Глава двадцать первая

Рецидив случился на Новый 2016 год. Помню, как мы запускали фейерверки в ночное небо, Яна с детьми стояла в стороне, и Майя восхищенно вскрикивала каждый раз, когда в вышине расцветали огни; из окон рабочего общежития высовывались нетрезвые девушки и кричали: ура! Или: давай еще! И снова: ура! Было холодно, шел снег, все было в снегу, и сверкающие ветки тополей неподвижно лежали в пространстве, скованные морозом; не самая обычная погода для Ростова, потому что обычно у нас в это время года слякоть и дождь, и грязь липнет к подошвам; серое небо, серые дома, серые люди, отчетливый запах сырых серых улиц. Но не в этот раз: в этот раз звенящий снег, в роще катаются на санках, по заснеженным улицам спешат люди с подарками в хрустящих белых пакетах; дома белые, дороги белые, и в мире абсолютная чистота.

Перед Новым годом мне на счет упала премия «Русского Букера» за мое лауреатство, и я стал выяснять, кто что хочет в подарок. Хотелось сделать нужный подарок каждому; это лето для семьи выдалось тяжелое. Майя пожелала конструктор «Лего». Влад захотел обновить компьютер; оперативки чуть-чуть добавить. Яна сказала, что ничего не хочет. Что ей достаточно, что я жив и здоров, и это лучший для нее подарок. Я сказал: ну а все-таки. Яна подумала и попросила духи «Шанель». Помню, был мороз градусов пятнадцать. Я сказал Яне, что чувствую себя не очень, ну не то чтоб совсем плохо, просто еще химия сказывается, усталость и все такое, отдохну дома. Яна забеспокоилась: ты ничего от меня не скрываешь? Нет-нет, ничего страшного, просто мне надо немного отдохнуть. Яна уехала по делам, а я тут же оделся и поехал за подарками в торговый центр. Для детей подарки нашлись быстро; духи выбирал долго. Девушка-консультант подсовывала мне пробники. Помню, скоро одурел от обилия запахов. Наконец, мы выбрали подходящую «Шанель». С подарками в пакете я прыгнул в автобус; и — совпадение — в автобусе встретил Яну. Это была случайная, но довольно смешная встреча. Яна качала головой: ну куда ты в таком состоянии и по такому морозу, с ума сошел? А вдруг бы что случилось? Да ну, говорил я, ничего же не случилось.

В первый день нового года вечером Яна заглянула мне в орбиту глаза. Убрала пинцетом наросшие корки. Помню, долго молчала. Потом сказала: Вова, тут выросло что-то лишнее. Я сказал: лишнее? Она покачала головой: ну я не знаю, я же не доктор: может, так и должно быть. У тебя в глазу постоянно все меняется. Она уронила пинцет и заплакала. Она повторила: я ведь не доктор, я не знаю, может, так и надо, но там что-то лишнее. Как розочка. Я сказал: ну что ты заранее волнуешься. Дай посмотрю. Я взял фонарик, подошел к зеркалу и заглянул в полость глаза; возле мозговой ямки вырос маленький кусочек плоти, похожий на розочку на тонкой ножке. Выглядело это неприятно. Но был праздник, новогоднее настроение еще не отпустило меня, и в плохое не верилось. Я сказал, что ничего плохого быть не может. Что это воспаление или что-нибудь вроде того. Я сказал: помнишь, ты боялась пузырей внутри, думала опухоль, а врачи объяснили, что это грануляция. Яна молчала. Я переспросил: помнишь? Яна сказала: помню. Но ведь два дня назад этого не было. А ты походил по морозу — и вот появилось. Зачем ты вышел на мороз? Я сказал: да, я походил по морозу. Слизистая, наверно, обморозилась немножко — и вот результат. Но ничего особенного плохого в этом нет. В любом случае сразу после праздников мы сходим к Павлу Викторовичу, и он посмотрит. Но я уверен, что ничего плохого он не увидит. Да, сказала Яна, наверно, и правда, чего это я разнервничалась. Не могла же опухоль вырасти так быстро. Это невозможно.

Просто следи за этим воспалением, сказал я.

Хорошо, сказала Яна.

В течение почти двух недель после Нового года Яна внимательно следила за розочкой из плоти. Осторожно тыкала ее пинцетом: розочка не срывалась, но болталась на своей тонкой мясной ножке. Мне кажется, я могу ее дернуть, говорила Яна, и оторвать. Надо только сильнее потянуть. Но я боюсь: вдруг пойдет кровь. Да и она вроде бы не растет больше. Так что это вряд ли опухоль, ты был прав.

Мы убеждали себя (и, наверное, убедили), что это не опухоль.

