Глава тридцать восьмая

Бегать я начал в апреле 2016 года: сразу после киберножа и второй химии. Решил, что надо держать себя в форме. Кроссовки, спортивный костюм, стакан минералки и — через рощу, туда и обратно. Потом мимо спорткомплекса СКА, по территории у стадиона, вверх по дорожке к лесонасаждениям. Поначалу выматывался быстро, часто останавливался, чтоб отдышаться. Но через несколько дней свыкался. А тут и следующий курс химии подоспевал: лежишь после него, как убитый, пару дней, отходишь. К бегу приходится привыкать заново: снова задыхаешься, ноги ватные, в голове шар из мутных образов. Бежишь по роще, ветки хлещут по лицу, а ты не чувствуешь. Думаешь об одном: вон до того дерева — и перерыв. Или вон до того куста. Ладно, до оврага. Но больше — нет. И опять: по склону оврага, наверх, мимо тропинки, прямо по свежей молодой травке. Наверху не выдерживаешь, останавливаешься. Господи, еще и тошнота: ворочается склизкий клубок где-то между желудком и горлом. Идешь вперед: надо привыкать, бороться. Все тебе повторяют: борись, не сдавайся. И ты слушаешь эти чужие сочувственные слова, и борешься, и не сдаешься. Снова бежишь. Снова задыхаешься, но все равно бежишь. С каждым днем бежать все легче, но едва-едва наступает хоть какое-то облегчение, как снова химия. С каждым курсом все сложнее отходить после препаратов. Уколешь дексаметазон — становится легче. Как будто какое-то просветление наступает; но нельзя ведь постоянно на дексаметазоне сидеть. Надо задействовать внутренние резервы организма. Надо бежать.

И я снова бегу.

Помню, после третьей или четвертой моей пробежки, Майя заканючила: купите мне красивые кроссовки, хочу бегать с папой. Мы купили Майе кроссовки (старые все равно развалились, да и выросла она из них), и на следующее утро Майя побежала со мной. Бежала старательно, смешно размахивала руками. Сначала никаких остановок, никакой усталости; потом выдохлась, пошла шагом. Говорит: папа, мы неправильно бегаем. Давай бегать в домике. Я спрашиваю: в каком домике? Майя говорит: в таком специальном домике, где бегают. Я в мультике видела. Я говорю: давай лучше бегать на улице, посмотри, как здесь хорошо, и погода хорошая. Майя дуется: нехорошо, папа, и неправильно здесь бегать, надо бегать в домике. Ладно, говорю, насчет домика я уточню, но пока ничего не обещаю; предлагаю завтра взять с нами Влада и побегать с ним. С Владом будет веселее, правильно? Правильно, говорит Майя, но еще лучше бегать в домике.

На следующий день берем с собой Влада. Влад — увалень и лентяй, большая часть его жизни проходит в компьютере. Он мечтает стать разработчиком компьютерных игр: изучает различные движки, фотошоп, учится рисовать пикселями, чтоб создавать графику для смартфонов. Выгнать его на улицу очень сложно. Физкультура в школе — его нелюбимый предмет. Яна говорит: Влад, ну посмотри, во что ты превратился. Давай переобувайся и дуй с отцом и сестрой на улицу, будете бегать. Влад говорит: ну, мам! Яна говорит: никаких «мам»! Бегать полезно. Влад переодевается очень медленно: кажется, еще немного, и он уснет на ходу. Яна подгоняет. Майя нетерпеливо топает ногами возле входной двери: бегать, бегать, БЕГАТЬ! Наконец, все одеты и обуты. Бежим мимо спорткомплекса. Майя размахивает руками, ногами, несется по дороге, ничего не слыша и не замечая вокруг. Влад бежит медленно, сонно, кажется, еще немного, и он свалится на асфальт. Кое-как добегаем до ворот, мчимся мимо стадиона до входа в бассейн. Давайте уже хватит, предлагает Влад, тяжело дыша. Лицо у него красное как помидор. Ладно тебе, говорю я, совсем ведь немножко пробежали. Давай теперь вниз и налево, до остановки. Да, Владик, говорит Майя, совсем немножко пробежали, чего ты устал! А ты за мной не повторяй, говорю я, лучше поддержи брата. Майя тут же с разбега кидается обнимать Влада, выражая таким образом поддержку. Влад от такого проявления любви и заботы чуть не падает. Майя со смехом отскакивает. Бежим снова. Меня немного мутит, но терплю. Добегаем до остановки. Майя запыхалась, останавливается. Тянется ко мне: хочу на ручки. Говорю: ну что это такое, ты ведь только что сама говорила, что мы немножко пробежали. А на ручках никто не бегает. Майя хнычет. Влад показывает на нее пальцем и говорит: хе-хе. Майя кидается на Влада с кулаками, чтоб защитить свою попранную честь, Влад со смехом отскакивает. Началось, говорю я, ну-ка брэк и бежим по этой дорожке во-о-он туда.

