Грег пропал на второй день. Лора с Танькой пошли в магазин, взяв пса с собой. Лора – сеструха моя, Танька – племянница семилетняя. Привязали его, как водится, возле магазина – ничего не произошло, вышли с покупками – Грег на месте. А уже потом, когда шли к дому, на минуту потеряли Грега из вида – и нет его. А Грег, надо сказать, пес жутко дисциплинированный, далеко от хозяев не отходит, не несется через весь квартал понюхать новую собачью задницу и на команду «ко мне!» прибывает, как новобранец. Ну и что, что Лорка ему не хозяйка? Она моя сестра, Грег ее знает и слушается со щенячьего возраста… Так что с ним явно что-то случилось. Сбежать он не мог, попасть в зубы другому кобелю – тоже вряд ли, ибо сам велик и отважен. Это не мопс какой-нибудь, которого каждая дворняга норовит за хивок оттаскать – это сибирский хаски, причем, как сказали в собаководстве, очень крупный: вес под тридцать кило, в холке – максимум для породы – шестьдесят см. Так что если только какая-нибудь московская сторожевая могла на него покуситься, но таких монстров без намордников не выпускают. Попал под машину? Исключено – слишком умен и внимателен. В общем, я бродил по двору – маневрируя меж панельными однотипками – второй час, и никакой разумной причины пропажи своего питомца найти не мог. В голодные девяностые, случалось, бомжи отлавливали бесхозных собак, чтобы съесть – но Грег не дастся, это точно. Скорее от бомжа отъест кусочек. Ловцы? Может быть, но как, если Лора сказала – она никогда не обманет – отвернулись всего на минуту. Что же, служба отлова на цыпочках подкралась, цап сачком собаку с ошейником и бежать? Ни машина рядом не останавливалась, ни людей не появлялось? Что-то тоже мало верится, хотя, пожалуй, остается единственным вариантом. Или просто кто-то запасся снотворным, большим сачком и решил себе прикарманить красавца Грега. Только это утопия – он же проснется. Он же сбежит. На цепь посадят? Дешевле крупного двортерьера как цепного держать, чем породистого хаски. Итак, ловцы… Значит, вернусь домой, возьму их адрес-телефон и поеду выкупать, или как там у них делается. Спасать, в общем.

Мысль о том, что в службе отлова с ним церемониться не будут, ускоряла. Да и темнеет уже, а сегодня, как-никак, тридцать первое. Будет чудо, если я кого-нибудь там вообще застану, кроме сторожа. «Хотя, – думал я, – и то чудо уже, что они в последний день года за бродячими псами гоняются. Тоже мне – трудоголики». Я поднялся на лифте на восьмой Лоркин этаж, с порога крикнул «пусто», сбросил боты и, отогнав Таньку с Гавром от компа, выскочил в сеть. Получив адрес, побежал на стоянку за Лоркиной «окушкой».

И уже когда спустился к остановке, опять увидел ЕГО.

У каждого есть необычные знакомые. Есть такой и у нас с женой. Его зовут Стас. Он телезвезда. Причем не местного, а самого что ни на есть столичного масштаба. Ведет целый ряд программ на одном из центральных каналов. Познакомились мы случайно, лет, наверное, пять назад. Сидели как-то с Ольгой – женой моей – и приятелем в Москве, в «Шоколаднице». Приятель – Гришка Сумароков, по прозвищу Суматоха – мой бывший однокурсник. Веселый, открытый парень. Суматохой его прозвали за неугомонный нрав и вулканическую активность, присущую ему в театральном. Сейчас, конечно, повзрослел – чуток поспокойнее стал. Это ему шло. Обосновался в столице – в сериалах мелькает, в труппу «Моссовета» взяли. Оказалось, он дружит с этим Стасом – тот как раз зашел в кафе с белокурой приятельницей на чашку кофе. Стас позвал всех на вечеринку, которая должна была состояться через пару дней. Вечеринка в честь открытия выставки его хорошего друга – художника. Нам что? Явились. Думали, народу будет видимо-невидимо, оказалось, всего человек пятьдесят. Фуршет, все дела. Картины, скажем так, на любителя – не то импрессионизм, не то авангардизм… Опьяненные настоящей московской тусой и в меньшей степени водкой «Финляндия» вернулись домой – мы как раз у Суматохи и гостили тогда. На следующий день распрощались с Москвой и отчалили к месту постоянной прописки. Пора, как говорится, и честь знать. Через пару месяцев – звонок. Стас в составе гастрольной команды едет через наш город, хотел бы встретиться. Надо сказать, что на той выставке мы лишь парой слов перекинулись, хотя и взаимоприятственных, но никак не думали, что Стас нас запомнил. Звонку мы обрадовались, сходили на концерт, в гости позвали. Он, правда, в гости идти отказался, предложил в ресторанчике посидеть. Опять был с пассией – на этой раз темноволосой. Посидели, помнится, чудно. После этого как-то еще пару раз в Москве пересекались. И вот, два дня назад, встречаю его здесь – на улице родного Нижнего… Правда, мы тут давно не живем, но как раз в эти дни прикатили к сеструхе – на совместное новогоднее празднование. Я теперь на радио работаю, значит, Новый год как люди отмечаем – елки и корпоративы мимо меня. Ну или почти. А в тот год и вовсе с женой свободны были. И вот представьте – Стас! Причем не на Покровке или Минина, а у сестры, в спальном районе, остановках в десяти от центра.

Я был с Олькой, Гавром и Грегом. Гаврила – сынуля наш обожаемый. Только-только приехали с ж/д вокзала, идем с остановки с чемоданом. Времени – около шести вечера. Лорка встретить не смогла – да и куда мы с собакой в ее «Оку»? Нормально троликом докатили. И вот, поднимаемся по ступенчатому тротуару в Лоркин квартал – Стас! Ольга то ли настолько его увидеть не ожидала, то ли уже тогда почувствовала что-то неладное, но когда я к ней радостно обернулся – мол, гляди кто! – едва улыбнулась, а глаза серьезные. Да и Стас будто бы чем-то озабочен: «Привет, привет, классная псина!» – все дела, но мысли явно не здесь. Тревожит что-то, и смотрит мимо.

«А ведь еще один момент мне показался странным, – думал я, шагая к стоянке. – Стас был без привычного лоску столичного. Просто обычный парень из нижегородской массы людской, вернувшийся вечером с работы. Или наоборот, на вторую смену шагающий, так как шел нам навстречу, а мы – с остановки…»

И вот поздоровкались мы, Стас меня взял под локоть и в сторонку отойти предложил. И вид заговорщический какой-то…

– Слушай, Дэн, – меня Денисом зовут, если что, – тут такое дело… – он замялся. – Я понимаю, мы с тобой приятели, почти друзья, много общих знакомых… – тут я бы поспорил, если не считать общими знакомыми тех, кого я только по телику вижу. – Но я ничего не могу с этим поделать… Мне вроде как директиву спустили… Иначе и не назвать.

– Да в чем дело-то? – я все старался быть улыбчивым, хотя тоже уже почувствовал неладное…

– В общем, такое предложение, – он на секунду оглянулся и посмотрел почему-то на Грега. – Ты должен на две недели поступить кое к кому на службу… Даже, правильнее сказать, в услужение. Всего две недели, – Стас посмотрел на меня очень серьезно, как бы подчеркивая этим, что две недели в этом случае – невероятно мало и мне страшно повезло.

Я попытался было пошутить, в стиле: «Ты кого, холоп, рабом обозвал», или что-то в этом духе, но Стас не дал:

– Послушай. Это очень важно. Поверь. Для тебя и твоих близких. Если откажешься, то они могут отнять у тебя что-то очень важное.

Тогда я все понял. Ну конечно – мафия! Стас, столичный тусовщик, сидит, поди, на кокосике или на чем посерьезнее, а может, денег взял под проект какой-нибудь супер-пупер-перспективный… И провалился. Теперь его на счетчик поставили, вот он и бегает, глаза выпучив. Только я-то тут при чем? Какое услужение? Я не ночная бабочка… А может, геи? Опять-таки, я при чем? Я, к счастью, натурал, а голубых у вас и в Москве хоть попой ешь, извините за каламбур.