После новогодних праздников мы сразу же пошли на прием к профессору Светицкому. Павел Викторович встретил нас радушно, рассказал несколько своих обычных историй. Яна нервничала; как только профессор надел рефлектор и подсел ко мне, она подошла и объяснила, что ее смущает: новообразование в районе мозговой ямки. Павел Викторович заглянул мне в орбиту. Пинцетом аккуратно потрогал мясную розочку. Оглядел все остальные пустоты. Ты знаешь, сказал он, ничего плохого я не вижу; вот это образование может быть вызвано разными причинами. Ты же понимаешь, Володина слизистая серьезно пострадала во время операции, пришлось убрать решетчатую кость; но на опухоль это не похоже.

Мы с Яной вздохнули с облегчением. Тем не менее, вероятно, что-то беспокоило Павла Викторовича; он велел нам прийти на прием через две недели. Мы не обратили на это внимания; главное, что не опухоль. Нельзя, впрочем, сказать, что Яна совсем перестала волноваться: розочка продолжала ее беспокоить. Но тогда мы верили профессору безоговорочно; он просто не мог ошибиться. Две недели пролетели незаметно. Подошла пора делать плановое КТ в онкоинституте. Утром мы заглянули к Павлу Викторовичу: он вновь нас успокоил. Все в порядке, опухоль это не напоминает. Мы отправились в поликлинику: в десятом кабинете нам должны были дать направление на КТ. Врач в десятом кабинете, Мария Александровна, заглянула мне в орбиту глаза и сказала: а это что у нас? И приготовила пинцет. Я попытался сказать, что Павел Викторович уже все осмотрел и это не похоже на опухоль, но, пока я это говорил, Мария Александровна ловко оторвала кусок мясной розочки (честно сказать, она оторвала большую ее часть) и поместила в стеклянный пузырек. Сказала: я, конечно, не такой блестящий диагност, как Павел Викторович, но я вижу что-то лишнее и считаю, что надо это проверить. Результаты гистологии будут через неделю, тогда и КТ сделаешь.

Помню, мы с Яной были очень обижены и раздражены. Мы еще раз заглянули к Светицкому, чтоб он оценил нанесенный Марией Александровной ущерб. Профессор осмотрел полость, посоветовал использовать тампоны с левомеколем, чтоб залечить возникшую рану; но в целом все в порядке. Дома Яна самостоятельно осмотрела орбиту глаза: кровь остановилась, от розочки остался только один едва заметный прыщик. Яна сказала: может, теперь само рассосется.

Через неделю мы приехали в поликлинику за результатами гистологии. Помню, я почти не волновался: не верил, что у меня может быть рецидив. Возле десятого кабинета была большая очередь. Люди заходили, выходили, кто-то пытался пробиться без очереди: мне только спросить, я на минуточку, ну как это обычно бывает. Но в целом очередь двигалась быстро. Вышла медсестра; я спросил, когда вызовут меня. Мне только забрать результаты гистологии и направление на КТ. Медсестра спросила: фамилия? Я сказал: Данихнов. Она сказала: секунду. Через секунду вышла: подожди несколько минут. Я сказал: хорошо. Яна ждала меня в зале на сиденье; читала в телефоне чужие блоги. Я подошел к ней. Она подняла голову: ну что? Я сказал: через несколько минут позовут. Я подожду возле кабинета, а то пропущу свою очередь. Яна сказала: хорошо. И она, и я были спокойны. Мы не верили, что найдут что-то. Наверно, это была вера в хирургический талант Светицкого; и в его талант диагноста. Не могло быть ошибки. Кроме того, мне дали 40 грей лучей. А потом еще три курса химии: карбоплатин плюс паклитаксел. Я здоров — ну насколько это вообще возможно в моей ситуации, конечно. Иначе быть не может.

Я стоял у двери в десятый кабинет и ждал, когда меня вызовут. Может, именно в этот момент мне стало немного страшно. Я обернулся: Яна сидела в кресле. Она казалась безумно далекой. Как будто снова повторяется тот день, когда я узнал свой диагноз: чужой мир, одиночество. Как будто здесь нет никого, кроме меня. Хотелось прорвать стену одиночества. Хотелось бросить очередь, подойти к ней и сказать: ну их к черту. Пошли погуляем. Погода на улице не фонтан, но неужели мы не найдем, чем заняться? Однако я покорно ждал. Дверь открылась, выглянула медсестра. Посмотрела на меня: Данихнов? Я сказал: да. Она сказала: зайдите. Я зашел в кабинет. Мария Александровна сидела за компьютером, что-то набирала на клавиатуре. Помню, она не смотрела на меня совсем. Но как только я сделал пару шагов к ней, она сказала: к сожалению, это опухоль. Я замер. Она что-то еще говорила. Что, видимо, понадобится еще одна операция. Дала мне бумажку с результатами гистологии и направление на КТ.

