51
Семейство Грейстил
Октябрь — ноябрь 1816
Кампо Санта-Мария Дзобениго, Венеция
Джонатан Стрендж — сэру Уолтеру Поулу
16 октября 1816 г.
Мы покинули сушу в Местре, разместившись ни двух гондолах. Мисс Грейстил с тетушкой должны были плыть на одной, а мы с доктором — на другой. Однако то ли мой итальянский оказался недостаточно ясным, и гондольеры неправильно меня поняли, то ли размещение коробок и чемоданов мисс Грейстил требовало иной диспозиции — этого я не могу сказать, — но только все получилось не так, как планировалось. Первая гондола выскользнула из лагуны, унося с собой Грейстилов, а я остался на берегу. Доктор Грейстил, добрый малый, высунулся из гондолы и выкрикивал какие-то извинения — до тех пор, пока сестра (мне кажется, она несколько боится воды) не втащила его обратно. Происшествие, разумеется, было самое банальное, но тем не менее очень меня расстроило, так что некоторое время я предавался самым черным страхам и фантазиям. Много уже сказано о мрачном облике гондолы, представляющей собой нечто среднее между гробом и лодкой. Однако меня поразила другая мысль. Я невольно подумал, как сильно она напоминает покрашенные в черный цвет, с черными же занавесками, ящики уличных чародеев, которые мы так часто видели в детстве. В эти ящики лже-маги обычно прятали взятые у зрителей носовые платки, ленты, кошельки и часы. Иногда предметы так и не возвращались, о чем чародей всегда страшно горевал: «Эльфы, сэр, такие жадные и вредные». У каждой известной мне в детстве горничной и кухарки обязательно была тетушка, которая знала женщину, у чьей троюродной сестры сына засунули в такой ящик, и больше его никто не видел. Стоя на причале в Местре, я внезапно поддался страху, шептавшему, что когда Грейстилы доплывут до Венеции, они откроют ту гондолу, которая должна привезти меня, и ничего в ней не обнаружат. Мысль оказалась настолько ясной и неприятной, что несколько минут я просто не мог думать ни о чем другом, а на глазах мои навернулись самые настоящие слезы, которые, полагаю, и выразили всю степень моей нервозности. Довольно странно и смешно, что человека вдруг охватил страх исчезнуть. Дело шло к вечеру, и гондолы казались черными, словно ночь, и такими же печальными, небо же оставалось самого холодного бледно-голубого цвета, какой только можно себе представить. Ветра почти не было, и море казалось зеркальным отражением неба. Бескрайние пространства недвижного холодного света простирались и над нашими головами, и под нами. Однако город, к которому мы неслись, не отражал ни света небесной выси, ни света лагуны, а потому представал громадным сборищем темных, словно тени, башен и таких же темных шпилей, стоящих в сияющей воде и усеянных крошечными огоньками. Чем ближе мы подплывали к Венеции, тем больше оказывалось в воде самого разного мусора: щепок, клочков сена, апельсиновых корок, капустных кочерыжек. Я взглянул вниз и вдруг увидел в воде призрачную руку; видение продолжалось один миг, однако я не сомневался, что там, в грязной жиже, скрывается женщина, которая изо всех сил силится выплыть к свету. На самом деле в воде просто плавала белая перчатка, но страх оказался очень острым. Впрочем, не беспокойтесь за меня. Я весь в работе, тружусь над вторым томом «Истории и практики», а когда не работаю, то провожу время с Грейстилами. Вам бы они понравились — жизнерадостные, независимые и просвещенные. Признаюсь, меня несколько волнует отсутствие известий о том, как публика приняла первый том. Я почти уверен, что он пройдет триумфально. Не сомневаюсь, что, прочитав мой труд, мистер Н. упал на пол и забился в припадке ревнивой ярости — вплоть до пены у рта. Однако очень хочется, чтобы кто-нибудь написал мне об этом.
Кампо Санта-Мария Дзобениго, Венеция
Джонатан Стрендж — Джону Меррею
27 октября 1816 г.
