Глава 24. Блинный ужин. Сыщики пополняют царскую коллекцию ругательств, а один из них дерзит Государю

Ужин проходил в том же зале с багровыми гобеленами и мозаичными окнами, что и обед. Правда, стол был вдвое короче, да и яства на нем были совсем другие. Поначалу оба Брока даже взглянуть на стол боялись, ожидая увидеть на нем прежние бутылки, графины и бочонки. Но, бросив все же на белую в этот раз скатерть невольный взгляд, сыщик номер один заметил на ней всего один бочонок. Очень большой и очень блестящий. Сверху у него возвышалось что-то вроде резной башенки, и оттуда шел пар. А сбоку торчал краник с вычурной, в завитушках, ручкой. И стоял бочонок на узорчатых ножках в виде крокодильих лап.

– Да это же самовар! – воскликнул второй Брок, также заинтересовавшийся блестящим бочонком.

– Понятно, что не чайник, – быстро сориентировался Брок-один, сетуя про себя, что не признал сразу такую знакомую с детства вещь. Правда, последние лет двадцать он с самоварами ни разу дела не имел, да к тому же с такими огромными и красивыми.

– Углем топите? – деловито поинтересовался Брок-два у восседавшего на прежнем месте Берендея.

– Понятия не имею, – не очень дружелюбно ответил тот. – Не царское это дело – самовар кипятить. И ждать полтора часа гостей к ужину – тоже не дело. Пятый раз его кипятили уже, между прочим…

– Воду меняли? – нахмурился Брок-один. – Одну и ту же кипятить несколько раз нельзя, невкусный чай будет.

– Да как вы!.. – налился было багрянцем Царь-батюшка, но сыщики синхронно вскинули ладони:

– Дозвольте, ваше величество… – выпалил Брок-два.

– Всем молчать, тихо сидеть!.. – в то же время выкрикнул первый сыщик. К счастью, два этих восклицания наложились друг на друга (благо и частота, и тембр сыщицких голосов были абсолютно одинаковыми), в результате царь услышал что-то вроде: «Двземльтеть в шихо ичдеть тьво!..»

– О! – вскинул брови Берендей, моментально забыв о гневе. – Это что-то новенькое!.. Так даже я не умею… – А я, – тут он подманил к себе сыщиков пальцем и прошептал, косясь на стоявшую в стороне Сашеньку: – Я ведь крепкое-то слово люблю. Даже коллекционирую, в книжечку специальную записываю. – Он тут же достал из-за пазухи блокнотик в красном сафьяновом переплете. Подмигнув, пояснил: – Для красного словца книжка красная с лица. – Коротко всхохотнул и занес над чистой страницей перо: – Продиктуйте-ка, будьте так любезны.

– Что?.. – переглянулись Броки.

– То, что вы сейчас сказали.

– А… что мы такого сказали? – заморгал первый сыщик.

– Мы просто хотели объяснить… – приложил к груди ладонь второй.

– Да бросьте, господа, бросьте, – поморщился Берендей. – Ну, я понимаю, что нечаянно вырвалось, что негоже так перед царем выражаться… Но я ж не сержусь. Я ведь сам вас это сказать прошу.

– Но так мы и впрямь ведь!.. – взмолился Брок-два, а первый его «братец» одновременно с ним изрек:

– Да мы ведь, так сказать…

В итоге у них получилось: «Дномык в медь и в такрямь зватьдь!..»

Берендей был в восторге. Правда, записать он не успел и взволнованно попросил:

– Еще раз, будьте добры! И помедленней, пожалуйста…

Первый Брок наконец догадался, чего от них хотят, и радостно воскликнул:

– Я еще знаю «ешкин кот»!.. – но тут вдруг к царю обратилась Сашенька:

– Ваше величество, а можно уже садиться?

На нее с двух сторон возмущенно зашикали Сушик с Мироном, но Берендей смутился, поспешно спрятал за пазуху красную книжицу с пером и простер руки:

– Конечно, конечно, гости дорогие! Прошу всех к столу.

