– Первое шоу, с которым я выехала в составе труппы мистера Слопера «Светская девица», называлось «Сирены». Видите ли, когда этот спектакль поставили в первый раз, в обществе были в моде высокие талии, тонкие губы и почти плоский бюст, и дам, игравших в первой постановке, выбирали в соответствии с этими требованиями. Господи! Это были худющие девицы, просто кожа да кости. Какие трико они носили! Их ноги напоминали пустой шланг для воды; казалось, их уместно было наматывать на катушку. А что до бюстов, их можно было положить под гладильный пресс без особого ущерба, разве что остался бы небольшой бугорок, как от складки на резине. Но пьеса так долго шла в театрах, что мода поменялась, и теперь светским щеголям начали нравиться полненькие, поэтому девушки тоже изменились. Некоторые восполняли пробел плотными трико и специальными корсетами, приподнимающими грудь, которые убирают плоть с живота и перемещают ее под шею, пока не добьются модного стандарта. Господи, чего я только ни навидалась, чего только девушки ни делали, чтобы выглядеть более толстыми, чем их создала природа! Во всяком случае, после двух первых гастролей мистер Слопер решил добиться большего соответствия с модой. «Лови волну!» – вот какой у него был девиз, поэтому состав актеров, нанятых для нового варианта «Светской девицы», был потрясающий!

В костюмерной обычно считалось, что существует стандарт двадцатого размера, и тех, кто ему не соответствовал, не брали на роль. Конечно, гардероб театра или гастролирующего шоу не годился для «Стройных сирен», – так теперь стали называть пьесу. Нам пришлось сделать на заказ многочисленные трико, и, когда их доставили, тот молодой человек, который их привез, смеялся до слез. Он даже хотел остаться и посмотреть, как их надевают, но я его прогнала. Никогда в жизни не видела таких трико. Они были сотканы с таким перекосом, что у меня упало сердце, когда я подумала о том, как мы будем поднимать на них петли; потому что полной девушке приходиться делать это гораздо чаще, чем стройной, не говоря уже о том, что при надевании их приходится растягивать гораздо сильнее. Но трико – это еще не худшее. Вы помните, миссис Соломон, есть эпизод, когда в высшем обществе собираются разыгрывать сценки из Ват-хо, и все переодеваются пастушками? Мистер Слопер не хотел тратить лишние деньги, поэтому он пошел в лавку «Моррис Ангел», захватив с собой меня и миссис Бейльби, костюмершу «Стройных сирен». Старик Моррис вытащил все атласные бриджи, какие у них были на складе. Конечно, большая часть из них не годилась нашим малышкам, но нам удалось выбрать несколько подходящих для дам большого размера. Они подошли кое-кому из массовки, а основным исполнителям их, разумеется, сшили на заказ. Они, в конце концов, были ненамного больше, чем бриджи от «Ангела», потому что наши дамы, хоть и довольно объемистые, любили плотно облегающие вещи. Разумеется, на генеральной репетиции они выглядели так, будто их расплавили и влили в бриджи. Мистер Слопер, режиссер-постановщик и некоторые джентльмены из синдиката, которые пришли посмотреть репетицию, веселились без конца, да и мы хохотали, глядя и слушая, что они говорили, какие шуточки отпускали и как девушки бегали за ними и награждали игривыми шлепками. А вы говорите «краснеть»! Бросьте! Самым недовольным из всех, кому не понравились эти шуточки и насмешки, оказался мистер Сантандер, который собирался вывозить труппу в качестве администратора, – его прозвали «Чмок» Сантандер. Одну из девушек, свою подружку, он поставил на главную роль, хотя остальные девушки говорили, что она не имеет права на такое повышение. Но девушки почти всегда ведут себя так, когда одну из них вдруг начинают продвигать и оказывать ей поддержку. Чего мы только не наслушались и не навидались лишь потому, что кого-то из девушек поставили в первый ряд! Когда мисс Амонтильядо – так ее звали – одевали в костюмерной, – потому что мистер Сантандер настаивал, чтобы ее одевали тщательно, – я запомнила замечание миссис Бейльби. «Ну, мисс, – сказала она, – нельзя отрицать, что вы очень красивая и видная актриса!» Ее слова были истинной правдой, и скрыть это было невозможно ни в костюмерной, ни на сцене, а уж тем более в первых рядах партера. Сидящие там джентльмены никогда не уходили к своему виски с содовой, или к пиву и картам, или чтобы покурить, пока мисс Амонтильядо не удалялась в свою гримерку, а большинство даже купили себе новые театральными бинокли – даже те, кто никогда не пользовался ими прежде.