– Стас, погоди, – я взял его за руку, – ты меня ни с кем не перепутал? Я никому ничего не должен, ни денег, ни услуг. С бандитами не якшался, наркоту не потребляю – куда ты меня сватаешь? И зачем, главное?

– Ничего ты не понял, – мягко ответил Стас, продолжая поглядывать по сторонам, – никакого отношения ни к браткам, ни к долгам эта ситуация не имеет. Больше ничего сказать не могу. Мой телефон у тебя есть, времени – до завтра.

С тем умчался, повторно даже рукой моим не махнув. Озадачил, конечно. Ольге рассказал. Она пальцем покрутила у виска, сказала, плюнь, он явно либо набрался, либо под дозой. На том и успокоился. Встреча эта дурацкая позавчера состоялась, но на завтра я все-таки планировал ему звякнуть. Конечно, не для того, чтобы пойти – гы-гы – в услужение, а просто чтобы сгладить неприятный осадок, да и убедиться в том, что все это розыгрыш – недоразумение – алкоградус. Планировал, да забыл в суете предновогодней.

И вот сейчас, когда я почти спустился к остановке – от нее до стоянки еще с полкилометра – навстречу мне в толпе народа опять шел Стас! И он, как и в прошлый раз, будто не видел меня, то ли нарочно не замечая, то ли и вправду в мысли погруженный. Интересно, что именно в эту секунду, я думал о том, что пропажа собаки странным образом совпадает с обещанной Стасом потерей. «Могут отнять у тебя что-то очень важное». Или кого-то? Например, Грега? И вот только я задумался – опять встречаю Стаса. А сегодня уже тридцать первое – он что, в отпуске? И крутой шоумен не может найти себе для празднования места покруче спальника в Нижнем? Никогда не поверю. Странные дела творятся.

– Стас! – окликнул я. Он заметил не сразу. Выглядел точно так же, как всегда, но снова без лоска – только длинный белый остаповский шарф придавал образу минимальный гламур. Росту Стас невысокого – я и то повыше буду, хотя тоже до метра восьмидесяти недотягиваю. Волосы длиннее, чем у меня, и темнее… Коренастым его не назовешь, но и не сикильда – серединка на половинку, как и я. Возраста, судя по всему, мы тоже схожего – около тридцати. Я, конечно, знал, что в жизни он таких нарядов, как на шоу своем – типа бордового пиджака с алой бабочкой или фиолетовой бархатной куртки с ярко-зеленым кашне вкруг шеи, – не носит, но не затертая же бежевая куртешка и лыжная шапочка с пампушкой? Кажется, во время наших стыковок в Москве он помоднее одевался. И почему все время у остановки встречаемся – знаменитый ведущий на машину не накопил? Все чудесатее и чудесатее, как сказано в известной сказке.

Он меня наконец заметил. Поздоровались, снова в сторону отошли. На этот раз он выглядел не таким зашуганным.

– Ну, что, как дела? – спросил он, улыбаясь, а по взгляду казалось, будто все знает.

– Да вот, собака пропала… – пробормотал я.

– Понятно. Хочешь, чтобы вернулась сейчас же? – в шоуменовском стиле сказал, будто гостя программы объявлял.

– В смысле? – я понял, что он не шутит. – Так это ты?

Вообще-то я не драчлив, но тут даже кулаки сжались. Он взял меня за локоть, приблизился и сказал:

– Ты помнишь, что я тебе позавчера говорил? Времени было до завтра. То есть до вчера.

– Да что за бред-то! – вспылил я. – Что ты хочешь от меня? Верни собаку и отстаньте от меня со своей бандой! Или, думаешь, в полицию не могу обратиться? Думаешь, не поверят мне? У меня там знакомые есть – поверят!

Не соврал, кстати. Знакомые у меня среди правоохранителей и вправду имелись – как почти у любого радийщика, – вот только не в Нижнем, а у себя.

– Только все усложнишь, – ответил Стас. Грустно сказал, печально даже. Будто предвидя потери гораздо большие, нежели Грег. – Пойми, с ними торговаться нельзя, потому что…

– Торговаться? Так вот им что надо? Деньги, что ли? – Я взял Стаса за шарф и намотал на руку. Он перехватил мою и почти ласково пытался пальцы разжать. – И сколько же надо им, чтобы отстали от моей семьи и собаки?

– Денег им не надо. – Я отпустил шарф, а то уже прохожие начали оглядываться. – Им надо только то, что я сказал. Чтобы ты на две недели пошел к ним в услужение.

– Да какое еще услужение! Что им надо-то от меня? Чтобы я им спел, станцевал?! Что надо-то? И кому «им», в конце-то концов?!

– Одно сказать могу, – чувствовалось, что и это Стас уже ох как не хочет говорить, – они – не люди.

– Опа! – перебил я. – Не люди? Оборотни, что ли? Инопланетяне? Что я должен, своровать для них ядерный чемоданчик и доставить на летающую миску? Сроку две недели? Тогда и собаку получу, и жена с ребенком невредимы останутся – пока твои хозяева на кнопку не нажмут? Так я не смогу помочь, – орал я, охваченный саркастическим вдохновением, – в охранку Кремля, знаешь ли, не вхожу, доступа к чемодану не имею. Попробуйте у Путина собаку стырить! Прямее путь будет!

– Слушай… – Стас вновь взял меня за локоть и заговорил вкрадчиво. – Ну что ты так боишься? Тебя вряд ли попросят на коленях ползать или задницу целовать. Им другие услуги нужны…

– Так. Давай проще. Ты знаешь, я нормально к тебе отношусь, до недавнего времени даже хорошо, но или ты скажешь, кто они и что от меня надо, или… я не знаю.

Сначала хотел сказать «или я тебе врежу», но потом как-то по-детски это показалось: ну и что? И врежу. Собака от этого вряд ли найдется. Не у себя он держит ее – там их группа, видать, целая.

– Ох… Хорошо. – Стас побледнел – видно было даже в предвечернем зимнем сумраке. Взял меня за локоть и отвел еще дальше – во двор магазина ближайшего. – Они – темные.

– Негры, что ли?

Стас ухмыльнулся.

– Нет… – заговорил совсем уже шепотом, то и дело скользя взглядом по сторонам, – силы… темные. Им нужна жертва. От тебя.

И тут я вдруг поверил. Да. Темные силы. Они существуют. Нет, не сталкивался ранее, вообще к мистике равнодушно отношусь, домовые всякие, пиковые дамы из зеркала – не ко мне. А тут вдруг поверил. И сразу. Будто бы какая-то лапа огромная в грудь ко мне просунулась и нутро мое ретивое прижала да пригладила, чтоб не ершилось. И нутро, будто покрывало, легло и расправилось под властной рукой. Страшно не стало. Скорее, почтительность какая-то возникла к силам неведомым. Хотя нет, стало страшно, но не от столкновения с тьмой, а от того, что на кону стояло – безопасность моя и близких.

– Понятно, – сухо сказал я. – Что от меня хотеть будут?

– А вот этого я не знаю, не знаю, дорогой, – Стас похлопал меня по груди рукой в перчатке, будто утрамбовывая приятое мной понимание. – Никто, кроме них, не знает. Но, – он почесал подбородок, изображая задумчивость, – не думаю, что ужасное что-то… Кстати, ты прошлый наш разговор Ольге рассказал. Нельзя. Никто знать не должен. Ни о договоренностях наших, ни о чем. Даже о том, что снова встретил меня – молчи. Прошлое у нее подчистили в памяти, счастье, что никому рассказать не успела. Но больше – ни-ни! – он прижал палец к губам. – Иначе контракт аннулируется и кончится все совсем печально. Для тебя. Так ты согласен? – Стас демонстративно посмотрел на свои внушительные котлы с причиндалами вроде компаса и барометра.

«Что делать? – лихорадочно думал я. – Отказаться – потерять собаку навсегда, а может быть, и других проблем нажить немерено… Пострашнее… В церковь пойду… В первый раз в жизни, а пойду. Больше некуда. Но это потом… Сейчас… Если соглашусь, а они что-то подкинут такое… Гнусное? Грязное? Может, унизительное? Или страшное? Да, наверняка подкинут! Ну, значит, откажусь! Грега опять потеряю, опять те же риски – но я хотя бы попробовал! А может, и обойдется…»

– Другого выхода нет? Ни защиты, ни спасения? Или беда в мой дом, или служить чертям?

