Мы сели на скамью где-то в верхних ярусах амфитеатра. Я сказал, что хочу прояснять кое-что, если Дина, конечно… Дина не возражала.

Ничего особенно интересного я не узнал. В 16 лет, за год до встречи с Антоном после случайного залета Дина сделала аборт. Калипсоловый наркоз ее вставил. Она попробовала его еще несколько раз сначала с помощью того же гинеколога, а потом с помощью какого-то мутного мужика, тусующегося в районе Аптеки № 1, на Лубянке. Мужик в определенный момент не пожалел денег, хотя времена были очень тугие, и отправил ее в турпоездку в Египет, где прямо на ступенях храма Хатшепсут в Дейр-Эль-Бахри Дину окончательно завербовали. Вскоре они с Антоном переехали в Израиль, где Дина сделала карьеру в Братстве и сразу после ее возвращения в Москву она была избрана Джессер Джессеру.

– Поговорим о настоящем. Ты замужем за моим другом.

– Я не люблю Антона. Я вышла за него замуж, когда еще мало что понимала и плохо чувствовала.

– А разве хаты умеют чувствовать?

– Сильные люди – сильно чувствуют.

– А уплощение эмоций?

– Это относится не к переживаниям, а к сопереживанием.

– То есть хатов может плющить и колбасить если им плохо, но не может плющить и колбасить если плохо другим?

Дина поджала губы. Слово «колбасить» ей не понравилось.

– Я чувствую свое предназначение – в жизни с тобой. В разделении жизни с тобой. В детях, которые продолжат наш род. И это вызывает сильное чувство.

– А почему я этого раньше не замечал?

– Потому что ты, как большинство мужчин, ничего не замечаешь. А я тебя люблю.

Маша, отмечая эту мою особенность, называла меня бесчувственной скотиной. Я задумался. «От любви бывают дети, ты теперь один на свете…» Любовь? Ладно, любовь, но секс? Секс с родной сестрой? Бр… Я, конечно, на многое готов. Еще большее – я могу вообразить… Но с Диной?

В детстве я с друзьями на даче пытался подсматривать за ней и еще двумя ее дачными подругами, когда они полезли в русскую баню. Сцена мытья трех молодых девушек потрясла нас до глубины души. Полутемная баня. Пар. Запотевшие маленькие окна. Белые груди, засасывающие взгляд. Нежные, подрагивающие. И темные вишневые соски. Вот она повернулась спиной. Вот плеснула водой на камни. Черт, облако пара. Я ничего не вижу. Что это? Кто-то идет сюда? Сейчас, бежим! Секунду! Только пар рассосется. Сейчас… Пар не рассосался, друзья утянули меня, а второго случая увидеть Дину такой у меня не было. Да и первый случай мое сознание постаралось запрятать поглубже. Стоп. Я вдруг вспомнил, что на следующий день Дина подарила мне розу. Просто розу, сорванную в цветнике. А почему? Это был первый и последний раз, когда женщина дарила мне цветы… Но в любом случае это было давно. Очень давно.

А может… Может, я не напрасно всю жизнь собачился с Диной? Может, я просто старался ее не замечать? Да… Родная сестра… Вот ведь Фрейд… Но. В конце-концов, чем я хуже фараонов? Дине показалось, что я начал колебаться. И она решила меня подтолкнуть.

– По-моему, в твоем положении выбор очевиден.

А вот эта фраза была лишней. Совсем лишней. И я сразу пришел в себя. И понял, что, во-первых, все блага обоих миров не стоит одной слезинки из глаз Маши, во-вторых, отказываться от друзей в подобной ситуации – безвкусно, если не сказать безнравственно. К тому же мне не очень нравился запах духов Дины

– Понимашь, Дина. Странная история. Чем женщина умнее – тем она глупее. И кстати, наоборот.

– Что ты имеешь в виду?

– Чем выше у женщины официально признанный интеллект, тем глупее ее поведение в личной жизни. И тем хуже эта личная жизнь складывается. Наверно, это от того, что умная женщина слишком полагается на свой ум, а он в решении целого ряда вопросов не помогает. Даже может помешать. Не то, чтобы я хотел обидеть всех женщин в твоем лице. Разумеется, бывают исключения. Но ты к ним не относишься.

– И поэтому?

– Поэтому, исходя из того, что ты хочешь меня мозгами, а не душой, я вынужден отказаться от твоего, действительно, лестного для меня предложения. И попробовать договориться, но как-то по другому.

– Договориться по другому – значит выбрать смерть.

– К сожалению, у меня осталась совесть. Поэтому если я соглашусь жить, то у меня будет плохой сон. Зачем мне это?

– Калипсол избавит тебя от плохих снов. Ты забудешь все, что с тобой было. Мы сделаемся первыми людьми на Земле. У нас будет невиданная власть. После нас, наши дети будут править этим миром. А мы будем наслаждаться друг другом в параллельном мире, принадлежащим нам обоим. Только нам двоим. А для оставшихся жителей Земли мы станем Авраамом и Саррой нового времени.

