«НИКТО НЕ ПРИЛЕТИТ, ФЕДЯ! ЗАБЕЙ!» – было небрежно выведено черным маркером на облезлом бетоне штанги фонарного столба в самом сердце Чертанова. Чуть пониже красовалось кривовато приклеенное объявление:

«Вы когда-нибудь мечтали УКУСИТЬ ЕНОТА?

Независимо от ответа: +7ххх-ххх-хх-хх.

Максимум комфорта. Максимум впечатлений. Минимум проблем.

Звоните! ЗАВТРА МОЖЕТ БЫТЬ ДОРОЖЕ!

+7ххх-ххх-хх-хх»

Существо, изображенное под текстом, выглядело гибридом персонажа MARVEL и котика из «Шрека». Уродец тоскливо взирал на прохожих, словно говоря: «Ну что вам, жалко, что ли? Всего разок, а?»

– Дурдом, – покачал головой Олег.

Убивал даже не идиотизм предложения – независимо от ответа, ха! – а то, что из шести отрывных листочков с номером телефона осталось только два.

«На всякий товар найдется свой купец», – говаривал, бывало, дед. В принципе, Олег был с этим согласен.

Но ЧЕТЫРЕ!

– Еще не пробовал?

– А? – Олег обернулся на хриплый голос.

– Вещь. Реально вставляет.

Парень был тощим, как анорексичная звезда подиума. Длинная сальная челка, выбиваясь из-под капюшона линялой толстовки, пиратской повязкой закрывала один глаз. Под вторым одуванчиково желтел фингал.

– А ты пробовал?

– А то!

– И как?

Парень громко шмыгнул покрасневшим носом – в этом мае Мать-Природа неожиданно отсыпала жителям центральной части России дождя и снега почти по ноябрьским нормативам – и повторил:

– Реально вставляет. Рекомендую.

«Что же там может вставлять-то? – против воли задался вопросом Олег. – Трахнуть енота – это, конечно, извращение, да еще и, кажется, попадающее под статью, но, по крайней мере, хоть как-то объяснимое. Особенно если не сам, а посредством технологии «мне-мо» – радости и прибежища любого больного разума, получившей неофициальную расшифровку «мне-можно». Но укусить? Енота? Ну бред же!»

– И что в этом такого?

– Ну-у, чувак, как я тебе объясню-то? – Парень быстро облизал тонкие обветренные губы, делая шаг вперед. Судя по кислому запаху, в котором смешивались застарелый пот, лютый табачный перегар и мокрая псина, его шмотки пора было на сутки замочить в растворе хозяйственного мыла. Возможно даже – не вынимая из них владельца. – Никак такое не объяснишь. Это как первый раз с парашютом прыгать, или, там… ну, не знаю… Короче, пробовать надо.

– Скажешь тоже – с парашютом… – с сомнением протянул Олег, машинально возвращая дистанции между ними прежний размер.

– Блин, да оно мне надо вообще, тебя уговаривать?! – неожиданно разозлился парень. – Не хочешь – и ладно! Хотя, чтоб ты знал, енот реально круче любого парашюта!

– Это с чего бы?! – тоже слегка повысил голос Олег.

«Ох, чувствую, дед, академик-нейробиолог, сейчас в гробу вертится, как турбина паровая. Обожаемый внучок, надежда российской науки на возрождение ее былого величия, сперва нахрюкался дрянного шотландского самогона в какой-то забегаловке, а теперь дискутирует на улице с маргиналами относительно крутости кусания енотов. До-ка-ти-лись!..»

– А с того! Сейчас на рынке «мне-мо» такой банальщины, как прыжки с парашютом, – хоть жопой ешь. А тут – енота укусить! Эксклюзив! Вон, видал, всего два объявления осталось. Народ фишку сечет. Кстати, возьму-ка я себе тоже номерок… на будущее.

Парень шагнул к столбу и, сопя, принялся отрывать полоску с телефоном.

Олег с сомнением покачал головой, развернулся и, ссутулившись под порывами холодного волглого ветра, зашагал прочь. Сам не зная куда.

– И недорого совсем! – крикнул ему в спину парень, уже безо всякой надежды в голосе.

Олег остановился. Медленно повернул голову.

– И почем?

– Пять, – быстро ответил парень, в три шага догоняя Олега и остановившись в метре от него. Неровный краешек бумажки с номером, зажатой между указательным и средним пальцами правой руки парня, трепал ветер. Пальцы чуть дрожали. Олег молчал.

