Переночевать мы решили в небольшом городке Изяслав, куда въехали ближе к вечеру, напоминая сами себе участников автопробега во главе с «Антилопой-Гну». И уже на въезде мы встретили вытянувшего руку в нацистском приветствии полицая. Мда, а им, оказывается, даже форму специальную выдают, а не просто белая повязка на рукаве. Ремни с орластыми пряжками, тот же орёл на маленькой кокарде, пилотка, погончики… Устроив небольшой допрос с коверканием русских слов, выяснили, что мордатый тип является представителем украинской вспомогательной полиции, а в населённом пункте имеется полицейская управа.
— Управа в центрi, прямо цiїю вулицею идьте, як раз до неи виидете, — махнул рукой полицай.
Почему бы и нет? Пусть местные немецкие прихвостни решают, как лучше разместить и накормить незваных гостей. Пока парковались возле управы, мне Медынцев на немецком ввиду присутствия поблизости посторонних сказал, что хорошо бы напоследок эту управу разнести парой гранат. На что я ему так же на языке Гёте заметил, мол, гранат у нас нет, но мысль мне понравилась, надо её обдумать.
Майор остался при машине, я же собрался было твёрдой поступью проследовать в кабинет местного начальника, но тот сам выкатился наружу и тоже вскинул руку с вытянутой ладонью.
— Хайль.
— Гузик, Василий Семёнович, начальник управы, — почти на чистом русском, лишь с лёгким акцентом представился низкорослый, небритый тип с противной рожей.
— Я есть рад это слышать. Ми с мой денщик ехать в Ровно, нам нужен спать и есть.
На пороге появилась улыбающаяся и довольно симпатичная женщина средних лет.
— Здравствуйте, господа! — тоже на русском сказала она, при этом неловко кланяясь.
— Маша, вот господа немцы в Ровно едут, им нужно где-то переночевать. Ничего, если они у тебя остановятся?
— Конечно, добро пожаловать! — ещё шире улыбнулась женщина. — А я как раз домой собиралась.
— Айн момент, — притормозил нас ряженый ефрейтор. — Наш машин нужно бензин. Ви есть бензин?
— О-о, не извольте волноваться, сейчас обеспечим.
Через тридцать минут мы переступили порог добротной хаты, в которой обнаружились сидящие под замком забитые на вид девочка лет десяти и мальчуган лет пяти. Мария, непрерывно улыбаясь с таким видом, будто в чём-то виновата, накрывала на стол, достав из печи тёплый горшок пшённой каши со шкварками, варёную картошку, хлеб и поллитровую бутыль с чуть мутноватой самогонкой. Молока не было, но в качестве запивки нам выставили жбан чего-то вроде морса. Не ахти какое изобилие, однако на голодный живот и так сойдёт.
— Где есть ваш муж? — спросил я, разобравшись с тарелкой каши.
Глаза женщины забегали, она прикусила губу, и после паузы, глядя в сторону, тихо ответила:
— Забрали его… в Красную армию.
— Он был трактористом в колхозе, в танкисты взяли. Ни одного письма не успел мне отправить. Не знаю уж, живой ли…
— A la guerre comme à la guerre, — с философским видом прокомментировал я. — И после этого вас взять работать в управа? Как такое возможно?
Она окончательно смешалась, принялась мять стянутый с шеи платок, а в её глазах заблестели слёзы.
— Ну, говорить! — прикрикнул я, сам не ожидавший от себя такой настойчивости.
— Я… Я сплю с начальником управы, — чуть ли не шёпотом выдавила она из себя.
— Нет, но… Он сказал, что расскажет немцам… то есть вам, что мой муж в Красной армии, что мой дом сожгут, а меня с детьми отправят на работы в Германию. А так… так хоть кусок хлеба есть, а то померли бы с голоду. Гузик ещё до войны на меня поглядывал, хоть я и замужем уже была. А когда Федю забрали и пришли вы, сказал, что теперь я точно буду его.
Она подняла на меня взгляд, полный слёз, и я едва не поперхнулся сладковатым морсом. Вот же ведь, война, сука, всех корёжит, нормальных баб под сволочей подкладывает. Во всяком случае, мне хотелось думать, что она нормальная. И Медынцева, похоже, посетили те же мысли, вон как ноздри раздуваются.
— Его хотели забрать, но он на хуторе у родственников спрятался. А когда вы пришли — вернулся в город.
Мы с Медынцевым снова обменялись взглядами, после чего я с наигранным безразличием заявил:
— Гут, карашо еда. Теперь ми спать, ви есть нам стелить кровать.
Ну а куда деваться, приходилось играть роль наглых оккупантов. Нам постелили в горнице, а женщина с детьми уединилась в дальней комнате. Мне предстояло спать на хозяйской кровати, чувствуя себя настоящим захватчиком, а майору было предложено провести ночь напротив меня у другой стены, на маленькой тахте, почти на уровне пола. Но перед сном он, будучи всё-таки соображающим в технике человеком, немного повозился с машиной, проверяя уровень масла и утрясая прочие технические моменты. А я тем временем с наслаждением стащил с ног хоть и слегка разношенные, но всё ещё жмущие мне сапоги. Поморщился, уловив исходящее от носков амбре, затем вспомнил, что в портфеле у убиенного майора были запасные, и решил, что утром одену их, попросив перед самым сном хозяйку не без чувства внутреннего стыда постирать вонючий элемент туалета.
— У меня всё никак эта Мария из головы не выходит и этот её начальник, Гузик. Какая сволочь, бабу под себя положил, угрожая её с детьми немцам сдать. Так бы и придушил паскуду.
— Согласен, сволочь он распоследняя. Только ведь их судьбы сейчас между собой переплетены оказались. Придушишь Гузика — эту Марию с детьми и впрямь немцам сдадут, а дом спалят к чёртовой матери. Он хоть и гнида, но что-то вроде её охранной грамоты, а больше ей держаться здесь не за кого. Опять же, детей кормить чем-то надо.
— Это точно, детей не бросишь, — вздохнул майор и замолчал, задумавшись, видно, о чём-то своём.
А я повернулся на бок и под далёкое пение цикад постарался отключиться. Однако всякие мысли роились в моей голове, не давая нормально уснуть и, прежде чем провалиться во тьму забытья, перед моим мысленным взором промелькнул образ Вари.
Видно, неспроста промелькнул, потому что дальнейшие события, хоть и могли на первый взгляд быть плодом бурной фантазии какого-нибудь дешёвого беллетриста, но имели место случиться в реальности. Но обо всём по порядку…
Утро началось с доедания вчерашней, разогретой в печи каши, и парного молока, за которым хозяйка специально сбегала к соседке. Настроение у меня после вынужденной исповеди Марии было довольно мрачным, да и майор всё больше хмурился. А когда наша скромная трапеза подходила к концу, на пороге возник не кто иной, как Гузик собственной персоной. Сияющий, словно начищенный самовар.
— Geh weg, der schwuler! — буркнул я, будучи уверенным, что вряд ли Гузик знает, как по-немецки звучит «гомосексуалист».
Судя по выражению лица Медынцева, тот тоже не понял, что именно я произнёс после того, как сказал на немецком «Пошёл вон», но догадался, что что-то не очень-то хорошее.
