30

Он открыл глаза — темно. Поморгал, пока не понял, что разницы между закрытыми глазами и открытыми никакой. Холодная и страшная мысль змеей заползла в мозг: я ослеп.

Он вытянул впереди себя руки — пустота. Чувства возвращались медленно. Сначала он испытал ужас от того, что ослеп, потом понял, что его трясет от холода и что он лежит на чем-то очень холодном и мокром. Он пошевелился. Хотя бы руки-ноги двигаются, подумал он со слабым облегчением.

Он снова и снова силился пошире открыть глаза, и вот в какое-то мгновенье где-то высоко над собой он увидел голубое мутное пятно, которое стало разрастаться, прозрачные рваные слои раздвинулись, и показалась, на время, яркая голубоватая луна. И снова скрылась, как он уже понял, в подгоняемых ветром облаках.

Он лежал на сырой земле.

— Эй! — тихо позвал он. — Есть кто-нибудь живой?

Рядом с ним послышались какие-то странные шуршащие звуки, затем к нему кто-то приблизился, крепко пахнущий собакой или кошкой, и начал его обнюхивать. Появившаяся вновь луна осветила узкую морду, блеснули глаза, засеребрился желтоватый мех, и Петр Аркадьевич вскрикнул, увидев лисицу. Отпрянул, повалившись куда-то в сторону, руками принялся шарить вокруг себя, попал во что-то мокрое, должно быть, лужу, потому что сильно запахло сырой землей, и наконец сообразил, и его от этого открытия прошиб пот — он видит. Он не слепой. Просто было очень темно, оттого он решил, что ослеп.

Когда глаза привыкли к темноте, он разглядел рядом с собой лежащего человека в светлых трусах и ботинках. Человек был полным, лежал на животе, к спине же прилипли трава и ветки. Захаров протянул руку и потрогал человека. Кожа его была холодная, но не настолько, чтобы тело принять за труп.

Он сел, пытаясь вспомнить, кто он и где находится. Он знал только одно — он человек. Ни имени своего не помнил, ни того, что было вчера и раньше. Он замотал головой, замычал.

Человек в трусах тоже зашевелился, тяжело перевернулся на спину, и Захаров увидел большой плотный живот мужчины, волосатую грудь. Луна к тому времени уже светила в полную силу, освещая пространство вокруг. Поле, дорога, кусты.

Мужчина в трусах повернул голову и, увидев Захарова, прошептал: «Матерь Божья!»

— Вы кто? — заикаясь, спросил Петр Аркадьевич.

…Спустя полчаса они уже вспомнили все, и как их зовут, и как пили дома у Захарова, и как к ним пришел какой-то следователь.

— Марк, как мы здесь оказались?

— Если и ты, и я, мы оба помним приход следователя, значит, это было на самом деле. Не может быть одна галлюцинация на двоих. И раз после визита следователя мы с тобой находимся в чистом поле и в одних трусах, значит, это наше положение каким-то образом связано с его приходом.

— Марк, ты сам-то понимаешь, что говоришь?

— Ну тогда ты придумай что-нибудь другое, — пожал плечами, зябко ежась, Марк Убейконь. — Холодно — жуть.

— Может, где-нибудь здесь наши вещи?

Но вещей не было. Ни телефона, ни хотя бы штанов. Только ботинки на ногах.

Решили, раз есть дорога, значит, если по ней идти, то куда-нибудь она их приведет.

Долгое время молчали, ночную тишину нарушали лишь звуки, издаваемые насекомыми и птицами, кто-то стрекотал, ухал и даже кричал. Возможно, этот крик или странный лай издавала как раз та самая лисица, что так напугала Захарова.

— Воспаление легких обеспечено.

— А у меня простатит. Мне переохлаждаться нельзя.

— А кому можно-то?

Шли долго, то принимались говорить, строя предположения, как они могли оказаться на этой дороге, ночью, да еще и почти голые, то просто молчали, оглушенные биением своих встревоженных сердец.

— Петя, а тебе не кажется?.. — Марк остановился и посмотрел на друга. Жалкий, голый, в смешных трусах, он сейчас вызывал у него сочувствие, от прежних чувств, которые питали его и отравляли их дружбу, не осталось и следа.

— Что нас решили унизить? Ты же это хотел спросить, Марк? Здесь не надо быть умным, чтобы понять это. Я тебе больше скажу, смотри…

Они подошли к светящемуся в темноте голубому указателю.

— «Черная».

— Деревня Черная. И что?

— Марк, в этой деревне Зою убили, — прошептал, судорожно дергаясь телом от холода и нервов, Петр Аркадьевич.

Они встали, не зная, что им делать дальше.

— Надо идти, — у Марка зуб на зуб не попадал. — Другого варианта нет. Пойдем в эту деревню. Скажем, что на нас напали, оглушили… Кстати, у тебя что-нибудь болит? Ну голова там или еще чего?

— Нет, по голове не били. Но она все равно болит, и сухо во рту. И тошнит. И холодно. Хоть бы штаны оставили, уроды!

В деревню вошли с рассветом. Сиреневая дымка нависла над крышами домов, верхушками деревьев. Проснулись петухи. Но на улицах не было ни единого человека. Постучали в первый дом. Долго стучали, понимали, что люди еще спят. Какой-то мужчина вышел на крыльцо, увидел двух раздетых мужчин, перекрестился, потом, словно опомнившись, обматерил их и снова скрылся в доме.

