону. Можно даже говорить о его ревности⁴⁴ Франции к Бонапарту, нации, как тогда говорили в салонах, просвещенной и прогрессивной. Не добившись явных успехов во внутренней политике, Александр посчитал, что в войне успех придет быстрее, а уж ныне известное письмо Наполеона, где тот намекает на соучастие Александра в убийстве его отца (об этом знал весь высший свет во всех уголках Европы), российский монарх не смог простить никогда (и позор Аустерлица — довершил дело). Кроме того, на царя отчасти имели влияние настроенные явно франкофобски англоманская партия при дворе и лично Адам Чарторыйский.⁴⁵ Все это очень дорого обошлось российскому народу.

Что до роли Англии в организации III антифранцузской коалиции, то она очевидна. Еще известный немецкий историк и политик Вильгельм Блос (1849–1927) справедливо отмечал: «Хитрая Англия снова устроила так, что половина Европы соединилась против Франции. Она щедро раздавала деньги. Кабинеты получали деньги, народы же думали, будто в этой борьбе дело действительно идет о том, чтобы осуществить прекрасную идею прочного мира и дать Европе такое устройство, которое обеспечило бы ей лучшее будущее. Они и не предчувствовали, что совместное действие Англии и России уже тогда заключало в себе некоторое соперничество за всемирное господство, и действительно поверили, будто свобода Европы нуждается в защите хищной Англии и России от революционной Франции. На самом же деле, Питт (британский премьер-министр Уильям Питт Младший: 1759–1806, прим. мое — Е.П.) достиг, чего ему надо было: опасность высадки французов в Англию была предотвращена, и война, грозившая разыграться на английской территории, опустошала теперь страны материка. Английские деньги снова достигли цели».⁴⁶ Ровно то же произошло и в 1812 году.

Итогом неимоверных дипломатических усилий России стало создание новой антифранцузской коалиции. Декларация о совместных действиях с Австрией против Франции была подписана 25 октября (6 ноября) 1804 г. Вот наиболее существенные ее статьи:

Е. в-во император всероссийский разделяет в полной мере живейшее участие, принимаемое его императорским и королевским в-вом в сохранении Порты Оттоманской, соседство коей благоприятствует им обоим; и как нападение, учиненное какой-либо державой на Европейскую Турцию, совершенно нарушит безопасность Австрии и России, а Порта Оттоманская в настоящем смутном ее положении не в состоянии сама собою отразить учиненное на нее нападение, то в сказанном предположении и если вследствие сего разгорится прямо между одним из сих двух императорских дворов с французским правительством война то другой немедленно приготовится как можно скорее вспомоществовать державе, находящейся в войне, и содействовать совокупными силами к сохранению Порты Оттоманской в том вложении ее владений, в каком оные ныне находятся.

Поелику судьба Неаполитанского королевства должна иметь влияние на всю Италию, в независимости коей их императорские величества принимают особенное участие, то и условлено, что постановления настоящего соглашения возымеют действие свое в таком случае, если французы захотели бы силой оружия распространить в Неаполитанском королевстве пределы свои далее их настоящих границ, с тем чтобы завладеть столицей, укрепленными местами сей земли и проникнуть в Калабрию. Одним словом, если бы они принудили е. в-во короля неаполитанского поставить все на карту и воспротивиться вооруженной рукой сему новому нарушению его нейтралитета и если е. в-во император всероссийский вспоможением кое он в сем предположении должен доставить королю Обеих Сицилий, вовлечен будет в войну с Францией, то его императорское и королевское в-во обязуется начать с своей стороны военные действия против общего врага, согласно постановлениям, а именно по силе IV, V, VIII и IX статей настоящего соглашения.

Ввиду неизвестности, в коей обе Высокие Договаривающиеся Стороны поныне еще находятся в рассуждении будущих намерений французского правительства, они оставляют за собой право, сверх постановленного выше сего, условиться, смотря по стечению обстоятельств, и о тех различных случаях, вследствие коих нужно будет также употребить взаимные их силы.

Во всех случаях, когда оба императорские двора приступят к деятельным мерам, вследствие настоящего их соглашения или тех, кои они впредь заключат между собой, они обещаются и обязуются взаимно содействовать одновременно и совокупно по плану, который немедленно ими постановлен будет, достаточными силами, дабы можно было надеяться с успехом сразиться с неприятелем и прогнать его в свои пределы; силы же сии не должны быть менее 350 тыс. человек под ружьем для обоих императорских дворов; его императорское и королевское в-во выставит на свою часть 235 тыс., а е. в-во император всероссийский — остальное число.

