Когда мы выехали на прогулку, солнце ярко сияло над Мюнхеном, а воздух был наполнен радостью начала лета.

Как раз в момент нашего отъезда герр Дельбрук, метрдотель гостиницы «Quatre Saisons», где я остановился, спустился к экипажу с непокрытой головой и, пожелав мне приятной поездки, сказал кучеру, все еще держась за ручку дверцы кареты:

– Не забудь, вернуться надо до наступления темноты. Небо выглядит ясным, но холодок северного ветра подсказывает, что может неожиданно начаться буря. Впрочем, я уверен, что вы не опоздаете, – тут он улыбнулся и прибавил: —…Ведь ты знаешь, какая сегодня ночь.

Иоганн ответил эмоциональным: «Ja, mein Herr», коснулся шляпы и быстро тронулся в путь.

Когда мы выехали за пределы города, я сделал ему знак остановиться и спросил:

– Скажи мне, Иоганн, что это сегодня за ночь такая?

Тот перекрестился и лаконично ответил:

– Walpurgis nacht.

Затем вынул часы – большие, старомодные, из немецкого серебра, размером с репу – и посмотрел на них, сдвинув брови и нетерпеливо передернув плечами. Я понял, что таким образом он выражал почтительный протест против ненужной задержки, и снова откинулся на спинку кареты, взмахом руки приказав ехать дальше. Карета быстро двинулась вперед, словно кучер желал наверстать потерянное время. Кони то и дело вскидывали головы и подозрительно втягивали воздух. В такие моменты я часто тревожно оглядывался по сторонам. Дорога была довольно мрачной, так как мы пересекали нечто вроде продуваемого ветром высокого плато. По пути я заметил еще одну дорогу, которой, похоже, редко пользовались и которая ныряла глубоко в маленькую извилистую долину. Она выглядела такой заманчивой, что, несмотря на риск обидеть Иоганна, я крикнул, чтобы он остановился, а когда кучер натянул поводья, сказал ему, что хотел бы поехать по ней. Он выдвинул множество доводов против, часто крестясь при этом. Это подстегнуло мое любопытство, и я стал задавать ему всевозможные вопросы. Он отвечал уклончиво и все время поглядывал на часы в знак протеста.

В конце концов я сказал:

– Что ж, Иоганн, я хочу поехать по этой дороге. Не стану просить тебя сопровождать меня, если не хочешь; но скажи мне почему – больше я ничего не прошу.

Вместо ответа он так быстро спрыгнул на землю, что, казалось, просто слетел с козел. Затем умоляюще протянул ко мне руки и стал просить не ездить туда. Из его речи на смеси английского с немецким я понял общую нить разговора. Казалось, он вот-вот сообщит мне нечто, сама мысль о чем явно пугала его; но каждый раз он замолкал и произносил лишь: «Walpurgis nacht!»

Я пытался возражать, но трудно спорить с человеком, когда не знаешь его языка. Преимущество было, безусловно, на его стороне: хотя Иоганн и начинал говорить на английском языке, пусть ломаном и малопонятном, он все время впадал в возбуждение и переходил на родной немецкий – и каждый раз при этом смотрел на часы. Потом кони забеспокоились и начали нюхать воздух. Тогда Иоганн сильно побледнел и, с испугом оглянувшись вокруг, внезапно прыгнул вперед, взял их под уздцы и отвел футов на двадцать. Я последовал за ним и спросил, почему он это сделал. Вместо ответа он перекрестился, показал на то место, с которого мы ушли, и повел карету в сторону другой дороги, где указал на крест и сказал, сначала по-немецки, потом по-английски:

– Похоронили его – того, что убил себя.

Я вспомнил старый обычай хоронить самоубийц на перекрестке дорог.

– А! Понимаю, самоубийца. Как интересно! – Но мне никак не могло прийти в голову, почему так испугались кони.

Пока мы разговаривали, до нас донесся звук, похожий одновременно на лай и на визг. Он доносился издалека, но кони очень встревожились, и Иоганну пришлось их долго успокаивать. Он побледнел и сказал:

– Похоже на волка, но сейчас здесь нет волков.

– Нет? – спросил я. – И давно волки подходили так близко к городу?

– Давно, давно, – ответил он, – весной и летом; да и совсем недавно тоже, когда лежал снег.