– Поскромнее Дина, поскромнее. Авраам и Сарра основали два великих народа. Хотя, конечно, не без Агари. А ты всего лишь надеешься основать династию. И управлять эта династия будет мутантами, выжившими после ядерной катастрофы.

Я отвернулся от Дины и увидел караван из четырех верблюдов. Он идет где-то в районе трассы Иерусалим-Эйлат. Скалистая пустыня. Синее небо, белые облака. На первом верблюде сидит Авраам. У него смуглое лицо в глубоких морщинах. Изрядно поседевшая борода. Но семьдесят пять лет – ему не дашь, как ни старайся. Максимум – пятьдесят. К седлу приторочено длинное копье с темным наконечником. На поясе – короткий бронзовый меч. Или длинный нож. За ним, на втором верблюде едет Сарра. Лица ее не видно, оно закрыто накидкой от пыли.

На остальных двух верблюдах навьючено все их имущество: на третьем – выцветший полинялый льняной шатер весь перештопанный, но еще очень крепкий, один центральный длинный шест и четыре коротких боковых – из окаменевшего дуба, огромный темный медный котел размером с горб верблюда, внутри него звякают несколько котлов поменьше.

К упряжи привязано несколько старых ковров, тюк с запасной шерстяной одеждой – из которой главные – белая длинная накидка, почти белая и шитое золотом покрывало для головы. На четвертом верблюде – небольшой тюк с каменной и деревянной посудой, ступкой, мешалкой, светильниками, и прочей кухонной утварью, а также два бурдюка – один огромный с водой, другой поменьше с вином. И конечно два холщовых мешка с пшеницей и один кожанный – с вяляным мясом. Благовония, приправы, трава для заварки и прочие мелочи хранятся в ларце из слоновой кости, который запрятан под остальные мешки.

За верблюдами покорно бредут двенадцать овец и две лохматых собаки. Время от времени одна из овец начинает тревожно блеять. Караван движется в Египет. Авраам спасается от голода поразившего землю, которую Господь обещал отдать ему и его потомству.

Авраам думает, что когда-нибудь все это имущество, целое состояние по мерками пустыни, включая несколько золотых и медных украшений, которые сейчас на Сарре отойдут к его наследнику. Почему-то Авррам знает, что сколько б у него не было сыновей, но наследник будет один. Но когда? Аврааму в голову не приходит, что ждать еще двадцать пять лет, но все равно он знает, что его главная задача – дожить до того времени, когда сын сможет владеть всем его имуществом, имуществом, которое он еще надеется приумножить, разбираться в овцах, баранах и ослах, потому что это будет его хлеб насущный, в звездах, чтобы отыскивать путь в пустыне от колодца до колодца, в населяющих пустыню и окружающих ее семьях и народах, чтобы избегать опасности и правильно торговать, в хитросплетениях родственных связей Авраама, чтобы хранить историю рода. Он научит наследника, как и где ставить жертвенники, что и зачем приносить в жертву. Потом наследник должен будет научить этому совего наследника. А потом начнется чужая жизнь. Жизнь потомков. Она будет не сладкой. Да и вообще жизнь – не мед. И не молоко. У Авраама она, что – лучше?

Авррам думает о последнем разговоре с Богом, в котором Бог сказал ему уходить из Харрана. «И Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое и будешь ты в благословление… и благословятся от тебя все племена земные». Он не то, чтобы колеблется, нет. Он выполняет все распоряжения Бога медленно и спокойно. Но он чувствует, что этот разговор будет не последним. Что Бог еще будет говорить с ним, будет говорить неоднократно – и это большая честь, но это и большая ответственность. Авррам не помнит, чтобы Господь говорил напрямую с кем-то из его знакомых. Да и вообще хоть с кем-то, память о которых дошла до него…

Авраам думает о Сарре. Слишком она красива. А вдруг какой-нибудь знатный египятнин влюбится в нее, а Авраама захочет убить… Не назвать ли ее сестрой? Так будет гораздо спокойнее. Назвать ее сестрой… Назвать ее сестрой…

Назвать жену сестрой, – это я еще понимаю. Но мне предлагалось что-то совсем обратное. Нет… Да и в любом случае, на Авраама и Сарру мы с Диной не походили, о чем я и сообщил ей в самых мягких, даже теплых выражениях. Я считал правильным щадить ее самолюбие. Вообще обижать Дину мне не хотелось. Дина, как любая женщина, восприняла мягкость за слабость и продолжала настаивать.

– Такого брака на Земле не было со времен Хатшепсут.

– Хатшепсут была хорошей, – зачем-то сказал я. – А ты, Дина… Нет, ты не плоха. Я тебя не осуждаю. Просто ты выполняешь свою функцию. А я люблю чтоб все развивалось… Ну немножко само собой.

– Не бывает «само-собой», если ты добиваешься бессмертия. Иосиф, пойми, я предлагаю тебе вечность!

