Глава 19
«Вкус соли»

Они бежали не вниз, а в сторону, на восток от лавины, сходящей с вулкана Мелимойу, но понимали, что не успевают.

– Витя, Витя, пусти меня, я сам, не тащи, у меня ребра сломаны, – прокричал-простонал Олег Осинский.

Лавров присел, дал ему встать на ноги, перекинув его руку через свою шею.

– Давай, Олежек, давай, шевели поршнями, давай, через «не могу»!

Светила полная луна, и это очень помогало лавировать между огромных валунов вбок и вниз по горному склону, уворачиваясь от катящихся сверху и подскакивающих в воздух камней. Вдобавок Анабель подсвечивала фонариком: именно его луч выхватил из полумрака малоприметный мелкий грот.

– Витя, сюда, сюда! – замахала девушка рукой и юркнула в убежище.

Мужчины устремились за ней.

После камнепада в гроте было безопасно и тепло, места едва хватало на троих, и Лавров с Осинским закрывали аргентинку своими спинами. Лавина снега и камней прогрохотала вниз. После всех передряг операторский жилет Виктора был изорван в клочья, многие карманы были или расстегнуты, или вырваны с мясом. Грудь Осинского была в грязи, лицо напоминало серую маску, нижнюю часть которой покрывала светлая щетина.

– Олег, помнишь детскую сказку «Рыжий, честный, влюбленный»?

– Помню, – еле слышно ответил раненый Осинский. – Кажется, про лисенка?

– Да. Так вот. Это не про тебя. Потому что ты, собака, тяжелый!

– Прекрати, гад, мне смеяться нельзя, – закашлялся Олег, еле сдерживая смех.

Виктор легонько похлопал Олега по плечу, улыбнулся девушке, развернулся лицом ко входу и попробовал сесть поудобнее. Олег начал задыхаться и не мог выговорить ни слова. Лавров достал из кармана крохотную фляжку с коньяком и сделал два маленьких глотка. Молча предложил напиток спутникам с таким видом, словно отдавал все самое дорогое, ради чего стоило жить. Осинский глотнул, на мгновение закрыл глаза, застонал и выдернул из куртки воткнувшуюся в него острую плоскую щебенку. Анабель положила фонарь так, чтобы он никому не слепил глаза, придерживая его грязной рукой со стесанной на запястье кожей.

– Дерись лишь тогда, когда нет возможности убежать, – нарушила она тишину. – Вот мы и убежали.

– Ну, ты не права, мы и подрались, и убежали, – продолжал улыбаться Виктор.

– Я не могу понять, – хрипло сказал Осинский, отойдя от спазма благодаря коньяку. – Взрывов не было, с чего это вдруг лавина сошла?

– Это, наверное, шаманы «мачи» вызвали, – предположил Лавров. – Шаманы могут вызвать и камнепад, и дождь.

– Ага, – согласился Осинский. – А шаманы-извращенцы вызывают золотой дождь.

Они принялись смеяться, надсадно кашляя и вытирая глаза. Давние друзья смеялись не столько над шуткой, сколько от радости, что спаслись в, казалось бы, уже совсем безнадежной ситуации. Слезы катились по щекам Анабель, покрытым полосками царапин.

– Вы самые смелые мужчины на свете!

– Ты смотри… – довольно крякнул Виктор. – Еще совсем недавно я был козлом.

– А что, разве не бывает смелых козлов? – играя искренность, спросила Анабель.

Виктор сдержался, а Осинский опять засмеялся и закашлялся, затем вытер рукавом лицо и сложил руки на коленях. Пальцы его дрожали.

– Знаете, где бы я сейчас хотел оказаться? Где-нибудь на Гороховой улице, в классическом костюме с красивым галстуком, и ждать свою возлюбленную, блестя запонками на чуть-чуть торчащих манжетах белой рубашки, чтобы отвести ее в Александринский театр. А она бы опаздывала из библиотеки, в шерстяном расклешенном платье, в чулочках, в туфлях-лодочках на каблуках-рюмочках.

– Рю-ю-ю-мочках! – мечтательно сказал Лавров, задумавшись.

– Да не рюмочках, а каблуках-рюмочках! – поправил Олег и продолжил: – Да, и чтобы мы смотрели балет – ничего не понимая, но очень любя друг друга. Высокое искусство, и скрип театральных стульев, и шампанское в антракте. А после спектакля мы посидели бы в Литературном кафе на углу Невского проспекта и набережной реки Мойки, где в девятнадцатом веке была кондитерская Вольфа и Беранже, в которой бывал Пушкин и откуда он отправился на дуэль на Черной речке.