Войска сии должны быть выставлены и постоянно содержимы обеими сторонами во всей готовности; сверх того составится обсервационный корпус для обеспечения себя в том, чтобы берлинский двор сохранил мир. Обоюдные армии расположены будут таким образом, что силы обоих императорских дворов, долженствующие совокупно действовать, не были бы менее числом неприятельских, с коими будут сражаться.

Согласно с желанием, императорским и королевским двором изъявленным, е. в-во император всероссийский обязывается употребить благосклонное свое предстательство, чтобы лондонский двор во всех случаях войны с Францией, изъясненных в настоящей декларации или имеющихся означиться в будущих соглашениях, кои оба императорские двора по VII статье предоставляют себе право заключить, заплатил его императорскому и королевство-апостолическому в-ву вспомогательные деньги как за начальное выступление в поход, так равно и ежегодно во все продолжение войны (выделено мной, Е.П.); сии вспомогательные деньги должны быть определены сколь возможно сообразно с выгодами венского двора.

в течение 3 месяцев после учиненного востребования, деятельно вспомоществовать е. в-ву императору всероссийскому и неослабно содействовать в исполнении того плана, который ими постановлен будет.

Е. в-во император всероссийский, признавая справедливым в случае, если война вновь возгорится, чтобы австрийский дом был вознагражден за понесенные им значительные потери в продолжение последних войн против Франции (выделено мной, Е.П.), обязывается способствовать доставлению оному сего вознаграждения в упомянутом случае по мере успеха оружия. Однако же при самых счастливых событиях его императорское и королевское в-во не распространит пределы свои в Италии далее Адды к западу, а По — к полудню, приняв из разных устьев сей последней реки самое южное для сего обозначения. Оба императорские двора желают, чтобы в предполагаемом случае успеха его королевское высочество теперешний Зальцбургский курфюрст получил бы по-прежнему какое-либо владение в Италии, и назначают для сего или Великое герцогство Тосканское или другое приличное владение в северной части Италии, предполагая, что обстоятельства таковое распоряжение сделают возможным (обратите внимание на беззастенчивую дележку европейских территорий: это не планы «захватчика»-Наполеона, а намерения истинных агрессоров того времени, которые позже они осуществят на хищническом Венском конгрессе — прим. мое, Е.П.).

Их императорские величества в том же предположении стараться будут всеми мерами восстановить сардинского короля в Пьемонте, даже с увеличением его владений. В предположениях же менее счастливых соглашено утвердить за ним приличное владение в Италии.

В том же случае большего успеха оба императорские двора условятся об участи легатств, и будут содействовать к возвращению герцогства Модены, Массы и Каррары законным наследникам последнего герцога. Но в случае, если обстоятельства поставят в необходимость ограничить сии предположения, то помянутые легатства или моденские владения могут быть отданы сардинскому королю; эрцгерцог Фердинанд останется в Германии, а его в-во довольствоваться будет, если то нужно, ближайшей в Италии границей, чем Адда, отныне существующей.

Если по обстоятельствам возможно будет снова поместить Зальцбургского курфюрст в Италии, то Зальцбург, Берхтольсгаден и Пассау войдут в состав Австрийской монархии. В сем только единственно случае распространятся также границы е. в-ва в Германии. Что же касается до той части эйхштедтских владений, коею владеет ныне Зальцбургский курфюрст, то с оною поступлено будет тогда таким образом, как оба императорские двора об этом между собою условятся, а именно в пользу Баварского курфюрста, ежели бы он соучастием в общем деле приобрел право требовать преимущественного себе вознаграждения. Равномерно если, как предполагается в предыдущей статье, наследники покойного Моденского герцога восстановлены будут в их прежних владениях, то Брисгау и Ортенау послужат средством поощрения за общее дело одному из знатнейших германских принцев, а именно Баденскому курфюрсту, в пользу коего австрийский дом откажется от оных.⁴⁷

Здесь мы встречаем типичные агрессивные интервенционистские, реваншистские намерения. В целом это систематизированная программа даже не реставрации довоенных границ государств, но передела Европы на принципах т. н. «вознаграждения» участникам антифранцузских коалиций (т. е. хищнической дележки чужих территорий). Значительная часть этих планов совпадает с восстановлением довоенного статуса-кво (к примеру, положения Австрии как хозяйки Италии). Практически в полном объеме положения этого документа были воплощены в жизнь решениями Венского конгресса в 1814–1815 гг.