Мне показалось, что в глазах у Дины стоят слезы.

– Дина, милая, прости! Но люди не влюбляются из благодарности, как говорила доведенная вами до самоубийства Лиля. И потом: какая к чертовой матери вечность? А третий закон термодинамики? Тем более, что если был Большой Взрыв, значит будет и Большое Схлопывание.

– Третий закон термодинамики не применим в биоэнергетике.

– Не применим? Ну… Не знаю… Кстати, ты собираешься отправить в параллельный мир еще 6 миллиардов душ. На них же тоже нужна энергия?

Дина словно махнула на меня рукой. Явно я спрашивал не о том. В ее голосе появилась усталость.

– Принцип Кем-Атефа о канализации энергии. Основная энергия Ка достанется хатам.

– Но хоть что-то вы душам простых людей даете?

Дине показалось, что я готов начать издеваться над ней, но она решила пока не обращать на это внимание.

– Что-то даем. Минимум. Но ты пойми: мы защищаем своих. Мы воюем за своих. Что в этом аморального?

– Методы, – не задумываясь сказал я. – Правила войны. Вы – военные преступники.

– Извини, – сказала Дина уже довольно жестко. Нам нужна победа – любой ценой. Как и всем остальным сторонам, участвующим в войне. Ты же знаешь: добро всегда побеждает зло. Кто победил, – тот и добрый. Но в человеческой цивилизации все устроено точно также. Просто я с тобой говорю чуть откровенней, чем это принято в вашем обществе.

Я вдруг подумал, что этические расследования Канта – схоластика вроде средневековой, хотя, конечно, гораздо более продвинутая. С одной стороны – все умно. Но с другой – все ясно. Зло – это просто прямое зло. Боль, кровь, смерть, энтропия. И здесь все просто. И нечего философствовать. И обсасывать особенности зла волка, гоняющегося за полусъеденным зайцем, тем более, что какое там зло – у зверей. Интересней обнаруживать тонкое зло. Спорное зло. Не очевидное зло. И еще я подумал, что зло – некрасиво.

– Знаешь, Дина! Послушать тебя и получается, что хаты тянут на воплощение коллективного Сатаны. Что-то вы, ребята, Бога совсем не боитесь.

– Степень вмешательства Бога в судьбу наших миров, как и вектор этого вмешательства, не кажутся мне ясными и определенными.

Передо мной опять стояла хорошо знакомая Дина. Умная, жесткая, решительная.

– К черту вектора. На самом деле, все довольно просто. Ты предлагаешь мне сменить веру или отдать жизнь. Обычная история. Происходила много с кем. Немного устаревшая, конечно, для 21 века, но в общем не новая. И говоришь, как Генрих IV перед Варфоломеевской ночью, что Париж стоит мессы.

– Этот Париж действительно стоит мессы.

– Дина. Я не хочу менять веру.

– Почему?

Мне показалось, что она, действительно, меня не понимает.

– Не знаю. Не хочу и все. Это иррационально. И слава Богу, что так. Расскажи лучше, если хаты такие могущественные, зачем убивать Матвея с Антоном?

– Есть правила братства. Есть коллегия хранения знаний. Я не могу действовать против законов, которым три с половиной тысячи лет. И я не одна в братстве. Пойми, я действительно не могу.

– А что скажет мама?

– Почему я должна ставить интересы матери выше интересов братства?

И в самом деле почему, если эмоции у хатов уплощаются?

Мне стало как-то невесело. Дина тоже была грустна. Но у меня кроме грусти было желание еще немного побороться. Так, на всякий случай, может, хоть что-нибудь удасться спасти. В настоящую победу я верить перестал.

– Иосиф! Я жду от тебя окончательного решения.

Динина грусть, казавшаяся мне до сих пор довольно светлой, постепенно сменялась черной тоской.

– Ты его услышала.

– Это конец.

Ее черные глаза почернели окончательно.

– Что ты, Дина! Какой конец! Все только начинается.

Дина по степени серьезности напоминала египетскую мумию. Мне даже показалось, что черты ее лица чуть притупились – как у трупа. Это ей – не шло.

– Боюсь, что при всей твоей непонятно откуда взявшейся смелости, все уже кончилось.

– Воля твоя. Но в такой опасности, как сегодня, братство хатов не находилось последние три с половиной тысячи лет.

– Дорогой брат! Мне кажется…

– И я, при всей моей смелости, которой успел набраться за эти три месяца, благодаря вам, скажу честно, что боюсь только одного.

– Хорошо, хоть чего-то.

– Твоей ошибки.

– Ошибки?

– Да-да. Не успеешь ты нас уничтожить, как достоянием узкой, но высокопрофессиональной общественности станет Великий Секрет. Он же – главная слабость Братства. Он же – подарок от Хатшепсут благодарному человечеству. Он же – смерть Кащея Бессмертного, которая на конце иглы, которая в яйце, которое в утке, которая в зайце, который в сундуке, который на дубе, который на острове, который хер знает где. После раскрытия Великого Секрета вы будете уничтожены в два счета. Не русскими спецслужбами, так американскими.