— А я похвалиться зашёл, — продолжал как ни в чём улыбаться начальник управы. — Нынче ночью мои люди партизанку поймали. Может, желаете посмотреть?
Мы с майором переглянулись. Конечно, обмениваться мыслями мы ещё не научились, но какие-то эмоции друг друга уже улавливали, и в этот раз, похоже, Василий Карпович думал так же, как и я.
— Гут, ви есть показать нам ваш партизанен, ми вас хвалить. Садиться в наш машинен.
По пути, вставляя исковерканные немецкие слова, Гузик рассказывал нам, что партизанку поймал ночной патруль. Полицаи заметили, как в темноте кто-то крадётся вдоль забора, затаились, а потом выскочили и взяли тёпленькой. При задержанной нашли документы на имя уроженки Луцка Валентины Васильевны Лященко, а ещё револьвер с полным барабаном. Ему, Гузику, доложили сразу, и он даже успел провести предварительный допрос, но задержанная пока молчит как рыба.
— Ничего, разговорим, — хищно осклабился начальник управы. — Пока не стали её сильно калечить, решили вот вам показать.
Возле управы царило небольшое оживление. При нашем появлении полицаи уже привычно отметились фашистским приветствием и криками: «Хайль Гитлер!»
Медынцеву я велел оставаться в машине, а сам следом за приплясывавшим от нетерпения Гузиком проследовал в его кабинет.
— Присаживайтесь, господин майор, — показал он мне на своё место, — а я сейчас распоряжусь, чтобы сюда привели задержанную… Гришко! Ну-ка давай сюда партизанку, герр немец хочет на неё поглядеть.
Ну, герр немец и поглядел… И тут же едва не выпал в осадок, потому что порог кабинета переступила та, чью маленькую фотокарточку я хранил у своего сердца не один год. Пусть причёска её была ещё короче прежней, под глазами пролегли тени, а лицо исхудало, но я узнал её сразу и только невероятным усилием воли удержал себя на месте.
Варя со связанными за спиной руками и с гордо поднятым подбородком встала посреди комнаты и устремила взгляд в окно перед собой, и только после того, как Гузик снова начал распинаться перед герром майором, повернула голову в мою сторону. В таком виде, со связанными за спиной руками, в простой крестьянской блузке, под которой угадывались холмики грудей, она для меня выглядела на порядок привлекательнее длинноногой модели из эскорта какого-нибудь олигарха, одетой в тряпки от Версаче или Кристиан Диор. Второй раз за последние полминуты мне пришлось испытать приступ невероятного желания схватить её, прижать к себе и гладить её волосы, дышать ею и стать с нею одним целым…
По мере того, как она меня узнавала, выражение её лица менялось несколько раз. Сначала оно было удивлённое, затем непонимающее, а закончилось всё выражением столь молчаливого презрения, смешанного с обидой и разочарованием, что, умей она испепелять взглядом, от меня на стуле уже осталась бы кучка пепла. Сколько раз я представлял себе нашу встречу, но и в дурных снах мне не могло присниться, что она состоится при таких обстоятельствах.
— Эта фрау есть партизанен? — наконец произнёс я враз охрипшим голосом.
— Да-да, партизанка, только пока не сознаётся, — подхватился Гузик. — Молчит, зараза, я думаю, и документы у неё фальшивые. Там как раз подполье в Луцке повязали, похоже, они из их числа. Да и с чего бы ей с револьвером бегать? Ну мы её ещё толком и не спрашивали. Разрешите, сейчас устроим допрос? У нас тут есть мастера, разом всё выложит. Или, может, сами хотите поучаствовать?
Я надел фуражку, поднялся, держа спину прямо и, чётко печатая шаг, несмотря на боль в натёртых пальцах, подошёл к пленной. Встал напротив, и мы замерли, глядя друг другу в глаза. Я молился, чтобы она не начала истерить, мол, сволочь, предатель, а я тебе письма писала, но всё ограничилось презрительным плевком в лицо и хриплым: «Подонок». За что Варя тут же была награждена крепкой затрещиной от стоявшего рядом полицая.
— Найн, не бить её! — крикнул я, с трудом удерживаясь от того, чтобы не залепить полицаю хороший крюк справа, что выглядело бы, пожалуй, чересчур. — Ви не уметь вести допрос, и я забирать её в Ровно. Там с ней работать специалистен.
— Так… как же, а нам отчитаться надо, — залепетал Гузик. — Мы же её поймали, нам за каждого партизана по пятьдесят рейхсмарок обещали.
— Ви не доказать, что она являться партизанен. Но я есть писать вам расписка! Ви давать мне бумага и чернила.
Гузику деваться было некуда, так он и довольствовался распиской на немецком, предъявителю которой в комендатуре обязаны были выплатить сотню рейхсмарок. На дорогу выдал нам узелок с провизией, из которого торчало горлышко бутылки с неизвестным содержимым. После чего я не без внутреннего трепета ухватил Варю чуть выше локтевого сгиба и подтолкнул к выходу.
По-моему, она находилась в лёгкой прострации, не могла до конца осознать, кто я — двойник или тот самый Ефим… то есть Клим Кузнецов, которого она знала. Под удивлённым взглядом Медынцева я усадил её на заднее сиденье «Хорьха» и дал команду трогаться. Большого труда мне стоило удержаться, чтобы не оглянуться на столпившихся во дворе полицаев, из рук которых я увозил законную добычу. Но воспрепятствовать новым хозяевам они не рискнули. И правильно сделали, потому что я готов был идти до конца, не гнушаясь применением огнестрельного оружия.
Мы выехали за околицу, и я сказал Медынцеву всё ещё на немецком, чтобы он отъехал пару километров и завернул на какую-нибудь неприметную полянку. Только однажды мельком кинул взгляд на сидевшую позади Варю. Глазами с ней не встретился, чтобы в очередной раз не получить в свой адрес испепеляющий взгляд, а только проверил, что она на месте, и не делает глупых попыток освободиться и схватить лежавший между сиденьями карабин.
Наконец мы остановились на небольшой прогалине, которая не просматривалась с дороги. Я вылез, затем молча помог выбраться всё ещё связанной девушке, одним движением срезал путы и только после этого, взглянув ей в глаза и с трудом пряча улыбку, на русском произнёс:
— Ну, здравствуй, Варя! Не такой, наверное, ты представляла нашу встречу, да и я тоже, но пути Господни, как говорится, неисповедимы. Наверное, кто-то свыше прислал меня сюда, чтобы спасти тебя от пыток и виселицы, и я этому провидению буду благодарен до конца своих дней.
В её взгляде что-то дрогнуло, она нахмурила лоб, потом, потирая запястья, выдавила из себя:
— Значит, я не ошиблась, это ты. Но как ты мог?!
— Понимаю, что ты себе вообразила, увидев меня в немецкой форме. Только, если ты своим женским взглядом приглядишься повнимательнее, то поймёшь, что эта одежда с чужого плеча. А на ногах у меня уже кровавые мозоли, потому что сапоги на размер меньше. Это вон товарищу Медынцеву повезло, потому что форма с убитого ефрейтора пришлась ему практически впору, а покойный майор, которого я ободрал вплоть до личного номера, был потолще и пониже.