– Ну, ну, ну… – он почти отечески похлопал меня по плечу, – не нагнетай. Скажешь тоже: «спасения», «чертям»! Не черти они, глупости это… Расслабься и верь в хорошее. Мне бежать надо, на поезд опоздаю, – он опять посмотрел на часы. – Так ты согласен?

Я кивнул.

Грег ждал меня у подъезда. Радости домашних не было предела. Стоит ли говорить, что о второй встрече со Стасом я никому не сказал. Но сам теперь с этим жил. Шел по коридору квартиры, гулял с собакой, водил хоровод с Гавром и Танькой вокруг елки – все время думал, ожидал, опасался. Вот, думаю, сейчас телефон зазвонит, или вон тот прохожий ко мне подойдет, или в почтовом ящике для меня записка найдется… Вот сейчас мне и велят гнусность какую-нибудь сделать. Взорвать, убить, изнасиловать… Сейчас.

Ничего не происходило. Будучи мнительным человеком, я стал подозревать несуразности: может быть, я – сам того не зная – уже выполняю чужую волю? Может быть, тем, что не делаю ничего, как раз и делаю что-то плохое? Ну, бред параноика, в общем. Второго вечером домой вернулись – как и планировали. Тоже все ровно – без приключений. Ни в купе, ни на перроне ко мне таинственные личности не подходили, тайных паролей не называли, записок – которые потом съесть – не передавали. Однако ожидание неизбежного не примиряет с ним – наоборот, фантазия только больше распаляется, придумывая совсем жуткие варианты. Сны и те превратились в какую-то кошмарную сумятицу. На работу надо было выйти третьего, но я понимал, что если так пойдет дальше, возьму больничный – башка квадратная, по ночам не высыпаюсь, да и днем веду себя как шизоид: прохожих сканирую, по сторонам глазами стреляю – совсем как Стас. С этим надо что-то делать. Решение пойти в церковь укрепилось – тем более как раз Рождество скоро, вот и совмещу. И хотя я атеист, невольно поверишь, как такое случится.

Вместе с разрастающейся паранойей росло и крепло чувство скепсиса. Как эти два противоположных чувства уживались во мне – непонятно. «Да может и не было чудес никаких?» – думал я. Ну, разыграл меня Стас зачем-то. Он же шоумен. Может быть, – я даже дыханье затаил от внезапно пронзившей мысли, они шоу какое-то затеяли, типа «Розыгрыш» на первом канале? Почему меня – человека в столице неизвестного – в оборот взяли? Так не все же с главного канала тырить – надо свое привнести: не звезд, а простых людей разыгрывают. Да и какого-нибудь Боярского развести, думаю, много дороже, чем такого, как меня. Неужели от Лорки узнал, что я к ней в гости еду? Ну точно! И насчет собаки договорились – вот она и пропала. Ха!

У Лорки грипповала Танька, поэтому говорила она устало, сухо и кратко.

– Дэн, ты что, с ума сошел? – вздохнула она. – Правда думаешь, что я на такую гадость способна?

– Ну почему гадость, Лор, – радостно кричал я в трубку, – обыкновенный розыгрыш!

– Дэн, ты дурак, – спокойно заключила она. – Убежал пес, потом нашелся, что ты ерунду мелешь… И какой еще Стас, в ум не возьму?

Я хорошо знаю сеструху. Она так врать не умеет. И не стала бы. Из принципа. Несмотря на это, чувство, что никакого продолжения не будет, никаких темных козней мне воплощать не придется, крепло с каждым днем. Но мнимое успокоение не уменьшало мою паранойю. Наоборот, я, наверное, потому и вглядывался в лица прохожих, потому и открывал почтовый ящик и емейл с таким волнением, что надеялся – угрозы нет и не было, все только вымысел и глупая шутка. Надеялся, искал подтверждения и очень боялся ошибиться.

Ольга, конечно, замечала, что со мной творится что-то неладное, но в душу не лезла. Мы – люди творческие, с нами случается. Лишь бы не запил, к другой бабе не потянулся, а это нам как раз не грозило – не до интрижек как-то. Правда, прикладываться к вискарику в эти дни я почаще стал, но без запоев.

Спать я поздно ложусь. В ночь с пятого на шестое, за сутки до планируемого христианского подвига, пришло письмо на емейл. Вместо имени и темы – сплошные вопросительные знаки. Я еще удивился – почему его в спам не сбросило и, не открывая, поставил флажок и цвакнул «удалить». Вместо этого оно открылось. Хотел было нажать повторно, но уже не мог не заметить текста, тем более, что написан был красным шрифтом.

«До 14 января выбери знакомого, которого считаешь самым хорошим человеком из окружения, встреться с ним и передай, что он должен на две недели поступить к НАМ в услужение. Имеешь право пригрозить необратимыми последствиями в случае его отказа, в том числе разного рода потерями. Если выберешь не самого достойного из знакомых, или не успеешь до окончания срока контракта, или твой кандидат откажется – твой контракт считается невыполненным. Членов семьи выбирать нельзя. Посторонние, включая членов твоей семьи, не должны ничего знать ни о контрактах, ни о нас. Иначе умрешь. Церкви избегать».

Ничего больше. Ни подписи, ни обратного адреса. Удалять письмо не пришлось, как только закрыл – оно исчезло. И ни в корзине, ни в спаме, ни, тем более, во входящих я его не нашел.

Я сидел, глядя невидящим взглядом на монитор, и слушал, как гулко бухает сердце… Наверное, долго так просидел. Сначала пытался не поверить. Убедить себя, что показалось, померещилось – вон даже письма нигде нету. Не получилось. Стал размышлять над вариантом не реагировать. Ничего не делать, а тупо ждать, что будет дальше. Собака исчезнет. Отвратительно. Грег – он классный. Такой пес, которого невозможно не любить – ласков, но не подхалим, смел, но первым в драку не полезет, умен и добродушен… И глаза голубые, как две капельки неба. Гавр его обожает, Танька тоже… Сколько раз он их на санях катал, как я любил бороться с ним в снегу… Ничего этого больше не будет… Не будет Грега. Просто там, где было его место в нашей семье, появится пустота.

Мне хотелось плакать, но я давно этого не делал, наверное, разучился. Поэтому просто сидел и тер глаза.

Грег уйдет из нашей жизни – это горе. Но никто не сказал, что только он… Стас сказал: «Потери». А если исчезнет Гавр? От этой мысли меня бросило в озноб. Нет. Я соглашусь. Я сделаю все, что они хотят… Но… Почему я??

Да теперь уже знаю почему! Проклятый шоуменишка, когда к нему пришли с таким же контрактом, решил, что я самый хороший человек из его знакомых. Уж не знаю, почему я заслужил такую честь… Разве что тем, что понтов у меня поменьше, чем у его столичного окружения, – ну, так это просто объясняется: я же не москвич и не звезда! Правда, думается, что и будь я звездой московской, все равно на понты не разменивался бы, но кто знает… Вот и приперся Стасик специально в Нижний Новгород, чтобы меня перехватить. Как-то выведал ведь, что я собираюсь у Лорки Новый год встречать. Гостиницу, наверное, снял на два дня – ждал, когда я проникнусь ужасом. Проникся. Ничего не скажу – хорошо сработал Стас. Теперь и мне придется продать черту душу, или как там это называется у верующих? Теперь и мне придется прислуживать Сатане.