– Хотелось бы поконкретней. И поскорей.

– Тогда вернемся к моим друзьям.

– Один на один – страшно?

– Понимаешь, дорогая, у нас – концессия. «Одиночество-12». Поэтому решения принимаются коллегиально.

– Иди. Я должна отдать несколько распоряжений.

Дина подошла к тому что могло называться кафедерой или алтарем и, наклонившись, начала что-то говорить. Я вернулся к ребятам.

– Есть идеи? – дружелюбно спросил Антон?

– Никаких, – также дружелюбно ответил я.

– Вот и отлично, – сказал Матвей. – Это я люблю. Круто. И до конца.

Я понимающе посмотрел на Мотю, нашел в iPOD'е Procul Harum и поставил «Конкистатодора». Сначала я отдал оба наушника Моте и Антону, но на последнем куплете Антон вернул мне свой со словами: «Держи, тебе это полезней, чем нам». Мотя же внимательно дослушал песню до конца.

Да какие мы конкистадоры? Мы что – испанцы в Америке? Разве мы прячемся от правосудия, разве мы ищем золото? У нас же – реконкиста. Настоящая. Честная.

Хотя что плохого в избегании такого правосудия, которое в последнее время становится модным? И что плохого в золоте как таковом? А главное, какая разница за кого воевать? Ввязался в драку, так не думай. Дерись изо всех сил… А там – история рассудит.

Через минуту Дина подошла к нам. Руки за спиной. Взгляд сверху вниз. Как у учительницы. А где же вселенская скорбь?

– Так что это за Великий Секрет?

– Присели бы вы, Дина Яковлевна.

– У вас осталось тридцать секунд на то чтобы ответить на мой вопрос.

Интересно, а что, вообще, хаты знают про время. Меня всегда интересовало время, как некая метафизическая сущность. Точнее, как физическая. Ведь, что такое время, ясно ровно до тех пор пока об этом не задумываешься. А эти суки, конечно, про время кое-что знают… Ведь не случайно три с половиной тысячи лет прожили.

– Да ладно на понт нас брать… Мы, дорогая, через такое прошли… И до сих пор живы!

Матвей выглядел спокойным и рассудительным.

– Я еще не давала приказа о вашем уничтожении.

– Неправда! – Я пришел на помощь Моте. – Не успел я заскочить на три минуты домой, как меня чуть не расстреляли четверо ваших уродов!

– Это была группа быстрого реагирования, вызванная Германом. Я вмешалась позже. Поэтому ты и доехал до своего военного аэродрома.

– А арабский Мерседес в Иерусалиме?

– Должен был только напугать. Как и звонок в гостиницу в Риме.

Я почувствовал, что начинаю входить во вкус беседы с Диной. Что-то на эту тему мне рассказывал Наполеон. Ты должен полюбить противника. Полюбив, овладеть его образом мыслей. Ведь гораздо легче понять то, что любишь. А победить то, что понимаешь. Мне показалось, что Дина расслабилась, и пора атаковать. Но откуда? Чем?

– Дина, а ты никогда не задумывалась, что Кем-Атеф в процессе путешествия в Китай и Японию не только умер, но и расшифровал число 2224612?

– Ты, кажется, плохо усвоил украденные твоей Машей документы мужа. Во-первых не 2224612, а 222461215. Во-вторых не открыл, а объявил непознаваемым.

– Нет Дина! Нет! – Вот она, брешь! Кажется, надо бить сюда со всей дури! – Число звучит «2-2-2-4-6-12». И, кстати, написано было зарубками. Под которыми была нарисована пирамида. А цифра 15 появилось уже в поздем средневековье. Вместо латинской буквы P, которая в том алфавите была пятнадцатой по порядку. Вместо Пирамиды. Кем-Атеф раскрыл Великий Секрет. И закрыл обратно. Потому что он несет смертельную угрозу братству. А для того, чтобы прекратить рассуждения и поиски он объявил его, подожди-ка, как там говорилось: «Вечным, неизвестным и святым». То есть число осталось, а желания его разгадывать исчезло. Понимаешь?

– И что?

Я боковым зрением почувствовал, как Антон расправил плечи.

– А то что мы его разгадали! Рецепт уничтожения хатов лежит в подготовленной нами почтовой рассылке.

Вот это был блеф! Так хорошо и спокойно я себя не чувствал никогда.

– Как расшифровывается число?

Дина вдруг сделалась дьявольски серьезна. Надо было продолжать атаку. Но какими ресурсами?

– Дина! Не здесь. Сколько вокруг нас микрофонов и камер?!

– Здесь. И сейчас. Микрофоны выключены. Говори!!

В голосе ее была слышна угроза. Вот уж действительно от любви до ненависти – один шаг. Мне показались, что мои шансы на выгодный брак растаяли без следа. Сокровенное знание тайной слабости супруга – плохой пункт брачного контракта.