Какое-то понимание стало появляться в её глазах. Чтобы она не сбилась с нужного направления, я добавил:
— Если коротко, то мы летели к своим, но наш самолёт упал в районе Тернополя, вернее, Тарнополя, так что линию фронта пересечь нам не удалось. Раненого пилота определили два дня назад на постой к врачу в Лановцах, а сами решили двигаться дальше на восток под видом местных жителей. Ехали на подводе, а тут нагоняют нас немцы — майор и его денщик ефрейтор за рулём. Спросили, как проехать в Ровно, а тут мой напарник поглядел в их сторону недобро, ну майор и потребовал аусвайс. Пришлось обоих пристрелить, а их форму мы напялили на себя. Автомобиль тоже конфисковали. Теперь под видом немцев двигаемся к линии фронта. А тут начальник местной управы решил перед нами похвалиться, мол, партизанку поймали, ну мы и решили посмотреть, а может, и помочь, если удастся. А у ж когда я понял, что это ты… Варя, ты не представляешь, какого труда мне стоило не выдать своих чувств.
Мы оба обернулись на голос Медынцева. Тот переводил подозрительно-удивлённый взгляд с одного на другого, силясь сообразить, что всё это значит.
— Знакомы, Василий Карпович. Это та самая Варя.
Я достал из внутреннего кармана маленькое фото и показал майору. У него брови тут же поползли вверх.
— Честно сказать, я не очень хорошо знаком с вашим личным делом, товарищ Сорокин, но похоже, что эта молодая женщина вам очень близка.
— Вы даже не представляете, насколько, — добавил я, с нежностью глядя на Варю. — Все эти годы в Америке я мечтал о встрече с ней, и пусть даже она состоялась при таких обстоятельствах, я всё равно благодарен судьбе.
— Подождите, какой такой Сорокин? — в глазах Вари вновь появилось пропавшее было непонимание. — Какая такая Америка? Ты же Клим Кузнецов, и был на поселении на Алтае.
— Товарищ майор, мы же располагаем временем? Давайте устроим небольшой привал, я кое-что объясню Варе, а заодно перекусим. Нас тут Гузик, сволочь, снабдил кое-чем в дорогу, надеюсь, не подсыпал мышьяка.
К счастью, в бутылке оказалась не горилка или самогон, а молоко, плюс нехитрая закусь, которой нам хватило, чтобы утолить голод. В первую очередь это касалось Вари, которая после всех этих переживаний сильно проголодалась, хоть и старалась есть неторопясь, маленькими кусочками. Ввиду отсутствия стаканов бутылку мы попросту пустили по кругу, брезгливых среди нас не оказалось. Между делом я принялся за своё повествование.
— Василий Карпович, — первым делом повернулся я к майору, — понимаю, что не имею права рассказывать всё, поэтому умолчу о своей биографии до 1937-го и о том, ради чего меня вытащили из Соединённых Штатов. А так, если вы не против, некоторые вещи я для Варвары озвучу. Итак, — теперь я переключил внимание на предмет своих грёз, — начнём с того, что меня на самом деле зовут Ефим Николаевич Сорокин. Моё появление в Подмосковье летом 37-го в странной экипировке, естественно, возбудило подозрение у местного населения. Я честно пытался рассказать правду, кто я и откуда взялся, но следователям спокойнее было представить меня иностранным шпионом вместо того, чтобы поверить или хотя бы отправить такого необычного человека на медицинское обследование, потому что лично я засомневался бы в психическом здоровье человека, рассказывавшего, будто он… Впрочем, я пока не могу тебе раскрыть всей правды.
Короче говоря, меня отправили в Бутырку, где пришлось пройти через пытки и расстрел, отменённый в самый последний момент. Причём второй расстрел в подвале Лубянки грозил уже быть не показательным, а самым что ни на есть настоящим. И это после того, как я рассказал наркому Ежову правду о своём, скажем так, прошлом. Но тут я решил бороться за жизнь до конца, сумел нейтрализовать своих палачей, переодеться в форму сотрудника НКВД и сбежать из здания комиссариата. Затем мне удалось покинуть Москву, уехав на юг. В итоге я оказался в Одессе, прибился в порту к бригаде грузчиков, познакомился с тобой. Что было потом — ты знаешь. В общем, после побега из Ухтпечлага я сумел дойти до Архангельска, а там пробраться на американский сухогруз. Сначала прятался в трюме, затем — низкий поклон капитану, который не стал ссаживать меня на берег, а доставил в Нью-Йорк, да ещё дал рекомендательное письмо своему другу, ювелиру, выходцу из России. У него я и поселился на первое время. Мне помогли выправить поддельные документы, через ювелира я как Фил Бёрд познакомился с одним из боссов кинокомпании «Уорнер бразерс», по ходу дела согласившись сыграть эпизодическую роль в новом фильме. Заодно предложил идеи для других картин, которые впоследствии взяли несколько наград на вручении ежегодных кинопремий. Затем попробовал себя в роли режиссёра, снятый мною фильм тоже получил пару «Оскаров». Название фильма не говорю, вряд ли в СССР его показывали.
Я сделал паузу, давая Варе возможность осмыслить услышанное, после чего продолжил:
— Тем временем я занялся и не совсем законным бизнесом. А именно — организовал подпольное казино, — о борделе я решил благоразумно умолчать. — На этой почве у меня возникли кое-какие недоразумения с местной мафией. Это выходцы с итальянской Сицилии, организованная преступность, проще говоря. Доходило и до перестрелок, но меня берёг мой ангел-хранитель, чью фотокарточку я всегда держал возле сердца.
Варя при этих словах не смогла сдержать улыбки. Ну слава те Господи, вроде подтаяла. Майор тоже слушал мой рассказ с интересом, видно, и для него многие детали открывались впервые.
— В общем, не без моей помощи в структуре мафии произошли кое-какие изменения, и вскоре им стало не до меня. А мне удалось подкопить деньжат и приступить к постройке в Лас-Вегасе собственного отеля-казино. В штате Невада азартные игры разрешены, поэтому всё упиралось лишь в финансовый вопрос. Ну а между делом на меня вышли сотрудники советской разведки, знавшие мою настоящую историю. К тому времени и устроивший на меня охоту Ежов был расстрелян, а товарищам Сталину и Берии, судя по всему, я показался достаточно ценным кадром, чтобы выполнять некоторые задания на американской земле. Будучи патриотом своей страны, даже после того, что мне пришлось вытерпеть на Родине, я дал своё согласие. Честно сказать, у меня и самого были мысли как-то помочь Рос… Советскому Союзу, так что в этом плане наши желания, можно сказать, совпали. Тем более что от меня не требовалось чего-то экстраординарного, мой бизнес оставался моим, мне даже была оказана некоторая помощь. Помимо отеля у меня в Вегасе появилась своя телерадиокомпания…
— Вот видишь, то, о чём на Западе давно знают, для большинства жителей СССР остаётся тайной за семью печатями. Понятно, не до телевизоров было, когда шла подготовка к самой страшной войне за всю историю человечества, когда наша страна была окружена врагами, когда нужно было убирать хлеб с полей, а не развлекаться. Одним словом, телевизор — это то же радио, но только вместе со звуком передаётся и картинка, которая выводится на небольшой экран. Потом как-нибудь более детально объясню. Работает у меня там и заводик по производству радио и телевизионной техники. В общем, жизнь у новоиспечённого капиталиста и буржуя в Штатах била ключом, разве что тоска по тебе покоя не давала… Не улыбайся, это пра
— Почему же интенданта? Найдём кого-то повыше. Тем более эта форма мне не по размеру, как и проклятые сапоги, от которых ноги стёрлись уже до костей.
