Глава 57
Дантисту иногда малодушно хотелось бросить дело и сбежать. Перед ним открыты Англия, Канада. Там сытая, спокойная жизнь в домах с водой в кране. Но он намертво прирос к этим закопченным тесным схронам, сжился со смертью, которая постоянно стоит за его спиной, выжидательно поигрывая косой. Ему нигде нет места, кроме как здесь. Он каратель, и его судьба – карать врагов и предателей, которых все больше на этой земле. Вокруг него соратники, которые любят чужую боль и разрушение. А он не любит разрушение. Он сам и есть разрушение.
Размеренно уничтожалось время в бесконечной череде дел. Укрепление агентурной сети. Выпиливание неугодных и подозреваемых в предательстве. Организация расправ. Подготовка воззваний к народу. Контакты со своими соратниками и англичанами. И так изо дня в день. Из года в год. Бег по заколдованному кругу. Вот только победы становились все мельче. А поражения приходили все чаще.
Иногда он задумывался над тем, что у него что-то сильно не в порядке с головой. Еще недавно он был холодным прагматиком, который просчитывал все на несколько ходов вперед и ясно видел суть военной и политической ситуации. Но с некоторого времени он стал жить надеждами. Он надеялся на операцию «Чума» – конфронтацию США и России. Он радовался как ребенок, когда американцы сбросили ядерные бомбы на Японию, и надеялся, что следующие полетят на Советы.
Он внушал себе надежды, что СССР и страны Запада сойдутся друг с другом в кровавой бойне. Лучше, если Советы проиграют, но взаимоистребление больших игроков его также вполне устраивало. Пока сильные страны будут обескровливать друг друга, как Афина из морской пены, выйдет из океана боли освобожденная Украина.
Независимая Украина. Надежда на нее тоже стала приобретать болезненный характер. Дантист все больше скатывался в пучину одержимости и фанатизма. Ему виделся теперь только покрытый беспросветной тьмой мир, где вот-вот воссияет грядущий храм – Соборная Украина. Пусть здесь останется десятая часть населения. Да пусть никого не будет. Но будет она! Держава!
Долгими вечерами в опостылевшем схроне Дантист испытывал настоящие помутнения сознания. И глушил их горилкой.
Утром он приходил в себя и с наработанным холодным профессионализмом вычислял предателей, организовывал акции возмездия. Но поле возможностей все время сужалось. Бег по кругу постепенно стремился к его центру, где зиял черный провал.
Когда в дополнение к бесконечным амнистиям, которые выметали из лесов нестойких соратников, коммунисты отменили смертную казнь, Дантист покачал головой:
– Это они зря. С нами так нельзя. Нас можно только убить…
Год за годом перед его глазами проходили схроны, заброшенные хутора, погреба в деревенских домах, используемые под убежища. И серые, изможденные лица соратников. Он смотрел иногда на них отстраненным взором и ужасался. Перед ним были порождения леса. И не благородные олени или хищные волки, а грибы поганки, взросшие на трухлявых пеньках. И поддерживала их только энергия неоправданных надежд и лютой ненависти.
Три дня назад Дантисту снова предложили эвакуироваться в Европу, чтобы оттуда возглавить галицийский крестовый поход на Советы. Только теперь в области политики и пропаганды, а не террора. Смешно. Ему предлагали стать пустозвоном и отказаться от единственного оружия, которое он уважал и которым владел в совершенстве, – страха. Нет, это не для него. Завтра его ждала новая акция в далеком селе, где они казнят предателей. И это ему нравилось, черт возьми! А больше уже не нравилось ничего…
Дантист смахнул с дощатого стола бутылку – она упала и покатилась, расплескивая самогон. Словил на себе удивленный взгляд Орла. Все, с алкоголем покончено. Дело, дело, дело. Карать и принуждать. Принуждать и карать.
С этими оптимистичными мыслями он погрузился в тяжелый сон…
Враг пришел по традиции под утро, когда сон так сладок. И оповестил о себе выстрелами.
В комнату ворвался Орел и крикнул:
– Окрестности оцепило НКВД.
– Теперь это МГБ, – поправил Дантист.
– Да хоть черт в ступе! Они нашли нас!