— И так будет везде, — сказал Убейконь. — Предлагаю забраться в какой-нибудь сарай, укрыться там соломой и хотя бы согреться. А если повезет, то, может, найдем какую-нибудь куртку или фуфайку.

Решили уйти с центральной улицы, чтобы не пугать местных жителей и не привлекать к себе внимание, свернули в зеленый, густо поросший высоким репейником проулок и вышли к огородам, оттуда открывался вид на исподнее деревни — сараи, пристройки для скота, курятники. Забрались в пустой сарай, набитый свежим сеном, устроились в самом углу, зарывшись в сухую траву, как в одеяло, и попытались поспать. Но головная боль не унималась.

— Я понял, это те люди, тот человек, который приходил к нам и показывал фотографии убитой Зои, — сказал Захаров.

— Да что ты говоришь, Петя, а я и не догадался! — огрызнулся Убейконь. — Давно хотел тебе сказать, Петя, что ты — форменный идиот. И это по твоей вине мы здесь. Это ты, Петя, втравил меня в эту историю. Ты — мерзавец, который рассказал мне о том, что Зоя задолжала тебе деньги, ты предал ее, ты поступил, как последний подлец…

— А ты рассказал ей об этом, — успел вставить Петр Аркадьевич, морщась от боли в затылке.

— …вот она и взбесилась, взорвалась и ушла от тебя, негодяя.

Они ругались, обвиняя друг друга в том, что произошло.

— И этот человек, который, может быть, уже заявил в полицию о том трупе, хорошо знал Зою, иначе она бы не рассказала ему о нас, о том, что мы кого-то там наказывали…

Тема плавно перешла на тему «наказаний», пытались вспомнить, кому из них первому пришла мысль о том, как можно поиздеваться над людьми, как попугать их.

— Теперь вот решили проделать нечто подобное с нами, — сказал Захаров.

— По-моему, это было ясно еще там, возле указателя. Деревня Черная как-никак. Слушай, Захаров, ты бы придумал уже что-нибудь. Чего ты смотришь на меня? Думай!

— Нужен телефон, чтобы позвонить Севе.

— А ты помнишь наизусть его номер?

— Нет, — растерялся окончательно Петр Аркадьевич. — Но все равно надо кому-то позвонить, хотя бы в полицию!

— И что ты им скажешь?

— Всю правду. Ну или почти всю. Что мы с тобой ужинали у меня и вдруг очнулись ночью, здесь… Понятное дело, что про следователя я не скажу.

— Ладно, делать нечего. Надо выбираться из этой истории. Обратимся к местным жителям, не звери же они. Попросим, чтобы вызвали полицию и дали одежду. Ну и поесть.

Контраст между тем, в каком комфорте, тепле и сытости жил Убейконь, и тем, в каком положении он оказался сейчас, был настолько велик, что он, хоть и разговаривал со своим другом, пытался что-то понять, осмыслить и найти выход, все равно считал, что все это слишком страшно, чтобы оказаться реальностью. Ему и раньше снились кошмары, правда, совершенно другого плана, во сне он бывал в только ему известном или придуманном им городе, где стояли дома с темными окнами и незапертыми дверями, через которые он входил, выходил, убегал, выбирался, отстреливаясь или прячась от каких-то врагов, убийц. Он не помнил, чтобы там, во снах, ему было холодно или голодно. Дома у него в спальне стояла удобная кровать с ортопедическим матрацем, прошитым какими-то немыслимыми серебряными нитями, под головой были мягкие итальянские подушки, в комнатах было тепло, и вообще ощущение комфорта давно уже стало для Марка Убейконя привычным. Он как-то рано понял, что ему нужно от жизни, учился в правильной школе и правильном университете, знакомился с правильными и нужными людьми, пока, наконец, не занял свою нишу в бизнесе и не открыл банк. Он умел договариваться с людьми, знал, с кем можно иметь дело, а с кем — нет. Научился обходить закон с помощью друзей, чья деятельность была связана с искусством. Спонсируя сомнительные проекты, он получал большие откаты, к тому же научился переправлять деньги в офшоры. Он был человеком увлекающимся, любознательным, никогда не отказывался поучиться чему-то полезному у других и не стыдился этого. Он считал себя умнее и прозорливее своего друга Захарова, которому по жизни просто везло и который открыл свой первый банк на деньги отца. И вот это самое везение больше всего и бесило Убейконя.

— Послушай, Петя, я сам пойду вон в тот дом, видишь? — Он припал лицом к дощатой стене сарая, чтобы получше через щели разглядеть окрестности. — Дом богатый, там живут нормальные, адекватные люди. Я пойду к ним, повторяю, один, потому что, если нас будет двое, это может их напугать. А там я скажу, что меня похитили. Представлюсь им, назову свое имя. Пусть погуглят, увидят мой портрет в Интернете, а я пообещаю им денег. Много денег, если они отвезут меня обратно домой.

— Ты прав. Иди, а я тебя здесь подожду.

Убейконь ушел, Петр Аркадьевич следил за ним взглядом, пока тот не скрылся за калиткой. Через какое-то время из дома вышел мужчина, открыл ворота, затем вернулся в дом, вышел уже вместе с Марком, они сели в большой серый джип и… уехали.

Марк, понятное дело, был одет. Джинсы, джемпер. Наверное, его и накормили. Но почему он уехал один, без него? Куда? Быть может, в полицию?