— Час от часу не легче.
— Теперь вопрос, куда нам деть Варвару… Раскатывать с ней в машине — будет выглядеть как минимум странно. Если бы мы её и впрямь везли в Ровно в комендатуру — другой вопрос.
— Я могу ехать под видом пленной, — вдруг заявила Варя. — Можете мне даже связать руки за спиной. А там уже, как до Ровно доберёмся, и решим, что делать дальше.
Мы с Медынцевым переглянулись, после чего несколько минут потратили на обсуждение этого предложения. И в итоге пришли к выводу, что такой вариант кажется не самым плохим. Руки я девушке связывал сам, но делал это нежно, чтобы ей было комфортно. Так и поехали, с ветерком, в обратную сторону, а после Изяславля свернули на северо-запад.
До Ровно добрались за несколько часов, всего пару раз встретив по пути немцев. Сначала это была небольшая колонна из трёх крытых грузовиков с солдатами и едущим впереди на «Опеле», как мне пояснил Медынцев, штандартенфюрером СС. Обладатель лошадиной физиономии смерил нашу компанию косым взглядом и отметился вскинутой ладошкой, я же ограничился чуть более полноценным «Heil Hitler!», что, наверное, соответствовало табели о рангах. Затем уже на подъезде к Ровно нам встретился патруль на двух мотоциклах «BMW» с колясками. Из каждой коляски торчал ствол, что-то похожее на «MG-42». Остановились, пообщались. Мы рассказали, что везём партизанку из Изяславля в Ровно, а патрульные сообщили, что контролируют направление, по которому в последнее время курсируют русские партизанские отряды. Так и сказали «русские», видно, для них все славяне таковыми и являлись. Подтвердили информацию, что в ровенской церкви содержатся схваченные подпольщики, и на послезавтра назначена показательная казнь на главной площади города. После этого мы с майором из двух стволов расстреляли патрульных. О плане действий мы с коллегой заранее договорились, ещё на сближении с патрулём. Я взял на себя экипаж первого мотоцикла, а он — второй. Отогнали технику с пустынной дороги в кусты, обыскали убитых, конфисковали около трёхсот рейхсмарок, а вот документы и письма из дома брать не стали. Правда, я с огромным удовольствием снял с одного из оберзольдат сапоги моего размера, а один из конфискованных «парабеллумов» отдал Варе. Она сама нашла, где у оружия флажковый предохранитель, с деловым видом проверила полный, на 8 патронов магазин, и вогнала его обратно в рукоятку пистолета.
— Вот ведь дурачки, кто ж вас сюда звал-то, а? — грустно глядя на лежавшие в рядок трупы, покачал головой Медынцев. — Тевтонцев мы гнали, французов гнали, и вас погоним. Ничему история людей не учит.
На этот раз лопаты у нас с собой не имелось, поэтому просто закидали тела и мотоциклы сухим валежником, посрезав его при помощи ножей. Один из пулемётов с полной лентой установили на наш «Хорьх», преобразив машину на пример тачанки, тут же показав Варе на всякий случай, как с таким пулемётом управляться. Мало ли, вдруг погоня, Варвара верёвки быстро стянет, освободит руки и начнёт отстреливаться. Хотя я надеялся, что до подобного сценария дело не дойдёт.
Вскоре добрались до окраины Ровно. В сам город въезжать не рискнули, припарковались в лесочке неподалёку и стали держать совет, по ходу которого становилось понятным, что с того времени, как решили ехать в Ровно, так никакого плана и не придумалось.
— Наверное, мы с товарищем Медынцевым всё же наведаемся в комендатуру, предложил я вариант. — Как-никак там уже заждались интенданта, скажем, что заблудились. Там по ходу дела прикинем, что к чему.
— А мне что делать, здесь вас ждать? — спросила Варя, задумчиво теребя в пальцах верёвку, которой мы её якобы связывали.
— А есть другие предложения? Подождёшь до завтрашнего утра, если не объявимся — уходи на восток. Немного продуктов осталось, на пару дней тебе хватит. Да и оружие у тебя есть.
Варя хотела что-то ответить, но в этот момент в кустах позади неё обозначилось какое-то движение, и моя рука сама потянулась к «люгеру». Правда, под прицелом трёх винтовочных стволов и пары ППШ желание поднимать шум немного поутихло. При всей своей скорострельности я успею пристрелить максимум двоих из пятёрки одетых по рабоче-крестьянски мужиков, после чего нас всех здесь же и положат. А подвергать жизнь Вари опасности я не мог, уж лучше попробовать разобраться потом в ближнем бою.
— Hände hoch! — скомандовал обладатель одного из ППШ на довольно приличном немецком. — Waffen sorgfältig auf den boden gelegt.
Мы с Медынцевым переглянулись. Бандеровцы или… А почему бы и нет?
— Вы партизаны?
Мой вопрос, заданный на чистом русском, ввёл державших нас под прицелом в лёгкое замешательство. Затем тот же, что приказал поднять руки и положить оружие на землю, продолжил тоже на языке Пушкина и Тургенева:
— Смотрите-ка, товарищи, а фриц по-нашему неплохо шпрехает. Что, немчура, готовился к нападению на СССР заранее, вызубрил язык оккупированных территорий? Думаешь, сильно это тебе поможет? А баба из местных небось, за банку тушёнки отдаётся? У-у, немецкая подстилка!
— Да как вы смеете?!! — аж задохнулась от возмущения Варя.
— Ты, мужик, базар-то фильтруй, — в сердцах перешёл я на феню. — А то ведь поплатишься за свой длинный язык.
— А ну быстро оружие на землю! Ишь ты, угрожать вздумал… Я так думаю, это немец-перебежчик. Поволжский какой-нибудь, его Советский Союз кормил, поил, одевал, учил бесплатно, а он решил переметнуться к фашистам. Ну-ка, руки за спину! Изюмов, вяжи их… Только «парабеллум» у барышни сначала конфискуй. И не вздумайте дёргаться!.. Ну что, Изюмов, надёжно связал?
— Вы же знаете, товарищ Леонов, что лучше меня узлы в отряде никто не вяжет.
— Знать-то знаю… Так, теперь вперёд, и не оборачиваться! И рот не вздумайте открывать, стреляю без предупреждения. Поняли меня? Идти не так уж и далеко. Власов! А ты автомобиль куда-нибудь поглубже в лес загони. Через топь он не пройдёт, но ещё может пригодиться.
«Не так уж и далеко», как выяснилось — это около пяти километров вглубь леса на своих двоих, а потом ещё и пару километров через топь. Чтобы не провалиться, приходилось идти след в след, а сохранять равновесие со связанными за спиной руками было довольно затруднительно. Неудивительно, что в какой-то момент Медынцев оступился, и его, нахлебавшегося ряски, едва вытянули за шкирку, ещё и пригрозив в следующий раз бросить в болоте. Мне, пусть и в уже нормальных сапогах, приходилось вдвойне нелегко. Я буквально чувствовал, как лопаются на ногах мозоли. Однако наши пленители устраивать привалов не собирались, так что пришлось мне терпеть страдания до самого лагеря, куда я ввалился с сапогами, полными болотной жижи.