Анабель не понимала и половины из того, что говорил этот мужчина из России, но слушала его с таким вниманием и такой теплотой, как не слушала еще никого в своей молодой жизни.

– А затем мы бы сели на джазовый теплоход, – не останавливался Олег. – И смотрели бы с воды развод петербургских мостов, потому что это настоящее чудо света. А потом нам некуда было бы идти, потому что поздно, у нее и у меня квартиры на северном берегу, а все мосты уже развели. А кафешки в такое время уже все закрыты. И нам пришлось бы просто гулять по ночному Петербургу, жарко прижимаясь друг к другу, а желтые огни фонарей горели бы, полосами отражаясь на мокром от машин-поливалок асфальте, и мы бы млели от красоты и от счастья, и целовались бы горячими губами.

У Анабель слегка закружилась голова от представленной картины, но ее сладкие мысли бесцеремонно прервал Лавров:

– Это здесь лето, Олег, а у нас на родине зима, – и возразил, и поддержал его настроение Виктор. – Вот я хотел бы, чтобы Новый год подкрадывался, чтобы раскисшие сугробы на тротуарах Крещатика и чтобы на голове была шапка-ушанка старшего брата, чтобы мандарины и лимонад по тридцать копеек, ведь не было и нет напитка вкуснее того «военторговского» лимонада по тридцать копеек!.. И пребывать в блаженной уверенности, что я, советский школьник, все знаю про добро и зло, про папу и про маму, про вчера, сегодня и завтра. И чтобы коммунизм близко, а капитализм очень далеко, за границей. Чтобы были школьные друзья и дворовые товарищи, чтобы во Дворце пионеров была елка, чтобы на елке Дед Мороз раздавал подарки тем, кто расскажет стишок. Чтобы я не таскался по странам и весям в поисках какого-то эксклюзива, мучительно подсчитывая, окупится ли этот сюжет или фоторепортаж.

Этого мужчину Анабель вообще не поняла. Он говорил о таких вещах, о которых она не имела ни малейшего представления.

Лавров повернулась к Осинскому и мягко продолжил:

– Думаешь, там, в Афгане, когда мы с тобой ныкались в таком же гроте, я хотел такой жизни? Нет. Просто детство кончилось, просто кончилось счастливое советское детство, – с горечью закончил он и тут же воскликнул: – Доброе утро, друзья мои! Пора выбираться отсюда, пока еще есть силы.

Виктор попытался ногой продавить снег, загромоздивший проход, но не тут-то было. Грот был накрепко завален камнями.

– Вот сюда свети, Анабель, – попросил Лавров, достал арабский нож и принялся тычками прощупывать снежно-каменную массу. К нему присоединился Олег с таким же ножом. Лицо Осинского покраснело от усилий. Когда он выкатил на себя большой валун, из горла вырвался хриплый вздох, а на шее запульсировала жилка. Виктор пытался расшатать еще один камень: он надавливал двумя руками на рукоять ножа, большие суставы на его пальцах напряглись и побелели.

– Неужели мы теперь останемся здесь, похороненные заживо? – всхлипнула Анабель. В ее голосе звучало беспомощное отчаяние.

Осинский, кривясь от боли в ребрах, повернулся к девушке и проговорил:

– Мы обязательно выберемся. Даже не сомневайтесь. Мы с этим типом когда-то воевали вместе в горах Афганистана и не в таких переделках выживали… И меня, и его штопали и не раз. И видишь – живы.

– Что значит штопали? – не поняла девушка.

– Ты его шрамы видела? – спросил Олег.

– Не-е-ет. Он мне не показывал, – удивилась Анабель.

– Нашел что спросить, – буркнул Лавров.

– Ну-у-у, тогда это многое меняет, – обрадовался Олег наконец-то прояснившимся отношениям между Виктором и Анабель и отсутствию конкуренции на пути к сердцу девушки.

– Вы сегодня все утро говорите загадками, – обиделась девушка и надула губки…

Олег обмяк. Его большая светловолосая голова склонилась на выкопанный валун, плечи содрогнулись от нестерпимой боли. Лавров бросил копать, пододвинулся на коленях к боевому другу и молча похлопал его по плечу. Тот поднял мокрое лицо, под глазами у него были темно-фиолетовые круги. Сердце Анабель сжалось одновременно и от сострадания, и от нежности к Осинскому.

– Вы хороший человек! – сказала Анабель, всхлипывая.

– Это вы еще не все знаете, – с трудом ответил Олег. – Я иногда такой хороший, что сам себе радуюсь.

Они подарили друг другу долгий многозначительный взгляд.

– Воздух здесь, что ли, волшебный? Помнится, в склепе Гитлера вы были на «ты», – с улыбкой заметил журналист.