Я вышел в гостиную. Мы живем в трехкомнатной квартире, что досталась в наследство от моей матери. Гостиная, наша с Ольгой спальня – она же кабинет – и детская. Когда я выключил компьютер и вышел в гостиную, было уже полпервого ночи. Ольга скумарилась на диване перед теликом. Гавр в детской тоже давно массу топил. Грег, не поднимая головы, проводил меня умным взглядом – казалось, он все знает. Я прошел к кухонной стойке и налил полстакана виски. Выпил залпом, но повторять не стал – видимо, ровно столько и нужно было, чтобы разом превратить треволнения в липкую сонливость…

– Слушай, классно придумал! Это же тема для фельетона или очерка… Типа – сатанисты среди нас! Прямо Стивен Кинг какой-то… – Димка Шапошников лопал с удовольствием, а все сказанное не только не уменьшило аппетита, но даже будто бы подхлестнуло. Конечно, он думал, что я прикалываюсь. Если бы…

Мы сидели в кафе неподалеку от редакции газеты, в которой Димка работает. Мне он всегда казался симпатичным и открытым малым. Статьи писал талантливые, едкие, я читывал их частенько. Он всегда мог занять денег, если сам перехватывал – отдавал день в день, жену с детьми – у него три девчонки – обожал больше жизни. Мы с ним подружились на профессиональной ниве – он тексты таскал на радио, которые я ужимал до форматных, а потом озвучивал в эфире. Как правило, рекламировал газету его. Взамен, бартером мы тискали у них рекламу радио. Димка был среднего роста, с приятным, но слишком взрослым лицом. Это не значит, что выглядел старше – просто некоторые люди с детства выглядят взрослыми, будто бы черты лица у них прорисованы четче, оттого и кажутся старше. И волосы у него белые, но не седые.

– Дим, в том-то и дело, что не шучу… Я бы рад, но это действительно так… Если бы ты знал, как больно мне говорить об этом.

Наконец он перестал есть и уставился на меня. Глоток дался ему тяжело.

– В смысле не шутишь? Ты хочешь сказать, что… Ты угрожаешь мне? – он спросил это так беззащитно, что волна стыда накрыла меня с головой. Наверное, в тот момент я густо покраснел.

– Не я, Дим… Не я угрожаю… Они… – и невнятно махнул в сторону.

«Хорош же, – подумалось, – я не я, и хата не моя… «Они» виноваты, видите ли, я тут ни при чем…»

– Да кто они? Ты можешь понятно объяснить… – он отодвинул тарелку с недоеденным вторым и взял салфетку.

– Темные… – понимая, что хожу по тонкой грани, я все-таки решился указать на реальных виновных. И хотя не забыл о том, что посторонние не должны ничего знать, успокаивал себя тем, что Димка уже не посторонний. В конце концов, Стас же упомянул про них, ему же сошло с рук! Хотя… Откуда я знаю, что сошло? Может, он сейчас в Москве-реке рыб кормит. В пассивном смысле этого глагола. От всех этих мыслей становилось еще отвратительнее и больше всего хотелось вскочить и убежать. Но я не мог себе этого позволить – надо довести дело до конца.

Димка по-прежнему не сводил с меня глаз, но настроение у него явно переменилось, и руки вытирал салфеткой с таким решительным видом, будто собирался броситься на меня.

– Какие еще темные? – отчеканил он. – Что ты за ерунду городишь, Дэн? Ты уверен, что здоров?

И тут вдруг я, от безысходности, от мучительности своего постыдного положения, взорвался. Вскочил и прокричал:

– Да! Именно! Если ты думаешь, что шучу, или думаешь, что мне самому это нравится, – так вот хрен ты угадал! Я должен тебе был это передать и передал! Дальше сам решай. Но помни, – Димка все это время смотрел на меня ошалело, – что выбора нет! Или ты сделаешь это, или тебя ждут потери! Времени на обдумывание – сутки. И поверь, я не имею к этому отношения!

И выбежал из «Росинки». Даже за кофе не заплатил. Дай бог, чтобы эти пятьдесят рублей стали для Димки самой большой утратой.

Он позвонил через день.

– Дэн… Аленка пропала… – это его младшая, лет четырех, кажется. Димка плакал в трубку, говорил хрипло… Сердце мое сжалось так сильно, что хотелось разбежаться и ударится головой о фонарный столб. – Ты – гад! Что ты наделал! – продолжал хрипеть Димка.

Говорить было трудно не только от стыда… Легче надуть ртом велосипедную шину, чем пробиться словом через истерику взрослого мужика.

– Дим, постой…

– Что ты наделал, урод?! – хрипел Димка. – В чем она виновата, гад!

– Димка, да постой ты… Я тут ни при чем!

– Ни при чем??? А кто при чем? Ты! Ты говорил о несчастьях, которые ждут меня и моих близких, если я не сделаю какую-то пакость… Что ты там хотел? Чтобы я служил тебе? Хрена собачьего не хочешь?!

– Не мне, Димка, не мне… – я тоже уже почти скулил в трубку. – Я сам им служу! Мне так же угрожали!

– Урод… – он повесил трубку.

Меня трясло. Я опустился на ближайшую грязную лавку, несмотря на то что она была мокрой от весеннего сырого снега, лежащего на ней, как серая пена на бульоне. Курил я редко, но сейчас захотелось. Встал, вернулся на радио, стрельнул и, уже выйдя на улицу, вновь услышал звонок. Руки все еще тряслись, поэтому извлечь телефон из кармана получилось не сразу.

– Я согласен, – сказал Шапошников. – Что я должен делать?

– Жди, – тихо сказал я. – Они дадут тебе знать.

Странно, но мне стало легче… Человек, наверное, сейчас душу продал за своего ребенка, а мне стало легче… Перестало трясти, дышать стал спокойнее…

На следующий день я звонить ему побоялся. Через общих знакомых узнал, что Аленка, оказывается, у соседки по лестничной клетке была в гостях. Якобы четырехлетний ребенок не догадался родителей предупредить, что бабушка-соседка позвала ее в гости, а сама старушка будто бы думала, что родители знают, где дочка… Глупость. Не у бабки она была. А если у бабки, то чертовой.

«Наверное, – думал я, – старуха внезапное появление соседской дочери в квартире списала на склероз, а вот что подумала сама девчонка? Неужели ей стерли память? Вот бы ее расспросить», – мечтал я, прекрасно понимая, что никто и никогда теперь меня к Димкиной дочке не подпустит на расстояние полета межконтинентальной ракеты.

«Контракт выполнен. Спасибо за сотрудничество. Вы награждаетесь серебряной картой. Мы свяжемся с Вами», – прочел я в быстрорастворимом емейле.

«Картой? Скидочной, что ли? – исходил я сарказмом, видимым только мне самому. – «Продал душу – купи трусы по дешевке?»

Карту я нашел в кошельке, рядом с банковской. Обыкновенная, пластиковая, серебристая. На ней объемными буквами мое имя: Корнеев Денис. Какие-то еще едва видимые узоры на пластике – наподобие водяных знаков на деньгах. Больше ничего. Я в тот же день ее выбросил.

«Ничего от вас не надо. Только оставьте в покое наши с Димкой семьи. Вот мне какая плата нужна, больше ничего», – думал я, запуская карту в щель мусорного контейнера во дворе.

Вечером в пятницу я засиделся перед теликом в компании с вискарем. На самом деле фильм почти не смотрел – перед экраном сплошной пеленой стояли мои размышления. Ольга ушла спать, а я все сидел, приканчивая виски.

Среди прочего думал о том, что совсем недавно я был абсолютно неверующим человеком. Не ходил в церковь, не молился. Не скажу, что никогда не задумывался на эти темы – всякое бывало, но уж если бы решился примкнуть к какой-либо религиозной системе – стал бы буддистом. Да и то вряд ли. Зачем? Мне и так хорошо. Было. Даже к помощи знахарок и экстрасенсов к своим тридцати двум годам ни разу не прибегал. Ольга, правда, была крещеной, Гавра мы тоже покрестили – не столько из убеждений, сколько по инерции, – этим наше знакомство с тонкими материями и ограничивалось. А сейчас – буквально за неделю – все мои понятия, убеждения, взгляды встали с ног на голову. Стал ли я больше верить в Бога? Вряд ли. Скорее, наоборот. Если бы он был, разве допустил бы тот беспредел, который происходит в моей жизни? А в жизни Стаса? Димки? Но я стал больше верить, да нет, я стал убежден в наличии тех самых тонких сил, которые мы пытаемся загнать в религиозные обряды, мифы, сказки, пионерлагерные страшилки… Да и как бы мог не поверить, после всего, что произошло? Хотя… Мог бы… Собака пропала? Совпадение. Аленка Шапошникова исчезла? Гы. В жизни любого родителя случается хоть раз, когда ребенок теряется: или к соседке зашел, не спросив, или к другу-подружке, а потом заигрались, или в городе заблудился. Да я свое детство помню – раз десять пропадал! Один раз вообще уехал с приятелем на работу к его матери, в городскую прачечную и остался там с ночевкой. Сотовые тогда еще не вошли в моду, а по городскому почему не позвонил – сейчас не вспомню. А ведь лет десять уже было оболтусу. Что еще? Красные буковки, что исчезли потом вместе с письмом? Как говорит мой хороший приятель Лева – я вас умоляю! Компьютерно грамотные люди – как выяснилось, – сидя за компом в России, могут президента выбрать в США, а тут такие мелочи… И все. Больше ничего. Никаких «за» то, что чертовщина и в самом деле есть…

Но… Все эти доводы, как волна о скалу, разбивались об одно – о ЗНАНИЕ. Мне не нужно было ни аргументов, ни доказательств – я просто знал, всем своим существом чувствовал, что все случившееся – реальность. Поэтому все эти доводы несли не больше смысловой нагрузки, чем чипсина, съеденная после очередного стопарика вискаря. От них тоже оставался слегка солоноватый вкус – больше ничего.