Пока он гладил коней и пытался их успокоить, по небу быстро бежали темные тучи. Солнце исчезло, мы ощутили порыв холодного ветра. Однако это было пока слабое дуновение, больше похожее на предостережение, так как солнце снова ярко засияло.

Иоганн посмотрел на горизонт, заслоняя рукой глаза, и произнес:

– Снежная буря, он скоро придет сюда.

Потом опять посмотрел на часы и сразу же, крепко ухватив вожжи, так как кони все еще били копытами и трясли головами, и взобрался на козлы, словно пришла пора продолжать наш путь.

Я проявил некоторое упрямство и не сразу сел в карету.

– Расскажи мне о месте, куда ведет эта дорога, – потребовал я и показал вниз.

Он опять перекрестился и пробормотал молитву, прежде, чем ответить:

– Оно нечистое.

– Что нечистое? – спросил я.

– Селение.

– Значит, там селение?

– Нет-нет. Никто там не живет уже много сотен лет.

Это подогрело мое любопытство.

– Но ты сказал, что там селение.

– Было.

– А что там теперь?

Тогда он разразился долгой историей на немецком и английском языках, настолько перемешивая их, что я не смог толком понять, что он говорил. С грехом пополам я понял только, что очень давно, сотни лет назад, там умерли и были похоронены люди, но из-под земли доносились звуки, и, когда могилы вскрыли, у мужчин и женщин были розовые, живые лица, а их рты были красными от крови. И поэтому, торопясь спасти свои жизни (да и свои души! – тут кучер перекрестился), оставшиеся в живых убежали в другие места, где живут – живые, а мертвые – это мертвые, а не… не что-то другое. Иоганн явно боялся произносить последние слова. Продолжая свой рассказ, он все больше возбуждался. Казалось, у него разыгралось воображение, и закончилось это настоящим припадком: его лицо побелело от страха, он обливался потом, дрожал и оглядывался вокруг, будто ожидал, что сейчас появится нечто ужасное – прямо здесь, при ярком солнечном свете, на открытой равнине.

Наконец, охваченный отчаянием, он вскричал: «Walpurgis nacht!» и указал на карету, приказывая садиться.

Тут во мне взыграла моя английская кровь, и я сказал, отступив назад:

– Ты боишься, Иоганн. Ты просто боишься. Что ж, поезжай домой, а я вернусь один. Прогулка пойдет мне на пользу.

Дверца кареты была открыта. Я взял с сидения свою прогулочную дубовую трость, которую всегда беру с собой в поездки во время отпуска, закрыл дверцу, указал в сторону Мюнхена и сказал:

– Возвращайся домой, Иоганн. Вальпургиева ночь не касается англичан.

Кони теперь нервничали еще больше, и Иоганн пытался удержать их, взволнованно умоляя меня не делать такой глупости. Мне было жаль беднягу, который был весьма серьезен, но все равно я невольно рассмеялся. Его английский язык теперь куда-то исчез. Охваченный беспокойством, кучер забыл, что единственным средством заставить меня понять было говорить на моем языке, поэтому он продолжал горячо уговаривать меня на родном немецком языке. Это становилось утомительным. Повторив приказ «Домой!», я повернулся и двинулся вниз от перекрестка, в долину.

Безнадежно махнув рукой, Иоганн развернул коней в сторону Мюнхена. Я же, опершись на трость, смотрел ему вслед. Некоторое время он медленно ехал по дороге, потом на вершине холма появился высокий худой человек. Я хорошо видел на расстоянии. Когда он подошел к коням, те начали подпрыгивать и лягаться, потом заржали от ужаса. Иоганн не мог их удержать – они рванули и бешено понеслись по дороге. Я смотрел вслед, пока они не скрылись из виду, затем поискал взглядом незнакомца, но обнаружил, что он тоже исчез.

С легким сердцем я свернул на проселок, ведущий в глубокую долину, против чего так возражал Иоганн. Его возражения, насколько я видел, были совершенно безосновательны: должен сказать, я прошагал пару часов, не думая о времени и о расстоянии и не встретив ни одного человека или дома. Это место было воплощением запустения. Но я не обращал на это особого внимания до тех пор, пока за поворотом дороги не подошел к редкой группке деревьев; тут я признался себе, что на меня невольно повлияла полная заброшенность местности, по которой пролегал мой путь.