К чаю подавали блины. Но какие! И сколько! Такого блинного разнообразия ни Броки, ни тем более Саша с Мироном, в жизни не видели. Тут были блины ржаные, пшеничные, гречневые, пшенные, манные, овсяные… Блины были опарные – из дрожжевого теста (простые и заварные) и «скородумки» – из сдобного пресного теста. Присутствовали на царском столе блины простые (для сметаны и масла) и острые (для соленой рыбы и икры), блины с «припекой», блинчатые пироги (блинницы) – уложенные стопками один на другой блины, переслоенные разными начинками. Нашлось тут место и фаршированным блинчикам (блинчатым пирожкам) – с завернутыми в середину разнообразными закусками. А также лоснились румяными аппетитными поверхностями прочие блинки, блинцы и блинчики, для которых во множестве расставленных вокруг вазочек, блюдечек и прочих плошек белели, блестели, желтели, лоснились, краснели, искрились – что как могло себя показать – упомянутые уже сметана, масло и икра, а также мед не менее десятка сортов, сиропы и варенья – каждых по доброй дюжине видов, и много чего еще, о чем даже слышать и читать нашим путешественникам не приходилось, не то чтобы видеть, а уж тем более пробовать.

Первые полчаса за столом раздавалось лишь хлюпанье, чавканье, чмоканье и прочее фырканье, тресканье и шамканье. Разумеется, в благообразных пределах и нормах. Но любая норма, да шестикратно усиленная; да подогретая здоровым аппетитом; да сто… или сколько там – кратно раззадоренная блинным разнообразием; да разгоряченная ароматнейшим чаем с колотым сахаром вприкуску… Короче говоря, шум за столом стоял тот еще. И слышать его со стороны было попросту невыносимо без того, чтобы не истечь слюной. Благо что со стороны никто этих звуков и не слушал. Вкушали все. Даже придворного розыскника царь Берендей допустил на сей раз к общему застолью, хоть и выделил ему самое крайнее место.

Но вот чавканье стало все медленней, тише и реже, фырканье прекратилось совсем, а на смену им пришли тягостные отдувания, блаженные постанывания и покряхтывания, а пару раз прозвучала даже неблагозвучная отрыжка. Потом еще раз, а потом трижды кряду.

То ли Берендею эти новые звуки не пришлись по душе; то ли он попросту понял, что гости сыты по самое горлышко, и продолжать сладкую пытку он посчитал негуманным; только царь хлопнул пару раз в ладоши – и стол опустел. Даже крошек и варенично-масляных пятен на скатерти не осталось. Лишь посередине стола – два ближе к краю и один в центре – возникли массивные светильники с дюжиной зажженных свеч в каждом, а хрустальные люстры под потолком погасли, что сразу сделало помещение загадочно-настороженным и деловито-серьезным.

В зале повисла тишина, изредка прерываемая тяжкими вздохами. Не в смысле грустными или печальными, а именно тяжкими – от тяжести в желудках. Ну, может быть, чуточку – от сожаления, что так и не удалось кому-то отведать того или иного сорта блинов.

Тем не менее, присутствующие понимали, что они сюда не к теще на блины прибыли. Правда, справедливости ради стоит отметить, что и прибыли-то сюда многие отнюдь не по своей охотке. И все же, дело – есть дело. Уж Броки-то это знали. Да и Сашенька с Мироном все-таки были уже достаточно взрослыми людьми, чтобы уверовать в справедливость поговорки «делу – время, а потехе – час». Вот это самое время и пришло.

– Что скажете? – без предисловия начал Берендей.

– Спасибо, все было вкусно, – ответил первый Брок, хоть в общем-то понял, что именно имел в виду царь. Но ему хотелось потянуть время, добиться, чтобы Государь стал задавать конкретные вопросы. Тот и задал:

– Как собираетесь искать Ваню? Что-нибудь придумали?

