Глава двадцать третья

Яна успела побывать на консультации у заведующей отделением опухолей головы и шеи без меня, и та подтвердила, что лучей для победы над рецидивом не хватит; нужна операция. Яна сказала, что заведующая смотрела на нее с большим сочувствием, раньше она так не смотрела; как будто все теперь ясно. Яна вышла от нее в слезах. Мы стояли и обнимались; начался дождь. Я сказал: ну ничего, что-нибудь придумаем. Давай пока пойдем домой; тут мы уже ничего сделать не сможем. Мы вызвали такси. Помню, возле проходной онкоинститута пожилая толстая женщина подходила к прохожим и предлагала жилье. Подошла и к нам. Мы сказали, что жилье не нужно, спасибо. Она сказала: давайте я вам все-таки дам свой телефон. Мы сказали: нет, спасибо. Женщина сказала: ну отдадите кому-нибудь, вдруг пригодится. Мы сказали: ладно, давайте. Такой вышел ничего не значащий диалог; слова произносились, слова были не важны. Приехала машина. По привычке мы уселись рядом на заднее сиденье, взялись за руки. Я повторил: ничего, что-нибудь придумаем. Если Павел Викторович не берется за операцию, это не значит, что не возьмется кто-нибудь другой, верно? Яна кивнула: да. Она оживилась: да-да-да, точно!

Мы вернулись домой. Мама встретила нас печальным взглядом: ну как? Яна покачала головой. Мама сказала: ясно. А мы тут с детьми играли. Нам навстречу выбежала Майя: мама, мама, смотри! Она показала Яне свой рисунок. Из гостиной, смущенно улыбаясь, выглядывал Влад. Яна сказала: ладно. Ничего страшного еще не случилось. Сейчас я быстро приму душ, соберусь с мыслями, и мы придумаем, что делать дальше.

Чуть позже Яна написала пост в фейсбуке, где описала наши злоключения. Помню, кто-то, кажется, Эрик Брегис в личку предложил вариант с киберножом; он видел передачу по телевизору, таким образом работают с небольшими опухолями в голове. А у меня опухоль не больше сантиметра. Идея показалась удачной. Но нам в первую очередь нужна была консультация нейрохирурга: человека, который занимается подобными опухолями. В интернете поднялась новая волна перепостов. Кроме того, мы поискали сами в интернете и нашли несколько мейлов врачей, в том числе одного известного доктора из Питера; мы написали ему письмо с описанием нашей ситуации, приложили фото орбиты глаза, которую сумели сфотографировать на Янин телефон; спрашивали мнение, можно ли справиться с опухолью облучением или без операции не обойтись. Нашли вариант с доктором из Обнинска, который занимается фотодинамической терапией уже много лет; написали ему. В фейсбуке через личку Яна проконсультировалась с онкологом Ивановским из Краснодара, который был у нее во френдах; он тоже был за операцию. Яна спросила у него про фотодинамическую терапию; он отнесся скептически. В случае некоторых неагрессивных опухолей вроде базальноклеточного рака она, вероятно, и смогла бы помочь, но в случае агрессивного рецидива — вряд ли. Он добавил, что это, впрочем, только его мнение, а он по ФДТ не специалист. Так что мы все равно ждали ответа из Обнинска. Тем временем критик Валерия Пустовая, известный человек в литературной среде, написала Яне, что попробует связаться с нейрохирургом Кащеевым; она с ним знакома (он печатает свои стихи в толстых литературных журналах), так что можно с ним поговорить. Тогда мы еще не знали, но именно эта ниточка впоследствии не оборвется: на следующий день Яна поговорит с Кащеевым по телефону. Объяснит ситуацию: все доктора в онкоинституте предлагают операцию; и только профессор Светицкий, который оперировал Володю, настаивает, что новая операция навредит, и предлагает лучи. Кащеев согласится с мнением профессора. Понимаете, скажет он, профессор Светицкий делал эту операцию. Он точно знает, до какого предела дошел. Вероятно, он знает, что, если сделать операцию, откроется ликворея, которую ему не закрыть; в любом случае стоит доверять именно его мнению, а не мнению врачей, которые на операции не присутствовали, которые не копались в голове у пациента.

— Что же нам делать? — спросит Яна.

— Я вам дам номер специалиста именно по таким опухолям, — скажет Кащеев. — Он отличный хирург, работает в институте нейрохирургии Бурденко в Москве. Свяжитесь с ним.