Нашу группу встретили удивлённо-радостные взгляды, сопровождаемые возгласами плана: «О, молодцы, немцев в плен взяли!» Тут было как минимум человек пятьдесят, каждый занимался своим делом. Один штопал штаны, второй чистил затвор от винтовки, третий брился, приспособив маленькое зеркальце на обрубок сучка на уровне головы. Попались на глаза и две женщины. Одна, коренастая и плотная, варила что-то в большом чане на костре, а другая, невысокая и смуглая, стирала бельё в корыте, используя стиральную доску. При этом крайне редко слышалась украинская речь.
— Вон к той палатке двигайте, — подтолкнул меня прикладом винтовки Изюмов.
Впрочем, в направлении палатки мы успели сделать лишь несколько шагов, так как полог откинулся, и навстречу нам вышли двое, одетых в советскую, перетянутую ремнями офицерскую форму. Впереди шёл высокий, подтянутый полковник, с лицом, выбритым до синевы, на вид мой ровесник. Второй, в звании майора, державшийся позади, выглядел его ровесником.
— Вот, товарищ Медведев, немцев взяли, — кивнул на нашу группу Леонов, которому мне всё ещё хотелось заехать по физиономии за неуважительное отношение к женщине. — По-нашему балякают не хуже, чем мы с вами. И баба с ними.
— Медведев, Дмитрий Николаевич? — воскликнул Медынцев. — Тот самый полковник Медведев! Так я о вас слышал, отряд «Победители»!
— И сколько ваше командование даёт за мою голову? — усмехнулся тот. — Тысяч десять рейхсмарок уже есть?
— Тут вот ещё документики ихние, — не унимался полиглот. — Вот этот — майор интендантской службы Вилли Фогель, а этот — ефрейтор Дитрих Вальке. Только физиономии другие. А вот ещё, вообще швейцарские паспорта, на Йохана Майера и Карла Шульца. Один-то точно похож, а второй тут какой-то усатый в очках. Ну а баба эта вроде как из Луцка, Ляшенко её фамилия.
— Может быть, нас всё-таки развяжут и мы поговорим нормально? — предложил я. — А то всё это начинает напоминать мне дешёвый фарс.
— И в самом деле, — добавил Медынцев, — давайте уже, наконец, разберёмся, что к чему. И вообще нам нужно связаться с Большой землёй, доложиться, что с нами, а то там, наверное, нас уже похоронили.
— Думаю, пока освобождать вас рано. Мало ли какой фортель выкинете. А вот выслушать — выслушаем.
— Тогда, может быть, присядем? А то у меня от прежних сапог кровавые мозоли на ногах.
Расположились впятером в кружок кто на ящиках, кто на деревянном чурбачке.
— Итак, мы вас внимательно слушаем.
В течение следующих двадцати минут я рассказывал нашу историю, начиная от нашего с Медынцевым вылета с Кубы под личиной граждан Швейцарии и заканчивая пленением партизанами. Я старался не задерживаться на деталях, но лишнего не болтал, в частности, про то, ради чего меня ждали в Москве. Поведал о хуторе, где едва не оборвались наши жизни, о враче из Лановцов, согласившейся приютить многострадального пилота, рассказал, как удалось завладеть немецкой формой, как в Изяславле встретил свою старую знакомую, чьи товарищи-подпольщики томятся сейчас в бывшем храме… По ходу моего повествования Медведев пару раз меня прерывал с просьбой уточнить некоторые детали.
— О подпольщиках мы знаем, — хмуро констатировал командир отряда, когда я закончил свой рассказ, — и сейчас думаем, как им помочь. А историю вы нам, Ефим Николаевич или кто вы там на самом деле, рассказали презанятную, хоть книжку пиши. Где, говорите, тела немцев из патруля оставили? Леонов! Представляешь, где это? Давай-ка, бери Изюмова, проверьте эту полянку, только аккуратно.
— Леонов, и нашу гражданскую одежду захватите, — крикнул я вдогонку. — Она там под сиденьями.
Поймав на себе взгляд Медведева, я пояснил:
— Не всё же время нам немцами ходить, правильно?
— Хм, в целом мыслите верно. В общем, у нас тут сеанс связи с Центром через… через тридцать четыре минуты, отправим по вам и по девушке запрос. Пусть они там всё по своим каналам выяснят, и в ответной радиограмме утром скажут, те ли вы, за кого себя выдаёте. Если же нет… Ну, не маленькие, сами всё понимаете. И даже убитые немцы, если таковые найдутся, вам не помогут.
Мы с Медынцевым и Варей переглянулись, и Василий Карпович выразил общее мнение, что выбора у нас всё равно нет, и что там, в Москве, должны разобраться. А пока нам было предложено посидеть под охраной, и рекомендовано не производить необдуманных действий во избежание ответных действий, способных причинить существенный вред нашему здоровью.
— И что же нам, в таком виде до утра предлагаете находиться? — возмутился Медынцев. — Мне вот, например, по маленькой нужде приспичило, под себя, что ли ходить?!
— Товарищ Медведев, — добавил я от себя. — Даю слово, что мы будем вести себя тихо, и ни на кого кидаться не собираемся. А из вашего лагеря и так не убежим. Потому что весь путь через болота, которым нас вели, запомнить просто нереально.
Командир отряда нахмурился, видно было по его лицу, как он решает в уме эту задачу. Прошло около минуты, прежде чем он ответил:
— Есть в ваших словах резон. Я-то вижу, что не похожи вы ни на немцев, ни на предателей. Но давайте всё же дождёмся возвращения Леонова. Пусть он или подтвердит, или опровергнет факт того, что вы отправили на тот свет нескольких фашистов.
— Я не выдержу, — честно предупредил Медынцев.
— Хм, вот ведь… Плучек, — подозвал Медведев носатого бойца. — Развяжи задержанного и отконвоируй его до ближайших кустов. Как дело сделает — снова руки ему захомутай.
Так и сидели мы, пока не вернулся Леонов с докладом и кое-какими вещдоками. Увидев в его руках свёрток с нашей одеждой, я облегчённо выдохнул. А тот кинул взгляд в нашу сторону и нырнул в командирскую палатку, откуда уже вышел в сопровождении Медведева и молчаливого майора.
— Что ж, ваша версия нашла своё подтверждение. Убитые немцы всё ещё там, где вы их бросили. Руки мы вам развяжем, но боец приглядывать за вами будет по-прежнему. Леонов, верни им одежду, пусть переоденутся… А пока будем ждать утренней весточки с Большой земли. А Сергей Трофимович сейчас распорядится, чтобы вас покормили, как раз время к ужину, — повернулся он к своему товарищу. — Кстати, знакомьтесь, Стехов, мой заместитель по разведке и комиссар отряда.
Еда была непритязательной, но питательной. Каждый из нас получил по миске варёной картошки с тушёнкой и по кружке обжигающего кипятку, в который добавили какую-то пахучую траву. Плюс по небольшому куску сахару, чтобы, видно, жизнь показалась слаще.