Закутанный в колючее сено, голодный, с больной головой, Захаров лежал и думал о том, как он мог так ошибиться в человеке. Марк. Друг. Как он мог с ним так поступить?

Сил не было пошевелиться и начать как-то действовать. Его клонило в сон. Он уснул и видел во сне Зою. Она постоянно ускользала от него, куда-то убегала, и ее волосы, длинные, блестящие, подхваченные ветром, развевались за ее спиной…

Он так и не понял, что с ним произошло тогда, когда он увидел ее первый раз на репетиции в балетной школе, куда заглядывал к своему другу Пастухову. Привыкший получать все самое лучшее, он иногда обращался к нему с просьбой организовать встречу с той или иной девушкой. Редко когда отношения с девушками длились больше месяца. Но в тот раз, когда он увидел Зою, да к тому же еще и услышал мнение Пастухова о ней, что, мол, недотрога, девочка чистая и хорошая, ему захотелось другого. Он вдруг представил себе, что она, молодая и красивая, талантливая и чистая, принадлежит только ему. Фантазия его разыгралась, он увидел ее в своем воображении беременной, нежной и трогательной, носящей под сердцем его ребенка. И эта мысль, это желание настолько увлекли его, что он, отправляясь на свидание с ней, готов был пообещать все, что только она захочет, чтобы только она согласилась. Ребенок связал бы их, и никуда бы она от него не делась.

Он прекрасно осознавал, что видит в ней красивую вещь, которую хотелось приобрести в собственность. Да, это было цинично, грубо, но его действительно интересовала она исключительно как красивая девушка и уж точно не как мыслящее существо. Ему было абсолютно все равно, чем она живет, ее друзья и родные, ее планы, мысли и чувства. Он привык платить за удовольствие обладания, поэтому не видел ничего предосудительного в том, что собирается купить живую девушку. Он и раньше их покупал, развлекался с ними. И не всегда это были проститутки, в последнее время его знакомили с обыкновенными девушками, однако это все больше были балерины или артистки, гимнастки или певицы. Девушки красивые, стройные, с которыми приятно было иметь дело и не стыдно показывать их своим друзьям.

Прекрасно сложена, ангельское лицо с большими глазами и нежным пухлым ртом, густые волосы, чудесные беличьи зубки. Он мысленно наряжал ее в дорогие меха, украшал ее драгоценностями и понимал, что стоит ему появиться с ней где-нибудь в обществе, как все будут ему завидовать. Ведь иметь в любовницах такую девушку означает многое: он богат, он привлекателен, он сильный мужчина, способный удовлетворить молоденькую девушку.

Он был удивлен, когда Зоя ему отказала. Там, в ресторане. У нее, оказывается, есть какие-то планы, и она не собирается превращаться в инкубатор. «Вы что, шутите? Какой еще ребенок! Я же балетом занимаюсь, какие еще роды? Найдите себе суррогатную мать, и вперед! С песнями! Я вам что, инкубатор?» А ведь он пообещал ей, что она будет обеспечена на всю жизнь. Редкая девушка отказалась бы от такого предложения. Хотя, быть может, она тогда просто не поверила? К тому же в какой-то степени она была права — он был женат, и его жена, женщина ревнивая, запросто могла как-то навредить любовнице мужа. Причем не просто любовнице, а содержанке, родившей ему ребенка.

Но, к счастью, его жена сама влюбилась в какого-то преподавателя университета и ушла к нему. Потом был развод. Свобода. «Золотая нимфа», встреча с Зоей. Она и тогда ускользнула от него, хотя он так много для нее сделал. Ее исчезновение и внезапное появление с кучей проблем. И как только ее угораздило влипнуть в эту историю с наркотиками? Все нехватка денег. И в чем же тогда смысл? Она отказалась от его помощи, то есть от денег, а сама согласилась передать кому-то наркотики. Хорошо, что ее не поймали, что догадалась спустить эту дурь в унитаз. Иначе посадили бы девчонку…

Петр Аркадьевич открыл глаза. Он задремал и сквозь дрему думал о Зое. Слезы затуманили все вокруг. А ведь он, оказывается, любил ее, эту девочку с большими глазами и стройными ножками, которыми любовались все, кто только ее видел. Он так ее любил, что в какой-то момент ему начало казаться, что и она его тоже любит, что привыкла к нему, привязалась, как привязывается собака к хозяину. А на самом деле она обманывала его, и ни о какой любви и даже привязанности и речи не могло быть. Она его ненавидела, испытывала к нему отвращение и в момент ссоры выплеснула на него всю свою горечь, обиду, всю свою ненависть и презрение. Она, оказывается, так его ненавидела, что представляла себе даже, как душит его подушкой! И про запах ног вспомнила, добив окончательно и спровоцировав взрыв его возмущения. Он и не помнит, что наговорил ей. Причем говорил явно не то, что думал. А просто чтобы сделать ей больно. Еще эти деньги…

Петр Аркадьевич лежал на мягком сене, весь грязный, исколотый сухими травинками и присыпанный пылью, и смотрел на лучащуюся светом щель в стене. Где-то там кипела жизнь, светило солнце, женщины доили коров и кормили кур, заваривали чай, а мужчины собирались на работу. И никому из них, из этих простых людей, и в голову бы не пришло отвозить кого-то там за двести километров от деревни Черная и бросать на обочине дороги… И кому и что они с Марком доказали? Зое? Да они ее просто убили. Сначала он сломал ей жизнь, а потом убил.