Если Бог хотел нас спасти, то сейчас наступало самое время. Я расслабился и чтоб показать Дине, до какой степени мне все по фигу, закрыл глаза. И начал думать о Хатшепсут. Она же была хорошей. Она вручила миру тайну спасения от собственных последователей.

– Иосиф!

Голос Антона вывел меня из оцепения.

– Да?

– Ты помнишь дзенский монастырь? Окам сказал тебе, что ты знаешь все?

– Сказал.

– Знаешь, ты знаешь все. Все необходимое.

– Конечно, знаю.

Мысли понеслись в голове с потрясающей скоростью. Гораздо быстрее чем речь. Ах, как жаль, что Хатшепсут умерла. А ведь ее похоронили не в пирамиде. Ее похоронили в храме, в Дейр-Эль-Бахри… Найти бы мумию и проверить радиоуглеродным методом. Сколько там изотопа углерода С-14. Стоп.

Стоп. С-14. А нормальный углерод С-12. А 12 – это последняя часть числа. А перед этим стоит 6. Про 6 – не знаю. Что-то знакомое… Протоны? Нейтроны? Но 4 – это валентность углерода. Это я знаю точно. И благодаря этой валентности существует весь наш живой органический мир. А валентность это… Не помню, что это. Что-то электронное. А первые цифры – то же что-то электронное. Уровни? Подуровни? Не важно. Зашифрован углерод. И пирамида на конце.

Но углерод с пирамидой… Все! Я все понял… Пирамида в числе это не пирамида Хеопса. Это рисунок кристаллической решетки алмаза. Вот, что хотела передать нам Хатшепсут. Алмаз!!! Оружие против хатов!!! Yes!!!! Yes!!! Cool!!!!!

– Иосиф, ты что заснул? Что за бесцеремонность! Я в третий раз спрашиваю тебя, что ты знаешь о числе?

Я встал, как на семинаре и произнес тихим, но ясным голосом:

– Дина! Цифры 2-2-2-4-6-12 с латинским P на конце – формула алмаза. Главной угрозы братства хатов в этом мире.

После чего, как ученик, легко и непринужденно сдавший тяжелейший экзамен, я сел на место и как ни в чем не бывало спросил Антона.

– Про 12 и 4 я все помню. Атомный вес и валентность. Напомни, что такое шесть и первые две двойки?

Антон с неизменившимся выражением лица сделал несколько движений пальцем в воздухе, после чего, не глядя на Дину, произнем как бы в воздух:

– 2-2-2-4-6-12 – электронная формула углерода. Два электрона на первой S-орбитали, два на второй S-орбитали, 2 – электрона начало заполнения следующей P орбитали. Углерод четвертый элемент по счету во втором ряду периодической таблицы. Поэтому его максимальная валентность – четыре. Шесть означает число протонов, т. е. его заряд, двенадцать – атомный вес. Пирамида, как ты уже догадалась – кристаллическая решетка алмаза. Без нее углерод будет обычным графитом. Более просто и красиво электронную формулу углерода – не записать.

Дина все это время стояла не двигаясь. Она сложила руки как для молитвы, закрыла глаза и молчала. Что Антон был прав – я не сомневался. Он всегда был отличником. Что Дина в своем физтехе изучала строение атома, мне тоже было очевидно.

Вот теперь я знал, что алмаз работает сам по себе. Без аутотренинга. Но как? «Будете как боги, знающие добро и зло» – пришло мне в голову. Вот мы и стали как боги. Хорошо ли это? Что имел в виду Змей, обещая Адаме и Еве знание, стоящее вечного Рая? И сдержал ли он обещание?

– Антон, – я решил перевести разговор в другое русло, чтоб помочь Дине придти в себя и не совершать скоропалительных решений, – а как алмаз может работать?

– Точно не знаю. Но когда я был в Лондоне и смотрел на Кохинор, мне показалось, что он как-то странно отражает лучи. Не как обычная стекляшка. Не как хрусталь. Мне показалось, что кроме обычного спектра он преломляет что-то еще. Но там было довольно темно и я решил, что это видимость. А теперь, и здесь Дина может нам помочь, учитывая, что ее диплом посвящен тахионам…

– Стоп! Химик мне только что рассказывал про тахионы… Ну, после газовой атаки… Он говорил про тахионные линии…

– Вот-вот, – Антон как-то странно посмотрел на меня, – учитывая все это, возможно, что алмаз с этими линиями что-то делает. Как-то преломляет… Фокусирует… Очень интересно… Как-то это может быть связано и с гравитоном, все еще не открытым… Хм… так ведь покопаться и единая теория поля может сложиться…

– А откуда Хатшепсут про это знала?

– Ну знаешь… От тахионных линий до машины времени, ну… не один шаг, конечно, но в общем, не так уж далеко… Поэтому Хатшепсут решила передать нам число и как формулу алмаза и как фомулу углерода, чтоб хоть кто-то понял про то, как устроена жизнь на Земле.

– Число?