Я сел отдохнуть и начал оглядываться вокруг. Меня поразило, что здесь было значительно холоднее, чем в начале прогулки; казалось, вокруг слышится нечто вроде вздохов, а время от времени высоко над головой раздавался какой-то приглушенный рык. Поглядев вверх, я заметил, что большие плотные тучи быстро бегут по небу с севера на юг на большой высоте. В верхних слоях воздуха появились признаки надвигающейся бури. Я немного продрог и решил: это потому, что я сидел неподвижно после быстрой ходьбы, – поэтому снова пустился в путь.

Местность, по которой я теперь проходил, стала намного живописнее. Там не было приметных объектов, на которых мог бы остановиться взгляд, но на всем лежало некое неуловимое очарование. Я почти не замечал времени и, только когда вокруг меня сгустились сумерки, начал думать о том, как найти дорогу домой. Воздух стал холодным, облака высоко над головой бежали все быстрее. Их бег сопровождался чем-то вроде далекого шума воды, сквозь который иногда доносился тот таинственный вой, который, по словам кучера, издавал волк. Некоторое время я колебался, но потом вспомнил свои слова о том, что хочу увидеть заброшенную деревню, поэтому шел все дальше и вскоре вышел на широкое открытое пространство, со всех сторон окруженное горами. Их склоны поросли деревьями до самой долины, небольшие рощицы этих деревьев там и сям усеяли пологие склоны и лощины. Я проследил взглядом за изгибами дороги и увидел, что она делает поворот возле одной из самых густых из этих рощ и исчезает за ней.

Пока я смотрел, в воздухе пронесся холодный порыв ветра и пошел снег. Я подумал о многих милях мрачной местности, по которой проходил, а потом поспешил найти укрытие в лесу впереди. Небо становилось все темнее, снег падал все быстрее и гуще, пока земля передо мной и вокруг меня не превратилась в блестящий белый ковер, дальний конец которого терялся в туманной дали. Дорога осталась, но стала неровной, и на равнине ее границы потеряли четкость, в отличие от просеки. Через какое-то время я обнаружил, что, должно быть, отклонился от нее, так как перестал ощущать под ногами твердую землю, и мои ноги проваливались в траву и мох. Потом ветер усилился, его сила все возрастала, и вот я уже вынужден был бежать, подгоняемый им. Воздух стал ледяным, и, несмотря на быструю ходьбу, я страдал от холода. Снег теперь падал так густо и вокруг плясали такие быстрые вихри, что я с трудом держал глаза открытыми. Время от времени небеса прорезала яркая молния, и при ее вспышках я видел впереди большой массив деревьев, в основном тисов и кипарисов, густо засыпанных снегом.

Вскоре я оказался под защитой деревьев и там, в сравнительной тишине, слушал высоко над головой шум ветра. К тому времени чернота бурана слилась с темнотой ночи. Постепенно буран стихал и теперь проявлялся только яростными порывами ветра. В такие моменты странный вой волка отражался вокруг многократным эхом.

Временами сквозь черную массу плывущих облаков прорывался лунный луч, который освещал пространство и показывал мне, что я стою на краю густой рощи из кипарисов и тисов. Когда снегопад прекратился, я вышел из укрытия и стал внимательно осматриваться вокруг. Мне пришло в голову, что среди множества старых фундаментов, которые я миновал, мог сохраниться относительно целый дом, где, пусть и в развалинах, я мог бы найти пристанище хоть на короткое время. Обойдя рощу вокруг, я выяснил, что она окружена низкой стенкой, и, шагая вдоль нее, вскоре обнаружил проход. Здесь кипарисы образовали аллею, ведущую к прямоугольнику какого-то строения. Однако как раз в тот момент, когда я его увидел, плывущие облака закрыли луну, и я двинулся по этой тропе в темноте. Должно быть, ветер стал холоднее, так как меня охватила дрожь; но я надеялся найти укрытие, и шел дальше на ощупь, как слепой.