Наконец после долгих мучений мужчины расшатали и выковыряли на себя еще один валун. На его место тут же провалился снег, один из камней сильно ударил Виктора по пальцу, и он рефлекторно поднес его ко рту. Слизал кровь, взял у Анабель фонарь, посветил и снова принялся копать.

– А почему арабы так поступили? – вдруг спросила аргентинка. – Адольф ведь ясно дал понять, что у него теперь другие цели.

– Человеку легче все потерять, чем отказаться от своих идей о том, «как надо» и «как должно быть». У людей это случается сплошь и рядом, – с усилием произнес Осинский.

– Может быть, он боялся показаться нам смешным?

– Умный человек не боится показаться смешным. Если человек в состоянии посмеяться над собой, это говорит о его внутренней свободе.

– Услышав от Будды-Гитлера, что нацизм больше не актуален, арабам вообще ничего не надо было говорить, только слушать, – взгляд Анабель стал пугающим. Глаза казались озерками темноты. Более черными, чем сама чернота.

– Если бы люди говорили только тогда, когда им есть что сказать, человечество вообще разучилось бы говорить, – голос Осинского перешел в едва слышимый шепот.

Виктор, упершись ногами в стенку грота, выдавил очередной валун наружу. Луч солнца проник в убежище. Лавров высунул голову и при дневном свете внимательно разглядел крутой спуск с вулкана и две каменных глыбы, заваливших выход из грота. Щель, которую он выкопал, была не шире дыры в собачьей конуре. Ниже высились еще две ледяные глыбы, они стояли не очень близко к их гроту, но обзор закрывали. Вряд ли лед и снег простирались сильно ниже, но увидеть, так ли это, было невозможно.

В свете утреннего солнца склон Мелимойу производил мирное впечатление. Небо было ясное, базальтовые глыбы, загородившие проход, были влажными от начавшего таять снега. Виктор сгреб снег там, где почище, и попробовал его на вкус.

– Хорошо зимой: упал – и сразу приложил к ушибу лед, – грустно пошутил украинец.

Ничего живого вокруг не было. Лавров еще раз попробовал расшатать камни: они стояли мертво.

Анабель выглянула следующей, просто чтобы глотнуть свежего воздуха, и вдруг замерла от неожиданности и испуганно посмотрела на Лаврова, будто прочитав его мысли. Потом она быстро спряталась обратно в убежище. Осинский без сил лежал на спине с прикрытыми глазами.

Лавров посмотрел на девушку. Теперь он уже понимал, какое опасное дело ее ждет.

– Анабель, если ты разденешься, то сможешь пролезть в щель и привести помощь, – сказал Виктор. – Еды у нас нет, Олегу становится все хуже и хуже.

– Да, можете на меня положиться, я постараюсь, – ответила Феррер. – Но на прощанье скажи мне одно: что ты там забрал из сундуков «Аненербе»?

Лавров похлопал себя по жилету с оторванными карманами.

– Все осталось там, потерял, пока Олега тащил… – с досадой признался Виктор. – А! Вот только свиток остался в большом заднем кармане для документов.

Избитыми пальцами с поломанными ногтями он развернул карту, нарисованную на какой-то коже и свернутую в трубку.

– Что там? – слабым голосом спросил Осинский.

– Сейчас на свет поверну, – отозвался Лавров. – О! Смотри!

Содержание карты было потрясающим: это была рисованная древним картографом Антарктида. Самым изумительным оказалось то, что превосходно детализированный материк был показан на этой карте так, будто на нем совсем нет льда и снега. Было такое ощущение, что карта срисована художником из Космоса. Она изображала внутренние районы, о которых не могут знать даже полярники, и показывала горные хребты Антарктиды, скрытые в настоящее время подо льдом. Топонимы были написаны арабской вязью.

– Знаете, когда на Антарктиде не было снега? – спросил Виктор.

– Миллион лет назад? – попробовала отгадать Анабель.

– Ну, не миллион, а тысяч десять лет назад, – поправил ее Лавров.

– Подделка какая-то, – заметил Осинский.

Виктор терпеливо улыбнулся.

– Угу. А глобус – это чучело земли, да? Олежек, известна карта Пири Рейса, являющаяся подлинным документом, она была сделана в Константинополе в 1513 году. Правда, на ней только западное побережье Африки, восточное побережье Южной Америки и северное побережье Антарктики. Если вы не в курсе, то Антарктика открыта лишь в 1818 году.

– Да-да, ее открыли Беллинсгаузен и Лазарев, только не в 1818-м, а в 1820 году, – уточнил Осинский.

– В любом случае это более чем 300 лет спустя после того, как Пири Рейс нарисовал свою карту.