Помню, все это казалось дико странным. Как-то сразу пошатнулась вера в талант Павла Викторовича. Сразу подумалось: ну вот, наверно, и все. Я где-то читал, что после рецидива рака головы и шеи люди живут в среднем полгода. С другой стороны, подумалось: ну ладно, еще одна операция. Почему бы и нет. Пережил одну, переживу и другую. Я вышел из десятого кабинета с бумажками в руках, пошел к Яне. Шагал я твердо, уверенно. Страха не было. Мысли двигались в голове по протоптанному кругу, не вызывая эмоций. Яна встала с кресла: ну что? Я сказал: слушай, ты только не пугайся; это рецидив. Яна сказала: что? Не может быть. Ты уверен? Я сказал: в этой дряни, что они взяли на гистологию, нашли опухолевые клетки. Яна сказала: так, погоди. Ничего страшного. Все будет в порядке. Если надо, опять все уберем. Ты, главное, не нервничай. Я сказал: я не нервничаю, это ты не нервничай. Она нервно засмеялась и достала телефон: я звоню Павлу Викторовичу.

Перед тем как пойти на КТ, мы зашли к Светицкому. Видно было, что он обескуражен. Он еще раз внимательно осмотрел полость глаза. Помню, повторял Яне: где брали на гистологию? Покажи, где? Вот тут? Или здесь? Видно было, что он растерялся. Яна сказала: тут. Светицкий переспросил: именно здесь? Яна сказала: да. Светицкий потрогал пинцетом. Пробормотал: но тут же ничего нет. Он снял рефлектор, сел в свое кресло у компьютера. Сказал: я до сих пор ничего не вижу. Возможно, нашли какие-то отдельные опухолевые клетки. Яна спросила: но это операция? Светицкий покачал головой: Володе дали 40 грей? Возможно, надо дооблучить. Мое предложение: дать еще по крайней мере 20 или 30 грей. Он с сожалением посмотрел на меня: была б локализация чуть пониже, я бы договорился с сыном, он бы сделал тебе криодеструкцию, он специалист в этом деле. Но у тебя очень неудачное место.

Прием прошел скомканно. Прощаясь, Светицкий сказал, вроде бы нам, но как бы и про себя: а ведь я действительно считал, что у тебя все, Володя. Мы тоже надеялись, сказала Яна. Светицкий промолчал. Мы ушли.

Мне сделали КТ. Обнаружили утолщение чуть меньше сантиметра; впрочем, само по себе это мало о чем говорило. С результатами КТ, гистологии и прочим мы явились на прием к заведующей отделения радиологии. Она нас вспомнила. Ага, сказала она, пират, здравствуйте. Вы к нам с чем? Яна протянула ей бумаги. Она внимательно все прочитала. Яна сказала: в десятом кабинете нам сказали, что нужна новая операция, но профессор Светицкий настаивает, что достаточно облучения. Ну и плюс химия, может быть. Заведующая нахмурилась. Достала календарь: когда вас облучали? Конец июля — август. Давайте посчитаем, сколько прошло. Так-так. Ну, предположим, вам можно дать еще двадцать грей плюс слизистая несколько восстановилась за это время; допустим, еще пять грей. Всего двадцать пять грей. Предположим, мы пойдем на риск и дадим тридцать грей, а то и тридцать пять. Но все равно этого мало: даже чтоб убить обычную опухоль, а тем более рецидив. Заведующая посмотрела на нас с сожалением: мне несложно вас облучить, но этого будет недостаточно, понимаете? Яна оглянулась на меня: и что нам делать? Павел Викторович почему-то не хочет новой операции. Заведующая сказала: поговорите с ним еще раз. Я вам пока тут напишу, что консультацию вы у меня прошли и я рекомендую оперативное вмешательство. А там посмотрим.

Мы вышли из отделения радиологии совершенно растерянные. Было пасмурно, слякоть: снег растаял, настала обычная ростовская зима. Холодный ветер студил кожу. Яна вдруг заплакала и тут же вытерла рукавом слезы: спокойно. Это нервы. Может, действительно еще раз поговорить с Павлом Викторовичем? Давай я ему позвоню.

Она набрала номер Светицкого.

— Павел Викторович? Да… Да… Мы были у радиологов… Они говорят, что оставшихся Володе греев может не хватить. Мы подумали… может, все-таки операция…

— Скажи, что я готов рискнуть, — попросил я.

— Володя готов рискнуть, если что… да… ясно. Я понимаю. А если все-таки рискнуть на операцию? А… Да, я поняла. Конечно. До свиданья, Павел Викторович. — Она спрятала телефон в карман.

Я спросил:

— Ну что?

— Не знаю, — сказала Яна. — Он почему-то резко против операции. Предлагает облучаться.

Я сказал:

— И что теперь?

Яна повторила:

— Не знаю.