ГЛАВА XLII
Пусть смотрит, кто желает, но не я.
Да, он был раб гордыни, и роскошеств,
И всяких пустяков, которых нынче
Лишен велением суровым рока.
Но грустно видеть, как его чело
Тщеславье силится покрыть вуалью
Поверх морщин раскаянья и горя.
Старинная пьеса
Войдя во двор замка, мисс Уордор сразу же увидела, что блюстители закона уже явились с визитом. Слуги были охвачены смятением и мрачным унынием, а представители суда переходили с места на место, составляя опись всего имущества, подлежащего конфискации. Капитан Мак-Интайр бросился к молодой девушке, которая, онемев при виде печального доказательства отцовского разорения, остановилась в воротах.
— Дорогая мисс Уордор, — сказал он, — не тревожьтесь! Мой дядя сейчас будет здесь, и я уверен, что он найдет способ очистить дом от этих прохвостов.
— Увы, боюсь, капитан, что это будет слишком поздно!
— Нет, — несколько раздраженно вмешался Эди. — Только бы мне добраться до Тэннонбурга. Во имя неба, капитан, придумайте, как мне туда попасть, и вы окажете этой несчастной, разоренной семье такую услугу, какой не оказывал никто со времен Красной Руки, ибо тогда, без сомнения, сбудется старое пророчество, что «дом и земли Нокуиннока будут потеряны и обретены вновь».
— Что ты! Как ты можешь помочь, старик? — удивился Гектор.
Но Роберт, слуга, которым сэр Артур был так недоволен в это же утро, как бы пользуясь случаем проявить свое усердие, поспешно вышел вперед и обратился к своей госпоже:
— Простите, миледи, этот старик Охилтри очень сметлив и сведущ, умеет лечить коров и лошадей и знает много чего другого. Я думаю, он не зря так хлопочет, чтобы поехать в Тэннонбург. Если миледи разрешит, я за час свезу его туда в двуколке. Мне так хочется сделать что-нибудь полезное. Я готов себе язык откусить, как вспомню про утреннее.
— Я очень обязана тебе, Роберт, — сказала мисс Уордор. — И если ты в самом деле считаешь, что от этого может быть хоть малейшая польза…
— Ради бога, — взмолился старик, — заложи тележку, Роби, и, если я не добьюсь толку, разрешаю тебе на обратном пути сбросить меня с моста у Китлбрига! Но только поторопись, друг, время нынче дорого!
Роберт взглянул на свою госпожу, направившуюся к дому, и, видя, что она согласна, побежал на конюшенный двор, примыкавший к главному, чтобы запрячь лошадь. Ибо, если старый нищий и казался лицом, наименее способным оказать помощь в денежных затруднениях, то, с другой стороны, простой люд, среди которого вращался Эди, высоко ставил его осторожность и житейскую мудрость. Это подкрепляло умозаключение Роберта, что старик не настаивал бы так на необходимости поездки, если бы не был уверен в ее пользе. Но как только слуга подошел к лошади, чтобы запрячь ее в двуколку, один из судебных исполнителей коснулся его плеча.
— Друг мой, оставь лошадь в покое: она внесена в опись.
— Что? — возразил Роберт. — Мне нельзя взять хозяйскую лошадь, чтобы съездить по поручению молодой госпожи?
— Вы ничего не должны брать отсюда, иначе будете отвечать по всей строгости закона.
— Это что за чертовщина, сэр? — напустился на него Гектор, который, последовав за Охилтри, чтобы подробнее расспросить о характере его надежд и упований, теперь сразу ощетинился, подобно терьерам своих родных гор, и только искал предлог, чтобы дать выход своему гневу. — Что за нахальство мешать слуге молодой леди исполнить ее распоряжение!