В постель отправился под утро. Встал около двенадцати. Голова не болела – похмельем не страдаю, но возникла другая, гораздо более серьезная причина для головной боли… Только проснувшись, вспомнил, что сегодняшний субботний эфир – мой! Я должен был заступить на пост в десять! За такое увольняют.

Когда я, запыхавшийся, ворвался в студию – за пультом сидела Любовь Орлова. На самом деле ее зовут Ирой Малаховой, но, видимо, лавры легендарной актрисы не давали спать молодому диджею… А скорее всего, просто нравилось, как звучит.

– Ты чего? – спросила Люба, колдуя над фейдерами – сейчас пойдут джингл и реклама. – Какой-то ты растормошенный…

– А… Ты зачем тут? – я стоял, но внутри все еще бежало.

– Как зачем? Работаю, Денька… Такое бывает с людьми… Извини…

Пошла отбивка, сменившая «Пинк».

– Так чего хотел-то? – спросила Люба, снимая наушники. В рекламном ролике парни с брутальными голосами рассказывали о крутом магазине стройматериалов.

Я подошел к расписанию, висящему на доске напротив пульта, и показал на свою фамилию, написанную напротив субботы синим редакторском фломастером.

– Вот чего, Люб… Больше ничего. Я сегодня работаю.

Люба уставилась на доску. Потом на меня.

– Слушай, точно… Как так получилось? Ведь уверена была, что сегодня я… – она на секунду задумалась. – А чего ты не пришел тогда? Проспал, что ли?

– Угу…

– Ну, вот видишь, как славно все срослось! – усмехнулась Любка. – Давай, может, я уж доработаю, раз начала. А в следующую субботу ты меня сменишь? – и она, через послерекламную отбивку, плавно вывела в эфир скандальный хит Робби Уильямса.

Это был первый случай. А потом понеслось. Сначала я не понимал, почему это происходит, а потом сообразил. Но сначала маленькое отступление.

День человека сложен из множества мелочей. Завтрак, умывание, одевание, дорога на работу, сама работа (а там много-много дополнительных мелочей), поход в магазин, дорога домой, время с семьей. А если разбить на более мелкие составляющие, окажется, что в день мы успеваем переделать тысячи мелких дел. И у каждого бывают дни счастливые, или наоборот. Порой мы их объединяем мысленно в некие черные или белые полосы жизни. И чаще всего, чтобы удостоить день такого «почетного» статуса, нам не нужно глобальных событий – смертей или свадеб, достаточно мелочей. Не успел на автобус, на работе начальство замечание сделало, вышел покурить – поскользнулся, дома поскандалил с женой – вот и первый неудачный день. Еще пара-тройка таких же – встречайте, черная полоса! И идем мы вдоль этой, созданной нашим воображением, полосы, как волы запряженные, и смотрим ни в коем случае не по сторонам – там, где другие цвета виднеются, – а только вдоль… А вдоль полосы – тьма. А потом – бах! То ли сам оступился, то ли врезалось что-то в бочину бычью – и ты уже на другой полосе. И начальник улыбнулся, и жена приласкала, и весна на дворе. Белые в городе!

Сейчас поясню, к чему это я. В тот день, когда тезка лауреатки двух сталинских премий подменила меня на работе, я обнаружил в кошельке недавно тщательно выброшенную пластиковую карту. Оказалось, дьявольская игрушка обладает еще и свойством неразменного пятака – когда я открыл в магазине кошелек, карта вновь соседствовала с банковской. Я почти не удивился. Рассердился – да, но не удивился. Чему удивляться? Давно понятно, что все всерьез. На карту – серебряную ли, золотую – поставлены наши жизни. И души.

Вместе с серебряной картой в мою жизнь пришла белая полоса, и Любонька Орлова была первым глашатаем. Автобусы теперь подъезжали в ту же секунду, когда я подходил к остановке. Очереди в магазинах стали воспоминанием. Мой отец и родители Ольги скинулись и набрали – без нашей просьбы! – сумму, недостающую нам для покупки авто. Гавр скучал по насморку – заразиться от детсадовских товарищей и остаться дома шансов не было. На работе мне подняли зарплату, а Ольгу повысили в должности. Мои сослуживцы, даже те, коих я не считал друзьями, улыбались при встрече и обстоятельно здоровались. Много, очень много случилось подобных приятностей, прежде чем я понял, что причиной всему не мое чертовское везение и сумасшедшее обаяние – а кусочек серебристого пластика, прописавшийся в кошельке.

Как только я понял, в чем причина, – эти мелочи радовать перестали. Я ждал расплаты, понимая, что – как говорится – всей птичке пропасть, коли увяз коготок. Так и случилось. Дело было в марте.

«Предлагается следующий контракт. Нужно найти еще одного человека, который будет готов пойти к нам в услужение. Он должен быть самым хорошим человеком среди твоих знакомых. Родственников тоже можно рассматривать. Условия те же, что и при первом контракте. Срок – две недели».

«Суки!! – мне захотелось врезать кулаком по монитору, будто бы он в чем-то виноват. – Условия те же, говорите? Опять потерей близких угрожаете? А сделаю эту пакость, так уж, наверное, и золотую карту получу?! Вот ведь радость-то! Родственников теперь можно, говорите? Деток, стало быть, тоже? Значит, могу наконец-то и Гавра запустить по детсадику? Пусть вербует малышей в армию тьмы…»

Недаром говорится, что цинизм – форма защиты. Другой защиты у меня, увы, сейчас не было. Я сидел, упершись локтями в стол и обхватив голову руками… Что делать, не знал абсолютно… Зашла Ольга. Запустила руки в мои волосы.

– Что с тобой?

– Да все нормально…

– Зачем ты врешь? – она убрала руки.

«Сказать ей? Родственникам-то можно теперь… Нет, ни за что…»

– Оль, башка что-то болит невероятно… – начал я придумывать спасительное вранье. – На радио красят что-то… Вот надышался…

– И потому такой убитый? – с сомнением в голосе уточнила она.

Да. Обмануть женщину, особенно близкую, – настоящее искусство. Впрочем, тому ли еще научит меня Сатана!

– Я думала, что прочел что-то… Письмо какое-то нехорошее. Разве нет?

– Оль, – я улыбнулся сквозь боль – пусть думает, что головную, – смотри, – тронул мышку, экран расцвел. – Вот моя почта. Отец, радийный рекламный отдел, спам какой-то, Серега из Кишинева… Все. Видишь? Больше за последние дни писем не приходило, – открыл и корзину, которая была не без спама. Но, разумеется, «чертовской записки» не было нигде – я и не сомневался. – Чего мне грустить? Просто как-то накрыло вдруг. Дай таблеточку? – я с мольбой в воспаленных глазах посмотрел на жену.

Она провела рукой по моим волосам – поверила! – и пошла за таблеткой.

– Гришка, ты в Москве? – утро следующего дня я решил начать с самого противного, чтобы поскорее с этим покончить.

– О, Денисище! Как здорово, что позвонил! У меня как раз к тебе дело!

«Чертова серебряная карта и здесь работает», – подумал я.

– Ты представляешь, я тоже по делу! Только разговор не телефонный…

– Такая же фигня! Давай встретимся как-нибудь днями. Ты в Москву не собираешься?

– Да вот, не собирался. Но теперь придется. Слушай, может, там где-нить массовка нужна? Чтобы я зря не мотался.