…о том, что сделал Норрелл, от восьми человек. Да, конечно, я мог бы рассердиться! Больше того, мог бы разразиться настолько длинной тирадой, что она прикончила бы и мое перо, и меня самого. Но к чему? Я не собираюсь больше действовать по указке этого мелочного человека. Я не буду менять планов. Как и предполагал раньше, вернусь в Лондон в начале весны, и тогда мы займемся вторым изданием. Обязательно обратимся к юристам. Не только он один имеет друзей — у меня они тоже есть. Пусть рассказывает в суде (если у него хватит смелости), на каком именно основании он считает, будто англичане превратились в детей и не имеют права знать того, что веками знали их предки. А если он наберется дерзости снова применить против меня магию, то мы прибегнем к контрмерам и увидим, наконец, кто же на самом деле Величайший Волшебник нашего времени. И мне кажется, мистер Меррей, что Вам придется напечатать книгу гораздо большим тиражом, чем в первый раз, — мистер Норрелл впервые осуществил столь крупный магический акт, и люди захотят прочитать то, что заставило его пойти на такой шаг. К выходу нового издания мы кое-что исправим — в первоначальный текст вкрались грубые ошибки. Особенно плохи главы 6 и 42…
Харли-стрит, Лондон
Сэр Уолтер Поул — Джонатану Стренджу
1 ноября 1816 г.
…книгопродавец на площади собора святого Павла, Титус Уоткинс напечатал глупейшую книгу и продает ее под видом утраченной работы Стренджа «История и практика английской магии». Лорд Портишед утверждает, что некоторая ее часть списана у Авессалома, а все остальное — вообще глупость. Портишед пытается угадать, какая из частей покажется Вам наиболее оскорбительной — та, что украдена у Авессалома, или глупая. Добрый и честный Портишед везде, где может, разоблачает подлог, но уж слишком много людей клюнуло на приманку, и Уоткинс заработал немало денег. Я рад, что Вам так нравится мисс Грейстил…
Кампо Санта-Мария Дзобениго, Венеция
Джонатан Стрендж — Джону Меррею
16 ноября 1816 г.
Мой дорогой Меррей,
Думаю, Вам доставит удовольствие узнать, что уничтожение «Истории и практики английской магии» имеет и положительные последствия. Я помирился с лордом Байроном. Его светлость не знает ровным счетом ничего о тех противоречиях, которые разрывают английскую магию на две части, да, впрочем, ему до них и дела никакого нет. Однако он чрезвычайно уважает книги. Он сообщил, что всегда тщательно следит за тем, чтобы Ваше чересчур осторожное перо, мистер Меррей, не дай Бог, не изменило какую-нибудь строчку в его драгоценных писаниях или не поставило вместо «сомнительных» слов несколько более приемлемые. Когда лорд Байрон услышал, что недоброжелатель автора колдовством уничтожил целую книгу, то пришел в неописуемое негодование. Он прислал мне предлинное письмо, в котором поносит Норрелла на все лады. Из всех писем, полученных мною по печальному поводу, это — самое любимое. Да, в искусстве оскорбления с его светлостью не сравнится ни один англичанин. Он прибыл в Венецию с неделю тому назад, и мы встретились у Флориана. Признаюсь, я немного побаивался, что он притащит с собой и эту бесцеремонную молодую особу, миссис Клермонт, но, к счастью, она так и не показалась. Судя по всему, он некоторое время тому назад дал ей отставку. Наши новые дружеские отношения подкрепил общий интерес к бильярду. Я играю, когда раздумываю о магии, а он — когда сочиняет стихи…
Солнечный свет был холоден и чист, как звук от прикосновения ножом к тонкому бокалу. В этом свете стены церкви Санта-Мария Формоза выглядели белыми, словно раковины или кость, а тени на каменной мостовой — голубыми, как морская вода. Дверь церкви открылась, и на площадь вышла небольшая компания. Леди и джентльмены осматривали внутреннее убранство церкви, а теперь вышли на улицу. Им хотелось выплеснуть долго сдерживаемую энергию, потому они заполнили нарушаемую лишь плеском воды тишину громким жизнерадостным разговором. Кампо Санта-Мария Формоза понравилось путешественникам необычайно. Фасады домов выглядели величественно — для их восхваления трудно было подобрать эпитеты. Еще больше очарования таил в себе тот упадок, в котором пребывали здания, мосты и церкви. Гости были англичанами, и упадок других народов представлялся им естественным состоянием. Они принадлежали к нации, наделенной столь высоким мнением о собственной одаренности (и столь серьезными сомнениями в талантах других людей), что ничуть не удивились бы, узнав, например, что венецианцы неспособны были оценить красоты родного города, покуда не явились англичане и не рассказали, как он хорош.
Одна дама, излив все свое восхищение, обратилась к другой даме с разговором о погоде.
— Знаешь ли, милая, так странно, но когда мы были в церкви и вы с мистером Стренджем рассматривали картины, я выглянула на улицу, и мне показалось, что идет дождь. Я так испугалась, что ты промокнешь!
— Нет, тетя! Смотри, камни совсем сухие. Ни единой капельки!