Вид и тон молодого воина говорили о том, что едва ли его вмешательство ограничится лишь спором. И если поведение Мак-Интайра сулило чиновнику выгоды процесса об оскорблении действием и сопротивлении властям, то, с другой стороны, этому должны были предшествовать неприятности, которые дали бы повод к жалобе. Представитель закона, столкнувшийся с представителем армии, нерешительно взялся одной рукой за свою засаленную дубинку, которая должна была подкрепить его авторитет, а другой — достал свой короткий символический жезл с серебряными наконечниками и передвижным кольцом.
— Капитан Мак-Интайр, — начал он, — у меня нет к вам никаких претензий, но если вы будете препятствовать выполнению моих обязанностей, я преломлю жезл мира в знак того, что встретил сопротивление.
— А черта ли мне в том, — возразил Гектор, не имея понятия о юридических выражениях, — что вы собираетесь ломать жезл, или ломать мир, или как вы там еще сказали? Но одно я знаю твердо: я переломаю вам кости, если вы помешаете этому парню запрячь лошадь, как велела его госпожа.
— Беру в свидетели всех находящихся здесь, — произнес судебный исполнитель, — что я предъявил ему свой знак и объяснил, кто я такой. Тот, кто рвется в Купар, попадет в Купар. — И он передвинул свое загадочное кольцо с одного конца жезла на другой: это означало, что он был насильственно лишен возможности выполнять свои обязанности.
Простодушный Гектор, более привычный к артиллерийским орудиям, чем к орудиям закона, совершенно равнодушно взирал на эту таинственную церемонию. С такой же беспечностью он следил за тем, как чиновник писал акт о сопротивлении властям. Но в эту минуту прибыл, пыхтя и задыхаясь, с подложенным под шляпу платком и болтающимся на конце трости париком сам антикварий, готовый спасти исполненного лучших намерений, но слишком пылкого горца от опасности сурового наказания.
— Что тут у вас, черт возьми, происходит? — воскликнул он, поспешно приводя в порядок головной убор. — Я последовал за тобой в страхе, что ты успеешь разбить себе башку о какую-нибудь скалу, но оказывается, что ты уже расстался с Буцефалом и пререкаешься со Суипклином. Судебный исполнитель, Гектор, — это враг похуже phoca, все равно говорить ли о phoca barbata или о phoca vitulina , с которым у тебя недавно было столкновение.
— К чертям всех этих phoca, сэр, и тех и других, — закричал Гектор. — Чтоб они провалились! Неужели вы хотите, чтобы я стоял и спокойно смотрел, как этот негодяй, называющий себя не иначе, как королевским судебным исполнителем (я надеюсь, у короля нашлись бы люди получше даже для самых некрасивых поручений), оскорбляют молодую леди из такой семьи, как Уордоры?
— Правильно рассуждаешь: у короля, как у других людей, иной раз бывают не особенно красивые дела, и — между нами — для таких дел нужны не особенно красивые исполнители. Но даже если предположить, что ты незнаком со статутом Вильгельма Льва, где capite quarto, versu quinto , преступление, состоящее в сопротивлении властям, приравнено к despectus domini Regis , то есть к оскорблению самого короля, от чьего имени производятся все конфискации, — разве не мог ты после моих сегодняшних подробных объяснений сообразить, что те, кто препятствует должностным лицам, явившимся с ордером на арест, сами tanquam participes criminis rebellionis , так как тот, кто помогает мятежнику, сам quadammodo — пособник мятежа. Но я вызволю тебя из этой передряги.
Он поговорил с судебным исполнителем, который после его прихода оставил всякую мысль о том, чтобы с выгодой для себя использовать «сопротивление властям», и принял заверения мистера Олдбока, что лошадь и двуколка через два или три часа будут возвращены в целости и сохранности.
— Отлично, сэр, — сказал антикварий, — поскольку вы оказываете мне это одолжение, я вам предложу еще одну работу как раз по вашей части. Дело государственное, политическое, преступление, наказуемое per Legem Juliam , мистер Суипклин. Вот послушайте!
Пошептавшись с судебным исполнителем несколько минут, Олдбок вручил ему какой-то листок бумаги, после чего тот сел на лошадь и, в сопровождении одного из своих помощников, поспешно уехал. Оставшийся помощник, казалось, нарочно затягивал свою работу и вообще действовал очень медлительно, с осторожностью и методичностью человека, привыкшего чувствовать над собой глаз опытного и строгого начальника.