– Именно! Заметь, число, как справедливо заметил Мотя, не просто красиво. Оно указывает не на один алмаз, но и на углерод. Углерод. 2-2-2-4-6-12. Единственный элемент, безусловно лежаший в основе всей жизни… Странно… Я никогда не связывал алмаз при всех его уникальных свойствах с углеродом, у которого уникальных свойств еще больше… Странно. А мог ведь связать… И любой мог связать! Это, в сущности, просто как три копейки… Тогда понятно, почему у хатов – аллергия на алмазы…

– Почему?

– А они вообще жизнь не любят. Шутка. Не знаю точно. Есть у них какая-то генетическая аномалия. Но с другой стороны, не на атомном же уровне…

Я подумал, что, вне зависимости от того, наступает средневековье или нет, наука пока открыла не все. И плацдарм для наступления у фундаментальных наук еще есть. И совсем не слабый плацдарм. Но больше меня волновало другое:

– А я хат или не хат?

– Хороший вопрос, – обрадовался Антон. – Черт тебя знает. Ты – странный. Или хат. Или не хат. Но алмаз тебе явно помогает…

– Кто еще кроме вас знает про алмазы и число? – сухо и деловито поинтересовалась Дина, прервав нашу беседу.

– Пока никто.

– А эта ваша Аня?

– Мы не сумасшедшие, делиться такой информациией со спецслужбами. По крайней мере, без особой нужды…

– Хорошо. Я хочу увидеть файлы, подготовленные к отправке, чтобы убедиться, что все обстоит именно так, как вы излагаете.

Здесь вмешался Мотя со всей своей бесцеремонностью.

– Дина, а может тебе просто сразу трахнуть нас всех троих? Вот прямо тут. Под факелами?

Трахать нас под факелами Дина явно не собиралась. Она подняла брови и внимательно слушала Матвея. Мотя завелся.

– Извини, дорогая, но придется поверить. Я понимаю, что тяжело. Я понимаю, что ты – на измене. Но секи фишку: не с голой жопой, тьфу, я хотел сказать, не с пустыми же руками мы к вам спускались! А пускать козла в огород, то есть я имею в виду – тебя в наши почтовые ящики нам как-то не хочется.

Я закивал с солидным видом, означавшим, что и ребенок может записать файл и подготовить его к отправке, указав заданное время. Антон сидел молча и на Дину не смотрел.

– Почему этого не было на вашем диске?

– Потому что диск мог прочесть кто угодно в вашей тусовке. Он нужен был только для начала разговора. И в этом твое счастье.

– Что вы предлагаете делать теперь?

Дина спрашивала нас, что делать! Если это не победа, то по крайней мере перелом в войне.

– Договариваться о перемирии.

– Ваши условия?

– Первое: свобода и безопасность каждого из нас. Второе: отмена Армаггедона. Третье: возврат старого правительства.

– Антон, может с правительством не торопиться? Оно как-то не очень… Хохлы вот, сам знаешь…

Правительство, явно, было не очень. Хотя, конечно, мы – не хохлы, хохлы – не мы. Но давящая серость и неприкрытая коррупция даже русским может надоесть. Антон задумался и сказал:

– У нас есть четвертое условие. Мы в течение всего действия перемирия имеем право выдвигать условия по формированию властных структур.

Я чуть не поперхнулся.

– Тогда уж Антон и денег проси. Чего стесняться? Мы же – конкистадоры!

– Это наше пятое условие. 300 тысяч долларов сейчас же наличными. Три миллиарда долларов в течение недели на те счета, которые мы укажем.

– Долларов или евро? – тихо, как бы про себя, пробурчал Матвей. То есть, тихо, конечно, но так, чтобы и Дина и мы это услышали.

Я начал приходить в восторг.

– А зачем тебе, Антоша, наличные?

– Мы должны купить фирмы, на счета которых получить эти деньги.

– Тогда условие номер шесть. Похороните голову Химика, как подобает.

В то время, как ребята озабоченно посмотрели на меня, Дина озабоченно посмотрела на часы.

– Ладно. Три миллиарда для нас – не деньги. Вы также получите все остальное. Хотя это… Неважно… Но в обмен на неразглашение тайны числа. Пугать вас тем, что случится с вами в обоих мирах, если вы нарушите свои обязательства, я пожалуй не буду. С моей стороны на ваши шесть условий – всего одно мое: вы должны сказать на какое время назначена рассылка ваших писем.

Я попытался определить, который сейчас час. Ошибка на два часа в любую сторону означала смерть. Если письма уже ушли – что с нами церемониться. Если уйдут не скоро – нас начнут допрашивать по всем правилам тайной полиции. Мы переглянулись. Дина повторила свой вопрос:

– В котором часу уйдут письма?

Я понял, что все пропало. Определить время, которое мы находимся здесь с учетом газовой атаки, трипа и прихождения в себя было невозможно. Но Антон был невозмутим:

– Этого мы тебе не скажем. Боюсь, что очень скоро.

