Глава 12
Рядовой Сасько представлял собой жалкое зрелище. Стоя на коленях и размазывая грязной рукой струящиеся по жирным щекам слезы, он причитал:
– Простите, люди! Бес попутал! Страшно стало. Но позор – он хуже! Искуплю! Костьми лягу!
Иван глядел на него, прищурившись, сжимая рукоятку командирского ТТ, и все не решался выстрелить. Хотя по всем правилам, да и по совести пуля давно должна была поставить точку в этой омерзительной сцене.
Иван поднял пистолет. И Сасько заткнулся. Осунулся. На его лицо легла тень неминуемой смерти. Здесь, на разъезде в белорусском Полесье, ему предстояло погибнуть. Свой приговор он прочитал в глазах лейтенанта, а зрачок пистолетного ствола свидетельствовал, что обжалования не будет…
Так уж случилось, что судьбы полусотни людей сошлись на этом безымянном разъезде. Никто из присутствующих не испытывал особых иллюзий. Остаткам третьей роты предстояло принять здесь смерть в бою с превосходящими силами противника, чтобы дать возможность жить другим.
Для прикрытия отхода Ивану в подчинение дали остатки роты, правда без офицеров и нескольких отделений, и противотанковое орудие с расчетом. Полк ушел, и в душе Ивана зазвенело пронзительное одиночество. Скорее всего этот разъезд – последнее его пристанище. Но для этого и надел он форму, чтобы при необходимости отдать за Родину жизнь… Но отдавать рановато. Еще повоюем!
У Ивана были живое пространственное воображение и талант видеть перспективу боя. И сейчас, по логике, а то и по наитию, он расположил огневые позиции бойцов, а также артиллерии – единственной пушки с пятнадцатью снарядами.
– Окапываемся глубже! – понукал он подчиненных. – Не жалеем себя! Враг нас не пожалеет!
Простая солдатская правда – чем глубже копаешь окоп, тем меньше шансов, что закопают тебя. Жизнь бойца часто зависит не от того, насколько он метко стреляет, а от того, как глубоко окапывается. Раз, два – летит пропеченная зноем почва. Бойцы копают траншеи, которые вскоре для многих из них станут могилами.
Ядро небольшого отряда составлял взвод под командованием Ивана. В самые тяжелые моменты он продемонстрировал правильность слов Суворова – тяжело в учении, легко в бою. Благодаря дисциплине и слаженности большинству его бойцов удалось уцелеть в боях и на марше.
Если своих бойцов Иван знал как облупленных, то за чужих поручиться не мог. Поэтому выстраивал позиции так, чтобы на всех направлениях были его люди, на кого он мог положиться. И это помогло избежать проблем еще до начала боя.
Когда с окопами и маскировкой было покончено и Иван объявил отдых, к нему подошел смущенный красноармеец Гурьев – кряжистый деревенский парень, обладавший незаурядной силой и уравновешенным характером.
– Товарищ лейтенант. Тут такое дело…
– Не тяните, товарищ красноармеец. – Иван смочил потрескавшиеся губы водой из фляги и вытер пот. – Докладывайте.
Гурьев покраснел еще больше. Потом выпалил:
– Сасько Дмитро, из третьего взвода. Он своих подбивает к немцу перейти. Говорит, командиры-коммунисты нас бросили. Листовку показывает. Ну, из тех, что с самолета сбрасывали: «Бей жида политрука, морда просит кирпича». Там еще курево и жратву обещают.
– Так, значит, – кивнул Иван и легко поднялся с земли.
– Только получается, я как бы донес.
– Как бы? Нет, товарищ красноармеец. Вы раскрыли изменника и предателя. Если бы не сделали это, сами были бы таким же.
– Дык я в понимании…
Иван выстроил подразделение. Остановился напротив пузатого, ширококостного Сасько, призванного в сороковом году из Днепропетровска, уже не мальчика, лет двадцати шести. Приказал:
– Дайте винтовку.
Сасько протянул оружие, сжав на миг, будто не хотел отдавать. Иван передал оружие сержанту Богатыреву.
– Теперь, Сасько, снимайте сапог.
– З-зачем? – красноармеец икнул.
– Я приказываю. Ну, быстро!
Красноармеец стянул правый сапог. Потом левый. Иван взял его, встряхнул. Оттуда выпала мятая листовка – все, как и говорил Гурьев.
– Значит, к немцам собрался. За шнапсом и сигарами, – угрожающе произнес Иван и вытащил из кобуры свой ТТ. – Рота, смирно. За измену Родине, в связи с тем, что нам далеко до особого отдела и трибунала, данной мне трудовым народом властью приговариваю красноармейца Сасько к расстрелу!
А дальше начался театр драмы и балета. Сасько ползал на коленях. Умолял простить дурака. Обещал искупить кровью, с честью погибнуть во имя народа и партии. И Иван ощущал, что решимость его тает, – он не сможет выстрелить в этого слизняка.