— Там есть домики? — с надеждой спрашивает Майя.

— Один домик есть, — честно отвечаю я.

Мы бежим по асфальтовой дорожке. Слева — забор спорткомплекса, справа — полуголые деревья; весна только началась. Мы добегаем до «домика». Это двухэтажное кирпичное здание, неясного мне назначения. Со всех сторон, кроме одной, здание окружено деревьями. На площадке перед зданием припаркован внедорожник.

— В этом домике можно бегать? — с надеждой спрашивает Майя.

— Вряд ли, — говорю я. — Это просто домик. Давайте побегаем вокруг него, среди деревьев. Смотри, какие красивые деревья.

Майя тут же начинает хныкать и грозится сесть попой прямо на холодный асфальт.

— У меня ножки устали!

— Ладно, бежим домой. И не хнычь, сейчас будет легче: сюда мы бежали в гору, а теперь побежим вниз с горы.

Майя после этих слов успокаивается, и мы долго и сосредоточенно бежим вниз с горы. У поворота сдает Влад: начинает хвататься за бок. Тоже мне спортсмены, говорю я. Ладно, давайте пешком. Мы шагаем вдоль забора спорткомплекса. Майя на ходу вздыхает и жалуется: ей бы на ручки, очень хочется на ручки, когда же ее возьмут на ручки. Влад плетется за нами молча. Майя говорит: папа, это потому что мы не в домике бегали, надо бегать в домике. Не знаю насчет домика, говорю я, но предлагаю завтра побегать по роще. А-а, неопределенно, но с явной тоской вздыхает Влад. Я там, кстати, птицу видел, говорю я, настоящего фазана. Майя от удивления открывает рот: птицу, ого! — она заинтригована.

На следующее утро мы собираемся в рощу. Влад избегает пробежки: вчера было воскресенье, сегодня понедельник, ему надо в школу. От идеи побегать до школы, он отказывается, притворяясь смертельно спящим. Майе тоже хочется спать, а еще ей хочется в детский садик, поиграть с подругой Ритой, но еще больше ей хочется побегать по роще в надежде, что мы увидим удивительную птицу фазана; поэтому она решает сегодня пропустить детский сад и отправиться со мною бегать. На улице пасмурно, срываются капли дождя. Яна уходит на работу, оставив нам наставление: бегать недолго, на Майю обязательно надеть дождевик. Майя начинает бежать уже от подъезда. Подбегает к качелям: папа, может, сначала на качелях покатаемся? Майя, а вдруг дождь пойдет, а мы же собирались в рощу, говорю я, давай на качелях потом. Майя вздыхает: ну ладно. Подбегает к дверям магазина: папа, может, шоколадку купим? На обратном пути, может, и купим, говорю, а сейчас — в рощу. Майя вздыхает особенно печально: ну ладно. Мы добираемся до границы рощи. Бежим по тропинке. Земля влажная, но в грязное месиво пока не превратилась; хотя если пойдет сильный дождь, завтра здесь вряд ли получится бегать; разве что в сапогах. Майя бежит быстро, но часто останавливается, сворачивает с тропинки, смело лезет в кусты: папа, ты здесь птицу видел? Нет, говорю, дальше. Майя пробегает пятьдесят метров и снова замирает: папа, а может, ты в этих кустах птицу видел? Я говорю: нет. Мы пересекаем овраг; трава мокрая, скользкая, Майя падает, но тут же без жалоб встает. Деревья шумят у нас над головами. Холодные капли дождя падают на горячую кожу. Я поднимаю лицо, чтоб капли попали мне на лицо. Это освежает и прогоняет тошноту. Майя кричит: папа, а может быть, ты здесь птицу видел? Я говорю: да, где-то там. Может, чуть дальше.