Жизнь проходила в двух, а то и в трех параллельных потоках. В первом потоке мы с Яной барахтались в интернете: гуглили новые передовые способы лечения, пытались связаться с врачами по сети. Во втором потоке был онкоинститут: там все двигалось по заведенному порядку. Я снова попал в десятый кабинет поликлиники; все анализы были сданы, УЗИ шеи и внутренних органов сделаны, рентген легких проведен, метастазов не найдено; мне опять предложили операцию. Я сказал: но ведь Павел Викторович против. Мне сказали: против или нет, это не имеет значения. Сделать надо, и он обязан сделать. Но, конечно, это ваша жизнь и вам решать. Я сказал: можно немного подумать? В ответ мне вздохнули: конечно, можно. Я вышел из десятого кабинета. Мы с Яной спустились вниз. Давай снова поговорим со Светицким, сказала Яна. Было сыро, асфальт блестел, на поверхности серых луж застыла бензиновая радуга. Возле церквушки напротив отделения опухолей головы и шеи старушка отсчитывала поклоны, не переставая креститься. Яна сказала: давай подойдем. Мы подошли к церкви: Яна перекрестилась. Сказала мне: и ты перекрестись. Я сказал: да ладно тебе. Яна сказала: ну, пожалуйста. Я перекрестился. Пожалуйста, Господи, помоги, сказала Яна. Мы постояли немного возле церкви. Было тихо. Никто ничего не произносил, даже природа утихла. Яна сказала: пошли. Мы поднялись в кабинет к профессору. Светицкий старался на меня не смотреть. Притворялся, что возится с бумагами. Яна объяснила ситуацию: в десятом кабинете сказали, что операцию профессор все равно обязан сделать, потому что против только он, а все остальные врачи — за. Светицкий сначала усмехнулся. Сказал, что не доросли — указывать ему. Что-то еще. Мы с Яной сидели и смотрели в пол. Нам было все равно, кто дорос, а кто нет. Нам было не важно, какие там разногласия у профессора с другими врачами. Нас волновало другое.

— Мы хотели связаться с доктором из Обнинска, — сказала Яна, — насчет ФДТ.

— Насчет ФДТ? — переспросил Павел Викторович.

— Фотодинамическая терапия, — сказал я.

Светицкий задумчиво кивнул:

— Да, это довольно любопытно. Впрочем, не уверен, что будет достаточно, но попробовать можно. ФДТ — это как облучение, но очень мягкое. Как будто кисточкой по поверхности водят. Туда и обратно. — Он показал двумя пальцами, как водят кисточкой. — Вот так. Вы собираетесь в Обнинск?

Яна сказала:

— Да, мы хотим поехать в Москву, а заодно заглянем и в Обнинский онкологический центр.

Павел Викторович тут же достал листок бумаги и стал записывать телефон своего знакомого врача из Обнинска:

— Будете там, попробуйте проконсультироваться у него; скажете, что пришли от меня.

Яна спросила:

— А вот вы говорили про криодеструкцию. Может, все-таки попробовать ее?

Светицкий покачал головой:

— Слишком рискованно, слишком близко к мозгу, можно получить серьезные осложнения, тот же менингит.

Он подумал:

— Впрочем, есть у меня один знакомый мальчишка из онкоцентра Блохина в Москве… этому мальчишке уже под сорок, но вы же понимаете: для меня они все мальчишки. Так вот, он отличный специалист по криодеструкции; возможно, он рискнет вам помочь. Давайте я вам и его телефон дам.

Я вышел из кабинета Светицкого, а Яна осталась. Потом вышла и она. Я спросил: ну что? Яна старалась дышать ровно: ну, мы поговорили. Он сказал, что не хочет выйти из операционной, чтоб сообщить мне, что ты умер. Или что ты остался идиотом на всю оставшуюся жизнь. Сказал, что мы после всего, что случилось, ему как родные; и он не сможет так. Вот поэтому он не пойдет на операцию. Я спросил: а ты сказала ему, что я готов рискнуть? Что лучше рискнуть, чем жить в ожидании смерти? Яна сказала: да, я ему сказала. Я сказал: ясно. Яна сказала: ну что тебе ясно? Что за похоронный настрой? У нас еще множество разных вариантов. Что-нибудь придумаем.

Яна созвонилась с врачом, которого посоветовал Кащеев: нейрохирургом Спириным. Мы скинули ему снимки на мейл. Он написал, что еще следует сделать (переописать последнюю гистологию, сделать УЗИ, КТ легких с контрастом и так далее), прежде чем приехать к нему в институт Бурденко на консультацию. Мы сделали все необходимое. На КТ легких с контрастом меня записала тетя Жанна; сделали оперативно, результат был через пару часов: в легких чисто. Чтоб забрать новые стекла, пришлось писать заявление. Доктор, в кабинете которого я писал заявление, был очень добр и обходителен. Я не сдержался и спросил: скажите, вот вы прочли мой диагноз; есть у меня шанс победить рецидив или нет? Доктор произнес с каким-то даже воодушевлением: конечно! Вы не думайте! Конечно, есть! Может быть, он лгал; тем не менее это подарило мне надежду.

Мы подали все необходимые бумаги на операцию в квотный отдел. У нас появилось свободное время, пока нашу заявку рассматривали. Яна сказала: квоту будут делать неделю. За это время мы как раз успеем съездить в Москву на консультацию к Спирину. В самолете мы лететь не могли: после полета в декабре 2015 года (мы возвращались в Ростов из Москвы с церемонии вручения «Русского Букера») у меня открылось сильное кровотечение в орбите глаза. Помню, как Яна перепугалась; как, спрятавшись за спинками сидений, мы затыкали открывшуюся рану марлей. Голова раскалывалась от перепадов давления; казалось, вот-вот треснет череп.

Идею о полете мы отмели сразу; вместо этого взяли билеты на скорый поезд и в тот же день поехали в Москву.