– Нами был опрошен свидетель, – брякнул сыщик номер два, на что первый досадливо поморщился: не надо, мол, об этом-то!.. Брок-два и сам уже спохватился, что сболтнул лишнее, ведь Марфа предупреждала о напряженных отношениях с царем. Но слово, как известно, – не воробей… Сыщик прикусил язык, однако Царь-батюшка уже насторожился:

– Свидетель? Кто таков? Почему этот негодяй от меня скрывал, что видел?

– Да она не видела ничего! – выпалил Брок-два и повторно устроил своему длинному языку зубастую экзекуцию.

– Она? – недобро прищурился Берендей Четвертый. – Уж не Марфушка ли?

– Марфа Алексеевна, – поправил, подтверждая тем не менее предположения царя, все тот же второй Брок. И первому сыщику волей-неволей пришлось бросаться на выручку «братцу»:

– Между прочим, госпожа Патрикеева неплохо, так сказать, разбирается в вопросе.

– Знаю я, в каких вопросах она разбирается! – пуще прежнего насупился Государь. – И нечего вам с такими свидетелями якшаться.

– Ваше величество, – гордо вскинул голову Брок-два. Его щеки алели, глаза пылали, ноздри раздувались так, что первый «близнец» невольно напрягся, готовясь к худшему. – Вы наняли нас для розысков вашего сына, потому что верите в наш профессионализм, если я не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – удивленно поднял брови царь, явно озадаченный метаморфозами сыщицкого лица. – Я не просто верю, я единственно полагаюсь на ваш профессионализм.

– А посему, – вновь дернул подбородком второй Брок, – я бы попросил вас не вмешиваться в процесс расследования и не диктовать нам, так сказать, свои условия, не критиковать наши действия и вообще… – понизил он голос почти до шепота, но такого зловещего, что у многих присутствующих кожа стала походить на крупнозернистую наждачку, – …не лезть, как говорится, не в свое дело.

Послышался глухой стук со звоном. Это упал в обморок главный придворный розыскник Сушик, обронив при этом с носа пенсне.

Смертельно побледнел Мирон, который, судя по всему, мечтал всей душой последовать вслед за Никодимом Пантелеймоновичем в спасительное, сладкое и уютное небытие. Очки на его носу угрожающе перекосились, спеша, вероятно, устроиться рядом с пенсне розыскника.

Схватилась за голову Сашенька, словно ожидая немедленных молний, града и прочих стихийных бедствий. Она смотрела на «дядю» Олега с непередаваемой смесью чувств во взгляде; в нем были и ужас, и восхищение, и жалость, а в первую очередь – удивление глупостью уважаемого ею человека – почти что папы.

Первый Брок инстинктивно сжал кулаки и подобрался, готовый прыгнуть. Неважно куда. Как придется. Или на Берендея, чтобы не подпустить того к «брату»; или на дубля, чтобы оттолкнуть его с «линии огня»; или, возможно, на Сашеньку, чтобы закрыть той глаза, если остановить что-либо он уже будет не в силах. Конечно, больше всего Броку хотелось прыгнуть в окно. Чтобы и самому не быть свидетелем того, что тут сейчас начнется. Но чувство самосохранения (в данном случае двойное, так как и Брока-два он воспринимал сейчас как себя самого) и – в большей, пожалуй, мере – отцовское чувство заставили его пока оставаться на месте, не сводя глаз с Государя.

Берендей же Четвертый стремительно побагровел и сначала просто открыл рот, будто лицевые мышцы внезапно отказали ему, а потом, словно для этого-то он его и разинул, начал… безудержно и громогласно хохотать. Царь смеялся так, что задребезжали цветные витражи в окнах. Так, что затрепетали и чуть не погасли свечи. Так, что очнулся, захлопал вытаращенными глазами и вновь закатил их Сушик. Так, наконец, что очки Мирона все-таки слетели с его носа и осуществили свою мечту – легли возле сушиковского пенсне, робко коснувшись его стеклышка дужкой.