Внезапно стало тихо, и я остановился. Буря закончилась; и, вероятно, сердце мое замерло, вторя тишине природы. Но это продолжалось всего мгновение, так как лунный свет прорвался сквозь тучи, и я увидел, что нахожусь на кладбище и что квадратное строение передо мной – это массивная гробница из мрамора, белого как снег, которые лежал на ней и вокруг нее. Вместе с лунным светом прилетел яростный порыв бури, которая, казалось, возобновилась с новой силой с долгим, низким воем, словно из глоток множества собак или волков. Я был испуган и потрясен и чувствовал, что холод быстро охватывает меня; он, казалось, стиснул даже мое сердце. Затем, пока поток лунного света еще падал на мраморную гробницу, появились новые признаки того, что буран возвращается, будто он повернул обратно. Словно зачарованный, я подошел к склепу, чтобы посмотреть, что это такое и почему такая конструкция стоит одна в подобном месте. Я обошел вокруг нее и прочел над дорическим входом надпись на немецком языке:

Сверху из гробницы торчала большая железная пика или кол, который, казалось, был воткнут в сплошной мрамор – это сооружение было построено из нескольких огромных каменных блоков. Зайдя сзади, я увидел выбитые большие русские буквы:

Во всем этом было нечто столь таинственное и жуткое, что я был потрясен и близок к обмороку. Впервые я пожалел, что не прислушался к совету Иоганна. Тут меня поразила мысль, внезапно возникшая при почти таинственных обстоятельствах и шокировавшая меня. Сегодня же Walpurgis nacht!

В Вальпургиеву ночь, как верили миллионы людей, дьявол бродит по миру, а могилы открываются и мертвецы выходят из них, бродя среди живых. В эту ночь правят бал все злые силы на земле, в воде и в воздухе. Именно этого места особенно боялся кучер. Этой безлюдной деревни, опустевшей много веков назад. Здесь был похоронен самоубийца; и я здесь оказался совсем один, дрожащий от холода в снежной пелене и перед лицом надвигавшейся яростной пурги! Мне понадобилась вся моя философия, вся религия, которой меня учили, все мужество, чтобы не поддаться приступу ужаса.

И вот на меня налетел настоящий торнадо. Земля тряслась так, словно тысяча лошадей проносилась по ней, стуча копытами; и на этот раз буран принес на своих ледяных крыльях не снег, а огромные градины, которые барабанили по листьям и веткам, и кипарисы теперь защищали не больше, чем если бы их стволы были колосьями пшеницы. Сначала я бросился к ближайшему дереву; но вскоре мне пришлось уйти из-под него и бежать к единственному месту, которое, казалось, могло служить укрытием, – глубокому дорическому портику мраморной гробницы. Там, съежившись возле массивной бронзовой двери, я отчасти мог спастись от градин, потому что сейчас они попадали в меня, только когда рикошетом отскакивали от земли и мраморных стен.

Когда я прислонился к двери, она шевельнулась и медленно начала открываться внутрь. Укрытие даже внутри гробницы было благом во время такой безжалостной бури, и я уже собирался войти туда, когда вспышка раздвоенной молнии осветила большой участок неба. В то же мгновение мой взгляд проник в темную глубину склепа, и я увидел прекрасную женщину с круглыми щеками и красными губами, которая, казалось, спала в гробу. Над моей головой раздался удар грома, а потом меня словно схватила рука великана и выбросила наружу, в буран. Все произошло так неожиданно, что, не успел я оправиться от шока, как морального, так и физического, как почувствовал обрушившиеся на меня удары града. Одновременно у меня возникло странное, гнетущее впечатление, что я не один. Я посмотрел в сторону гробницы. Как раз в этот момент еще одна ослепительная вспышка, казалось, ударила в железный кол, венчающий склеп, и по нему стекла на землю, взорвав и расколов мрамор в огненном вихре. Мертвая женщина приподнялась в агонии, охваченная пламенем, и ее горестный страдальческий вопль потонул в грохоте громового удара. Последнее, что я услышал, была смесь этих кошмарных звуков, так как меня снова подхватила рука великана и потащила прочь; одновременно меня колотил град, а воздух вокруг сотрясал волчий вой. Последнее, что я запомнил, была смутная, белая движущаяся масса, будто все могилы вокруг меня выпустили призраки погребенных в них мертвецов и будто они окружали меня, приближаясь сквозь белую завесу беспощадного града.

Постепенно ко мне начало возвращаться смутное сознание, потом появилось ощущение усталости, и это было ужасно. Некоторое время я ничего не мог вспомнить, но чувства медленно возвращались ко мне. Ужасная боль терзала ступни, однако я не мог ими пошевелить. Казалось, они онемели. Затылок и весь позвоночник сверху донизу заледенел, а уши, как и ступни, омертвели, но сильно болели; зато в груди было тепло, очень приятное по сравнению с остальными ощущениями. Это напоминало кошмар – физический кошмар, если можно так выразиться, потому что мою грудь придавила огромная тяжесть и трудно было дышать.