Тем временем Олдбок, взяв племянника под руку, повел его в дом, и оба они были допущены к сэру Артуру. Страдая от уязвленной гордости и муки ожидания, баронет тщетно пытался скрыть свои чувства под маской безразличия и производил печальное и тяжелое впечатление.
— Рад видеть вас, мистер Олдбок! Всегда рад моим друзьям и в хорошую погоду и в плохую! — заговорил бедный баронет, стремясь казаться не только спокойным, но даже веселым, чему резко противоречили лихорадочное и долгое пожатие его руки и весь его взволнованный вид. — Вижу, вы прибыли верхом; надеюсь, что, несмотря на суматоху, кто-нибудь позаботился о ваших лошадях. Я люблю, чтобы у меня в доме не забывали присмотреть за лошадьми моих друзей. Честное слово, я теперь все внимание могу посвятить им, потому что моих собственных мне, кажется, не оставят. Ха-ха-ха! Так, мистер Олдбок?
Эта попытка пошутить сопровождалась истерическим хихиканьем, которое должно было звучать как непринужденный смех.
— Как вы знаете, я никогда не езжу верхом, сэр Артур, — поправил его антикварий.
— Прошу прощения, но я видел, как недавно прискакал ваш племянник. Офицерских коней надо беречь, а под ним, я заметил, был великолепный серый.
Сэр Артур хотел позвонить, но мистер Олдбок остановил его.
— Племянник приехал на вашей собственной серой лошади, сэр Артур.
— На моей? — удивился бедный баронет. — Неужели — на моей? Значит, солнце светило мне в глаза. Да, я больше не заслуживаю того, чтобы иметь лошадей, раз я не узнаю своих собственных!
«Боже мой, — подумал Олдбок, — как изменился этот человек, раньше такой чопорный и вялый! Каким растерянным стал он в несчастье! Sed pereundi mille figurae» .
— Сэр Артур, — продолжал он вслух, — необходимость заставляет нас поговорить немного о делах.
— Конечно, — согласился сэр Артур. — Но удивительно, что я мог не узнать коня, на котором ездил целых пять лет! Ха-ха-ха!
— Сэр Артур, — сказал антикварий, — не будем терять время, оно дорого. Я надеюсь, еще настанет пора, когда мы опять будем шутить. Как учит Гораций, desipero in loco . Я подозреваю, что все это дело рук Дюстерзивеля.
— Не упоминайте его имени, сэр! — воскликнул сэр Артур. Он весь преобразился: притворную веселость сменил яростный гнев. Глаза его засверкали, на губах выступила пена, он сжимал кулаки. — Не упоминайте его имени, сэр, — загремел он, — если не хотите, чтобы я тут же, при вас сошел с ума! Как я мог быть таким жалким болваном, таким безнадежным идиотом, таким невероятным ослом, чтобы дать помыкать собой, подхлестывать себя, пришпоривать себя подобному негодяю и под такими смехотворными предлогами! Как подумаю об этом, я готов растерзать себя, мистер Олдбок!
— Я только хотел сказать, — ответил антикварий, — что этот субъект, вероятно, получит по заслугам. И, мне кажется, что, нагнав на него страху, мы сумеем вытянуть из него что-нибудь полезное для вас. Он, несомненно, вел запрещенную переписку с континентом.
— Вот как? Вот как? В самом деле? Тогда к черту домашние вещи, лошадей и прочее! Я пойду в тюрьму счастливым человеком, мистер Олдбок, и только хотел бы от души, чтобы его повесили. Это возможно?
— Весьма возможно, — сказал Олдбок, стараясь переменить разговор, чтобы хоть немного притупить страдания, грозившие помрачить разум бедного баронета. — И более честным людям приходилось болтаться на веревке. А в данном случае закон грубо нарушен. Но поговорим о ваших злоключениях. Неужели ничего нельзя сделать? Покажите мне все документы.