Парень снова облизнул губы.

– А, нет, – проговорил он, отводя глаза. – Забыл. Пять – это бобра… А енота – три. Всего три штуки. Копейки же просто!

Олег по-прежнему молчал.

– Копейки, – жалобно повторил парень, и Олег только теперь увидел, что он совсем еще сопляк. Лет девятнадцать, вряд ли больше. Ну, в крайнем случае двадцать с хвостиком. – Всем нравится…

Олег сунул руку в карман плаща и достал жиденькую стопку купюр. Повернулся к свету, падающему из витрины закрывающегося на ночь продуктового, посчитал. М-да, негусто… А с другой стороны…

– Кофе будешь? – спросил он парня. – Тут за углом вроде бы кафешка круглосуточная.

– Не, кто спорит: «мнеможка» – это офигенски круто, – Серёга в который уже раз шмыгнул окончательно потекшим в тепле кофейни носом, ломая над чашкой с капучино четвертый пакетик сахара. – Реально пора скинуться всем народом и этому перцу, Старыгину, памятник отгрохать.

– Сварыгину, – не удержавшись, поправил Олег.

– Чего?

– Старыгин – это актер. «Три мушкетера», «Адъютант его…» кхм… ладно, не суть. А фамилия изобретателя «мне-мо» – Сварыгин. Точнее, одного из изобретателей. Их ведь двое было: Ол… – кхм-кхм – …ексей Сварыгин и Павел Берман. Оба МГУ заканчивали, только один биофак, кафедру высшей нервной деятельности, а второй – физхим…

– Угу, читал, – мотнул челкой Серёга. – Сперва кореша до гроба, последний «доширак» пополам, все дела. А как дело поперло, тут же и перегрызлись. Так всегда бывает: бабки и слава любую дружбу с полпинка перехерят. Смотрел про Цукербега киношку? То-то. Наши два кекса даже судиться вроде хотели, только не успели – Берман то ли сам помер, то ли грохнули его, не помню… да и пофиг как-то. Мы ж не о том, кажись, а?

– Верно, – кивнул Олег. Перед его мысленным взором тут же против воли замелькали картинки.

Этот же самый день ровно двенадцать лет назад, только не промозглый, а почти по-летнему жаркий. Обгоревший остов Пашкиного «Хёндая» в кювете, еще более жуткий из-за выглядывающих тут и там из травы жизнерадостно-беззаботных одуванчиков, ромашек и медуницы. А над этим всем – бездонная небесная вышина и солнце, ослепительное солнце, но слезы текут, конечно, не из-за него…

Неприметный человек в штатском, такой же безликий, как и обстановка его кабинета. Устало, как взрослый, вынужденный объяснять ребенку прописные истины, говорящий: «Ваш бывший друг, Олег Семенович, собирался передать всю документацию по принципам работы «мне-мо» американцам. В этом практически нет сомнений. А возможно, не только собирался, но и уже успел это сделать. Ну-ну, не морщитесь. Допустим, не успел. Или даже не собирался. Но вы же ученый и должны понимать: в определенные периоды развития науки появление тех или иных революционных изобретений – хоть лампочки, хоть радио, хоть мобильного телефона – только вопрос времени. А времени у нас все меньше. Так что заканчивайте, дорогой вы мой человек, с этими бабскими истериками. Нашей с вами первоочередной задачей сейчас, как патриотов России, является в кратчайшие сроки поставить выпуск этих замечательных приборов на поток и…»

Востряковское кладбище, и черная одежда, на фоне которой яркие пятна цветов, венков и лент особенно режут глаза, и острый запах разрытой земли. И тетя Роза, Пашкина мама, отступающая от него, Олега, точно от прокаженного, выставив перед грудью ладони и жутко, беззвучно шепча: «Это всё из-за тебя. Из-за твоих проектов. Убийца… убийца… убийца…»

Мысли его прервал Серёга, громко отхлебнув кофе и прикрыв от удовольствия свободный от челки глаз:

– Ох, кайф!.. Офигенски крутая штука. Это я про «мне-мо», хотя кофеек тоже нормально так зашел… Смотри, вот есть у меня чувак знакомый – он слепой. С рождения. Ни снега никогда не видел, ни футбола, ни порнушки. Раньше так бы и помер, так сказать, во тьме невежества. А теперь – отбашлял любому зрячему, потом «таблетки» на виски́, кнопочку ресивера нажал – и опа! И девки тебе во всех подробностях, и снежинки за окном падают, и Месси по воротам лупит, а ты на трибуне скачешь и орешь от радости. То есть не ты, конечно, – а все равно ты. Твои теперь воспоминания, без базара. В натуре – «мне-можно». Всем – можно!