– То есть Пири Рейс срисовал свою карту с какой-то еще более древней карты? – Анабель сдвинула брови так, словно разгадка таинственной карты ее страшно утомляла – старый женский трюк. Кожа у нее на лбу густо сморщилась, а когда снова разгладилась, на ней остались тонкие белые полосы, быстро покрасневшие.

– Не существует цивилизации, которая могла бы исследовать тот берег в те времена, когда на нем не было льда, – уверенно заявил Олег.

– Вот и разберемся: кто это нарисовал и когда это было сделано, – пробормотал Лавров, сворачивая пергамент обратно в трубку. – А сейчас надо озаботиться тем, как нам отсюда выбраться.

– Прямо сейчас? – спросила девушка, не поднимая глаз.

– А чего ты ждешь? Идеальное время никогда не наступит. Мы всегда слишком молоды, слишком стары, либо слишком заняты, либо слишком устали, либо еще что-нибудь.

– Вот как мне теперь раздеться в порядочном обществе, если у меня красивейший синяк на бедре? – то ли в шутку, то ли всерьез возмутилась Анабель.

– Давай-давай, мы не смотрим, – с этими словами Лавров отвернулся от нее.

Анабель сняла легкую ветрозащитную куртку с капюшоном из плотной ткани и набросила на голову Осинскому, туда же полетел ее рыбацкий свитер из шерсти ламы, подаренный женой капитана Хуана Гарсия «как-его-там майора». Она расшнуровала берцы, выданные ей в «доме Гитлера» в долине Пуэтро-Монте и наступила на них, когда стянула замшевые индейские штаны без гульфика от бабушки Фрессиа. Девушка сызнова обула берцы, завязала шнурки, но не до самого верха, и похлопала Лаврова по спине.

– Я готова!

Виктор обернулся и увидел очаровательную Анабель в белой футболке, трусиках и тяжелых альпинистских ботинках. Он подсадил ее к широкой части расщелины и подставил плечи, чтобы аргентинке было удобно упираться. Девушка пыталась пролезть в дыру, сначала высунув одну руку над головой. Ничего не получилось. Потом она сложила руки как для прыжка в воду «щучкой».

– Ну же, Лавров, толкай сильнее! – понукала она Виктора в отчаянии, пытаясь руками вытянуть нижнюю часть тела на поверхность. – Ай! Хватит! Больно!

Какое-то время девушка пыталась выбраться, и так и эдак крутя бедрами, но это не дало никакого результата. Женщина – не мужчина, если голова с плечами пролезли, то не факт, что пролезет и все остальное.

Анабель вернулась в грот страшно раздосадованная и со стертой кожей на тазовых костях. Их убежище никак не хотело выпускать узников на свободу. Грот грозил превратиться в гроб. На троих.

И тут лицо Анабель озарилось. Она явно что-то задумала.

– Так, – задыхаясь, произнесла Феррер. – Вот только за то, что сейчас будет, кто-то из вас должен на мне жениться!

– Я не против, – отозвался слабым голосом Осинский.

– Вот я не поняла, что значит «не против»? Это даже как-то обидно слышать!

– Сеньорита Анабель Феррер, согласны ли вы выйти за меня замуж? – выдерживая подобающий предложению пафос, произнес Олег. – Я предлагаю вам руку и сердце!

Смущенная Анабель пыталась сохранять несерьезный тон:

– Как же я могу ответить отказом на предложение, сделанное в такой романтичной обстановке? – «жених и невеста» рассмеялись.

– Давайте для начала выберемся отсюда, вам же нужно хотя бы купить кольца! – поддержал свадебный юмор Лавров.

– Это верно. Так, Лавров, намажь мне спину, пожалуйста, – попросила Анабель.

Виктор повернулся, понял ее замысел, зачерпнул с земли жижи и растер скользкую массу по спине и ягодицам девушки.

– На его месте должен был быть я, – нарочито плаксиво произнес Олег.

– Женишься – будешь! – ответил Лавров, получая удовольствие от искусства мазни по девушке.

– Хватит-хватит, mierda! – бранилась Феррер от смущения. – Там сама, я только до спины не доставала же! Me la sudo! Подсади меня туда вперед ногами!

Когда ее перевернутое лицо оказалось у его глаз, она шепнула:

– Помнишь, как мы танго танцевали?

– Помню, – ответил ей Лавров шепотом и уже громко произнес: – Давай!

Немного нажав на плечи девушки, Виктор с легкостью выдавил ее наружу.

– Joder!!! – яростно выругалась аргентинка.

– Какого «ходу»? – не понял украинец. – Ты хоть одежду возьми!