Итак, во время генеральной репетиции мистер Слопер произнес, пытаясь говорить очень серьезно: «Леди, вы должны постараться проявить осторожность; помните, что вы имеете большой вес!»

На этой фразе его речь закончилась, так как он поперхнулся смехом и смеялся, пока джентльмены из синдиката не подошли и не похлопали его по спине, а после тоже покатились со смеху.

Когда мы начинали сезон, мистер Сантандер послал за мной и заговорил о мисс Амонтильядо; он сказал, что, если с ней что-то будет не так, это будет стоить мне моего места. Я ответила ему, что сделаю все, от меня зависящее, а потом отвела мисс Амонтильядо в сторону на пару слов.

«Мисс, – говорю я, – когда прекрасная, крепкая молодая дама вроде вас ходит в таких бриджах, она искушает судьбу. Вы двигаетесь так свободно, – говорю я, – а атлас – это в лучшем случае всего лишь атлас. И хотя обычно завязки пришиты и сверху, и снизу, на ваших бриджах завязки сделаны по кругу. Так что на вашем месте я бы не рисковала», – говорю я.

А она смеется и отвечает: «Ладно, бабуля», – потому что она была юной дамой и всегда добродушно и ласково разговаривала с теми, кто ниже ее по положению, – а что бы вы сделали на моем месте?

«Ну, мисс, – говорю я, – будь я так богато одарена, как вы, я бы велела вшить в них прочную тесьму, которая не лопнет, и тогда не будет заметно, если случится худшее».

Она же только смеется в ответ, протягивает мне шесть пенсов и говорит: «Вы добрая старушка, Шмыгалка, – так меня прозвали некоторые из молодых актеров, – и я скажу Чмоку, как хорошо вы обо мне заботитесь. Тогда он, может быть, прибавит вам жалованье».

И мистер Сантандер, и мисс Амонтильядо волновались перед первым представлением, и в гримерках заключали пари насчет того, как она исполнит свой танец, во время которого высоко задирает ноги. Вы помните, миссис Соломон, как развивалось действие в той пьесе и как, к всеобщему удивлению, юная девушка из высшего света внезапно заткнула своим танцем за пояс всех профессиональных танцоров. Когда мисс Амонтильядо оделась к первому акту в свой костюм пастушки, я ей говорю: «Прошу вас, мисс, будьте осторожны».

И мистер Сантандер добавляет: «Слушайся ее».

«О, со мной все в порядке, – отвечает она. – Смотри, Чмок».

Тут она подпрыгивает и садится на шпагат, да так внезапно, что у меня чуть сердце не выпрыгнуло, а потом опять вскакивает на свои каблучищи – никто и глазом моргнуть не успел!

В этот момент я слышу, как по коридору бежит мальчик-посыльный и кричит: «Мисс Амонтильядо! Мисс Амонтильядо!»

«Я тут», – отвечает она, и, когда мальчишка вбегает в комнату, наша прима прикладывает руки к голове и кланяется так низко, что ее волосы едва не касаются пола. И – представьте себе! – когда она сгибается пополам, я слышу ужасный треск – ее бриджи лопаются по шву и расходятся так, что в прореху можно просунуть швабру.

«Ну что, мисс, добились своего?» – говорю я, а она одновременно и смеется, и плачет, потому что для нее это не шутка – вот так поставить под угрозу свою главную сцену на первом же представлении. Мистер Сантандер рвет на себе волосы, которых и так немного осталось, и ужасно ругает ее, угрожая разорвать с ней контракт, потому что он не был джентльменом, это уж точно. И все это время мальчик-посыльный орет: «Мисс Амонтильядо, на сцене будет пауза!», а сам хохочет до слез, нахальный маленький павиан!

Я понимала, что нужно что-то сделать, и очень быстро, поэтому схватила большую иглу для шитья парусины, которой мы сшивали брезент, и тесьму для лестничных ступенек и починки балетных тапочек. Это ведь дело серьезное – порвать бриджи на такой полной девочке, когда те сидят на ней так плотно. Я попыталась схватить обе стороны прорехи и свести вместе, но – видит Бог! – она была такой широкой, что я не смогла этого сделать. Костюмерша была со мной, она пыталась помочь, но ничего не вышло. Потом мистер Сантандер подошел и тоже попытался, но без толку. Тогда я схватила за волосы мальчишку-посыльного и заставила его тоже тянуть края прорехи, ведь он мотоциклист, и у него крепкие пальцы. Потом пришел на помощь газовщик с двумя парами клещей, но что бы мы ни делали, нам не удавалось соединить края прорехи.

Мы пришли в отчаяние, а время шло; до нас доносилось улюлюканье зала, возмущенного задержкой, а помощник режиссера бегал взад и вперед, сыпал проклятиями и кричал: «Что, черт возьми, происходит? Где эта проклятая девица? Почему она медлит?»