Такая полулетаргия продолжалась довольно долго, а потом исчезла – должно быть, я уснул, или потерял сознание. Затем меня охватила дурнота, напоминающая первую стадию морской болезни, и яростное желание освободиться от чего-то – я не знал, от чего. Меня окутала полная тишина, будто весь мир спал или умер, и ее нарушало лишь тихое дыхание какого-то животного рядом со мной. Я почувствовал теплое хриплое дыхание на своем горле, затем пришло осознание ужасной правды, от которого меня пронзил холод до самого сердца и кровь прилила к голове. Какое-то крупное животное лежало на мне и лизало мое горло. Я боялся шевельнуться: инстинкт самосохранения приказывал мне лежать смирно, но зверь, по-видимому, понял, что со мной произошли какие-то перемены, потому что он поднял голову. Сквозь ресницы я увидел над собой два огромных горящих глаза гигантского волка. Его острые белые зубы блестели в разинутой красной пасти, и я чувствовал его горячее, зловонное дыхание.

Следующий отрезок времени выпал из моей памяти. Потом я услышал тихое рычание, за ним – визг, и так повторилось несколько раз. Потом, как бы издалека, я услышал крики «Эгей! Эгей!», будто несколько голосов кричали в унисон. Я осторожно приподнял голову и посмотрел в том направлении, откуда доносились крики, но могилы загораживали обзор. Волк продолжал странно повизгивать, и какое-то красное сияние перемещалось вокруг рощи кипарисов, будто следовало за звуком. По мере приближения голосов волк повизгивал чаще и громче. Я боялся издать хоть какой-то звук или пошевелиться. По белому покрову вокруг меня разливался красный свет, его источник приближался. Потом из-за деревьев рысью вылетела группа всадников с факелами. Волк встал с моей груди и бросился к кладбищу. Я увидел, как один из всадников (это были солдаты, судя по их фуражкам и длинным военным плащам) поднял карабин и прицелился. Один из спутников ударил его по руке, и я услышал, как у меня над головой прожужжала пуля. Очевидно, он принял мое тело за тело волка. Другой всадник заметил волка, который убегал прочь, и выстрелил ему вслед. Затем всадники галопом поскакали вперед – некоторые в мою сторону, другие вслед за волком, который исчез среди засыпанных снегом кипарисов.

Когда они подъехали ближе, я попытался пошевелиться, но у меня не было сил, хотя я видел и слышал все, происходящее вокруг. Два или три солдата спрыгнули с коней и опустились возле меня на колени. Один из них приподнял мою голову и приложил ладонь к сердцу.

– Хорошая новость, товарищи! – крикнул он. – Его сердце все еще бьется!

Потом мне в глотку влили немного бренди; оно придало мне сил, и я сумел полностью открыть глаза и оглядеться. Огни и тени двигались среди деревьев; я услышал, как перекликаются люди. Они съехались ко мне, испуганно восклицая; замелькали новые огни, когда другие беспорядочно бросились прочь с кладбища, словно одержимые. Когда последние всадники подъехали близко, стоящие вокруг меня с нетерпением спросили у них:

– Ну, вы его нашли?

Те поспешно ответили:

– Нет, нет! Быстро уходим отсюда, быстро! Здесь нельзя оставаться, да еще именно в эту ночь!

– Что это было? – этот вопрос задавали все на разные лады. Ответы были самыми разными и все неопределенные, будто этих людей подмывало что-то сказать, но их сдерживал какой-то общий страх, мешавший им высказать свои мысли.

– Оно… оно, в самом деле! – промямлил один, он явно на тот момент лишился способности соображать.

– Волк и не волк одновременно! – с дрожью выговорил другой.

– Нет смысла охотиться на него без освященной пули, – заметил третий более спокойно.

– Так нам и надо за то, что выехали в такую ночь! Правда, мы заслужили свою тысячу марок! – сказал третий.

– На разбитом мраморе была кровь, – после паузы произнес еще один, – и не молния ее там оставила. А этот – он в порядке? Посмотрите на его горло! Видите, товарищи, волк лежал на нем и грел своим телом.