Так же под конвоем нас каждого сопроводили опять же по нужде, а перед отбоем к нам подошёл Стехов.
— Сейчас вас устроят на ночлег, только, уж не обижайтесь, снова придётся руки связать. Сами понимаете, мы обязаны принять все меры предосторожности.
— Опять, — вздохнула Варя, сводя запястья за спиной.
Нам выделили место у костра, огонь в котором поддерживал наш охранник по имени Петя. Мы лежали, подложил под головы скатанные части немецкой экипировки. Караульщный, глядя в сполохи пламени, что-то тихо напевал себе под нос, я так и не понял, что именно, тогда как мелодия показалась мне смутно знакомой, но не более того. Комары, будто привлечённые светом костра, буквально роились над нами, да ещё мешали путы, отчего приходилось лежать на боку, не говоря уже о том, что и мысли разные лезли в голову. Я лежал лицом к Варе, видел её очертания, и шептал, что всё будет хорошо, а сам откровенно завидовал Медынцеву, похоже, видевшему уже седьмой сон.
Утром мы с нетерпением и тревогой ждали очередного сеанса связи с Москвой. Пока суд да дело, нам развязали руки и снова под конвоем сводили до кустов. После чего разрешили умыть физиономии из тазика и накормили завтраком. На этот раз была гречневая каша с добавлением постного масла. Кашеваром была та самая плотного сложения женщина, откликавшаяся на имя Зинаида. Между делом Петя проболтался, что в отряде несколько женщин, в том числе руководитель разведгруппы Мария Фортус. А та смуглянка — самая настоящая испанка, все зовут её просто Африка, потому что запомнить полное имя и фамилию очень сложно. И, кстати, от неё в том числе зависело, расстреляют нас или примут как своих, потому что эта Африка была заброшена сюда в качестве радистки.
— Твоя коллега, — подмигнул я Варе, пытаясь поднять ей хоть немного настроение.
Связистка сидела под навесом примерно до половины десятого, периодически отстукивая «морзянку», но по большей части что-то записывая карандашом на листе бумаги. Наконец сняла наушники, повернув тумблер, выключила рацию и понесла листок в командирскую палатку, почти тут же выйдя обратно. Спустя пару минут появились Медведев и Стехов. В руках у командира отряда была та самая бумажка, исписанная мелким, убористым почерком. По глазам Дмитрия Николаевича нельзя было догадаться, какой вердикт он готов сейчас озвучить, и я сглотнул застрявший в горле ком. Конечно, глупо было бы получить пулю от своих, но пути Господни, как говорится, неисповедимы.
— Что ж, на ваше счастье всё разрешилось, — улыбнулся Медведев как старым товарищам. — По описанию и вы, и ваш товарищ подходите, паспорта выданные на граждан Швейцарии, также совпадают. Примите обратно ваше оружие, а также наши извинения, хотя, сами поймите, мы обязаны были всё тщательно проверить.
— Всё это хорошо, а что дальше? — спросил Медынцев.
— Похоже, что ваш товарищ весьма важная птица. Москва велела беречь Сорокина как зеницу ока, а через два дня они высылают сюда самолёт. Правда, придётся обустроить полукилометровую взлётно-посадочную полосу, но ничего, справимся. Заодно нам доставят кое-какие продукты и оружие.
Фух ты, аж от сердца отлегло. А то ведь, чего доброго, и меня пустили бы в расход, и Медынцева с Варей. Кстати…
— А Варя? — спросил я.
— А что Варя?
— Ну, ей-то что делать? Оставаться с вами или с нами лететь?
— Насчёт неё инструкций не поступало. Это уж вы сами решайте. Хотя… У нас завтра вечером очередной сеанс связи, заодно и спросим про вашу подругу.
— И кстати, не мешало бы вашему товарищу перед ней извиниться.
— А что такое?
Я вкратце пересказал историю нашего задержания и выражения, которые были озвучены в наш адрес и адрес Вари. Когда прозвучали извинения от Леонова, хоть и высказанные без особого энтузиазма, Медведев вспомнил о нашем пилоте.
— Думаю, что не мешало бы его забрать из Лановцов. Он всё-таки находится там в серьёзной опасности, равно как и врач Штольц. Те, с хутора, знают, что вы искали врача, сами же и посоветовали. Относительно Голды Соломоновны я слышал, хорошая женщина, и врач толковый, думали, привлечь её в отряд, а то у нас Альберт Вениаминович один не справляется, нужен помощник. Да и молодой он, после института нам был придан, на ходу учиться приходится. Сегодня отправим за ними людей, надеюсь, всё у них ещё в порядке. А с этими хуторянами разберёмся. У нас в отряде есть местные, они должны знать семейку этого Опанаса. Пока же отдыхайте, приводите себя в порядок. Или, если хотите, можете помочь на вырубке лесополосы для самолёта. Тут неподалёку есть небольшая просека, мы её только удлиним и хворост по краям для сигнальных костров наложим. Ночью с воздуха будет видно нормально.
— Вроде ноги поджили немного, чем без дела сидеть, пожалу� Стехова. Тут уже и те, кто не спал, начали подтягиваться к нашему костру, образуя второй круг. Среди них я обнаружил теперь ещё и самого Медведева. Так и пришлось, как прокаженному, эти два анекдота пересказывать. Командир, в отличие от других, умел держать себя в руках, но от улыбки не удержался.
— Жалко, гитары нет, — вдруг сказал Варя. — А то Ефим спел бы нам «Тёмную ночь», как тогда, в Одессе.
— Почему же нет? — откликнулся кто-то. — Имеется инструмент, на днях Вася Попов с очередного рейда захватил. Вась, где гитару-то заныкал? Ну-ка, тащи её сюда.
Через пару минут в моих руках была 6-струнная гитара производства Черниговской фабрики музыкальных инструментов. Относительно неплохая для данного времени, с инкрустацией и твёрдыми бронзовыми ладами, хотя гриф, на мой взгляд, выглядел довольно грубовато. Впрочем, на качестве звука это не сильно сказалось. Минута — и гитара настроена. А для удобства мне под зад подставили полуметровый чурбачок, так как петь и играть на гитаре в полулежачем положении, мягко говоря, не совсем удобно.
Народ принялся мне подпевать чуть ли не с первого куплета. Когда я закончил петь, и спросил, откуда они знают это произведение, выяснилось, что песня считается народной.
— Ты же говорил, что её сочинил твой знакомый, — повернулась ко мне Варя.
— Ну да, похоже, он просто не хотел себя афишировать. Наверное, его устраивает, если песня так и будет считаться народной, — добавил я, лениво перебирая струны. — А «Шаланды» тоже теперь народная?
Получив подтверждение, я только покачал головой. После чего по просьбам собравшихся пришлось её исполнять, с непременным подпеванием, поскольку народ знал слова наизусть.
— Кстати, у моего товарища были ещё кое-какие песни, — добавил я и, откашлявшись, ударил по струнам.