Он взял бумаги, и, по мере того как читал, лицо его принимало все более унылое и растерянное выражение. Тем временем в комнату вошла мисс Уордор. Устремив взор на мистера Олдбока и как бы пытаясь прочесть судьбу семьи в его глазах, она, по их выражению и по тому, как отвисла у него челюсть, тотчас поняла, насколько слаба надежда на благополучную развязку.
— Итак, мы непоправимо разорены, мистер Олдбок? — спросила молодая леди.
— Непоправимо? Надеюсь — нет, но в данную минуту нужна очень большая сумма, и, наверно, понадобится еще больше.
— Да, это, конечно, не подлежит сомнению, Монкбарнс. На поле боя всегда слетаются стервятники. Мне случалось наблюдать, как овца срывается с кручи или падает от болезни. До этого вы, может быть, две недели не видели ни одного ворона или обыкновенной вороны. Но не пролежит несчастная овца и десяти минут, как их налетит целый десяток и они начнут выклевывать ей глаза (он провел рукой по своим) и терзать грудь, прежде чем она успеет умереть. Но этот гнусный коршун, который так долго не отставал от меня… Я надеюсь, вы поймали его?
— Ему не уйти, — сказал антикварий. — Этот джентльмен хотел, так сказать, умчаться на крыльях утра и воспользоваться почтовым дилижансом. Но в Эдинбурге он попал бы на ветки, смазанные клеем! А впрочем, он так далеко и не добрался, потому что дилижанс опрокинулся
— как мог он доехать благополучно, везя такого Иону? — и немца с очень тяжелыми ушибами перенесли в один из домов подле Китлбрига. А для того чтобы предупредить всякую возможность бегства, я направил туда вашего друга Суипклина, чтобы тот, смотря по обстоятельствам, привез его, in nomine regis , назад в Фейрпорт или остался при нем в качестве сиделки в Китлбриге. А теперь, сэр Артур, разрешите мне побеседовать с вами о нынешнем неприглядном состоянии ваших дел, чтобы посмотреть, нельзя ли их как-нибудь распутать.
И антикварий в сопровождении несчастного джентльмена направился в кабинет.
Они просидели там, запершись, около двух часов, когда их уединение нарушила мисс Уордор, одетая в плащ, словно для путешествия. Лицо ее было очень бледно, но она была полна самообладания, свойственного ее натуре.
— Судебный исполнитель возвратился, мистер Олдбок.
— Возвратился? Какого черта? Не отпустил же он немца на все четыре стороны?
— Нет. Я поняла, что немец доставлен в тюрьму. А теперь Суипклин вернулся, чтобы заняться моим отцом, и говорит, что больше не может ждать.
На лестнице послышался громкий спор, в котором особенно выделялся голос Гектора:
— Считать вас, сэр, офицером, а этих оборванцев — отрядом! Да эта шайка жалких портновских подмастерьев. Рассчитайтесь справа по девять, тогда мы будем знать ваши настоящие силы!
Затем донесся ворчливый голос представителя закона, но ответ его трудно было разобрать.
— Бросьте, бросьте, сэр! Из этого ничего не выйдет, — возражал ему Гектор. — Немедленно уберите ваш отряд, как вы его называете, из дома, не то я сам вышвырну и вас и их.
— Черт бы побрал этого Гектора! — воскликнул антикварий, торопливо направляясь к месту происшествия. — Опять кипит его горская кровь, и надо ждать его дуэли с судебным чиновником… Послушайте, мистер Суипклин, вы должны дать нам немного времени. Я знаю, вы не захотите слишком торопить сэра Артура!
— Ни в коем случае, сэр, — ответил судебный исполнитель, снимая шляпу, которую он надел в знак пренебрежения к угрозам капитана Мак-Интайра. — Но ваш племянник, сэр, ведет очень дерзкие речи, и я уже довольно их наслушался. По полученным мною инструкциям я больше не могу оставлять здесь арестованного, если не последует оплата сумм, указанных в моем ордере.