Эта же массовка – какая-нибудь сцена в кинофильме, где нужно много народу, – может послужить алиби для Ольги. Небольшая честь для профессионального актера (пусть даже работающего сейчас не по профессии), но зато недурно оплачивается.

– Хорошо, я поспрашаю! – ответил Суматоха, и мы договорились созвониться на следующий день.

Нашлась не только массовка, а даже небольшой эпизод. Про карту-то не забываем. На студии остались мои уложенные лет десять назад кинопробы, я послал более свежие фотки, Гришка поручился – эпизод в кармане. А это уже вполне серьезный аргумент и для жены, и для радийщиков.

Мы сидели с Гришкой в мосфильмовском буфете.

– Суматоха, во-первых, спасибо огромное за эпизод… Правда, то, что я сейчас скажу, тебе не очень понравится… – я воткнул вилку в недоеденную котлету и отодвинул тарелку. Слова подбирались тяжело…

– Знаешь, Денисище… У меня также для тебя… Не очень хорошая новость… – казалось, Гришка тоже преодолевает внутреннее сопротивление. У него-то что? Умер кто-то из однокурсников? Так я бы в фейсбяке узнал. Да и приезжать для этого не стоило – по телефону можно.

– С другой стороны, – силился я превратить дерьмо в конфетку, – есть и плюсы…

– Слушай, Денис… А мы не об одном и том же говорим? – спросил Суматоха, грустно глядя на меня.

– Не знаю… – меня обдало холодной волной, – а ты о чем?

– Контракт? – просто спросил Суматоха.

– Так ты уже? Какой же я идиот… Ну конечно же – Стас!

– Такая же фигня, Дэн.

Как ни странно, стало легче. Оба понимали, что вляпались, оба – фактически – пытались предать друг друга ради покоя своих близких, но новый груз не лег на плечи – старая «судимость» помогла обоим спастись от новой. Я пододвинул тарелку и продолжил есть с вернувшимся аппетитом.

– Сколько дней у тебя осталось? У меня – пять, – сказал Суматоха.

– Три.

– Тогда тебе надо торопиться, – печально сказал Гришка. – А завтра еще день съемок.

– Угу. – Я кивнул, продолжая есть. Мне стало все равно. Устал.

Послезавтра пропадет или сын, или пес, или… Да что я гадаю?! У меня остался один день. Завтрашний. Ни одного знакомого я не смог причислить к однозначно хорошим людям. Все были не без греха. Как и я, разумеется, – но меня выбирали другие. Кто-то – знаю – чересчур увлекался крепкими напитками и прочими стимуляторами, кто-то шел по жизни с высоко вздернутым носом – самомнение такое, что не подступись, кто-то счастливо разносил сплетни по всей округе. Согласен, не смертные грехи – так, обычные человеческие недостатки, но сказано было – «хорошего, лучшего из знакомых», и они отпадали. Отец не пил, был уважаемым человеком, но жил далеко. Даже если бы у меня хватило душевного свинства взвалить на него эту пакость, я не успею это физически. По телефону нельзя. Во-первых, у меня нет уверенности, что сотовые разговоры не записываются. А значит, рано или поздно могут быть услышаны чужим. А во-вторых, попробуйте такое объяснить по телефону? Я не возьмусь. Тесть с тещей отпадали тоже – и сразу по нескольким причинам: и знаю их недостаточно хорошо, и живут далеко.

«Какое счастье, Гавр, что ты вчера подрался, а пару дней назад скоммуниздил у кого-то в саду игрушку и ни в какую не хотел отдавать. Какое счастье, что ты не безгрешен. Я легче повешусь, чем стану рассказывать тебе про услужение…» – от этого предположения у меня зашевелились волосы. Все-таки очень надеюсь, что пакостный контракт не мог распространяться на детей. Они ни язык за зубами держать не умеют, ни объяснить другому как следует… Да, это была бы глупость несусветная.

Оставалась Ольга. Жена моя отличается сдержанным, рассудительным нравом. Пожалуй, даже спокойным. Не то чтобы вовсе флегматик, но мы с ней словно берег и море – причем берег именно она. Хороший человек, и не только потому, что жена. Видимо, придется мне предать тебя, любимая, – ты поймешь, что у меня не было иного выход а, и простишь. А вот если из нашей жизни исчезнет Гавр – никогда.

Вечером я купил любимого Ольгиного белого вина и намеревался все рассказать ей, когда уложим Гавра. Со вчерашнего дня остались блинчики с мясом. Я поставил сковороду на огонь, кое-как накрыл на стол и принялся ждать. Ольга заберет Гавра – ей по дороге с работы, – и минут через пятнадцать они, скорее всего, будут.

Чтобы не скучать, снова плеснул себе вискаря. Принялся ждать.

«Да, отвратительно, – думал я, – что теперь и она начнет получать «заказы» – и не факт, что такие же, как у меня. Превратимся в семейку сатанистов – будем бегать, вербовать, творить другие мерзости против невинных людей, и все ради того, чтобы нас не трогали. Зато поднимемся – стопро. Получим какие-нибудь платиновые карты, неиссякаемые банковские счета и прочие блага. Хулиганы будут разбегаться при виде нас, дворники шампунем мыть дорожки, а светофоры перед нашей новенькой «Шеви Нивой», как по команде, включаться на зеленый. Кто знает, может и до бессмертия дослужимся? – я выплеснул виски в рот и почему-то решил не повторять, хотя в последнее дни весьма подружился с этим напитком. – Но только, зачем нам все это будет, если мы не сможем смотреть в глаза Гавру? Да и до него дело дойдет – можно не сомневаться. Не сейчас, так через год, через пять, получим директиву, типа: «Склонить сына к сотрудничеству и услужению». Нужна нам такая жизнь? Хотим мы видеть себя и сына такими?»

Мысли взбудоражили меня, я выключил огонь и вышел на улицу. Себе сказал, что пошел встречать, на самом деле, погруженный в раздумья, убрел совсем в другую сторону. И сам не заметил. Одна мысль – страшная и отчаянная – выгнала меня из-за стола. С ней было не усидеть, как Пифагору в ванне со своей идеей. Надо было все обдумать, взвесить и решиться.

Заиграл телефон. Ольга. Ну конечно, они давно пришли и недоумевают, куда делся папка, альтруистично разогревший блинчики, но, судя по всему, сам не поевший?

– Оль, ешьте без меня. Я скоро приду. Как Гавр?

– Отлично. Что-нибудь случилось?

«Э… нет, теперь уже ничего говорить нельзя. Теперь план совсем другой».

– Да нет, по работе просто… Мне сегодня надо будет в ночную выйти, а сейчас зарядить кое-что надо на вечер.

Обычно вечерами работали либо новички, либо, наоборот, старики – ветераны, чей голос, что называется, приелся. Или те, кто недотягивал до топ-уровня радиоведущих, но был знакомым или приятелем кого-нибудь из директоров. В общем, идти в ночь считалось малопрестижным. Ольга это знала.

– Что-то случилось?

– Абсолютно ничего! Попросили заменить, – соврал я.

– Ты хотел со мной о чем-то поговорить.

«Нет, Оля, не хотел. Думал, что хочу, но не хотел вовсе, – пронеслось в голове. – А теперь и не стану».

– Да, как раз об этом, – продолжал я радостно врать.

– Понятно. Гавр кричит, что ты ему обещал что-то… Давай, трубку дам…

– Пап! Ты когда придешь?

– Сынок, уже иду! Скоро буду.

– Ты мне поможешь? Самолет клеить, помнишь? Ты обеща-а-ал!

– Точно, обещал! Значит, сделаем!

Когда в голове все окончательно разлеглось по полочкам, я сделал несколько звонков. Сестре в Нижний тоже набрал.