Если бы Дина была кошкой, она бы зашипела. Тем не менее она отошла к кафедре и опять наклонилась над ней, заговорив в невидимый микрофон. Мне показалось, что факелы стали светить ярче. Матвей расправил плечи:

– Пацаны, сдается мне, что мы их сделали? Скоро научимся путешествовать по времени и воскресать из мертвых? К тому же с деньгами…

Матвей, конечно, был совсем в другом месте, когда Наполеон учил меня не предвкушать победу. Но мог бы и сам сообразить… Крайне обидно пропадать, когда шансы на успех стали по-настоящему высоки, и я с опасением взглянул на Антона. Антон молчал, темный, как мавзолей Ленина изнутри.

– Давай договариваться, Дина! – сказал я. – Не осложняй жизнь. Убить вы нас всегда успеете. Не исключено, что вы сможете придумать какое-нибудь противоядие против алмазов. Соглашайся на перемирие!

– Я этого не хотела, – каким-то отстраненным голосом сказала Дина. Но вы не оставили мне выбора…

Дина пошла к кафедре третий раз.

– Что она задумала?

Матвей озадаченно обратился к Антону как к эксперту по Дине. Антон помедлил с ответом, а потом вдруг сказал, причем сказал, обращаясь исключительно ко мне:

– Помнишь, что спел Иуда в конце Jesus Christ Superstar перед тем как повеситься?

– Нет.

– Я имею в виду, что он спел очень важного? Кажется, уже ни Тим Райс ни Веббер не помнят…

– Нет. Я тем более не помню.

Антон иногда умеет сводить с ума своими вопросами.

– Он спел: «God I'll never ever know why you chose me for your crime».

– При чем тут это?

– Заметь: МЕНЯ для СВОЕГО преступления….

– Антоша, ты достал!

Антон понимающе кивнул:

– Дина проверила свою почту. И прочла мое письмо. Прощальное письмо. Я же не знал, что она…

– И что?

– Там нет ни слова про алмазы. И ни слова про разгадку числа.

Сердце мое опустилось.

– И что она задумала?

– Что-нибудь ужасное, – медленно сказал Антон.

Антон никогда ничего не предсказывал. Ни спорт, ни погоду, ни ужасы. А тут вдруг…

– Умеешь ты сказать, чтоб подбодрить… И что?

– Судя по тому как моя жена (в этот раз «бывшая» она не сказал) бодро разговаривает с микрофоном, она все поняла. Высшее образование. Мехмат…

Мотя был по римски мрачен и спокоен:

– Нам уже нечего терять.

– Нет, Мотя! – задумчиво сказал Антон. – И нам, и всем остальным, к сожалению, есть что терять. Мы слишком далеко продвинулись за свои пять тысяч лет. Слишком далеко зашли.

Дина второй раз посмотрела на Антона понимающим взглядом мясника и обратилась ко мне голосом злой учительницы:

– Иосиф, подойди к монитору.

Без всякого «пожалуйста».

Я испытал ровно то чувство, что испытывал в школе при команде «Мезенин к доске» в том совершенно нередком случае, когда не выучивал урок.

За кафедрой оказался небольшой жидкокристаллический монитор со встроенными динамиками и черный фаллический микрофон, рядом с которым стоял сходного вида джойстик. Не успел я заметить маленькую черную клавиатуру, лежащую чуть в стороне, как посмотрел на монитор и вздоргнул. На мониторе была – Маша. Она сидела в саду или в парке на скамейке и читала.

– Это – реальность, – сказала Дина, – веб-камера. Назови какую нибудь часть тела.

– Зачем? – спросил я, – подумав, что она сейчас прикоснется к ней курсором джойстика.

– Назови! – повторила Дина и я назвал ногу.

– Правую или левую?

Я не знаю. Мне надоело. Мне страшно.

– Ну, правую.

Дина наклоняется над кафедрой и говорит «правая нога». И на мониторе Маша бросает книгу и неуклюже хватается за ногу.

Дина быстро чертит джойстиком вокруг ноги квадрат. Крупный план камеры: из ноги, чуть ниже колена прямо из под руки Маши течет кровь.

– Ты видишь, что ваши хваленые спецслужбы ничего могут?

Она легко бьет по клавише esc безымянным пальцем, будто сгоняя с клавиатуры таракана. Снова средний план камеры. К Маше подбегает человек, наклоняется, смотрит на ее ногу, потом берет на руки и несет куда-то.

– Ты понимаешь, что это не видеомонтаж? Понимаешь? А может, ты хочешь поговорить с Машей? Я могу соединить тебя с ней? Спросишь у нее – не больно ли ей! Не случился ли выкидыш?

Дина не дожидается моего ответа. Она опять щелкает клавишами у кафедры и на весь зал раздаются гудки. Сначала долго никто не берет трубку, а потом мужской голос что-то говорит. Гортанные отрывистые слова. Иврит.