Мы добегаем до противоположного края рощи; отдыхаем, глядя на дорогу. Мимо проносится «Лада Приора», за ней «Хендэ». Потом тишина. Птицу мы так и не увидели. Майя объясняет: наверно, она в гнезде спряталась, воспитывает своих деток. Я говорю: наверное. Майе скучно, она предлагает: бежим обратно, папа. Мы бежим обратно. По дороге забегаем в магазин, покупаем Майе шоколадку, а также хлеба и молока, потому что дома закончились хлеб и молоко.

На следующий день Майя решает пойти в детский сад: ей не до бега, у них в детском садике готовится важный утренник. Нельзя пропускать репетицию. Еще через день находится другая причина не бегать. На выходных Влад усиленно притворяется, что спит, закутавшись в одеяло, лишь бы его не взяли на пробежку. Майя зевает: папа, ты пока побегай сам, я с тобой побегу потом, когда ты найдешь домик, чтоб в нем можно было бегать нам вместе, а я пока посмотрю мультики. Я говорю: хорошо и отправляюсь бегать сам.

Бегать в одиночестве приятно. Ты можешь остановиться, когда тебе надо, можешь бежать и слышать только себя; ты ощущаешь пустоту внутри и пустоту вокруг. Никого рядом, только вечный белый шум. Я пробегал таким образом весь май, часть июня и часть июля. В июне после МРТ вылезло подозрение на второй рецидив в лобной доле. Мы поехали в Москву проверять диагноз, уже готовые к очередной операции. Однако на ПЭТ/КТ в Москве рецидив не подтвердился. Для нас это стало настоящей победой. Не помню, кто предложил, Яна или я: отправиться в Москву на недельку в промежутке между пятой и шестой химией вместе с детьми не ради лечения, а чтоб отдохнуть, посмотреть достопримечательности. Мы бывали в Москве часто, но совсем не знали города. Детям идея понравилась. Мы купили билеты на поезд и поехали. Поэт Виталий Пуханов, с которым я впервые познакомился в 2006 году на «Дебюте», вновь позволил нам пожить у него в отдельной однокомнатной квартире. Это была замечательная неделя. Детям особенно понравилось кататься на лодке: мы катались дважды, на ВДНХ и в Царицыно. Поездка вышла насыщенная, мы старались побывать везде и уставали каждый день неимоверно; было не до бега. Но вернувшись в Ростов, я снова вернулся к пробежкам, а дети от бега усиленно отлынивали.

Поэтому после шестого курса химии, когда утром я натянул форму и влез в кроссовки, Яна не особенно волновалась; хоть и предложила, может, сегодня останешься? Видимо, я выглядел так себе; и это мягко говоря.

— Что, сильно бледный? — спросил я.

— Скорее зеленый. Ты ведь обычно пару дней после химии отдыхаешь.

— Ничего, — заявил я, — на свежем воздухе мне полегчает. К тому же это последняя химия.

— Сплюнь.