А Марк? Почему он уехал один? Неужели бросил его? Сволочь.

Он думал об этом уже как-то лениво и отчаянно. Конечно, он не останется здесь. Последует примеру Марка и предстанет перед глазами тех же людей, что приняли в нем участие и отвезли в Москву. Его портреты тоже можно найти в Интернете, все-таки он известный в своих кругах человек.

Он снова закрыл глаза, и какие-то рваные черно-красные кадры замелькали перед глазами: фрагменты сцены изнасилования, хрипы, душе-раздирающий крик Зои…

Захаров поднялся, сел, дрожащими руками принялся стряхивать с себя траву. Он словно только сейчас начал понимать, что же могло произойти с Зоей. Ее страдания, боль — все это отозвалось в его теле, и еще больше заболела голова.

Два идиота. Погубили девчонку!

В сарай вошла, крадучись и осторожно поглядывая по сторонам, трехцветная кошка с изумрудными глазами. Села столбиком и прикрыла глаза. Захаров чихнул, и кошку словно ветром сдуло, она шарахнулась куда-то в сторону, затем вскарабкалась по деревянной лестнице наверх, где под навесом подсушивалось сено, и исчезла в траве.

Послышались шаги, Захаров закрыл лицо руками, готовясь к встрече с неизвестным человеком. Дверь открылась, солнце проникло в сарай и осветило все вокруг.

— Вставай, Петя, — услышал он и открыл глаза.

Убейконь бросил ему спортивные штаны и тенниску. В слепящем солнечном прямоугольнике дверного проема Марк смотрелся темным великаном.

— Я уж думал, ты не придешь, — сиплым голосом проговорил Петр Аркадьевич, чуть не плача. Нервы его были окончательно расстроены.

— Дурак ты, Петя. Как это я могу тебя бросить? А ты бы меня разве бросил?

— Нет, конечно.

— Одевайся. Машина здесь, в двух метрах от сарая. Там термос с кофе, бутерброды. Поехали.

В машине он рассказал о том, как договорился с хозяевами дома, рядом с которым прятались, и Максим Иванович, войдя в положение, согласился отвезти Марка в Москву. Марк заплатил ему, так что все в порядке.

— И знаешь, что он рассказал мне, пока мы ехали? Что вчера в деревню приезжал следователь из прокуратуры, искал свидетелей, которые могли видеть какую-то девушку, которую предположительно убили здесь, в деревне Черная.

Петр Аркадьевич, который в это время ел бутерброд, подавился хлебными крошками. Пришлось даже останавливать машину, чтобы он мог выпить кофе.

— Говорят, что жителям деревни фото показывали, на которых девушка, убитая, в крови… Это Зоя, Петя.

— Марк, ты еще что-то хочешь сказать?

— Хочу. Давай уже переведем деньги. Ну, потеряем десять лимонов, зато, может, на свободе останемся.

— Как же останемся, если следователь уже вынюхивает?!

— Значит, перестанет вынюхивать, — Марк ударил ладонями по рулю. — Ты согласен или нет?

— Да, конечно, согласен! Тем более что мы-то лично с тобой ничего не делали.

— Да, забыл тебе сказать. Я встречался с моим Егором, надо было поручить ему кое-что… Так вот, он позавчера был у твоего Севы, они разговаривали. Тоже нервничают. Словом, тема такая. Зоя поручила Севе отвезти ее в эту деревню. Все.

— В смысле?

— В прямом смысле. Никто ее не похищал. Сева и раньше возил Зою, так ведь? Вот и в последний раз она попросила его якобы отвезти в эту деревню, он и отвез! Это все! Мы же ее не убивали, Сева с Егором — тоже. Так что расслабься. Переведем деньги, и все. Забудем эту историю, как страшный сон.

— Я домой хочу, — прошептал Петр Аркадьевич, готовый в эту минуту отдать многое, чтобы только вернуться домой, принять ванну и выпить виски за компанию с другом. — Переведем. Но только обещай мне, что займемся этим Шорохоффым. Все-таки он как-то связан со всей этой историей.

— А я думаю, что вообще никак не связан. А вот те, кто крутится вокруг него и имеет отношение к проекту, могли быть связаны с Зоей.

— Постой… Шорохофф… Они же знакомы с Зоей! Помнишь, я тебе рассказывал? Тогда, в арт-галерее… Может, Шорохофф узнал о смерти Зои, навел справки о ней, узнал, что она жила у меня…

— Но он не может опуститься до шантажа. Он не такой человек.

Вопросов было много, они громоздились один на другой, и, не находя ответов, приятели под конец окончательно запутались.

— Переведем деньги и будем ждать. Если вдруг снова придет следователь и начнет допрашивать, скажем, что мы не знаем, где Зоя. Что предполагаем, что она уехала к своим родственникам в деревню, Сева знает. Все. Если станут проверять наши банковские счета и переводы, скажем, что приняли решение участвовать в проекте всемирно известного писателя Александра Шорохоффа, что вложились в экранизацию его книги «Стеклянная гильотина». К тому же у нас есть свидетели в офисах, которые подтвердят визит Шорохоффа с его агентшей. Так что — переводим деньги и ждем.