– Ма… ла… дец!.. – сотрясаясь от хохота, вытирая тыльными сторонами ладоней льющиеся слезы, с трудом выговорил Царь-батюшка. – Ай, молодец, дномык твою в медь!.. – Он глубоко вдохнул, выдохнул, дернулся еще пару раз в смеховом приступе и задышал-таки ровно, взял себя в руки, хоть слезы и продолжали пока что бежать по небритым щекам. – Вот за что я ценю профессионалов… У-уф!.. – Царь сделал еще пару мощных вдохов-выдохов и окончательно пришел в себя, даже цвет лица стал почти нормальным. – А ценю я их за то, что дело для них – всегда важнее прочего. И неважно, какое препятствие стоит на пути настоящего мастера – гора или царь какой-то; если они мешают, то он и гору сроет, и царя отодвинет. Молодец.

Лицо Брока-два тоже стало приходить в норму, как выражением, так и цветом. Сыщик даже чуть двинул губами, изображая улыбку.

Шумно выдохнул Брок номер один и разжал побелевшие от напряжения кулаки.

Облегченно закрыла глаза Сашенька. А Сушик, напротив, открыл и завозился на полу, разыскивая пенсне.

Один лишь Мирон оставался без изменений – по-прежнему мертвенно-бледный, растрепанный и недвижимый, словно памятник самому себе.

– Возьмите, – протянул ему главный розыскник подобранные с полу очки, но юноша даже не шелохнулся.

– Мироша, что с тобой? – забеспокоилась открывшая глаза Сашенька. – Тебе плохо? Дайте же кто-нибудь воды!..

Воду дали. Непонятно кто – царь или Сушик, поскольку возникла она ниоткуда, явно по волшебству. И – в большом количестве. Но не в стакане или чашке, то есть для питья, как подразумевала в своей просьбе Саша, а в свободном состоянии. Иначе говоря, она просто ухнула кратковременным водопадом откуда-то сверху, окатив Мирона с головы до ног. И этот нечаянный душ подействовал на парня благотворно. Даже чересчур. Юноша подпрыгнул, закричал, замахал руками и, отплевываясь и отфыркиваясь, закрутился волчком.

К нему тут же бросилась Сашенька, принялась гладить длинные мокрые сосульки волос, бормоча что-то нежное и жалостливое.

Берендей, неодобрительно поджав губы, покачал головой, затем щелкнул пальцами, и Мирон вновь стал сухим, а с пола исчезли лужи.

Еще пару минут присутствующие в зале окончательно приходили в себя, поправляли прически и волосы, рассаживались по местам, а потом Царь-батюшка, как ни в чем не бывало, продолжил беседу, учтя, впрочем, дерзкое высказывание Брока-два:

– Я вам мешать не собираюсь, господа. Не в моих это интересах, если уж на то пошло. Так что делайте, что сочтете нужным. И все-таки, мне хотелось бы услышать, с чего вы собираетесь начать.

– Мы уже начали, – поспешил Брок-один, предупреждая очередные эскапады «братца». – Мы, как вам уже известно, опросили свидетельницу.

Царь нахмурился, но промолчал. А сыщик продолжил:

– И узнали интересные факты. Вы не поверите, но Иван-царевич интересовался… звездами.

– Отчего же не поверю? – поднял Берендей брови. – Мне это и самому известно. Я давеча по Ваниной просьбе у кузнеца трубу со стеклами… этот… как его?.. пылескоп заказывал.

– Телескоп, – поправил Брок, но царь запротестовал:

– Тела ему еще рано разглядывать. Вот невесту найдет – тогда и… А пока пусть тешится – на пыль свою небесную в стеклышки смотрит! – Тут Государь вспомнил, что труба осталась бесхозной и закручинился: – Да хоть бы и тела, пусть уж, дело молодое…

– А какой телескоп? – заинтересовался сыщик, полез за пазуху за блокнотом, но вспомнил, что тот погиб под липкими струями кваса. – Рефрактор или рефлектор?

– Рефрактор, конечно! – отвлекся от невеселых дум царь. – Где ж простому кузнецу зеркала выточить да отшлифовать как следует?