Я побежал по ступенькам вниз. В голове отдавался стук сердца, в ушах шумело. У подъезда я немного размялся; потом, вместо того чтоб повернуть налево к роще или СКА, повернул направо, к детскому садику. Не верилось, что шкатулка могла так просто исчезнуть; хотелось еще раз проверить. По дороге мне никто не встретился; я пролез в дыру в заборе, ведущую на школьную спортплощадку. Прогулялся вдоль забора. За решеткой забора находился детский сад. Куда-то сюда бессовестный мальчик Коля зашвырнул мою шкатулку. Я опустился на корточки, чтоб поближе рассмотреть заросли. У меня вдруг закружилась голова, руки и ноги стали как бумажные; я упал лицом в землю. Помню, в нос ударило сыростью, и я подумал: ну вот, сейчас возьму и окочурюсь, совершенно идиотская смерть, премию Дарвина мне. Потом подумал: мне же нельзя ударяться головой. Я заворочался как неуклюжий бегемот в трясине, перевернулся на спину, подтянул ноги и уперся спиной в забор. Ощупал себя под носом, точнее под левой ноздрей: крови не было. Когда я совершаю резкие движения, слизистая в области мозговой ямки рвется; и тогда из левой ноздри течет кровь, рана долго не заживает: это последствия облучения. Яна боится, что однажды я истеку кровью и умру. К счастью, сейчас я ударился не так уж сильно; видимо, стоило все-таки полежать сегодня дома. После шестой химии слишком сильная побочка. Так я говорил себе, а сам продолжал искать в траве шкатулку. Нашел втоптанный в землю окурок и пивную крышку. Наткнулся на что-то твердое, зарытое под камнем. Помню, обрадовался: шкатулка. Даже не подумал, кто и зачем ее сюда закопал. Ногтями разрыл землю: достал твердый предмет, очистил от грязи и кусочков белых корней. Это была формочка для куличиков; похоже, она лежала здесь давно, пока не вросла в землю. Разозлившись, я забросил формочку на территорию детсада; она упала возле песочницы.

Может, Коля зашвырнул шкатулку подальше? Я отошел от забора, стал разглядывать асфальт. На школьную спортплощадку часто заглядывают дети (в том числе и во время каникул); если Коля сумел докинуть шкатулку сюда, ее наверняка кто-то увидел и подобрал. Собственно, даже сейчас вдоль сетки футбольной коробки прогуливаются мальчишки, один постарше, лет шести, второй помладше, года три. Оба чумазые, загорелые, в каких-то обносках. Я пригляделся: цыганчата. Они здесь часто гуляют. Роются в мусорных контейнерах, ищут железный лом, иногда их можно увидеть в роще в компании с толстой цыганкой, которая пасет коз. Яна занималась с малолетними цыганами в школе, они ее знают и относятся с уважением; но вот грамотность среди них продолжает хромать. Яна рассказывала, что один из ее учеников-цыган, лет тринадцати, читает по слогам, на занятия приходит нетрезвый. Учиться они не хотят, но какой-то необходимый минимум знаний все-таки получают. У них своя жизнь, свои обычаи, они живут в другом мире, который пересекается с нашим лишь в определенных несущественных точках. Их это устраивает.

У меня появилась мысль спросить цыганчат о шкатулке; но тут же пропала: все равно не ответят. Я продолжал осматривать асфальт. Один из мальчишек, тот, что помладше, вдруг громко заревел. Старший что-то ему втолковывал. Младший брел по разлинованной для бега асфальтовой дорожке. На нем была майка, сверху рваная куртка (по такой-то жаре), полинявшие брюки на несколько размеров больше, чем надо, отчего он часто цеплялся за штанины и спотыкался. Старший толкал его в плечо, что-то говорил злым голосом. Младший вдруг остановился и попытался ударить старшего ногой с разворота, удар он, верно, подсмотрел в каком-то кино, но у него не вышло, он неуклюже шлепнулся на задницу и заревел пуще прежнего. Старший злобно засмеялся. Я хмыкнул.

— Эй, дяденька! — Старший уверенно шагнул ко мне.

— Ну?

Он остановился неподалеку, руки в боки. Из переднего кармана рубашки у него торчала початая пачка сигарет. У него был веселый, злой взгляд. Я подумал, что не могу представить, чтоб Влад глядел на кого-то так в свои шесть лет; в шесть он был сущий ребенок. Он и сейчас, по сути, дитя.

Старший цыганчонок повернулся и показал на младшего, который возился на асфальте, пытаясь встать.

— Хочешь, я этого побью, а? Он мой брат. Хочешь, побью?

— Зачем это мне?

— Ты мне сотню дашь и посмотришь, как я его бью. Идет?