Спел «Эх, дороги…», а затем ещё и розенбаумовскую «Гоп-стоп». Для поднятия, так сказать, настроения. Обе вещи ушли на ура, а хит Александра Яковлевича пришлось даже исполнять на бис. Была мысль заодно спеть и «Он вчера не вернулся из боя», но почему-то не поднялась рука отнимать авторство у Высоцкого и присваивать его неизвестному другу.
Когда, наконец, народ стал разбредаться по палаткам, и я, прежде чем идти в свою, проводил Варю, на обратном пути меня перехватил Стехов.
— Вы вот что, товарищ Сорокин, — негромко сказал он, беря меня под локоток. — Песни у вас хорошие, за исключением этой… хулиганской… а вот с анекдотами поосторожнее. Они хоть и смешные, но не совсем политически правильные. Некоторые могут неправильно понять.
— А, вон вы о чём! Хорошо, буду осторожнее. Спасибо, что предупредили.
— Вот и ладно! Кстати, состоялся сеанс связи, сделали запрос насчёт вашей Варвары. Утром обещали дать ответ. А теперь идите, поспите, у нас хоть и не как в армии, где отбой и подъём по расписанию, но ночью нужно спать, а днём — бодрствовать. Спокойно ночи, товарищ Сорокин!
Утром, уже после того, как мы с Медынцевым и ещё несколько человек отправились добивать просеку, из Центра пришла радиограмма. Согласно указанию Москвы, Медведеву самому нужно было решать, оставлять Варю в своём отряде или отправлять самолётом в столицу. Уже по возвращении об этом мне рассказала сама Варя.
— И что же решил Дмитрий Николаевич? — с плохо скрываемой дрожью в голосе спросил я.
— А он тоже самоустранился. Говорит, если хочешь — оставайся, радисты нам не помешают, тем более отряд планирует расширяться. И смотрит на меня так, будто хочет разглядеть, что у меня за нутро. Какова я на самом деле.
— А ты что?
— Ну а что я, говорю, хочу остаться в отряде. Или, думаешь, нужно было в Москву лететь?
Эх, Варюха… Я прижал её голову к своей груди, запустив пятерню под косынку, в густой шёлк волос. Она послушно замерла, словно котёнок, только тихо сопела в воротник моей рубашки. И стало вдруг мне так тоскливо, что в горле встал ком, и ничего я не мог сказать, а только стоял вот так, с закрытыми глазами, и ловил запах её волос, её тела, пахнувшего почему-то топлёным молоком, не обращая внимания на поглядывавших в нашу сторону с удивлением партизан.
Наконец я нашёл в себе силы оторвать Варю от себя и посмотреть ей в глаза. Она глядела на меня снизу вверх, и в её взгляде можно было прочитать целую гамму невысказанных чувств.
— Ты уже взрослая девушка, и сама должна решать за себя. Я могу лишь принять твой выбор, либо не принять, но влиять на него не имею права. Что ж, ты приняла такое решение, и я его принимаю. Хотя мне было бы спокойнее, находись ты в Москве или даже в этой… в Пензе.
— То есть ты… Я тебе небезразлична?
— А ты это только сейчас поняла?
По её щеке поползла слеза, и вот тут я не сдержался — наклонился и поцеловал Варю в губы. Поцелуй получился долгим и сочным, потому что был обоюдным. Секунды спрессовались в минуты, часы и дни, мы целовались, казалось, целую вечность, даже не думая, какой переполох вызываем в лагере своим поведением.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мы, раскрасневшиеся, будто старшеклассники на первом свидании, наконец-то отлипли друг от друга. И тяжело дышавшая Варя, грудь которой под блузкой так возбуждающе поднималась, тут же отвела глаза в сторону, кусая опухшие губы.
— Ефим, ты извини меня, что я тебе тогда в лицо плюнула и подонком назвала…
— Брось, наоборот, ты держалась молодцом, я тобой горжусь, — улыбнулся я и вдруг даже неожиданно для самого себя выпалил. — Варя, ты выйдешь за меня?
— Что?!
Она чуть отстранилась, глядя на меня взглядом, в котором смешались удивление и радость.
— Выходи за меня, — повторил я.
— Ефим, сейчас такое время, идёт война…
— Я всё понимаю, любимая, поэтому и не требую сегодня же бежать в ЗАГС, тем более что здесь его нет. Просто обещай, что как только война закончится — мы поженимся.
Прошла секунда, другая, и Варя тихо выдохнула:
— Хорошо, я согласна!
Ну а дальше я подхватил Варю на руки и закружил, заставив её обвить руками мою шею, а зевак, которые вряд ли слышали содержание нашего разговора, прокомментировать сие действо смешками и одобрительными возгласами.
— Что это у вас тут за повод выглядеть такими счастливыми?
Медведев стоял от нас в нескольких шагах и не без удивления взирал на происходящее безобразие.
— Да, вот товарищ полковник, сделал Варе предложение руки и сердца, — ставя любимую на землю и глупо улыбаясь, ответил я.
— Предложение? Хм… А она что?
— А я согласна, — сказала сама за себя Варя, также не в силах скрыть свои эмоции, и ещё сильнее прижалась ко мне, словно боялась, что я испарюсь.
— Ну что ж, поздравляю! Неожиданно… Это у вас что же, случился скоротечный роман?
— Почему скоротечный? Мы с Варей знакомы уже пять лет, просто лишний раз об этом не говорили. Мне пришлось долго жить в Америке, а тут встретились благодаря счастливому случаю.
— Пять лет? Ого! Хотел бы я послушать вашу историю, да не буду навязываться. Вот только когда вы жениться собираетесь? Вам, Ефим Николаевич, и вашему товарищу завтра ночью предстоит вылет в Москву, а ваша суженая вроде бы изъявила желание остаться в отряде.
— А как только война закончится — так и распишемся, — сказал я. — Заодно и проверим свои чувства. Хотя… Думаю, прошедшие годы уже сами по себе стали серьёзной проверкой.
— Так, может, вам и палатку на сегодня отдельную выделить? Так сказать, брачная ночь, всё такое…
— Да вы что! — округлила глаза Варя. — Представляете, что люди подумают?!
Честно говоря, я бы не отказался провести эту ночь рядом со своей невестой, но, видно, в это время у настоящих комсомолок не было принято до свадьбы спать с женихом в одной палатке. Она вон и после поцелуя всё никак в себя не придёт, румянец так и не сходит с её очаровательных, украшенных ямочками щёчек.
— Ну, как знаете, — ухмыльнулся командир отряда. — Товарищ Сорокин, мне тут бойцы рассказывали, что вы на вырубке в свободное время продемонстрировали умение бросать топоры и ножи.
— Было такое.
— Может, и нам покажете?
— М-м-м… Почему бы и нет?
Мастерство, как говорится, не пропьёшь. Демонстрация возможностей российского спецназовца на толстом стволе старого дуба, на коре которого по-быстрому мелом изобразили человеческий контур, произвела на партизан неизгладимое впечатление. Некоторые попробовали повторить мои трюки, но до меня им было далеко.
— А в рукопашной вы как? — спросил Медведев, когда улеглись восторги по поводу увиденного.
— Думаю, неплохо. Владею несколькими стилями борьбы.
— Не против показать кое-что?
— Да легко! Кто будет соперником?
— А вон, Коля Королёв, известный боксёр, между прочим. Я ему жизнью обязан, он меня по брянским лесам зимой раненого волок на себе несколько километров.