– Она сказала «ходэр», это как… ээээ… ну типа «йокарный бабай», только по-испански, – перевел со смешком Осинский.

Мужчины услышали, как Анабель соскользнула с камней и упала к их подножью.

– Que te follen, – выругалась девушка, потирая ушибленное колено и отмывая талым снегом перепачканное глиной тело. – Лавров, кидай мне одежду!

Виктор высунулся в дыру и сбросил Анабель штаны, свитер и нож.

– Здесь вот подкопать можно! – обрадовала его Анабель и, очистив от снега подножье одной из глыб, принялась яростно кромсать металлом грунт.

Виктор отмывал зачерпнутым снегом руки и минут пять смотрел на ее старания.

– Ну, что там? – напрягся Лавров.

– Ничего не выходит! – с отчаянием воскликнула аргентинка. – Тут сила нужна мужская и кайло с лопатой.

– Иди за помощью, Анабель, – настоятельно посоветовал ей Лавров. – Не знаю, сколько еще продержится Олег.

– Ладно, я поняла, – покорно согласилась аргентинка. – Постараюсь до темноты привести мужчин из Вилья Мелимойу.

Она выпрямилась и прикрыла от солнца глаза рукой с ножом.

– Пожелай мне удачи, Виктор!

– Будь осторожней, девочка, не пропадай!

– Олег, ты меня слышишь?!

– Слышу!

– Дождись меня, ты обещал на мне жениться! – крикнула она разбитным голосом.

– Я дождусь, невестушка! – последнее слово Осинский произнес сквозь жесткий кашель.

Анабель, махнув еще раз рукой, скрылась из виду за ледяными глыбами.

Лавров долго вслушивался в ее шаги, потом спрыгнул назад в грот.

– Олег, теперь-то я имею право задать тебе вопрос?

– Спрашивай, чего уж там!

– Нахрена тебе было это задание, скажи мне?

– Вот насколько приятно иметь дело с умным человеком, настолько же неприятно с самым умным! – ответил Осинский после некоторого раздумья. – Я отвечу тебе так, чтобы ничего не отвечать, но чтобы ты меня понял предельно ясно. Может быть, ты слышал такое имя как Яков Блюмкин?

– Да, это такой одесский Джемс Бонд времен Октябрьской революции. Про него говорят, что он умел выкручиваться из любых безвыходных ситуаций.

– Так точно. Как-то раз его поймали петлюровцы и избили до полусмерти, бросив на железнодорожных путях. Он голый добежал до красных, где и вылечился. Но есть еще два имени, которые ты не знаешь. Во времена Блюмкина был такой ученый Барченко Александр Васильевич, профессор Института мозга и высшей нервной деятельности. И еще одно имя – Глеб Иванович Бокий, революционер и чекист. Вот эти три деятеля создали в ОГПУ лабораторию нейроэнергетики, где занимались изучением шаманских практик, телепатией, Шамбалой и всем тем, о чем нам поведал Гитлер устами Кремня. А в НКВД под личным контролем Глеба Бокия существовала специальная парапсихологическая лаборатория. Это была независимая от ЧК структура, которая подчинялась ЦК партии и лично Ленину. Блюмкин бывал на Тибете в составе экспедиции Рериха под видом монгольского ламы. Экспедиция эта искала Шамбалу и, по некоторым сведениям, ее нашла. Все названные мною люди входили в тайное общество «Единое трудовое братство», возглавляемое Барченко. Советский аналог «Аненербе», короче, – рассказчик сощурил глаза и кисло улыбнулся, – Блюмкина расстреляли в 1929 году за связь с Троцким, остальных казнили перед войной. Но девятый отдел остался, он менял руководителей и названия, но действует по сей день в ФСБ России.

Олег Осинский закончил свой рассказ. Лавров постучал пальцами по ненужному теперь фонарю и спросил:

– Ты сотрудник этого отдела?

Тот молча закрыл глаза, то ли в знак согласия, то ли превозмогая очередной приступ боли.