— А кроме того, дорогая, не мешает ли тебе ветер? В уши так и дует! Если он тебя беспокоит, мы попросим мистера Стренджа и папу пойти немного быстрее.
— Спасибо, тетушка, но мне очень хорошо. Приятный бриз, запах моря — все это освежает мысли, чувства — все. Или, тетя, оно не нравится вам?
— Что ты, дорогая! Я никогда не обращаю внимания на подобные вещи. Я очень вынослива. Беспокоюсь только за тебя.
— Знаю, тетушка, — отвечала молодая дама. Вероятно, она сознавала, что солнечный свет и ветерок, придающие Венеции такое очарование, одаряющие каналы синевой, а мрамор — магическим сиянием, в не меньшей степени к лицу ей самой. Быстрая смена света и тени подчеркивала прозрачность кожи и свежесть девического лица. Белое муслиновое платье очаровательно развевалось на ветру.
— Ах! — воскликнула тетушка, — папа как раз показывает мистеру Стренджу что-то новое. Почему бы тебе, дорогая, не присоединиться к ним?
— Я уже насмотрелась досыта. Идите лучше вы, тетушка. Тетушка поспешила на другой конец площади, а мисс Грейстил медленно направилась к белому мостику, изысканно изгибающемуся рядом с церковью. Она задумчиво втыкала кончик парасольки между камнями мостовой и бормотала: «Я видела достаточно. Да, вполне достаточно!» Казалось, повторение таинственного восклицания не облегчило ей душу, напротив, облако печали сгустилось, а вздохи стали еще чаще.
— Вы сегодня так молчаливы, — неожиданно раздался за ее спиной голос мистера Стренджа.
Девушка вздрогнула: она не подозревала, что он так близко.
— Правда? А я и не заметила. — Она на минуту задумалась.
Стрендж прислонился к перилам моста, сложил на груди руки и внимательно на нее взглянул.
— Молчаливы, — повторил он, — и, как мне кажется, слегка печальны. А значит, я должен с вами поговорить.
— Должны поговорить со мной? — переспросила девушка, невольно улыбнувшись. Однако, словно и сам разговор, и улыбка доставили боль, она снова вздохнула и отвернулась.
— Разумеется. Всякий раз, как я предаюсь меланхолии, вы рассказываете мне что-нибудь веселое и таким образом излечиваете мою печаль. Я в долгу перед вами. Ведь в этом и заключается дружба.
— Открытость и честность. Мне кажется, мистер Стрендж, именно эти два качества составляют основу дружбы.
— О, так вы считаете меня скрытным! Вижу это по вашему лицу. Возможно, вы и правы, но только… то есть… нет, скорее всего вы правы. Однако, в конце концов, — профессия…
Мисс Грейстил прервала его сбивчивый монолог.
— Я не имела в виду вашу профессию. Совсем нет. Каждый род занятий имеет собственные ограничения. Мне кажется, это вполне объяснимо.
— Тогда я вас не понимаю.
— Ну и не важно. Нам следует догнать отца и тетушку.
— Нет, подождите, мисс Грейстил, так не годится. Если я ошибаюсь, кто меня поправит, коли не вы? Скажите мне, кого, по вашему мнению, я обманываю?
Мисс Грейстил помолчала, а потом неохотно ответила:
— Может быть, вашу вчерашнюю приятельницу?
— Мою вчерашнюю приятельницу? О ком вы?
Мисс Грейстил выглядела очень расстроенной.
— Ту молодую даму в гондоле, которая так стремилась с вами поговорить и на целых полчаса завладела вашим вниманием, не позволяя никому другому перемолвиться с вами словечком.
— Ах, вот что! — Стрендж улыбнулся и покачал головой. — Однако вы заблуждаетесь. Это не моя приятельница, а подруга лорда Байрона.
— О! — Мисс Грейстил слегка покраснела. — Она казалась весьма взволнованной.
— Поведение его светлости не слишком ее радует. — Стрендж пожал плечами. — А впрочем, кто способен его одобрить? Дама стремилась выяснить, могу ли я как-то повлиять на его светлость, а я доказывал, что во всей Англии не было и нет достаточно сильной магии.
— Вы обиделись.
— Нисколько. Я полагаю, что мы приблизились к тому взаимопониманию, которое необходимо для настоящей дружбы. Не откажете ли мне в рукопожатии?
— С огромным удовольствием, — ответила девушка.
— Флора? Мистер Стрендж? — раздался голос быстро шагавшего к ним доктора Грейстила. — В чем дело?