Офицер посмотрел на мое горло и ответил:

– Он в полном порядке, даже кожа не повреждена. Но что все это значит? Мы бы его никогда не нашли, если бы волк не скулил.

– Что с ним стало? – спросил тот, кто поддерживал мою голову – он казался меньше других охваченным паникой, так как его руки не дрожали. На его рукаве был шеврон младшего офицера.

– Он вернулся домой, – ответил человек, длинное лицо которого покрывала смертельная бледность и который буквально трясся от ужаса, со страхом оглядываясь вокруг. – Там достаточно могил, в которые он может залечь. Уходим, товарищи, быстро! Давайте уедем с этого про`клятого места.

Офицер поднял меня и посадил, потом отдал приказ; несколько человек подсадили меня на лошадь. Он вскочил в седло позади меня, обхватил меня руками и велел трогаться. Держа строй, мы быстро двинулись прочь от кипарисов.

Мой язык пока отказывался работать, и я хранил молчание. Должно быть, я уснул, так как следующее, что я помню, – как я стою, с двух сторон поддерживаемый солдатами. Уже почти совсем рассвело, и на севере красная полоска солнечного света отражалась на заснеженном пространстве, словно кровавая дорожка. Офицер приказывал своим людям ничего не рассказывать о том, что они видели, говорить только, что они нашли англичанина, которого сторожила большая собака.

– Собака? То была не собака, – перебил тот солдат, который выказывал больший страх, чем другие. – Уж я-то способен узнать волка, когда вижу его.

Молодой офицер спокойно ответил:

– Я сказал, собака.

– Собака! – насмешливо повторил солдат. Было ясно, что его смелость возрастала с восходом солнца; указывая на меня рукой, он сказал: – Посмотрите на его горло. По-вашему, это работа собаки, командир?

Я инстинктивно поднес руку к горлу и, дотронувшись до него, вскрикнул от боли. Люди столпились вокруг меня, чтобы посмотреть, некоторые нагнулись в своих седлах; и снова раздался голос молодого офицера:

– Собака, как я уже говорил. Скажете что-нибудь другое, и над нами только посмеются.

После этого меня усадили на коня позади одного из солдат, и мы въехали в пригород Мюнхена. Там мы встретили свободную карету, меня погрузили в нее и в сопровождении молодого офицера повезли в «Quatre Saisons», а один солдат следовал за каретой верхом с офицерским конем в поводу. Остальные отправились в свои казармы.

Когда мы приехали, герр Дельбрук так быстро сбежал по лестнице навстречу мне, что было ясно: он ждал меня внутри и следил за дорогой. Обхватив обеими руками, он заботливо повел меня внутрь. Офицер отдал мне честь и повернулся, чтобы уехать, но я угадал его намерение и настоял, чтобы он зашел в мой номер. За бокалом вина я тепло поблагодарил его и его отважных товарищей за свое спасение. Он просто ответил, что был очень рад это сделать и что герр Дельбрук первым предпринял некоторые шаги, чтобы доставить удовольствие поисковому отряду. При этом загадочном замечании метрдотель улыбнулся, а офицер сослался на дела и ушел.

– Но, герр Дельбрук, – спросил я, – как и почему меня стали разыскивать солдаты?

Он пожал плечами, словно желая преуменьшить свой собственный поступок, и ответил:

– Мне так повезло, что я получил у командира полка, в котором прежде служил, разрешение привлечь добровольцев.

– Но как вы узнали, что я заблудился? – не отставал я.

– Кучер приехал сюда на разбитом экипаже и сказал, что кони понесли.

– Но вы ведь не отправили бы поисковую партию из солдат только поэтому?

– О, нет! – ответил он. – Но еще до появления кучера я получил эту телеграмму от вельможи, гостем которого вы являетесь, – и он достал из кармана телеграмму и вручил мне. Я прочел:

Пока я держал телеграмму в руке, мне казалось, что комната закружилась, и, если бы внимательный метрдотель меня не подхватил, думаю, я бы упал. Во всем этом было нечто такое странное, такое необычное, что и представить себе невозможно, и меня охватило чувство, что мое существование каким-то образом попало в центр борьбы между противоборствующими силами. Сама смутная мысль об этом почему-то парализовала меня. Несомненно, я находился под каким-то таинственным покровительством. Из далекой страны в самый последний момент пришло послание, которое спасло меня от вечного сна в снегу и от челюстей волка.