– Помнишь, Олег, такой фильм – «ТАСС уполномочен заявить»? – сменил тему Лавров. – Так вот, когда я смотрел его в те времена, то воспринимал его как гипертрофированную советскую пропаганду, страшилку. А когда пересмотрел недавно, то с ужасом понял, что нам всю правду рассказывали. Про способы и методы США во внешней политике. Только мы, овцы пустоголовые, смотрели в фильме, на каком автомобиле американский шпион Кикабидзе ездит и какой ликер в баре у директора ЦРУ стоит. А не каким образом они перевороты делают и как местную оппозицию готовят и инструктируют. Потому что ни хера всерьез не воспринимали усилия руководства страны, еще помнившего, в какую бойню могут вылиться самые пустяшные аннексии и приграничные инциденты. Эти старперы не понимали, что новый альбом пинкфлойдов в миллион раз важнее какой-то там ирано-иракской заварушки или Фолклендов. А когда нас в Югославии мордой ткнули, уже поздно было вякать. И когда чуркестаны от СССР отделились, тогда у кого-то забрезжило на границе сознания, для чего нам Афган нужен был, да поздно уже. Мы над своими престарелыми няньками хохотали – «бровеносец в потемках», «дом престарелых» и «гонки на лафетах». Брежнев для нас маразматиком был. А когда они нас оставили, внезапно оказалось, что кроме них-то, о внешней безопасности страны никто толком не умел позаботиться, да и не хотел. А те, кто должен был этих смешных дедов заменить, больше заботились о легализации своих капиталов через механизмы приватизации, а население больше турецким шмотьем интересовалось, чем своей экономической безопасностью. Вот мы без взрослого присмотра страну за полдесятилетия и слили к чертовой бабушке… Эй, Олег… Ты как, живой?

Виктору вдруг показалось, что он разговаривает сам с собой. Осинский был очень слаб.

– Да, Витя, – произнес он сухо. – Вот так мы страну и полмира просрали, за дрянные сторублевые джинсы и древние, как говно мамонта, иномарки. Которые, по факту, нахер теперь никому не нужны.

Они помолчали, прислушиваясь к звукам снаружи.

– У тебя выпить не осталось? – спросил Осинский.

– Нет, извини!

– И курить у меня нет, – сокрушенно посетовал Олег. От постоянной боли его лицо стало старым и некрасивым.

– Все видится таким бредовым и ненастоящим от начала до конца. Кажется, что можно протянуть руку и содрать этот мир, как кусок старых обоев, – Лавров закусил нижнюю губу и помрачнел.

Грот был вполне приличным склепом на двоих. На земляном полу покоилась пара плоских камней, в базальтовой породе было некое подобие ниши, куда они сложили оружие и фотокамеру; один угол они определили под уборную, и Виктор выкопал там неглубокую лунку. Дыра наружу была и световым, и вентиляционным, и слуховым окном. У них остался один работающий фонарь, а высунувшись наружу, можно было дотянуться до остатков снега, чтобы утолить жажду. Одежда была недостаточно теплой, чтобы переживать холодную ночь, но днем было вполне комфортно.

Виктор нагреб кусочки льда со снегом, затолкал во фляжку из-под коньяка, которую они опустошили с утра, отпил растаявшее и уселся на один из плоских камней, не отрывая взгляда от непролазного входа. Осинский тоже посасывал лед. Их желудки время от времени урчали от голода. Тем не менее за часы пребывания в каменной ловушке они как-то обжились.

Виктор отдал Олегу фляжку, взял нож и принялся изучать щель между глыбой, перекрывшей вход, и его старой границей. На самом деле камень был не монолитным, он состоял из двух продолговатых кусков, тесно притершихся друг к другу. Мечтать расшатать их ножом не приходилось, но опирались они на довольно податливый грунт из спрессованного снега и мелкого щебня, кое-где попадались и булыжники размером больше мужского кулака. Виктор расковыривал подкоп в надежде хоть как-то расшевелить многотонные камни.

Когда Осинский отлежался, он тоже присоединился к товарищу. Скорее всего, от их стараний не было проку, но сидеть и ждать помощи неизвестно сколько времени было совсем невыносимо.

– Как думаешь, сможет она дойти? – спросил друга Олег.

– Южный склон после схода лавины, вероятно, непреодолим, – ответил Лавров. – Но вот восточному досталось совсем немного, может быть, она сможет по нему спуститься, а потом обойдет гору к морю.

– В любом случае, она физически будет не в состоянии показать спасателям место сразу же. Так что придется заночевать тут.

Они оба понимали, что девушка может и не дойти – поскользнется, сломает ногу, сорвется в пропасть, заблудится в лабиринтах предгорий…

– А может, мы сейчас сами откопаемся?

– Может, и откопаемся! С материалами что делать будешь?

– Видео и фото у меня выкупит издательство «Альдебаран».

– А карту?

– А карту я, пожалуй, оставлю себе.

– Зачем она тебе? Украина на Антарктику вроде как не претендует.

– Я претендую, – пошутил Виктор. – Буду первым президентом Антарктиды, и избирателями у меня будут пингвины.

– Ну а все-таки? – не унимался Осинский.

– Сейчас не претендует, а дальше – как знать, полярная станция-то у нас есть, «Академик Вернадский».

– Да знаю я, британцы вам уступили за фунт стерлингов… Копию дашь снять?