Мисс Грейстил слегка смутилась. Ей казалось чрезвычайно важным, чтобы и отец, и тетушка составили о мистере Стрендже наилучшее мнение. Ей не хотелось показывать, что сама она подозревает его в каких-то не совсем правильных действиях. Потому девушка притворилась, будто не слышала вопроса, и начала живо рассуждать о картинах в Скуола ди Джорджо дельи Скьявони, которые ей не терпелось посмотреть.
— Это совсем недалеко. Мы могли бы пойти прямо сейчас. Надеюсь, вы сможете к нам присоединиться? — обратилась она к мистеру Стренджу.
Стрендж разочарованно улыбнулся.
— У меня много срочной работы.
— Над книгой? — уточнил доктор Грейстил.
— Сегодня — другого рода. Я пытаюсь найти заклинание, чтобы вызвать эльфа. Уже потерял счет попыткам. Чего только не испробовал! Разумеется, безрезультатно. Такова доля современного волшебника! Те заклинания, которыми когда-то владел даже самый скромный английский чародей, сейчас стали настолько неуловимыми, что мы же почти отчаялись их вернуть. У Мартина Пейла в услужении было двадцать восемь эльфов. А я считал бы себя счастливцем, заполучив одного-единственного.
— Эльфы! — воскликнула тетушка Грейстил. — Если судить по рассказам, они чрезвычайно упрямы и своевольны. Вы уверены, мистер Стрендж, что готовы иметь дело с таким ненадежным существом?
— Милая тетушка! — сказала мисс Грейстил. — Мистер Стрендж прекрасно понимает, что делает.
Однако тетушка Грейстил чрезвычайно взволновалась и, дабы убедить присутствующих в своей правоте, начала рассуждать о реке в графстве Дербишир, на берегах которой выросли они с доктором Грейстилом. Когда-то ее заколдовали эльфы, так что она из полноводного потока превратилась в тихий ручеек. Случилось это давным-давно, однако местное население никак не могло простить обиду. Люди до сих пор с сожалением рассуждают о мастерских и мельницах, которые можно было бы построить на берегу и о том производстве, которое можно было бы с успехом развивать, будь река достаточно быстрой.
Стрендж вежливо выслушал рассказ, а когда дама закончила, произнес:
— О, да! Все эльфы злобны и непокорны. Если я когда-нибудь достигну успеха в своих попытках, то буду внимательно следить, с кем имеют дело мои эльфы. — Он бросил взгляд на мисс Грейстил. — И тем не менее они столь сведущи, что волшебнику нелегко отказаться от их помощи, разве что он — Гильберт Норрелл. Каждый из когда-либо существовавших эльфов обладает такими знаниями, умениями и помыслами, что может заменить величайшую из всех существующих магических библиотек.
— Неужели? — дивилась тетушка Грейстил. — Как замечательно!
Доктор Грейстил и тетушка пожелали Стренджу успехов в научных изысканиях, а мисс Грейстил напомнила, что он обещал вместе с ней посмотреть фортепиано, которое вроде бы сдает напрокат живущий неподалеку от Кампо Сан-Анджело антиквар. Затем семейство Грейстилов продолжило развлечения, а мистер Стрендж вернулся к себе, в дом возле площади Санта-Мария Дзобениго.
Большинство английских джентльменов, посещающих в наши дни Италию, описывают ее красоты в стихах или путевых заметках, а иногда даже зарисовывают понравившиеся виды. Итальянцы, сдающие этим джентльменам квартиры, предоставляют отдельные комнаты, где можно предаваться подобным занятиям. Хозяин Стренджа, например, отвел для них небольшую и не очень светлую комнатку на верхнем этаже дома. Обставлена она была занятно: убранство составляли древний стол с четырьмя вырезанными из дерева грифонами вместо ножек, капитанское кресло, крашеный деревянный шкаф, какие можно встретить в церкви, и стоящая на постаменте в виде колонны деревянная фигура высотой в два или три фута. Фигура эта представляла собой улыбающегося мужчину, держащего в руке что-то круглое и красное, то ли яблоко, то ли плод граната, то ли красный мячик. Трудно было вообразить происхождение этой фигуры: для святого она казалась чересчур жизнерадостной, а для входа в кофейню — недостаточно комичной.
Стрендж осмотрел шкаф и нашел его сырым и покрытым плесенью, а потому решил не ставить в него книги, поэтому и книги, и бумаги кипами высились прямо на полу. Однако он подружился с деревянным человеком — настолько, что, работая, постоянно обращался к нему с замечаниями, в частности, следующего содержания:
— Ну, что скажешь? Или:
— Донкастер или Белазис? Что посоветуешь?