Показательно, что русский гвардейский офицер И.С. Жиркевич вспоминал о 1805 годе: «Нам казалось, что мы идем прямо на Париж».⁴⁸

Таким образом, мы наблюдаем и констатируем сложную трансформацию системы отношений двух крупнейших стран континента (Франции и России) от осознания необходимости мира и объективно обоюдовыгодного союза к разрыву этого союза, чему стали причиной исключительно личные амбиции и мания русского царя Александра. Данный конфликт лишь углубил проблему, приведя позднее Наполеона к границам России, где был заключен Тильзитский мир (1807 г.), болезненно воспринятый частью чванливого российского дворянства (не забываем и об ущербности общества, которое ничего не создает, а все заимствует из Франции) и еще более болезненно — лично опозорившимся в глазах России и Европы Александром I. Однако и после Тильзита конфликт 1812 года можно было бы избежать: и об этом — в следующих главах. Роль Австрии была значительна, но второстепенна: ее правительство старалось извлечь максимум выгод из агрессивного настроя русского царя и вынужденной щедрости Англии на континентальное «пушечное мясо».

¹ Denis E. L'Allemagne. 1789–1810. P., 1896; Кауфман Г. Политическая история Германии в 19 в. СПБ., 1909; Beer A. Oesterreich und Russland in den Jahren 1804 und 1805. Wien, 1875; Robert A. L'idée nationale autrichienne et les guerres de Napoléon. P., 1933; Сироткин В.Г. Дуэль двух дипломатий. Россия и Франция в 1801–1812 гг. М., 1966; Чандлер Д. Военные кампании Наполеона. М., 1999; старая, но наиболее крупная работа по политике Франца фон Тугута: Vivenot A. Thugut und sein politisches System. Wien, 1870 и др.

² Мартенс Ф. Собрание трактов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами. Т. 11. СПБ., 1895; т. 14, СПБ., 1905; Внешняя политика России XIX и начала XX века. М., 1960, т. 1–2 (далее — ВПР) и др.

³ Correspondance de Frédéric-Cesar de La Harpe et Alexandre I. T. 1–2, Neuchâtel, 1979.

⁴ Николай Михайлович, Великий Князь. Император Александр I. М., 1999, с. 41.

⁵ Троицкий Н.А. Александр I и Наполеон. М., 1994, с. 65–73.

⁶ История внешней политики России. Первая половина XIX Века. М., 1999, с. 35.

⁷ ВПР, т. 1, с. 12.

⁸ Пресняков А.Е. Александр I. Петербург, 1924, с. 88–89.

⁹ Пресняков А.Е. Указ. соч., с. 92.

¹⁰ Correspondance de Fredéric-Cesar de La Harpe… t. II, p. 150–151 etc.

¹¹ Тютчев Ф.И. Стихотворения. Письма. М., 1986, с. 346.

¹² История внешней политики России … с. 34.

¹³ Николай Михайлович, Великий Князь. П.А. Строганов. СПб., 1903, т. II, с. 94.

¹⁴ ВПР, т. 1, с. 70.

¹⁵ Там же.

¹⁶ Понасенков Е.Н. Неизбежно сбывшаяся история или критические точки истории России начала XIX века. // Труды научной конференции «Ломоносов — 2001». История. М., 2001, с. 30–31;

¹⁷ ВПР, т. 1, с. 51, 89. Здесь стоит упомянуть о небольшой статейке В. Безотосного (см. в сборнике: «Отечественная война 1812 года и российская провинция. События, памятники, люди». Малоярославец, 2003), на нескольких страницах которой автор решил рассказать о «прочности и перспективах „геополитического партнерства“» и о союзе России и Франции в 1807–1812 гг. Меня сильно удивило, что автор, считающий себя профессиональным историком, покусился раскрыть столь широкую тему на нескольких страницах, причем, выступая на конференции, чья тематика никак не касалась упомянутой темы. Но, главное: он почему-то решил раскрывать тему через критику моего письма в редакцию одного популярного политического еженедельника, причем само мое письмо (?) было посвящено некоторым идейным аспектам юбилея войны 1812 года! Подобное, разумеется, лестно для меня, но совершенно ненаучно и вообще позорно для самого Безотосного. Моему удивлению не было предела, ибо сначала нерадивый сочинитель сообщил нам, что проблема франко-русского союза «не являлась предметом обсуждения в историографии» (про многотомные труды, к примеру, А. Сореля, А. Вандаля, известные работы А.С. Трачевского знает любой студент — но Безотосный, очевидно, о них не слыхивал), затем о том, что современные исследователи называются не «российскими», а до сих пор «советскими» (интересно: с паспортом какой страны товарищ Безотосный выезжает в «капстраны»?); потом, что они (?) не поддерживают мнение «талантливого» (забавный термин) А.З. Манфреда о закономерности союза (в то время как после ухода из жизни Альберта Захаровича в отечественной историографии долго не было крупных специалистов по теме Наполеона вообще). Образованного читателя еще более может рассмешить вопрос тов. Безотосного: «были ли у союза перспективы» (видимо, автор просто позабыл о франко-русском союзе конца девятнадцатого века, об Антанте, о летчиках эскадрильи «Нормандия-Неман» и о сегодняшнем положении дел туристической и шопинговой истерики россиян в Париже и в Ницце, а главное, о союзе при Павле I и при самом Александре I)? Продолжу. Тов. Безотосный, к примеру, нагло передергивает: в 1805–1807 гг. Россия отнюдь не «принимала участие» в «антинаполеоновских» кампаниях, а была организатором антифранцузских коалиций — это принципиально разные формулировки (одна фальсифицирующая — другая научная); ну и тому подобная неряшливая чепуха из-под шариковской ручки товарища.