Наконец лейтенант убрал пистолет в кобуру и кивнул:
– Кровью искупишь.
И в глубине души понимал, что не прав. Но сделать с собой ничего не мог.
Перед началом боя Иван приказал присматривать за трусом и в случае чего ликвидировать без всякой жалости.
– Сделаем, в лучшем виде, товарищ капитан, даже свистнуть не успеет, – сказал балагур и заводила отчаянный командир отделения Богданов.
Бой начался в шестнадцать двадцать. По дороге проскочили два мотоцикла – передовой дозор. Их ничего не насторожило, замаскировавшихся красноармейцев не увидели. Потом послышался гулкий рокот десятков моторов. Показалась колонна – несколько танков, бронетранспортеры с пехотой, мотоциклы с пулеметами. Какой-то утробный, жадный рык. Ощущение, будто движется железное животное, которое хочет жрать.
Иван отдал приказ не стрелять.
Расстояние сокращалось. Весь в зеленых ветках, похожий на лешего, затаившись в кустарнике, лейтенант терпеливо ждал. Сидевшие на броне немцы для профилактики дали очередь по кустарнику – слава богу, никого не задели, хотя пули прошли совсем рядом.
Сквозь рокот пробивался тонкий звук губной гармошки. Немцы расслаблены – развлекаются, твари. Ну, ничего, аккомпанемент сейчас будет знатный.
Поймав на мушку мотоциклиста, Иван задержал дыхание и плавно вдавил спуск. Грохнул выстрел – мотоцикл вильнул, перевернулся. Следующий за ним железный конь едва не вылетел с дороги, пытаясь обогнуть невезучего собрата. Залпом с него снесло и водителя, и пассажира.
Немцы на ходу спрыгивали с брони, огрызаясь огнем. Танк замедлил ход, разворачивая пушку, – у Ивана екнуло в груди. Ему показалось, что зев ствола смотрит прямо на него.
Грохнуло. Танк дернулся и остановился. Из него повалил дым, выпрыгнули танкисты – их уничтожили дружным огнем.
Отлично отработала противотанковая пушка!.. Она грохнула еще раз…
Иван до хрипоты орал, отдавая команды. Немцы поняли, откуда бьют, и двинули цепочкой, перебежками к лесу, под прикрытием пулеметов. Но тут по фашистам врезали с другой стороны дороги.
Артиллеристы под шумок перетащили на руках пушку на запасную позицию. И подбили БТР, повредили башню еще одному танку.
Легкий танк Т-2 рванул на всех парах вперед, и артиллеристы достать его уже не могли. Тогда из укрытия вынырнул пехотинец, швырнул связку противотанковых гранат. Был срезан очередью, но танк застыл с исковерканной гусеницей.
Бой зажил по своим законам. Низко стлался дым от разбитой техники. Стоял грохот взрывов и очередей. Валились раненые и убитые. Горела сухая трава. Прицельным пушечным огнем немцы смели расчет противотанковой пушки – жалко ребят, героически сражались! Задымил еще один БТР.
Немцев было много. Очень много для небольшого красноармейского отряда с замолкшей пушкой. Но отступать было нельзя. Приказ – держать разъезд до вечера.
Немецкая колонна встала, не пытаясь больше прорваться вперед. И вдруг начала пятиться. Танки разворачивались, водя из стороны в сторону пушками.
– Вот те, бабушка, и дедушкина клюка! – воскликнул сержант Богатырев. – Они уходят!
Немцы и правда ушли. Отступили. Надолго? Вряд ли. Вернутся с авиацией, артподготовкой.
Солнце закатилось. Иван посмотрел на часы.
– Сегодня можем их не ждать, – со знанием дела заявил Богатырев. – Немец по ночам не воюет.
Перекличка. Откликнулось около половины личного состава. Значит, вторая половина полегла. Но боевая задача выполнена.
– Собираем трофеи. Оружие, боеприпасы – кто сколько унесет, – отдавал распоряжения Иван. – Подбираем всех раненых. И выдвигаемся в сторону наших войск – медлить нельзя. Иначе попадем в кольцо… А где Сасько?
Сасько в строю не обнаружился. Не нашли его и в окопах – ни живым, ни мертвым. Зато в окопе лежал труп сержанта Богданова, которого поставили присматривать за днепропетровским парнем, – застрелен он был в спину.
– Сасько убег, – с обидой воскликнул сержант Богатырев. – Богданова, такого парня, убил и убег, вражина!
Иван проклинал себя за то, что сразу не пристрелил негодяя. И поклялся себе никогда больше не жалеть предателей, не верить их словам. Ведь мерзавцы умеют так хорошо говорить лживые слова, оправдываться и пускать горючие слезы…