Или:
— Ты его видишь? Я — нет.
А однажды даже раздраженно воскликнул:
— О, помолчи, пожалуйста!
Он вынул листок, на котором раньше написал заклинание. Губы его начали двигаться — как всегда, когда волшебники произносят заклинание. Закончив, он огляделся, словно ожидая увидеть в комнате кого-то еще, однако никто не появился. Стрендж вздохнул, скомкал листок и с досадой швырнул его в деревянного человека. Потом взял другой лист, что-то записал, заглянул в книгу, поднял с пола первый, скомканный, листок, разгладил его и, внимательно, целых полчаса, читал, ероша себе волосы, а потом снова скомкал и выбросил в окно.
Где-то зазвонил колокол. Звук плыл одиноко и печально, заставляя вспомнить о диких, заброшенных краях, темных небесах и пустоте. Наверное, именно такие мысли посетили Стренджа, потому что он вдруг оставил свое занятие и выглянул из окна, словно желая удостовериться, что Венеция стоит на месте и не превратилась в унылые заброшенные руины. За окном, однако, продолжалась обычная суета и царило оживление. В голубой воде сияло солнце. Площадь наполняли люди: венецианки шли в Санта-Мария Дзобениго, австрийские солдаты прогуливались и с любопытством поглядывали по сторонам, торговцы пытались всучить им всякую всячину, мальчишки дрались между собой или клянчили у прохожих монетки, кошки важно брели по своим неведомым делам.
Стрендж вернулся к работе. Он снял сюртук и закатал рукава рубашки, потом вышел из комнаты и вернулся с ножом и белой миской. Нож был нужен, чтобы добыть из собственной руки немного крови. Поставив миску на стол, волшебник заглянул в нее, пытаясь определить, достаточно ли крови выпустил. Однако потеря крови, судя по всему, подействовала сильнее, нежели он ожидал. Голова закружилась, он пошатнулся и задел стол — миска упала на пол. Стрендж ругнулся по-итальянски (очень подходящий для ругательств язык) и оглянулся, ища, чем вытереть кровь.
На столе лежала белая ткань — ночная рубашка, которую Арабелла сшила ему в первые годы замужества. Не отдавая себе отчета в том, что это такое, Стрендж протянул к рубашке руку и уже почти взял ее, когда из темноты выступил Стивен Блек и протянул тряпку. Это простое действие он сопроводил тем почтительным полупоклоном, который входит в кровь и плоть вышколенного слуги. Стрендж взял тряпку и вытер кровь (надо сказать, довольно плохо). О присутствии в комнате Стивена он и не подозревал. Слуга взял со стола рубашку, встряхнул, расправляя складки, потом аккуратно сложил и перенес на стоящий в углу комнаты стул.
Стрендж бросился в кресло, ударил порезанной рукой о край стола, снова выругался и закрыл лицо руками.
— Что он делает? — шепотом поинтересовался Стивен Блек.
— Пытается вызвать меня, — так же шепотом ответил джентльмен с волосами, словно пух на отцветшем чертополохе. — Хочет задать массу вопросов относительно магии! Однако шептать незачем, мой дорогой Стивен. Он не может ни слышать нас, ни видеть. Английские волшебники такие смешные! Все делают шиворот-навыворот. Наблюдать, как он творит магию, — все равно, что смотреть на человека, который пытается пообедать в надетом задом наперед сюртуке, с завязанными глазами и ведром на голове. Ты когда-нибудь видел, чтобы я творил такие глупости? Пускал себе кровь или царапал что-нибудь на клочках бумаги? Если мне необходимо что-нибудь предпринять, я разговариваю с воздухом или с камнями, или с солнечным светом, или с морем, или с чем-то иным. Я вежливо излагаю свою просьбу. Поскольку союз с этими силами заключен тысячелетия назад, они охотно исполняют все необходимое.
— Понимаю, — ответил Стивен. — Однако, несмотря на всю невежественность, волшебник все-таки преуспел. В конце концов, сэр, ведь вы здесь, не так ли?
— Да, наверное, так, — раздраженно согласился джентльмен. — И все равно вызвавшая меня магия неуклюжа, беспомощна и неизящна. А кроме того, какой ему от меня прок? Никакого! Я не желаю ему показываться, а он не знает способов противодействия. Стивен! Быстро! Переверни страницы вон той книги! Ветер в комнату не залетает, так что это его озадачит. Ха! Смотри-ка, как уставился! Он почти подозревает наше присутствие, но видеть нас не может. Ха-ха-ха! Злится! Ну-ка, ущипни его за шею, да побольнее. Он подумает, что это комар!