В этот самый момент на меня снизошло вздохновение. Это было вздохновение, и больше ничего, ведь на карту был поставлен успех бедной девушки и, в чуть меньшей степени, ее положение.

«Дорогая, – сказала я, – ложитесь на диван лицом вниз, положите грудь на подушки, а ноги вытяните так, чтобы каблуки болтались в воздухе».

Она мгновенно поняла, что я задумала, и плюхнулась на диван, а мальчик-посыльный подсунул диванный валик ей под ноги. Боже, она так сильно прогнулась, что я услышала, как с треском лопнула тесьма того безобразного пояса, который был на ней надет.

Но, дамы и господа, мы спасли положение – эта поза оказалась удачной. Два края прорехи прижались друг к другу так тесно, как близнецы в поцелуе, и вы не успели бы ахнуть, как я уже схватила иголку и сшила их прочными стежками. Я так спешила, что некоторые стежки прихватили кожу вместе с атласом, но мисс Амонтильядо была мужественной девочкой, и она взвыла, но не шевельнулась. Не было времени перерезать дратву, и как только я сделала последний стежок, она вскочила – при этом стежки распороли ее кожу – и выскочила на сцену с болтающейся сзади иголкой. Учтите, кровь в ней бурлила, и она вылетела на сцену как ни в чем не бывало.

Надо было слышать, каким ревом встретили ее парни в зале!

Впрочем, это не имеет ничего общего с тем, что я собиралась вам рассказать о том мертвом младенце…

– …О, к черту мертвого младенца! – воскликнул второй комик. – Засуньте его в бутылку и держите на полке, пока она не понадобится. После такого примера истинного, живого мужества, о котором вы нам только что поведали, мы не желаем слушать о мертвецах!

– Следующий! – воспользовавшись паузой, провозгласил ведущий.

Комик из фарса, который был следующим на очереди, нервничал все больше по мере того, как приближался его черед; было очевидно, что в арсенале этого актера не нашлось оружия, пригодного для создания повествования экспромтом. Некоторые из тех, на которых он привык оттачивать свое остроумие, знали, инстинктивно или по опыту, об этой слабости товарища и начали мстить за все то, что претерпели от него. Они стали подбадривать комика, как казалось, искренне и весело, но – со скрытой иронией, которая делала его еще более чувствительным к тому, что угрожало его ощущению собственной значительности.

– Встряхнись, старик!

– Давай, остряк!

– Нет, сначала выпей. После этого ты всегда становишься более забавным!

– Что ты имеешь в виду? – возмущенно спросил комик. – Что ты имеешь в виду своим «после этого»? Хочешь сказать, когда я пьян, или перебрал, или что?

– Я всего лишь пошутил! – с упреком ответил суфлер, так как это неудачное замечание принадлежало ему.

Тут вмешался актер, игравший жестокого отца, который обычно служил мишенью для шуток комика:

– Возможно, он хотел сказать, что твои намерения становились более забавными после того, как подворачивалась возможность быть забавным в действительности.

Комик не придумал достойного ответа, поэтому отплатил той же монетой:

– На твоем месте, старина, я бы перешел на «ирландца», потому что после «шотландца» тебя трудно понять!

– Время! – крикнул ведущий, стремясь предотвратить начинающуюся ссору. – Бутылка – или я должен называть ее «эстрада»? – принадлежит мистеру Парментиру.

Комик несколько секунд задумчиво смотрел в огонь, потом провел ладонью по волосам и, сердито окинув взглядом аудиторию, начал:

– Полагаю, вам известно, дамы и господа, что все считают, будто актер, играющий в фарсе, должен всегда смешить…

– Ха-ха! – разразился совершенно мефистофельским смешком трагик, а потом продолжал: – Если и считают, то это ошибка; или, в лучшем случае, уже опровергнутое представление. Несомненно, юмор – это последнее качество, которого следует ожидать от комика, не говоря уже об актере, играющем в фарсах. Но, конечно, может быть, я предубежден; лично я никогда не ценил это ярмо.

– Ти-ши-на! Ти-ши-на! – голосом судебного пристава произнес бдительный мистер Рэгг, а «ведущий юноша» шепнул суфлеру:

– На этот раз Кости отомстит ему за пальчики мертвых младенцев!

Комик же продолжал:

– Что ж, если ждать юмора в личной жизни, то его не всегда можно дождаться, как очень правильно заметил Кости в своей лучшей манере «сбей с ног и вынеси»; однако мы можем обмануть публику своим искусством и публичными высказываниями. – Он прочистил горло и перешел непосредственно к рассказу.