Самолет собрали – наклейки только чуть-чуть тяп-ляп, но на это глаза закроем – клейщику флагов и логотипов шесть лет от роду. Собирая игрушку, я вдыхал каждое мгновение, каждую секунду общения с Гавром. Казалось, мое сердце превратилось в исколотую подушечку для игл, которая пульсировала нежностью. И печалью. Но Гавр моего настроения не заметил – слишком был увлечен. И славно. Зато каждая деталька клееной авиамодели (британского штурмовика Harrier GR) обрела для меня огромное значение – будто мгновения с Гавром превратились в крохотные частички игрушечного самолета. И каждую я подолгу грел в пальцах, а потом прикреплял на нужное место. Сегодня я вызвался и почитать Гавру перед сном. Ольга довольно хмыкнула и отправилась на теледиван. Однако через полчаса, когда сын сосредоточенно засопел, я увлек ее с теледивана на супружеское ложе. И там так же смаковал каждую частичку ее тела, каждое мгновение нежности.

– Ты какой-то необычный сегодня… Ты точно на работу идешь? – спросила Ольга, закапываясь в подушки, пока я одевался.

– На работу, Оль, на работу. Кстати, включи «Волну», если не уснешь. Я там интересный монолог приготовил.

– Чего это ты вдруг монологами заговорил? – зевнула она. – У вас же обычно: пару слов после песни и еще пару до… Через сколько включить-то?

– Давай через час.

– Ладно. Если не усну.

– Уснешь – пожалеешь, – попытался я превратить вполне серьезное послание в шуточную угрозу.

– Ну… раз так… Пойду чаю себе заварю, – она нехотя скользнула в ночную рубашку, чмокнула меня в щеку и поплелась на кухню.

– Пока, Оль. – Я вышел на улицу.

Мотор новенького «Шеви» – несмотря на холодный день – отозвался на команду стартера с готовностью. Я ехал на радио и думал о том, что вот эти мгновения, такие обычные: общение с ребенком и женой, поездка на машине, черные силуэты деревьев за окном, приятная музыка из магнитолы, – мы совсем не замечаем в текучке. Но однажды приходит понимание, что каждое из них – на вес золота. Но приходит оно слишком поздно.

Лена Громова была из радиоветеранов. Ей было под сорок, «Одной волне» она отдала, что называется, лучшие годы, но сейчас то ли голос ее приелся, то ли просто не в тренде – сидит на ночных эфирах без надежды вернуться на дневной. Я зашел как раз на ее словах:

– Дорогие друзья, напоминаю, что мы с вами на «Одной волне». Помните, чтобы впустить свежий воздух, надо приоткрыть форточку, а для того, чтобы впустить теплую волну музыки, надо лишь немного покрутить ручку вашего приемника и найти на радио шкале цифры сто один и один, то есть настроить его на «Одну волну» с нами. А точнее, со мной, Леной Громовой и Алоном Волкером с композицией Sing Me To Sleep…

– Привет! – Ленка отложила наушники. – Ты чего так поздно? Забыл что-нибудь?

– Да нет, просто мимо шел. Скучно стало, решил зайти на родное радио, погреться, – озвучил я заготовку, краем глаза заметив, что рядом с пультом стоит пластиковая поллитровка с недопитой фантой. – Что-то я давно не видел радиоприемников со шкалой, – добродушно съязвил я. – Ты ничего не перепутала?

– Умник, – не обиделась Ленка. – Покурить не хочешь?

– Не, – соврал я, так как хотел, и очень, – сходи, я посторожу, чтобы пульт не украли.

– Пора бы уже. Может, тогда наконец новый купят. – Ленка хлебнула из бутылки и вернула (!) ее на столик возле дисплея. – Ладно, я быстро.

Все получалось идеально. На радио, как я и предполагал, не было никого, кроме Ленки и вечно дремлющего на боевом посту охранника Сереги. Оно и понятно – среда. Это по пятницам и субботам здесь нередко творческие кадры зависают далеко за полночь в общем алкогольном порыве. Среди недели такое редко. Не успел я прийти, как Громова слиняла покурить… И бутылку с недопитой фантой оставила – как на заказ. Даже чаю не придется предлагать.

И тут я, вставший было со стула, чтобы сделать то, что запланировал, снова сел – настолько поразила меня пришедшая мысль. Неужели даже в этой ситуации работает дьявольская карта? А с другой стороны, почему нет?

Я сделал глубокий вздох и извлек из кармана бутылочку с израильским сонным зельем. Левочка, когда услышал, что я порой мучаюсь бессонницей, подарил мне этот флакон. И вот пригодился. Десять капель достаточно для глубокого сна? Я вылил в фанту треть флакона – капель тридцать, наверное. Больше не посмел – умрет еще не дай бог, что будут делать слушатели, у которых приемники со шкалой?

Вернувшаяся Ленка первым делом захотела запить сигарету – не иначе, опять карта работает. А что, куску пластика без разницы – его каким-то волшебным образом настроили на всяческую помощь владельцу, вот и пашет.

Поговорили еще минут пятнадцать о чем-то неважном, и все – Ленка наушники надела, руки на фейдеры положила и… засопела. Я подождал минутку, потом бережно ее руки с пульта убрал, чтобы случайно в эфир Ленкин храп не ворвался, снял наушники, а ее саму аккуратно на диванчик перенес. Она даже не пыталась включиться в происходящее – видимо, и правда хорошее снотворное.

Выключил ее и мой сотовые. Предстояло сделать еще одно – снять трубку с телефона на пульте охранника. Понятно, что через пять минут, как я в эфир выйду, руководство об этом узнает. Ну, через десять. И сразу же начнут охране звонить – что, мол, у вас там происходит?! Но от этого шага я отказался – сотовый-то Серегин никак из его кармана не выужу, а значит, все равно дозвонятся. Будь что будет.

Я сел за пульт и решил говорить вообще без фоновой музыки. Так больше внимание привлечет.

– Дорогие слушатели радио «Одна волна». Дорогие мои родные, близкие и друзья – отец, Лорка, Ольга, Пашка, Андрей, Владимир Германович, Салат, Ленка Калинина, Лева и все те, до кого я сегодня смог дозвониться и кто успел настроиться со мной на «Одну волну» либо подключиться к интернет-трансляции. То, что я скажу, очень и очень важно. Может быть, вы никогда не слышали в жизни ничего важнее. Времени мало, поэтому сразу о главном.

Однажды на улице к вам может подойти старый знакомый, – в горле стало резко першить, я окинул взглядом окрестности пульта, но ничего, кроме почти пустой бутылки из-под фанты не обнаружил. Перебьюсь. В голове пронеслось: «Все, карта, сдулась? То-то!» Откашлявшись, я продолжил: – Этот знакомый может произнести очень странную фразу. Возможно, он скажет это иначе, но суть будет такова: ты должен пойти в услужение темным силам, или твоей семье грозит беда. Я понимаю, что многие сейчас улыбнулись и решили, что Дэн Корнеев очередной розыгрыш изобрел. Новую вечернюю радиопрогу презентует. – Я сделал паузу. – Нет. На этот раз я говорю совершенно серьезно. К вам подойдут, могут подойти, и скажут эти ужасные слова. Но самое страшное то, что если вы откажетесь, беда действительно придет в ваш дом…

Тут я понял, что горло мое саднило потому, что мне было в буквальном смысле больно говорить. Наверное, это такая форма рыдания – без слез.

– Что в этом случае ответить? Я не знаю. Любой ответ будет плох. Нет хорошего варианта. Но сегодня я наконец нашел вариант, который для меня сейчас – лучший. Рассказав о них, я нарушил условия контракта. Наказание для меня – смерть. Но, – опять откашлялся, – я рад умереть, успев сделать главное: рассказать вам об этом. И… Это все. Прости меня, Ольга, Гавр, отец… Но больше всего прошу прощения у тебя, Димка Шапошников. У тебя и твоей семьи. Мы с тобой знаем, в чем я виноват пред тобой.

Слезы, в которые вдруг превратилось мое горловое перхание, как ни странно, принесли радость и облегчение. Они текли не только из-за предстоящей разлуки с жизнью, с близкими. Это были слезы человека, сбросившего с души тяжелейший камень… Никогда еще я не говорил в эфирный микрофон сквозь плач – разве что, когда смех сквозь слезы. Все когда-то бывает впервые.

– Думаю, сейчас уже кто-то сообщил руководству, что в эфире творится неладное, и поэтому вряд ли у меня еще есть время. Поэтому говорю самое последнее и самое важное. Я люблю вас, мои родные, близкие и друзья. Я люблю вас, мои верные слушатели. Я люблю вас, люди. Прощайте.