Я покачал головой:

— Не надо.

— Я его все равно побью, — сказал старший. — И ты мне сотню дашь.

— Не дам я тебе ничего.

— Я все равно побью.

Он повернулся, чтоб уйти.

Я позвал:

— Эй, слушай.

Он остановился.

— Ты тут шкатулку не видел? — спросил я. — Моя дочь потеряла шкатулку.

— Шкатулку? — переспросил он.

— Такую небольшую деревянную коробочку с крышкой, — сказал я. — Лежала где-то во-он там, у забора. Но ее там сейчас нет.

— Я не видел, — сказал старший цыганчонок. Он оживился. — Но знаешь кто видел? Дядя Артур видел, он тебе скажет. Пошли к дяде Артуру. — Он протянул руку. — Пошли, пошли. — Глаза его лукаво и зло блестели. — Дядя Артур видел, он скажет. Поговоришь с ним.

— Некогда, — сказал я. — С дядей Артуром как-нибудь потом поболтаем.

— Да не ссы, — сказал он. — Дядя Артур видел, он тебе скажет. Пойдем. Пошли, пошли.

— Иди вон брату помоги лучше, — сказал я. — Встать никак не может.

Старший цыганчонок обернулся и, ругаясь под нос, поспешил к брату. Помог ему встать и для придания ускорении пнул ногой под зад. Младший, не переставая реветь, двинулся в сторону школьных ворот, старший — за ним, что-то выговаривая прямо в ухо. Я проследил за ними, пока они не завернули за угол школы; потом еще раз обошел площадку возле забора. Шкатулки не было. Я решил, что дальнейшие поиски бессмысленны. Солнце поднималось выше, становилось жарче. Скоро воздух станет как парное молоко. Меня снова затошнило; пора идти домой, если не хочу, чтоб вырвало прямо тут. Была, конечно, идея после поисков немного побегать возле стадиона, но я понял, что сегодня от нее придется отказаться. Я наклонился, чтоб пролезть под решеткой.

— Эй, дядя!

Я оглянулся: ко мне бежал мокрый от пота старший цыганчонок. Остановился, руками схватился за колени, пытается отдышаться.

— Ну что? Сказал же, не пойду к твоему дяде Артуру.

Он махнул рукой, спросил:

— Дядя, а что у тебя с глазом?

— Болит, — сказал я.

— И такая черная штука на глазу?

— Такая черная штука.

— А ты ее на али покупал? — спросил он. — А то моему дяде такая штука нужна.

Вопрос про али-экспресс меня насмешил; вот уж от кого не ожидал. Я кивнул:

— Да, на али. По почте пришла. Ладно, пока. Пора мне. — Я полез под решетку.

— Нет, подожди, — сказал он. — Ты про коробочку спрашивал? Знаю, где твоя коробочка.

Я был уже на той стороне:

— Откуда?

— Да, знаю.

— Откуда знаешь? Только что не знал.

Он не обратил на мой вопрос внимания.

— Видел дом? Туда по улице если пойти, домов через пять. — Он махнул рукой. — Слева по дороге, плохой дом.

— Что за дом?

У него, похоже, не хватало словарного запаса, чтоб объяснить.

— Давай отведу, — предложил он.

Я отвернулся:

— Не надо.

— Ладно, сам сходишь, — сказал он. — Увидишь, на улице слева, в доме никто не живет. Большой красный дом. Сразу поймешь, что это он. Плохой дом.

— Почему плохой-то?

Он пожал плечами и повторил:

— Плохой дом. Дырка, а не дом. Я им брата пугаю: говорю, загоню тебя в дом и оставлю, из дырки не выберешься. Он ревет, падла.

— Он у тебя и сейчас ревет, — заметил я. — Даже здесь слышно.

Старший цыганчонок без слов резко дернулся с места и через несколько секунд пропал из виду. Еще через пару секунд рев оборвался. Пыль сверкала в солнечном воздухе, асфальт дышал зноем. У меня появилась мысль пойти искать этот «плохой» дом сразу; вот прямо сейчас. Однако меня тошнило, суставы болели, и я от этой мысли отказался.