…Поздно вечером, когда Захаров во всем чистом, домашнем и уютном сидел на своем любимом диване и ел доставленную из ресторана утку с яблоками, раздался телефонный звонок. Номер был скрыт.

— Слушаю, — сказал он с набитым ртом. — Кто это?

— Ты что, милый, не узнал меня? — услышал он голос Зои и выплюнул кусок яблока на тарелку.

— Ты? Это ты?!!.. Ты… где?

— Там, куда вы меня вдвоем с твоим лучшим другом отправили.

— Зоя!!!

Послышались длинные гудки. Петр Аркадьевич плеснул себе еще одну порцию виски и залпом выпил.

Он буквально подскочил на диване, когда снова зазвонил телефон. На этот раз он узнал номер. Сердце его застучало.

— Слушаю вас, — произнес он сдержанно и затаил дыхание в ожидании подвоха.

— Это Шорохофф. Петр Аркадьевич, деньги пришли. Спасибо. Будем работать. Если будут вопросы, обращайтесь. Возможно, понадобятся средства на раскрутку проекта, рекламу. Так что, если захотите, чтобы ваше имя значилось в титрах и чтобы люди знали, кто является одним из тех, кто финансировал мою картину, сообщите, и мой агент с вами свяжется.

Захаров тотчас перезвонил Марку. Рассказал о звонке.

— Да, и мне тоже позвонил. Знаешь, меня это даже как-то успокоило… Хотя что на самом деле произошло и кто был тот человек, который подошел к нам в ресторане, я так до сих пор и не понял.

— Получается, что деньги мы на самом деле перевели Шорохоффу. Значит, все чисто?

— Да, похоже на то. Да только, если помнишь, там, в ресторане, мы подписали один документ…

— Да черт с ним…

— Вложившись в проект, мы отказались от прав на этот фильм. То есть никакого отношения к фильму мы как бы не имеем. Расшифровываю. Если сборы этого фильма превысят бюджет…

— Марк, я не идиот. Мне не надо объяснять простые вещи. Но лично я, переводя деньги, меньше всего думал о прибыли, знаешь?

— Ладно, Петя, надо все это пережить и забыть. Все. Спокойной ночи.

— Ну что, Петя, ты поедешь или так и не решил?

— Поеду, — раздраженно проговорил Захаров, разговаривая с Марком по громкой связи. Свободными руками он пытался застегнуть резинку от черной шелковой бабочки. Он свел оба конца резинки на затылке под твердым воротничком новой белой сорочки, ему никак не удавалось застегнуть их, они то и дело выскальзывали из пальцев, а один раз сама бабочка отлетела и упала на ковер. — Ты, как я понимаю, тоже собираешься.

— Я смокинг надел, — вздохнул Марк.

— Напрасно. Нас с тобой не будет в титрах, и уж на сцену точно не пригласят. Да и картина — полная чушь.

— А ты откуда знаешь? Сегодня же премьера! Ее еще никто не видел.

— Да знаешь… Такая мощная реклама, все ждут… Когда такое происходит, как правило, фильм — полная фигня.

— А ты роман-то читал?

— Читал, ты уже спрашивал.

— Ладно, поехали. Встретимся возле кинотеатра.

Все эти два года не думать о Зое не получалось. Радовало одно — их с Марком никто не беспокоил. Не было ни одного визита, связанного с правоохранительными органами. Или уголовное дело не было открыто, и тот человек, представившийся следователем, имел отношение к их похищению. Или же убийство Зои расследовалось вне Москвы, то есть полиция знала, кто ее убил, возможно, кто-то из сельских, из владимирских, и потому след так и не вывел на Москву, на Захарова. Или же их с Марком финансовое участие в кинопроекте Шорохоффа сработало каким-то невообразимым образом, сделавшись одновременно колоссальной взяткой тем, кто прислал им фотографии убитой Зои.

К счастью, все окружение Петра Аркадьевича, словно сговорившись, старалось его не травмировать вопросами об исчезнувшей Зое — все дружно решили (Марк по-свойски передал общее мнение Петру), что Зоя его просто бросила. Чего, собственно говоря, по мнению этого же общества, и следовало ожидать.

Все вещи Зои, все, что могло бы напоминать о ней или же скомпрометировать, Захаров сложил в коробки и попросил Севу оставить перед дверями Катиной квартиры. И это при том, что Сева, которому было поручено проследить за этой квартирой, сообщил, что квартира пустая и что ни Кати, ни детей там нет. Чтобы вещи не пропали, Сева решил, что надо бы оставить эти коробки хотя бы соседям, чтобы бомжи не разворовали.

На самом же деле багаж был благополучно доставлен в мастерскую Вика Абросимова, ювелира, о чем, по мнению Севы, его хозяину знать было необязательно.