– Со станции или сразу со всей Антарктиды? – хитро спросил Виктор.

– Что, конкурента во мне видишь? А ведь одной стране служили.

– Да, старик, я ни на минуту не забываю тот случай, когда ты душманскую гранату из окопа успел выбросить и жизнь нам всем спас…

– Ну вот, мы же побратимы с тобой теперь навсегда. Я тебе жизнь спас, ты – мне.

– Но табачок-то у нас теперь врозь…

В течение часа они молча вгрызались в грунт под каменной глыбой, когда услышали звук приближающихся шагов. Бывшие однополчане замерли. Слышимость была отличная. Вдруг в тиши они отчетливо услышали женский голос:

– Мужчины, вы там все живы?

И сразу же мужской голос по-немецки:

– Wer ist am Leben?

Лавров выпрямился и, подтянувшись, высунул голову:

– Guten Tag!

– Бей по роже только так! – отозвался снизу ничего не видящий, а потому не понимающий происходящего Осинский.

Перед гротом стояли счастливая до невозможности Анабель Феррер и невесть откуда взявшийся Ден Мюллер. У пилота гидроплана в одной руке было кайло, а в другой лопата.

– Тут ниже восточного склона озеро Мелимойу, представляете?! – весело щебетала Анабель по-испански, чтобы Мюллер тоже понимал. – А на озере самолет!

– Да-да, меня вызвал Али Фазрат, не хотел морем возвращаться, косатки его сильно напугали, – подтвердил Ден Мюллер. – Сеньорита Феррер мне рассказала про ваши приключения.

Он деловито сбросил летную куртку, подкатал рукава водолазки и принялся выдалбливать кайлом подкоп под базальтовой глыбой, перекрывавшей выход из грота. Анабель лопатой откидывала разрыхленный грунт.

– Как там себя чувствует мой жених? – поинтересовалась девушка.

Виктор уступил место Олегу, но тот из-за боли в груди не смог подтянуться и после второй попытки бросил эту затею.

– Нормально, жив буду – не умру! – ответил запыхавшийся Осинский.

– Твой самолет поднимет четверых, Ден? – поинтересовался Лавров, опять высунувшись из грота, как птенец ласточки из гнезда. – Ты же отвезешь нас в Берилоче?

– Это только если вы отсюда выйдете!

Они выкопали заметную яму и попробовали расшевелить глыбу.

– Давай, толкайте вы оттуда, а я отсюда, – наконец скомандовал пилот.

Они принялись толкать еле поддающийся камень и несколько расширили проход.

– Сейчас я попробую пролезть, – предложил Лавров.

Задание было сложным. Базальтовые плиты лишь немного расступились, как Сцилла и Харибда, так что Лавров с огромным трудом протиснулся в образовавшуюся щель, как голубь аргонавтов.

В руках у него была только фотокамера Nikon 7000, которой он раскадровал окружающую обстановку, даже попросив Олега высунуться из грота. Но вот кроме как высунуться Осинский больше ничего не мог. Несмотря на худобу, ему было так больно двигаться, что о том, чтобы с силой протискиваться в щель между камнями и речи быть не могло. Он сел в гроте и опустил глаза. Его лицо было усталым и несчастным. Лавров взял у Анабель лопату, обошел подкапываемую глыбу, посмотрел на большие наручные часы и взялся за дело.

– Не боись, Олег, – крикнул он в темноту грота. – Тут на пару часов работы. До темноты будем в Берилоче, а там в госпиталь тебя определим.

– Да-да, – поддержала его Анабель. – Я дозвонилась и до родителей, и до дяди, все им рассказала: они нас ждут в парке Paseo de los Duendes.

На ней был анорак цвета полуночного неба и серый рыбацкий костюм с коричневыми индейскими штанами. Все было относительно чистым – видимо, Анабель искупалась в озере и привела в порядок одежду, насколько это было возможно. Волосы с темно-синим отливом она убрала под черный шарф, одолженный у Дена Мюллера.

Пока мужчины копали, аргентинка ходила вокруг грота, перешагивая мелкие камни и огибая крупные. Вернувшись ко входу в грот, она окинула взором яму под базальтовой глыбой и кучу выкопанного грунта, темноту проема, еле видневшегося Осинского в глубине.

На земле валялся большой черный пистолет, но он ее не интересовал. «Лучше бы он был отбойным молотком с рефрижератором», – подумала девушка. Она снова присела на камень, подняла глаза к большому облаку, появившемуся вдруг на небе и закрывшему солнце, приложила козырьком руку ко лбу и внимательно осмотрела горизонт. Лавров украдкой посматривал на Анабель, мысленно сравнивая ее с Изидорой из «Всадника без головы» Майн Рида.