Профессионал остается профессионалом – в тишину, повисшую после радиопризнания, плавно вкрались аккорды ленноновского «Imagine». Диск с синглом битла я заправил заранее.

Все. Теперь можно и покурить. Нарушая все нормативы, но не желая выходить из студии, где меня, может быть, уже ждали скандал или смерть, закурил прямо за пультом. Наслаждаясь музыкой и дымом, вытирая высохшие слезы, я пребывал в состоянии, близком к нирване.

Почему я сделал все это? А какой выход? В контракте – хотя можно ли называть этим словом сделку, к которой принуждают, – ясно сказано, если не завербую нового несчастного в течение двух недель – прощайся с близким. Но я-то номинально от условий не отказался – у меня еще целые сутки есть, поэтому контракт я фактически не сорвал. Значит – очень в это верить хотелось, – пока и близким моим не грозит ничего. Зато в контракте был другой пункт – расскажешь кому-то, кто не имеет отношения к сделке, умрешь. А я не просто кому-то, я целой толпе народа рассказал – наверное, одних таксистов вечерних на «Одной волне» сотни две наберется. Значит, меня должны убить до того, как контракт будет сорван. Я не очень силен в юридических закавыках, но смерть одной из сторон контракта разве не избавляет оную сторону от обязательств? Просто ввиду невозможности исполнения? Вот эта мысль мне и пришла сегодня вечером, когда я ждал семью на ужин. Именно ее-то я и обвалял в голове, как филе в кляре. И решился. Потому что, кроме Ольги, я ни к кому доехать не успею, «вербовать» не самого хорошего из знакомых – срывать контракт, а жену – убейте меня (впрочем, они так и сделают), я не буду втягивать в эту грязь. Лучше умереть, чем жить в аду, который к тому же сам создаешь и для себя, и для других.

Через пару минут все-таки пришлось выйти в кухню, чтобы набрать воды из бойлера – пить по-прежнему хотелось. В коридорах радийного офиса было все еще тихо, незаметно движения и возле Серегиного поста. Что ж, значит, есть еще несколько минут.

Оказалось – нет. Когда я вернулся в студию, он сидел в крутящемся кресле диджея и внимательно всматривался в плейлист на дисплее. Лысоватый, полноватый, низенький – последнее было понятно, даже несмотря на то что он сидел. В общем, какой-то Добчинский, где-то забывший Бобчинского. Одет в мятый вельветовый пиджак цвета детской неожиданности и рубашку… Цвета не вспомню. В общем, мистер невзрачность.

Это качество – неброскость, – как известно, культивируется у работников спецслужб. Вот я и решил, что это фээсбэшника подослали. Сейчас допрос начнет с пристрастием, что это я ляпнул в эфире четверть часа назад? Не шпион ли вражеский? Но через секунду догадался – это же киллер сатанинский! И сразу понятно, как он в студию проник незаметно – не в кладовке же прятался. И как мимо Сереги проскользнул – дверь-то с одиннадцати вечера изнутри закрыта. Охрана хоть и дремлет, за такими вещами бдит.

Я поставил стакан на столик у диванчика со спящей Еленой почти прекрасной и тоже присел.

– Здравствуйте, – сказал. Страха почему-то не было. – Как все будет происходить? Здесь или на улицу вый-дем? Или вообще – аннигиляция какая-нибудь?

– Привет! – он наконец отвлекся от дисплея с плейлистом. – Извини, я тут песенку одну найти хотел, зачитался. – Он подошел ко мне – обратили внимание звонко начищенные туфли и тоже черные, отутюженные брюки. Росту и правда оказался мне по плечо. Я приготовился к выстрелу, удару, броску, но вместо этого получил протянутую руку. – Меня Ефимом зовут. Ты, я знаю, Денис Корнеев, известный диджей и просто славный малый.

Я кивнул, ожидая продолжения, а он просто вернулся за пульт.

– Ничего, что здесь еще минуточку посижу? – он стеснительно улыбнулся. – Хочется, знаешь, почувствовать себя капитаном «Одной волны».

Я снова кивнул, продолжая не понимать, что происходит. Пришел убить, чего тянет?

– Хочу поздравить тебя, Дэн.

– С чем, интересно? – в горле опять пересохло.

– С удачным прохождением испытания. Ты хороший выход нашел. Теперь ни тебе, ни твоим близким ровным счетом ничего не угрожает. Иди домой, обними жену, накати вискарика соточку и на боковую. Я тут, – он кивнул на Громову, – все подчищу.

– В смысле подчищу? – Кина-то все смотрим. – Убьете, что ли?

– Ты что, Дэн, не пугай меня… – посмотрел на меня удивленно, – разбужу, приведу в божий вид, работать посажу… Ничего более.

– Так вы хотели узнать, готов ли я ради близких жизнью пожертвовать? Садисты…

– Кто мы? – он опять удивленно уставился на меня. Я явно отвлекал его от чтения плейлиста. – Ты что, Дэн, дорогой. Мы как бы это… С другой стороны Луны – со светлой. Мы такими гадостями не занимаемся. А заметив, всеми силами стараемся помешать или хотя бы, научно говоря, локализовать последствия. Мы хорошие, Дэн. Ты своим поступком сегодня привлек наше внимание, и спасибо тебе огромное. Не только себя спас, но и многих других. У тебя, – он подмигнул заговорщически, – теперь очень хорошие перспективы наметились… Карьерный рост, так сказать. Но, – он провел рукой, охватывая радийный офис, – не в этих стенах, конечно. Несколько в других плоскостях. Карту, правда, мы изъяли, конечно. Сам понимаешь.

Наверное, я молчал минут десять. Переваривал. Утомленный последними днями, бессонными ночами, постоянной нервотрепкой, мозг очень трудно впитывал только что сказанное. Наконец впитал.

– Давайте я еще раз повторю все, что понял.

– Давай, – кивнул Ефим.

– Итак. Те, кто надо мной издевался, такие же ваши враги, как и мои. Они – темные, вы – светлые. Они эту пакость с услужением придумали и стали народ вербовать в свои ряды сатанинские, а вы благодаря мне теперь их планы проведали и на корню пресечете? Так, что ли?

– Немножко наивно изложено, но, по сути, верно.

– То есть вы – не убийца?

– Не приведи бог!

– И пришли сказать мне, что все кончилось?

– Именно.

– И что я крут?

– Как хребты Гималаев! – он усмехнулся.

Я откинулся на спинку дивана, даже не обратив внимания, что прижал спиной Ленкины ноги.

– Тогда я пошел? – сказал я, не двигаясь с места.

– Погоди… Можно одну просьбу… От благодарного, так сказать, слушателя.

Я пожал плечами, все еще не веря в свое счастье и ожидая подвоха.

– А вы разве слушаете нас?

– А как же? Радио слушаю. Всякое. Но врать не буду, «Одну волну» поймал только сегодня.

– Понятно. Так что надо-то? – я все еще был напряжен.

– Можешь мне одну песенку включить? Я никак ее в вашем плейлисте отыскать не могу… А копаться в чужом компе как-то нехорошо.

– Могу. Какую? – я вздохнул. Все радийшики знают, почему вздохнул.

– Вот кто поет, не помню – девчонка такая сексапильная… А песня про альбатроса… Там еще мелодия такая заводная…

Он напел несколько тактов. Ох, не надо было – напетый мотив от музыки был далек. Попробуем ухватиться за птицу.

– AronChupa, I’m an Albatraoz?

– Точно, она! Включишь?

– Легко. Только у меня тоже будет просьба… К этим, вашим… со светлой стороны.

– Хочешь новый контракт заключить? – поддел меня толстяк.

– Нет. Хочу, чтобы все, кто слышал мое сегодняшнее выступление, – забыли.

– Ах это! Давно сделано. И жена, и сестра, и все, кто был в этот момент на «Одной волне», помнят только музыку. Даже на сохраняемой записи эфира будут только песни и радостный голос Леночки.

– А Димка Шапошников?

– Все стерто, – деловито кивнул Добчинский. – Вы по-прежнему добрые приятели, все лишнее забыто.

– Стас?

– Вот с этим сложнее. Он уже, увы, не в нашей юрисдикции, так сказать. Но это его выбор, – пожал плечами Ефим.

Я запустил с «Волны» «Альбатроса» и пошел домой. Спать.