Как бы то ни было, и Петр, и Марк, оба успокоились, насколько это было возможно. Дела шли хорошо, деньги, утрата которых не давала долгое время спокойно спать, вернулись. Казалось бы, история должна быть забыта. Но было нечто, что дразнило их обоих и лишало покоя — навязчивая, невероятная по своему размаху и роскоши дорогостоящая реклама картины «Стеклянная гильотина». Кадры из фильма транслировались по Интернету, телевизионные шоу соревновались друг с другом, приглашая для участия в своих программах участников проекта — самого автора книги и сценариста Александра Шорохоффа, знаменитого своими оригинальными картинами российского режиссера Ивана Романова, продюсеров, операторов и, конечно же, актеров. Вокруг фильма журналисты устроили настоящую шумиху. Главные герои картины, молодые мужчина и женщина — Амфиарай и Стелла — влюбленные друг в друга настолько, что они готовы были переместиться в другое измерение и стать чуть ли не газом, чтобы после, воплотившись в другие тела и обретя новую внешность, встретиться и сохранить свою любовь, подкупали своей игрой. Совершенно некрасивые в общепринятом понятии, но подкупающие своей искренностью и нежностью, они стали узнаваемыми, и даже сам Захаров, каждый день просматривавший ролики из фильма, стал воспринимать их как знакомых.

Вот такого эффекта от фильма Петр Аркадьевич явно не ожидал. И даже если представить себе, что эта пара будет просто обниматься в кадре, и так весь фильм, ему все равно доставит это удовольствие — вот такие харизматичные, с магнетической внешностью актеры были выбраны и приглашены на роли.

Сама книга, первоисточник, для чтения была сложная, и Петр с трудом ее прочел, запутался в именах, событиях, закопался в подсознании героев и, главное, ну совершенно не понимал, как все это можно снять! Однако фильм уже ждали! И вот, наконец, работа над картиной была завершена, и премьера ее должна была состояться в России в кинотеатре «Художественный», куда съехалась вся творческая интеллигенция Москвы и просто все те, кто с нетерпением ожидал этот фильм.

Звонок Марка накануне этого события вызвал горькую усмешку Петра Аркадьевича. Он еще спрашивает, пойдет ли Петр на премьеру! Словно издевается над ним. Он вбухал в проект десять миллионов долларов и теперь кусал локти — о его финансовом участии никто и никогда не узнает. Вот как так могло случиться? Хотя, с другой стороны, получается, что он заплатил этими деньгами за свою свободу. Что ж, она того стоила.

Вот с таким настроением, волнуясь, Захаров подъехал к кинотеатру. За рулем машины был Сева — планировалось после просмотра фильма напиться в ресторане «Прага» вместе с Марком. Не надо было быть экспертом в области кино, чтобы предположить провал картины — ее ждал явный успех и грандиозный мировой прокат!

Петр Аркадьевич вышел из машины и слился с толпой нарядно одетых людей, толпившихся перед кинотеатром. Здесь было много знакомых лиц, все друг друга приветствовали, пожимали руки, обнимались. Многие держали в руках букеты цветов. И все почему-то улыбались, словно счастливые лишь тем, что им удалось попасть на премьеру. И только две физиономии (с иронией предположил Петр) априори должны были быть кислыми — его и Марка. Два приятеля-идиота, умудрившиеся так крепко влипнуть в скверную, дурно пахнущую криминальную историю, что отбило у них всякую охоту спорить с кем бы то ни было или развлекаться так, как прежде. Ведь то, что произошло между ними и Зоей, было не чем иным, как негласным спором с ней, с женщиной: сможет ли она выкарабкаться из ситуации, в которую они ее загнали, или нет. Хватит ли у нее ума и сил, чтобы вернуться в нормальную жизнь или нет? Обратится ли за помощью к мужчине или нет? Вообще, женщина обладает мозгами или нет?

И кто выиграл? К несчастью, мужчины и выиграли. Она, женщина, не смогла, не сумела и своей смертью доказала, что целиком и полностью зависит от мужчин, от их силы, денег и мозгов.

Мысли были нехорошие, стыдные, и Захаров уже успел пожалеть, что вообще приехал сюда. Предстоящее зрелище ассоциировалось у него с самыми, пожалуй, трагичными и драматичными моментами в его жизни, связанными со смертью Зои, визитом следователя, угрозами неизвестного лица, потерей больших денег и унизительной прогулкой нагишом по окрестностям деревни Черная…

Но не мог он и не пойти на премьеру — не хотел показаться трусом в глазах Марка. Хотя и подозревал, что и тот, в свою очередь, испытывает такие же чувства.

Поскольку билеты покупались по отдельности, то и в зале два друга заняли свои места в разных рядах. И это обстоятельство почему-то сильно повлияло на Петра Аркадьевича. Он вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, которого родители забыли в большом и страшно многолюдном общественном месте, где можно потеряться. А еще он боялся увидеть Шорохоффа, боялся, что на сцене он увидит настоящего Шорохоффа, а вот тот, который приходил к нему с предложением финансировать кино, совершенно другой человек, мошенник и преступник. И это при том, что он много раз разглядывал его портрет в Интернете, и получалось, что и тот, и другой — одно лицо.

Он продолжал улыбаться знакомым, которые кивали ему или махали рукой, но на самом деле ему хотелось уже одного — чтобы, наконец, погас свет и он просто посмотрел фильм. Чтобы не было никакой торжественной части, чтобы он не видел всех тех людей, что имели отношение к созданию фильма, чтобы не слышал и не видел тех московских крутых киноманов-миллионеров, которые так же, как и он, вложились в этот фильм — он боялся, что этих людей он знает, что они из его круга и что он теперь при каждой встрече с ними будет вспоминать свой провал, свою стыдную историю.

Но стоило всем рассесться на свои места, как под оглушительные аплодисменты перед зрителями появился высокий худощавый мужчина в темном костюме. Коротко стриженные волосы, бледное лицо. Он начал говорить, и, услышав его голос, Захаров понял, что никакой ошибки нет — именно он, этот человек, был у него тогда, два года тому назад, в кабинете, и он — настоящий Шорохофф.