¹⁸ Троицкий Н.А. Указ. соч., с. 99.

¹⁹ Понасенков Е.Н. Экономические предпосылки кризиса тильзитской системы в России (1807–1812 гг.) и причины войны 1812 г. // Экономическая история. Обозрение, М., 2002, вып. 8, с. 139.

²⁰ ВПР, т. 2, с. 36.

²¹ ВПР, т. 1, с. 50.

²² ВПР, т. 2, с. 452.

²³ Там же, с. 146.

²⁴ Понасенков Е.Н. К вопросу о характере «наполеоновских войн». // Труды научной конференции «Ломоносов — 2001». История. М., 2001, с. 209 и др.

²⁵ Троицкий Н.А. Указ. соч., с. 98 и др.

²⁶ ВПР, т. 2, с. 146–149 и др.

²⁷ Там же, с. 150.

²⁸ ВПР, т. 1, с. 50.

²⁹ История XIX века. Под ред. проф. Лависса и Рамбо. М., 1938, т. 2, с. 83.

³⁰ Блос В. Французская революция, С.-Пб., 1906, с. 389.

³¹ Чандлер Д. Указ. соч., с. 216.

³² ВПР, т. 1, с. 41.

³³ ВПР, т. 2, с. 149.

³⁴ От фр. indemniser — возмещать убытки.

³⁵ Подробнее — см.: ВПР, т. 1, с. 89; История внешней политики России… с. 41 и др.

³⁶ Блос В. Указ. соч., с. 401–402.

³⁷ ВПР, т. 2, с. 149.

³⁸ Аналогичная ситуация сложилась и в 1811 г., когда из-за нерешительности Пруссии Александр I не начал войну против Франции. Подробнее — см.: Понасенков Е.Н., Сироткин В.Г. Наполеоновские войны и русская кампания 1812 г. // Материалы IV научной конференции «Эпоха наполеоновских войн: люди, события, идеи», М., 2001; Понасенков Е.Н. О модернизации в изучении наполеоновских войн. // В кн.: Наполеон. Легенда и реальность. М., 2003.

³⁹ История внешней политики России… с. 43–44.

⁴⁰ Троицкий Н.А. Указ. соч., с. 97.

⁴¹ М.И. Кутузов. Сборник документов. М., 1951, т. 2, с. 27.

⁴² Соколов О. Ульмская операция 1805 года. // Орел, 1993, № 3, с. 14.

⁴³ Гроза двенадцатого года. М., 1991, с. 535–536.

⁴⁴ Ульянов Н. Александр I — император, актер, человек. // Родина, 1992, № 6–7, с. 139–147.

⁴⁵ Николай Михайлович, Великий Князь. Император Александр I… с. 48 и др. Небезынтересным будет также указать и на то, что во время консультаций Александра с А. Чарторыйским (Чарторижским) периода 1803–1804 гг. обсуждались проекты нападения на Австрию и особенно на Пруссию! Последняя сильно раздражала князя Адама, который готов был втянуть Россию в любую кровавую авантюру. А дружбу царя с прусским королем он рассматривал как самый гибельный фактор внешней политики. См. об этом: Беседы и частная переписка между Императором Александром I с Кн. Адамом Чарторижским. М., 1912, с. 54–55 и др. Здесь весьма рельефно выступают характерные черты отечественной политики той эпохи: отсутствие четких приоритетов и подверженность влиянию традиционного экстенсивного пути развития, а также — фаворитизм.

⁴⁶ Блос В. Указ. соч., с. 420.

⁴⁷ ВПР, т. 2, с. 180–183.

⁴⁸ Наринский М.М. Наполеон в современной ему российской публицистике и литературе. // История СССР, № 1, 1990, с. 129.