– А волшебство?

– Я Ване то же самое говорил, – печально улыбнулся Берендей, – да тот заупрямился. Хочу, говорит, на звезды по-настоящему смотреть. Ведь волшебство – оно такое, и обмануть может.

– Да уж, – потрогал затылок второй Брок, а первый – поежился.

– А при чем тут, собственно, звезды? – опомнился царь. – Вы ж Ивана не на звездах искать собрались, я думаю?

– А почему бы… – начал первый сыщик, но заканчивать фразу пресловутым «и нет» почему-то не стал. Что-то ему подсказало вдруг, что именно там-то Ваню искать и следует, но Берендею о том пока говорить не стоит. И закончил он фразу иначе, чем собирался: – …нам не осмотреть для начала комнату царевича?

– Это еще зачем? – насторожился Государь. – Не полагаете же вы, что Ваня в прятки со мной играет и под кроватью в своей опочивальне прячется?

– Это, между прочим, тоже версия, – с непонятным злорадством сказал Брок-два. – В розыскном деле ничего нельзя со счетов сбрасывать.

– И вдруг, так сказать, ответ лежит на поверхности! – поспешил смягчить реплику дубля Брок-раз.

– На кровати, что ли? – стал мрачнеть царь, подозревая, видимо, что сыщики над ним насмехаются.

– Да почему?! – замахал руками первый сыщик, увидев, что настроение Берендея портится. – Я ж не самого царевича имею в виду! Но вдруг там записка какая-нибудь, например.

– На кровати? – продолжал хмуриться Берендей.

– Далась же вам эта кровать! – хлопнул в сердцах по коленям Брок.

– А что еще в опочивальне? – удивился Государь. – Кровать да трюмо с пуфиком. – И, решив, очевидно, что такая простота недостойна царского сына, добавил: – Большая кровать. Очень. Простыни и пододеяльник – синего шелку. Натурального, между прочим, не волшебством деланного!

– Нет, – замотал головой Брок-один. – Тогда нам не опочивальня нужна. А кабинет какой-нибудь личный у Ивана-царевича есть?

– А как же! – заулыбался наконец Царь-батюшка. – И кабинет с библиотекой, и мастерская, и спортзал с бассейном.

– Всесторонне развитый юноша, – одобрил сыщик, и Берендей окончательно расцвел:

– А то!

– Тогда так, – потер ладони Брок-раз. – Начнем с кабинета. Где он находится?

– Поздно уже, – остановил приготовившегося вставать сыщика царь. – Утром пойдем, после завтрака.

– Да мы бы и сами… – начал Брок-два, но Берендей грозно блеснул на него глазами: – Хоть я и говорил, что мешать вам не стану, но кое-какие ограничения все же имеются. В личные помещения царя и наследника в отсутствии хозяев посторонним вход запрещен.

– Ладно, утром так утром, – зевнул Брок-один, которому тоже не особенно хотелось сейчас проводить нудный обыск.

– А можно будет позвать… – начал Брок-два, но Берендей Четвертый резко его оборвал, поняв с полуфразы, о ком идет речь:

– Нет! Показания с нее снимайте, коли вам так угодно, но только не в моих хоромах! Тут уж воля моя тверда, не обессудьте.

– Воля ваша, – коротко кивнул сыщик, слегка окаменев лицом, а первый Брок, испугавшись, как бы слово за слово не вышло опять чего неладного, поспешно вскочил:

– Так, значит, до завтра? Пойдем мы, так сказать, баиньки?

– Ступайте, – ответил Царь-батюшка. – Жду вас завтра ровно в семь на завтрак. Не опаздывайте. – И поднялся с кресла, собираясь покинуть зал.

– А… мы? – заморгали сыщики.

– Пантелеймоныч покажет ваши покои, – махнул на ходу царь.

– Спокойной ночи, ваше величество, – присела в книксене Сашенька.

– И вам приятных снов, красавица, – улыбнулся в ответ Государь.