Я поднимаю голову и прошу Антона, чтоб он спросил, что с Машей и понимаю, что не узнаю собственный голос. Антон подходит ко мне и о чем-то спрашивает его. Голос отвечает. Я чувствую, что тот человек в отчаянии.

– Она ранена, – говорит Антон.

– Пусть передаст, что я люблю ее. Скажи ей, пусть ждет. Только очень ждет!!

Антон переводит.

– Она не дождется, – говорит Дина и связь обрывается.

Антон уходит к Матвею и садится рядом с ним. Я остаюсь на кафедре и начинаю сходить с ума.

– А знаешь, где Аня? Хочешь взглянуть на Аню? Если еще не поздно… Смотри!

Дина еще раз наклоняется над кафедрой и что-то говорит. И я вижу кладбище. Кажется военное. Перспектива ряда одинаковых могильных камней уходит в бесконечность. Справа стоит взвод солдат с М-16 в руках. Слева – открытая могила. В цетре экрана на лафете лежит тело в саване.

– Что ты хочешь? – спрашиваю ее я и хрипа в моем голосе больше чем слов.

– Тебя. Я хочу тебя.

– Зачем?! Зачем, Дина, зачем??!!!

– Потому что мы будем в вечной безопасности только тогда, когда управлять этим миром будут наши потомки.

Дина покачала головой, словно удивляясь моей непонятливости. Я в отчаянии посмотрел на Мотю с Антоном и задрожал. По направлению к ним спускались шесть человек в серых пиджаках, застегнутых на все пуговицы. Я видел эти пиджаки у собственного подъезда, когда впервые в жизни вступил перестрелку. Но тогда меня спасла Маша. А сейчас Маши не было.

– Мотя, сзади! – закричал я, но было поздно.

Через несколько секунд и Мотя, и Антон стояли с заломленными руками, на которых поблескивали наручники.

Все, что происходило дальше происходило автоматически и помимо моего желания. Меня словно вынесло какой-то внутренней волной из-за кафедры и донесло до жирандолей, в которых стояли факелы. Я выдернул одну из них из стены. У нее оказался вполне острый конец. Достаточно острый для того, что я задумал.

– Дина, – заорал я. – Я сейчас убью себя, слышишь? Я сейчас себя убью.

Жирандоль была приставлена к моей груди острым концом. Я держал ее обеими руками. Все что мне было надо сделать, – это оступить на два шага назад и броситься на пол упираясь ею в сердце. Кажется, так покончил с собой Саул. Дина поняла, что я в совершенном остервенении, поэтому закричала: «Всем стоять!»

И все замерли.

– Я хочу, чтоб все остались живы, Дина! – продолжал орать я. – Слышишь?!! Я хочу, чтобы все остались живы! Отмени все!! Отпусти всех или я убью себя!

Дина прошлась вдоль кафедры, посматривая то на меня, то на серых пиджаков, то на ребят. Я сжимал жирандоль и внимательно следил за происходящим, понимая, что может произойти что угодно. Наконец Дина подошла ко мне. В глазах у нее горело принятое решение.

– Хорошо, дорогой брат! Я не ожидала от тебя такой сообразительности. И такой решимости. Хорошо. Ты ухитрился не проиграть. Ты добился ничьей. За тебя я отменю ядерную катастрофу, и мир сохранится. Хотя кое-что в нем изменится. Ради тебя я не трону Машу. Пусть рожает, кого хочет. Больше того: ради тебя я готова отпустить Антона с Матвеем. Разумеется, после некоторых операций над их мозгами. Это щедрое предложение. Это самое щедрое предложение в моей жизни. Потому что, делая его, я рискую жизнью. Более того, я подвергаю риску Братство. Но я знаю, что иначе ты не согласишься. А ты очень нужен мне, мой единственный брат. Ты согласен?

– Мне нужны гарантии!

– Гарантии? – нараспев произнесла Дина. – Гарантии? Да ты же всегда сможешь повторить свой фокус с жиранадолью…

– Учитель приказал всем радоваться, потому что страшные события еще только наступают…

Я посмотрел на Антона. Мне показалось, что вокруг его головы появился нимб. И вокруг головы Моти – тоже. Наверно, от факелов расположенных прямо за их головами. Или у меня что-то случилось с глазами.

– Что это, Антон?

– Старинная израильская песня.

– Да какая разница? – лениво вмешался Матвей. Слишком лениво для человека, которому заломали руки. – Мы дрались, как могли. И рано или поздно мы все равно победим.

Я обреченно кивнул. Дина улыбнулась и достала шприц. «Сестричка, да ты – хищница!» Я вдруг перешел на английский и я почти закричал: «Nail me to your cross and break me, bleed me beat me kill me take me now before I changed my mind». Дина покачала головой: «Я не Бог. Ты не к тому обращаешься». Она уколола меня в открытое плечо одной рукой. Очень выверенное движение. Очень тонкое. Грациозное. «Музыку, – пробормотал я, – тогда включи музыку, раз ты не Бог. Классическую». И отрубился.

…Учитель приказал всем радоваться…