Его речь была короткой и сдержанной, потом он дал слово режиссеру, после снова взял микрофон и представил всю съемочную группу, и когда появилась пара — высокий брюнет с рыжеволосой девушкой, — зал встал и начал аплодировать. И это при том, что фильма-то еще никто не видел! Амфиарай и Стелла. Два влюбленных друг в друга чудовища, от них исходила такая мощная притягательная сила, что зал не сразу стих.

И вдруг слово взяла Стелла. На ней было длинное, в пол, зеленое платье. Она, глядя в зал, начала говорить, и голос ее, очень тихий и проникновенный, заставил сотни людей замереть, вслушиваясь в каждое слово.

Захаров слушал и поначалу не мог воспринять услышанное, и только волосы на его голове зашевелились, реагируя на невообразимое.

— …и ничего бы не случилось и вопрос об экранизации этого прекрасного романа неизвестно когда бы еще возник, если бы не интуиция госпожи Шорохоффой, которая инициировала этот проект, нашла людей, которые поддержали ее идею, ну и нас с Ромой. Зоя, прошу! — позвала Стелла, она же актриса Варвара Музыченко, кого-то из зала. Петр Аркадьевич сначала не понял, в чем дело. Вернее, он понял, что сейчас из зала выйдет жена писателя Александра Шорохоффа, и когда он ее увидел, вот тогда и пошла эта странная реакция. Он понял, что сходит с ума.

С места в первом ряду поднялась высокая молодая женщина в темном кружевном платье, которое не могло скрыть ее большой живот. Волосы ее, длинные, блестящие, украшал золотой ободок. Это была Зоя. Зоя, его Зоя — и она была беременна. Это была она, он узнал бы ее из тысячи, из миллиона других женщин. И она была жива, здорова и носила ребенка Шорохоффа. А этот писателишка, этот мошенник и авантюрист, обнимал ее за талию и нес какую-то чушь о том, что действительно, если бы не эта «чудесная» женщина, то не было бы не только картины, но и его самого, что она в свое время спасла его, а еще — она подарила ему двух прекрасных сыновей. И тут рядом с ними появились мальчики, светловолосые, нарядно одетые, при виде которых Захарову стало совсем уж нехорошо…

…Из кинотеатра он вышел больной. Картина обрушилась на него своей мощной энергетикой, оглушила зрелищностью, непривычными и одухотворенными лицами главных героев, которых часто показывали крупным планом, словно подчеркивая их своеобразие. По нервам, будоража и пробивая на слезы, била и музыка, то щемяще-грустная, то возвышенно-пронзительная, оповещающая о вселенской радости и счастье. Потрясающей была и компьютерная графика, изображающая разные миры и перевоплощения героев. Космос предстал совсем другим, живым, наполненным реальными и совершенно нереальными существами, высшим разумом. Фильм о любви, срывающей крышу навсегда. После того как на экране погасло короткое и подсвеченное золотом слово «Конец», никто не встал со своего места, все продолжали сидеть и ждать продолжения, словно все еще пребывая там, куда позвали их создатели картины, — в других мирах, где существует чистая и вечная любовь.

…

Захарова и Убейконя водители привезли домой пьяных до бесчувствия. Обслуживающий официант, который их хорошо знал, долго смотрел им вслед, не понимая, что же такого могло случиться с этими приличными людьми, что они напились как свиньи.

Они не могли не пересечься в Москве. Через полгода после премьеры «Стеклянной гильотины» он увидел ее на выставке ювелирных украшений, где она представляла свой бренд — элитную ювелирную бижутерию. Она была так же хороша, на удивление (учитывая ее положение на премьере) стройна и просто светилась от счастья.

Захаров пришел на выставку не один. Его девушку, высокую синеглазую блондинку под два метра ростом, звали Марина, она была студенткой-филологом, и Захаров, общаясь с ней вот уже два месяца, никак не мог понять, то ли ее скромность настоящая, то ли нет. Девушка хотела замуж, Петр Аркадьевич же хотел просто избавиться от затянувшегося одиночества. Пока Марина разглядывала изумруды, Захаров подошел к Зое. Она стояла к нему спиной и с кем-то разговаривала. И ему показалось, что все это с ним уже было. Давно. Она вот так же стояла к нему спиной и с кем-то разговаривала, а потом исчезла. Надолго. Только тогда у нее были другие духи.

— Зоя?

Она обернулась и, увидев его, широко раскрыла глаза, брови взлетели в удивлении или страхе? И вдруг легкая улыбка тронула губы:

— Здравствуйте, Петр Аркадьевич.

— Там, на выставке в арт-галерее… Ведь это же я сам познакомил тебя с ним…

«Вот, Зоенька, познакомьтесь, это…». «Он не нуждается в представлении, вы же — Александр Шорохофф, писатель-фантаст». «Надо же, я и не знал, что вы интересуетесь литературой». «Я интересуюсь писателями, особенно такими вот, гениальными. Скажите, Шорохофф, если вы закроете голубой глаз, то все увидите в мрачном, черном свете? А если черный — то все вокруг окрасится в голубой цвет?»