Олег кивнул, пытаясь отогреть пальцы о чашку с двойным эспрессо. Пальцы отогреваться не желали.

– А даже если и не слепой, – продолжал Серёга, входя во вкус и отчаянно жестикулируя. – Взять хотя бы батю моего. Ему недавно полтос стукнул. И прикинь, за этот полтос он дальше ста кэмэ из своих Мытищ вылезал пару раз. За полвека, а? Но при этом может с полпинка вспомнить хоть восход на Северном полюсе, хоть закат на Мальдивах со всем фаршем из вкусов, запахов и звуков… то есть мог бы, если б захотел. Не бухал бы месяцок-другой, бабосиков поднакопил – и смог. И это, и еще до фига всего. Как по хайвею аризонскому на «Харлее» прешь, а он под тобой дрожит, зверюга, и встречный ветер в лицо. Как на коралловых рифах в прозрачной теплой водичке ныряешь, и вокруг тебя все эти рыбки, медузы, ежи, мать их, морские. Как по отвесной скале лезешь без страховки, за выступы цепляешься, и торкает тебя от мысли, что под тобой сейчас пропасть в два небоскреба глубиной. А главное – что?

– Что? – мрачно поинтересовался Олег, заранее предчувствуя ответ. И не ошибся.

– Безопасно, – рубанул кистью воздух Серёга. – Воспоминания – йеп, риск – ноуп. Типа, уж если отпуск у тебя, так реально на одном позитиве и даже круче настоящего: чтоб и на самолет не опоздать, и дрянью какой-нибудь иноземной не травануться, и чтоб акула тебя за жопу не цапнула, пока ты на рыбок пялишься.

– И со скалы не сорваться.

– Ну да. А если даже и сорвешься, делов-то! Все ощущения – твои: и как летишь, и как орешь, и сердце выскакивает, и ногам холодно, потому что от страха обоссался, а летишь – быстро. Потом – трах, бах, мозги-кишки наружу, душа – в рай. А потом встаешь такой с любимого диванчика, отряхиваешься и говоришь: «Ну ни фига се!» Мозги-кишки на месте, ничего не болит… ну, штаны, может, поменять и придется. И всё. Потому как чувствовал-то все – ТЫ, но разбился – не ты, а ОН. Тот, который тебе «мнеможку» писал. А твое дело маленькое – плати и кайфуй.

Олег скрипнул зубами. Почему-то – и выпитый полчаса назад виски тут совершенно ни при чем – ему до зуда в пальцах захотелось привстать, наклониться вперед, обеими руками взять Серёгу за патлы и как следует шваркнуть мордой о столешницу. Так, чтобы нос в лепешку и зубы во все стороны. А потом еще ногой пару раз, да по почкам, да по ребрам, да по…

– А можно и еще круче, – хрипло заговорил он, с трудом выталкивая сквозь зубы слова. – Например, денег у тебя – как грязи, и все-то ты уже испытал, все тебе приелось. Ни самый разнузданный секс уже не вставляет, ни еда-питье элитное, ни персонально для тебя устроенная коррида с последующим живым концертом Леди Гаги в платье из мяса забитых на этой корриде бычков. Одна только у тебя радость в жизни и осталась, – тут Олег понизил голос и оскалился, куда там лучшему другу всех детей, клоуну Пеннивайзу, – людям больно делать.

Серёга аж дернулся:

– Эй, ты чего?

Но Олега уже понесло.

– Мучить себе подобных. Убивать, – продолжал он с каким-то сладострастием в голосе. – Это ты любишь. А вот рисковать в тюрягу присесть годков эдак на десять – не любишь вовсе. Раньше бы тебя этот риск, может, и остановил бы. А теперь – нанимаешь ты какого-нибудь отморозка, цепляет он себе «таблетки» на виски и идет детей на куски резать. Девственниц насиловать. Старикам кости ломать. А ты потом его воспоминания – раз! – и себе. Даже двойная польза получается: и тебе кайф без риска, и ему крепкий сон без лишних воспоминаний.