И он протянул этот ордер, указывая своим ужасным жезлом, который держал в правой руке, на грозный столбец цифр, записанных на оборотной стороне.
А Гектор, хотя и молчал из уважения к дяде, в ответ на этот жест погрозил судебному исполнителю кулаком, и лицо его пылало ярым гневом настоящего горца.
— Глупый мальчик, успокойся и пойдем в комнаты! — сказал Олдбок. — Этот человек выполняет свою презренную обязанность, и ты только наделаешь новых бед, если будешь мешать ему. Боюсь, сэр Артур, что вам придется сопровождать этого человека в Фейрпорт. Это пока неизбежно. Я отправляюсь с вами, чтобы мы могли посоветоваться, что предпринять. Мой племянник проводит мисс Уордор в Монкбарнс, который, я надеюсь, она сделает своей резиденцией, пока не будут улажены эти неприятные дела.
— Я поеду с отцом, мистер Олдбок, — твердо заявила мисс Уордор. — Я уже уложила его одежду и свою и надеюсь, что нам позволят воспользоваться экипажем.
— Готов удовлетворить все ваши разумные пожелания, миледи, — сказал судебный исполнитель. — Я велел подать экипаж, и он у дверей. Я сяду на козлы с кучером: у меня нет желания навязывать вам свое общество, но двое моих помощников должны поехать за нами верхом.
— Я тоже поеду, — промолвил Гектор и побежал вниз, чтобы обеспечить себе лошадь.
— Тогда отправимся, — сказал антикварий.
— В тюрьму! — дополнил его слова баронет, невольно вздохнув. — Но что с того? — неестественно веселым тоном продолжал он. — В конце концов это всего лишь дом, из которого нельзя выходить. Предположим, что у меня приступ подагры, тогда в Нокуинноке будет ничуть не лучше. Что ж, Монкбарнс, давайте считать это приступом подагры, притом без обычной чертовской боли!
Но на глаза его при этих словах навернулись слезы, он запинался, и видно было, каких усилий стоит ему эта притворная веселость. Антикварий крепко пожал ему руку, и — подобно тому как индийские баньяны знаками изображают условия важной сделки, а в то же время для вида беседуют о безразличных вещах, — рука сэра Артура, ответив судорожным пожатием, выразила и его чувство благодарности другу и скрытую муку. Они медленно сошли по великолепной лестнице, где каждый хорошо знакомый предмет в глазах несчастных отца и дочери приобретал более выпуклые и четкие контуры, словно для того, чтобы они могли хорошо насмотреться на него в последний раз.
На первой площадке измученный сэр Артур остановился и, заметив, что антикварий тревожно взглянул на него, с напускной важностью произнес:
— Да, мистер Олдбок, представителю древнего рода, потомку Ричарда Красной Руки и Гамелина Гардовера, можно простить вздох, когда он покидает замок отцов под таким скудным эскортом. Когда меня вместе с покойным отцом в тысяча семьсот сорок пятом году заточили в Тауэр, это было по обвинению, достойному нашего звания: по обвинению в государственной измене, мистер Олдбок! Нас эскортировал из Ньюгейта отряд телохранителей, и мы были преданы суду по личному приказу министра. А теперь меня, в преклонных летах, вытаскивает из моего дома подобный жалкий субъект (он указал на судебного исполнителя), и из-за ничтожного дела о каких-то фунтах, шиллингах и пенсах.
— Все же, — сказал Олдбок, — с вами преданная дочь и, если позволите мне так сказать, искренний друг, а это уже может несколько утешить вас помимо того, что ваше дело не может кончиться повешением, утоплением или четвертованием. Но я слышу, неугомонный мальчишка опять взбесился. Только бы он не затеял новой ссоры! Какое несчастье, что он вообще очутился здесь!
Действительно, разговор пришлось прервать из-за внезапных криков, среди которых опять легко было различить громкий, с легким северным акцентом, голос Гектора. Причина шума будет объяснена в следующей главе.