Взрывом тряхнуло схрон. Там, где выход, посыпалась труха. Часового, который снаружи охранял схрон, похоже, сняли, но он сделал свое дело – предупредил о подходе противника.
– Предлагаю, граждане бандиты, сдаться! – послышался задорный голос. – Вам будет сохранена жизнь!
Старая песня.
– Уходим, – сказал Дантист.
Он отодвинул тяжелую металлическую крышку в углу. За ней темнел узкий проход, который метров через триста поднимался наверх рядом с ручьем.
– Будва, ты ползешь впереди, – приказал Орел невысокому казаку со сломанным носом и длинными руками, похожему на обезьяну.
Тот послушно пополз по узкому лазу. В конце отодвинул деревянный щит, замаскированный дерном. Высунулся.
Снаружи грохнули выстрелы. Будва упал, перекрыв своим телом вход. Орел закричал тем, кто полз следом:
– Назад! Там автоматчики!
– Обложили, – перевел дыхание Дантист, когда все пятеро бойцов, включая его самого, вернулись в схрон и взгромоздили на лаз крышку. – Не вырваться.
– Как поступить? – спросил Орел. – Сдаваться? А что, комиссары теперь не казнят.
– Сдаваться? – удивился Дантист. – Нам?
Тем временем голос снаружи убеждал:
– Вы получите жизнь и справедливый суд!
Наверху ударили чем-то тяжелым по доскам, прикрывавшим вход, и Дантист выпустил в ту сторону длинную автоматную очередь. Патронов не жалко. Их несколько ящиков. До смерти хватит.
– Сейчас газ пустят, – сжал кулаки Орел.
В последнее время чекисты часто заливали схроны усыпляющим газом из баллонов, беря потом пленных тепленькими.
Дантист обвел глазами своих ближайших соратников, знаменитых карателей, именами которых пугают маленьких детей в деревнях. Через многое им пришлось пройти вместе. Но все дороги когда-то заканчиваются. Даже те, которые идут по кругу.
– Приказ командования УПА по этому поводу не отменен, – сказал он, меняя магазин в автомате.
Командир группы, попавшей в окружение, исчерпав возможности сопротивления и бегства, обязан убить соратников. Потом застрелиться сам. Простое правило.
Орел обреченно и покорно опустил голову. Роберт потянулся за автоматом, но Дантист всадил ему три пули в грудь. Потом, не теряя время, прострелил головы еще двоим.
Остался Орел.
– Давай, не медли. – Он невесело улыбнулся. – Только потом про себя не забудь. Иначе неудобно перед нами получится.
– Не забуду.
Рявкнул автомат. И нет больше верного хищного Орла.
Снаружи услышали звуки выстрелов, и началась суета. Ухнул взрыв – это саперы проламывали проход.
Дантист отбросил автомат, взял со стола браунинг и теперь внимательно смотрел на него. Пора!
Он так и не смог выстрелить себе в висок. Поднес пистолет к груди. Подумал, что уходит за пределы этого бренного мира в боли и страдании, как тысячи соратников. Но пройдет время, пусть тридцать, пятьдесят лет, и на их крови разгорится и взойдет на небосводе этой многострадальной земли заветная галицийская звезда.
Палец вдавил спусковой крючок…
Иван, пригнув голову, чтобы не задеть макушкой потолок подземного схрона, стоял напротив скрючившегося тела. Смотрел на изможденное лицо много повидавшего человека. Это и есть тот самый Дантист, которого он искал столько лет. И он пока что не подох, а лишь при смерти – прижимает руки к груди, из которой прерывисто выбивается кровь, просачиваясь между пальцами.
– Мы вернемся… – прошипел едва слышно бандеровец, и по его мышцам пробежала судорога.
Иван смотрел на тело, из которого ушла жизнь. И где теперь злоба, черные желания и мечты, что двигали этим человеком или, скорее, нелюдем? В каком мире он сейчас?
Майор вздохнул глубоко, всей грудью. Ну вот, важный счет закрыт.
Но битва не закончена. Много еще таких упырей. Как Дантист сказал – они вернутся… Да не бывать этому, пока жив Иван Вильковский и пока будут жить его потомки, в жилах которых течет горячая кровь…