Как могло такое случиться, что он забыл об этом напрочь? Почему память стерла эту знаменательную для них обоих сцену? Да и как он мог знакомить ее с Шорохоффым, если и сам тогда только что с ним познакомился? Вернее, его тоже кто-то с ним познакомил, а он, Петр, решил блеснуть перед Зоей таким знакомством. Удивительные вещи происходят в этом мире.

Они отошли в сторону, сели за столик, он заказал шампанское.

— Получается, я сам отдал тебя ему…

Она ничего не ответила. Всегда чужая, даже голая в его постели. Даже когда он был в ней, она все равно ему не принадлежала.

— Хочешь поговорить?

— Да! — воскликнул он с жаром. Он жаждал правды, с подробностями, пусть даже с самыми горькими.

— После того как все закончится, я позвоню тебе. К тому же у нас с тобой есть еще одно незаконченное дело.

Его словно током стукнуло. Что еще она придумала?

Выставка закончилась в полночь. Они договорились по телефону, и она, набросив плащ, вышла из сверкающего Экспоцентра и, добежав на каблучках до его машины и ежась от холода, села рядом с ним. Картинка из их прошлого. Сколько раз она вот так же садилась рядом с ним в машину, и они куда-то ехали. То в ресторан, то в кино, то к знакомым, то на очередную тусовку, где ему не терпелось показать всем свою любовницу.

— Куда?

— Деревня называется Черная, — спокойно, не поворачивая головы, произнесла Зоя.

Он резко затормозил.

— Не бойся, Петя, мы же вдвоем. К тому же я не знала, что встречу тебя здесь, и не успела ничего запланировать, так же, как и ты…

Она все-таки повернула голову и посмотрела на него пристально.

— Ну же, поехали!

Она всю дорогу рассказывала. А он слушал и не перебивал ее. Лицо его пылало, возможно, у него даже поднялось давление. Как, как такое могло случиться, что она рожала, а он ничего не знал?!! Да ему и в голову не могло прийти, что она, без пяти минут балерина, танцовщица, стриптизерша, пожелала родить от первого встречного! Нет, главное, от него, от Захарова, отказалась родить, а через час уже зачала от другого, с которым была знакома меньше, чем с ним!

Новость, что она одолжила у него денег на операцию Шорохоффа, вызвала учащенное сердцебиение…

Ему казалось, что машина мчится не в деревню Черная, а в преисподнюю — так ему было тяжело, просто невыносимо.

Их отношения (глазами Зои) были наполнены ложью с обеих сторон. Оба пользовались друг другом. И если она открыто сейчас признавалась в этом, то он — молчал. И когда она начала рассказывать о том, что с ней произошло после того, как ее бросили на обочине дороги, он вообще хотел остановить машину, выйти и подышать воздухом. Что он, собственно говоря, и сделал.

Потом вернулся в машину, и они продолжили путь, свернули вправо, фары высветили яркую синюю стрелку указателя «Черная».

— Вот здесь остановись, — потребовала Зоя.

Он ждал от нее эмоционального всплеска, потока обвинений, но ничего такого не последовало.

— Все понял? — спросила она его.

Он кивнул. Вспомнил, как они с Марком очнулись здесь же, и тоже ночью. Про остальное, что случилось с ними, вспоминать не хотелось.

— Поехали.

Он послушно завел машину. Он не понимал, куда они едут. Она была права, спланировать никто и ничего не сумел бы, их встреча была случайной.

— Я знаю, где это, смотрела спутниковые кадры.

— Ты о чем?

Деревня освещалась ночью редкими убогими фонарями. Машина покатила по основной улице, затем Зоя скомандовала, куда повернуть. Наконец они остановились возле зеленых ворот. Свет фар высветил табличку с номером дома «25».

— Ее зовут Тамара Игнатьевна.

— Да кого, черт побери?! — не выдержал он.

— У тебя деньги есть?

— Есть, конечно, что за вопрос?

— Надо кое-кому долг отдать. Сколько у тебя?

Он включил свет в салоне, открыл портмоне, показал довольно объемную пачку купюр.

— Давай сюда. Здесь живет продавщица из местного магазина, та самая, у которой я тогда украла выручку. Возьму пятьсот евро, пусть будет с процентами.

Он пожал плечами. Она взяла деньги, вышла из машины и направилась к воротам. Ее довольно долго не было.

Петр заметил на сиденье белый золотой корпус телефона. Ее телефона. Не выдержал, взял, открыл папку с фотографиями и принялся листать…

Вся ее жизнь замелькала цветными кадрами семейной жизни: дети — солнечные, смеющиеся; домашний счастливый Шорохофф; размякшая от любви и поцелуев утренняя Зоя (спутанные волосы, хохочущий розовый рот с белыми зубками); красный мяч на зеленой траве; младенец в ворохе кружев на фоне церковного золота икон… Крупный план — детское личико с большими глазами. Один темный, а другой — светлый. Несколько свадебных фотографий. Ну, конечно, Катя. Она же — «литагент» Шорохоффа (и как он ее тогда не узнал?). А рядом с ней молодой мужчина, кажется, он был среди тех, кто снимал фильм… Оператор? Так, что еще? Ах, вот, фотография диплома… Училище им. Фаберже… Понятно. Последний кадр — Зоя с младенцем на руках дремлет на солнышке в объятиях плетеного кресла где-то на даче, а рядом у ее ног спит собака с черной волнистой блестящей шерстью.

Но как ни силился он вспомнить ее кличку, так и не вспомнил…