Серёга, по всему видать, был парнем впечатлительным и с хорошим воображением. Ну просто мечта «мне-мошника». Лицо парня в процессе пламенной речи Олега слегка позеленело, и когда тот прервался, чтобы перевести дух, патлатый торопливо схватил кружку с остывшим капучино. Глотнул раз, другой, поперхнулся, закашлялся, разбрызгивая кофе по столешнице. Пара капель упала Олегу на руку, но он этого даже не заметил и продолжил говорить:

– А если даже ты никого напрямую убивать-калечить не хочешь, то можешь быть банальным наркоманом. Героиновым торчком, любителем покурить спайс, или ноздри кокаином припудрить, или еще какой дрянью закинуться. Только вот если раньше неизбежной расплатой за кайф были ломка, разваливающийся буквально на глазах организм и жуткая смерть, а в лучшем случае – долгое тяжелое лечение, коли успел вовремя спохватиться, то теперь – хренушки! Ведь полно болванов, которые не только на виски́ «таблетки» прилепят, но еще и ноги тебе оближут за лишнюю дозу. А дальше как в сказке про мужика и медведя. Тебе – вершки в виде прихода, глюков, мультиков и прочего экстаза, им – корешки, то есть все остальное. Главное, вовремя кнопочку нажать, пока у бедолаги отходняк не начался. А загнется этот – не велика беда, найдешь нового. Главное, что ты, владыка мира, – здоров, доволен, и даже вены эстетически приятно выглядят. Будешь и дальше жить-поживать, миллионы наживать.

Резко скрипнули по кафелю пола ножки стула, когда Серёга отодвинулся от стола и вскочил на ноги, дыша тяжело, захлебываясь.

– Ты… знаешь, кто ты?!

– А ты знаешь? – устало спросил Олег. Овладевшая им ярость неожиданно испарилась, оставив после себя мышечную боль, опустошенность и безграничную апатию. – Знаешь, что хуже всего? Это я только потом понял, когда все уже круто заверте… Даже не такой вот чокнутый богатей. Ну, сколько таких на планете? Сто? Двести? Пусть даже полтысячи – на восемь миллиардов. Ерунда. Куда паршивее, что такими темпами эти восемь миллиардов скоро разучатся делать собственный выбор и отвечать за последствия такого выбора, рисковать и самостоятельно добиваться… хоть чего-нибудь, кроме как заработать побольше денег. Ведь на деньги можно купить любую эмоцию, любой кайф, любой кусок чужого опыта, чужого таланта, чужой жизни. Купить, легально или не очень, но главное – получить так или иначе. «Мне-можно», помнишь? Присвоить. Сделать своим. Все самые сильные эмоции, чувства, переживания, всё восприятие человеком сущего скоро будут просто товаром. Вот к чему привели старые как мир мечты двух юных идеалистов облагодетельствовать человечество, попутно прославившись и заработав. Да, воспоминания боксера о победном поединке за звание чемпиона мира куда дороже, чем, скажем, воспоминания путешественника о заурядном ливне в дельте Амазонки, а посещение в чужой шкуре концерта рок-группы вряд ли сравнится в стоимости с ценностью первого поцелуя, и всё же. Всё же. Даже енотов, – он невесело усмехнулся, – теперь принято кусать… опосредованно. И в этом со мной согласны как минимум четыре человека.

Замолчав, Олег скрестил руки на груди и, слегка наклонив голову, смотрел на Серёгу, который, стиснув кулаки, стоял напротив него, дыша, как конь после часа галопа. «Интересно, с левой он мне врежет для начала или с правой?» В том, что парень его ударит, Олег был почти уверен.

Он ошибся.

Серёга рванул со спинки стула ветровку, надел ее, со второй попытки попав в рукава, вжикнул «молнией» и пошел к двери. Уже взявшись за ручку, он остановился и, резко повернувшись, прорычал:

– Ни хрена ты не угадал! Ни хрена! Ни одного с тобой согласного нет! Никто не хочет кусать енота – ни сам, ни… опосредованно! – Парень выплюнул это слово яростно, словно сгусток крови в драке. – Я ведь как думал? Повешу объявление, а одну бумажку сам оторву, спецом. А какой-нибудь идиот, который с жиру бесится, или просто любопытный увидит и скажет: «Ага! Кому-то ж такое интересно. Может, и мне попробовать?» Только ни хрена из этой затеи не вышло, понял? Через три дня я вторую бумажку оторвал, еще через день – две разом, чтоб не мелочиться. И снова ни хрена! А ведь куча народа только в этом сраном городе каждый день пачками заказывают воспоминания еще и не о таком бреде. И про убийства, изнасилования да наркоту ты тоже все правильно сказал, и про тупость, жадность, лень. Видать, большой опыт у тебя. Нет, я не спорю, дерьмо люди, пробу ставить некуда. И чем дальше, тем все дерьмовей становятся. А я – такое же дерьмо, как и все остальные. Но вот знаешь… мне тут от бабки покойной Библия обломилась. Наследство типа. Я на поповские бредни не ведусь, конечно, просто решил как-то раз со скуки полистать перед сном. И вот раскрыл я ее наугад и читаю: «Горе миру от соблазнов, но горе тому человеку, через которого они в мир приходят». И еще что-то там было насчет того, что этому вот соблазнителю надо привязать на шею мельничный жернов да и утопить к херам. Понял, гад? Утопить тебя нужно! А потом и кости дружка твоего, Бермана, из могилки вырыть и тоже утопить. Понял?! По глазам вижу, что не понял. Ну ничего, еще поймешь. Очень надеюсь, что поймешь!

Он вылетел на улицу, хлопнув дверью. Олег молча покачал головой. А что тут скажешь?

– Ну и что это было? – несколько неуверенным тоном поинтересовалась ярко-рыжая (и явно крашенная) девушка-бариста, вполглаза дремавшая за стойкой.

Невесело усмехнувшись, Олег развел руками:

– Похоже, грандиозное фиаско одного паршивого конспиратора… Дайте, пожалуйста, счет.

За то время, которое они провели в кафе, на улице еще больше похолодало. Снова – который уже раз за день – пошел крупный мокрый снег. Последние, и без того редкие для такого позднего часа, прохожие поспешили укрыться от непогоды, и сейчас на улице, кроме Олега, не было ни души.

Он остановился у знакомого уже столба с Серёгиным объявлением. Последний кусочек с номером телефона был оторван – грубо, вместе с частью картинки. Остаток морды енота промок от снега. Казалось, что он плачет.

Неизвестно почему, но сорокашестилетний Олег вдруг почувствовал себя дряхлым стариком. Ему не хотелось есть. Ему не хотелось спать. Ему не хотелось ловить такси, а уж тем более – возвращаться домой пешком, по мокрому, холодному, неуютному ночному городу. Потому что там, в такой же неуютной холостяцкой квартире, выстывшей без людского тепла вернее, чем из-за отключенных на профилактику батарей, так же паршиво. Единственное, что хотелось, – это лечь прямо тут, под столбом, поджав ноги, как бездомная собака, и закрыть глаза.

– Всё так, Пашка, – произнес изобретатель «мне-мо», упершись в столб левой рукой и борясь из последних сил с соблазном сесть. – Всё так, дружище. Какая разница, чего мы там с тобой хотели, на что надеялись? Дать слепым глаза? Дать парализованным ноги? Помочь человеку за его жизнь, такую невозможно, недопустимо короткую, как можно больше узнать… увидеть… почувствовать?.. Главное, что двадцати лет не прошло – и ты в земле, и меня наше любимое царство-государство пережевало и выплюнуло. А спроси себя – ради чего? Ничего путного они все равно видеть не хотят! Ни-че-гошеньки. Мы ведь с тобой когда-то мечтали спасти весь мир, Пашка, два наивных идиота. А на деле не можем спасти даже… – он горько усмехнулся, – даже енота. И вот что я тебе еще скажу…

Но что хотел сказать Олег, никто, кроме него, так и не узнал. За спиной изобретателя зашелестели кусты, потом что-то тихонько застучало по асфальту. Послышалось деловитое сопение и фырканье.

Боясь поверить – и не в силах НЕ верить, – Олег с трудом отлепил от столба руку, выпрямил спину, постоял несколько секунд и лишь потом обернулся.

Енот был тощим, облезлым, да к тому же мокрым. На его шее болтался короткий обрывок веревки.

Несколько ударов сердца человек и зверек стояли неподвижно, смотря друг на друга. Потом енот громко чихнул и не спеша потрусил к Олегу. А тот, присев на корточки и для устойчивости опершись на мокрый, холодный асфальт левой рукой, осторожно протянул вперед правую, ладонью вверх.

Пальцы Олега почти не дрожали. Разве что самую малость. От холода.