Наконец Мюллер отложил кайло, а Лавров принялся выгребать последние пригоршни грунта. Аргентинка взяла у Виктора фотоаппарат и сделала несколько снимков на память. Мужчины надавили на глыбу, та съехала вниз, в выкопанную яму, и освободила проход. С большим трудом Осинский вышел на свободу, щурясь на солнце и в объектив фотоаппарата. Феррер продолжала снимать. Было около четверти шестого после полудня.

Осинский осторожно обнялся с Мюллером.

– Мое предложение остается в силе, сеньорита Феррер – это были его первые слова.

– И мое согласие тоже, – ответила Анабель серьезным голосом. – Но ты обязательно свозишь меня в Петербург!

Виктор забрал у нее камеру и сфотографировал поцелуй нареченных.

– Я чего-то не понимаю? – спросил Мюллер.

– Они решили пожениться, – ответил ему Лавров.

Мюллер кивнул и призадумался, изучая пару.

– Ше-ен! Только шампанского у меня на борту нет, – сказал он. – Ничего, отпразднуем по прилету.

Ден с шанцевым инструментом в руках, за ним Виктор и Анабель, поддерживающие с двух сторон Олега, обогнули тающие торосы перед гротом. Осинский покачал головой.

– Оказывается, озеро Мелимойу было совсем перед нами. А мы там с ума сходили. Надо было стрелять.

– Я бы не отозвался на звуки выстрелов, – ответил идущий впереди Мюллер. – Я просто воздушное такси и к арабам не имею никакого отношения.

– Все равно спасибо, – сказал Лавров. – Мы оплатим расходы.

– О! Я дам им пятидесятипроцентную скидку. Пусть это будет моим подарком на помолвку. А тебе – стопроцентную, дружище!

– Это почему? – удивился Виктор.

– Я помирился с Беллой! Благодаря тебе, – счастливо улыбаясь, ответил Ден и пошел дальше.

«Хороший парень, – думал Лавров, идя следом. – Вот уж действительно: дети за родителей не отвечают… Это мы за них должны отвечать… обязаны… Интересно, как там мои девчушки?..»

Они доковыляли до озера, и когда Мюллер на резиновой лодке повез девушку на гидроплан, Лавров спросил у Осинского:

– Глупо спрашивать «ты хорошо подумал», да?

– Да. Там, в гроте, я вдруг почувствовал себя уставшим, старым и никому не нужным… Хочу семью. Не хочу больше смотреть в рот начальству, а хочу смотреть на своих детей.

Лавров достал кожаный свиток и протянул его Осинскому.

– Будете вы с Анабель жить в Аргентине или в Чили – этим странам точная карта Антарктиды нужнее, чем всем остальным. Подарок вам от меня, на свадьбу…

Лавров отвернулся от него, хмуро всматриваясь в причаливавшую надувную лодку. Когда ты полностью, безоговорочно доверяешь человеку, то в результате получаешь одно из двух: или человека на всю жизнь, или урок на всю жизнь.

Ден с Виктором помог Олегу сесть в вертлявое суденышко. Пилот опять погреб к гидроплану. Освещенный вечерним солнцем вулкан казался Лаврову огромным курганом; он чувствовал себя так, будто из-за камней за ним следили загадочные индейские духи, даже солнце светило как-то странно и таинственно. Виктор достал фотоаппарат и сделал несколько снимков: вот лодка у гидроплана, вот Анабель тянет руки к Олегу, помогая тому забраться на борт; вот озеро между скалистыми расщелинами, словно глоток воды в старческой ладони; а вот и мистический вулкан Мелимойу.

Умершие в его глубинах спят беспробудным сном, не тревожась о таких мелочах, как богатство, слава или власть. Что немец и сириец, что украинец и ливийцы – безразлично. Сон саматхи очень глубок, а тот, кто им спит, не переживает из-за того, кем его считают бодрствующие. Виктор ощущал себя частью всей этой великой тайны, которая окружала его еще со времен экспедиции на Тибет.

Мир страшен, он давит, он будет топтать. Но – «посылаю вас, как овец среди волков». Чтобы посолить блюдо, не нужно такое же блюдо соли. Если самоотверженных людей будет щепоточка, человечество будет посолено ими. Но это крест, это кровь, это незащищенность и риск. Это с открытыми глазами, с распахнутыми душами, с гениальными дарами и все это – обливаясь собственной кровью.

Хочешь быть спасителем человечества – проливай свою кровь, а не чужую. В этом вся история, культура и вера: в пролитой собственной крови. Только это с собой в вечность и заберешь.