Ого, да тут что ни партизан — то легенда! Про Королёва я читал когда-то, что знаменитый боксёр партизанил, а вот что был в составе отряда «Победители» — как-то упустил.
— Из уважения к герою сильно бить его не буду, — улыбнувшись, заявил я, вызвав тем самым хохот зрителей, среди которых оказался и сам Королёв.
— Ну-ну, — ухмыляясь, встал в стойку обладатель небольшой русой бородки, — посмотрим, на что ты годен.
Боксировать с Королёвым я не собирался, а потому просто его нейтрализовал, используя резкие удары пальцами в нервные узлы. Когда соперник с удивлением понял, что руки его почему-то не слушаются, полковник остановил поединок.
— Минут через тридцать всё придёт в норму, — утешил я удивлённого боксёра.
— Эх, жаль, что вас забирают, — вздохнул Медведев. — А задержись подольше — могли бы научить моих ребят и железки кидать, и такой экзотической борьбе, им бы пригодилось.
— Ну, до завтрашней ночи ещё есть время, мог бы и поучить кое-чему. Хотя, конечно, таким вещам учатся годами.
— К сожалению, сейчас нам не до этого. Большая часть отряда этой ночью идёт в Ровно, попытаемся освободить схваченных подпольщиков, да и вашего пилота заодно. Так что бойцы сейчас должны отдохнуть, набраться сил перед ночным рейдом.
— Штурмом будете брать эту церковь? — спросил я, чувствуя внутреннюю дрожь.
— Придётся, другого выхода нет. Будет отвлекающий маневр с взрывом железнодорожного моста через речку Устье. Когда на тот участок оттянется часть гарнизона — будем штурмовать церковь.
— Чёрт…
— Что такое?
— Я бы вам очень пригодился этой ночью. Только понимаю, что вы меня всё равно не возьмёте с собой.
— Ни вас, ни товарища Медынцева, таков приказ вышестоящего руководства, и я не имею права его нарушать. Хотя, уверен, от вас была бы несомненная польза.
После отбоя мы с Медынцевым так и не могли уснуть, прислушиваясь, как бойцы собираются в ночной рейд к Ровно. В палатке мы остались втроём, считая травмировавшегося на вырубке лесополосы Тимофея Жаботы. Парень сильно переживал, что из-за одного неловкого движения повредил руку и лишился возможности поучаствовать в рейде. Но тут уж понятно, считай, лезвием топора до кости пропорол, пришлось даже швы накладывать. Поневоле вспомнилась история о зеке из Ухтпечлага, оттяпавшего себе на лесоповале полладони. Хотя, там-то это было сделано специально, а здесь — нелепая случайность.
— Пойдёмте, что ли, ребят проводим, — предложил Василий Карпович. — Похоже, всё уже, уходят.
Мы выбрались из палатки. Ярко горели костры, пронзительно звенели комары, а в лагере происходило броуновское движение. «Стройся!» — вдруг раздались чьи-то крики. Хаос тут же упорядочился, бойцы деловито принялись занимать свои места в шеренге.
Я почувствовал прикосновение — подошла Варя. Она прижалась к моему плечу, глядя на ожидавших дальнейшей команды партизан.
— Товарищи! — услышали мы голос Медведева. — Сегодня нам предстоит выполнить очень серьёзное задание, и я сразу предупреждаю, что не все вернутся обратно. Но знайте, что мы рискуем своими жизнями ради спасения наших товарищей из подполья, которых фашисты собираются прилюдно казнить на потеху гауляйтеру Украины. Уже готовы виселицы и костры. Наш святой долг — не допустить этой средневековой расправы. Если среди вас имеются такие, кто чувствует себя не готовым, кто сомневается в своих силах — сделать шаг вперёд… Что ж, вижу, таких нет. Спасибо, братцы, вам от имени всех советских людей. А теперь нале-е-е-во! Ша-а-агом марш!
Цепочка из примерно семидесяти человек молча потянулась в темноту, которую бессильно пыталось разорвать пламя нескольких факелов, распределённых по всей длине отряда. Оставшиеся — в основном женщины и несколько человек из охранения лагеря — провожали их взглядами, как и мы с Медынцевым и Варей.
— А ведь и правда кто-то не вернётся обратно, — прошептала она, ещё сильнее стискивая пальцами моё предплечье.
Я молчал, стиснув зубы. А спустя минуту мягко оторвал Варю от себя, и сказал, глядя ей прямо в глаза:
— Любимая, я никогда себе не прощу, если буду сидеть здесь, оберегая собственную шкуру, в то время как там гибнут наши товарищи.
После чего простился с ней крепким поцелуем в губы и нырнул в палатку, где хранилось наше с Медынцевым оружие, сначала конфискованное при нашем пленении партизанами, а затем возвращённое по приказу Медведева. Сам не знаю, что подтолкнуло меня быстро натянуть на себя немецкую форму. Взял приглянувшийся мне «люгер» и «шмайссер» с запасным рожком, на пояс повесил нож. На выходе из палатки путь мне преградил Медынцев.
— Товарищ Сорокин, это что такое? Вам же… нам с вами приказано никуда отсюда не отлучаться до прибытия самолёта. И почему вы переоделись в гитлеровца?
— Василий Карпович, я думаю, вы меня уже успели изучить и понимаете, что не в моих правилах жаться в сторонке, когда товарищи идут на боевое задание. А форма… Подумалось, что может пригодиться.
— Да что вы один-то там сделаете?! Ваше появление ничего решит, а шальную пулю схлопотать — легче лёгкого!
— Товарищ Медынцев, все мы ходим под Богом. А если не пойду — как буду своей невесте в глаза смотреть?
Стоявшая рядом Варя после этих слов кинулась мне на шею, а я прижимал её к себе и думал, что как-то пафосно получилось. Но время такое, героические свершения зачастую подкреплены лишь голым энтузиазмом, как тот же Павка Корчагин надрывался на строительстве узкоколейки. Или вон бойцы в атаку шли с именем Сталина на устах, и ведь правда готовы были отдать за него свою жизнь. Так что не я первый, не я последний.
Нагнать отряд получилось, к счастью, до того момента, как арьергард скрылся в болотах. Замыкающим с жердью в одной руке и факелом в другой шёл тот самый Леонов, которому пришлось извиняться перед Варей за «немецкую подстилку». Заслышав, что его догоняют, бросил жердь и направил ствол ППШ в мою сторону.
— Свои это, Леонов, — негромко крикнул я. — А то ещё пальнёшь сдуру.
— Вы!.. Вы что тут делаете, да ещё в немецкой форме? Вы должны находиться в лагере и ждать отправки на Большую землю.
— Чем вам моя форма не нравится? А на Большую землю я ещё успею, а пока решил вот помочь товарищам разворошить это осиное гнездо. И не старайтесь, товарищ Леонов, вернуть меня не получится.
— Я вынужден доложить командиру отряда.
— Докладывайте, но и он меня не остановит.
— Да вот хрена лысого получится доложить, тут можно идти только цепью. Вот выберемся на сушу — тогда доложу. А пока держитесь за мной.
Только мы двинулись догонять отряд, как сзади посылалось шлёпанье по воде. Обернулся — Медынцев. В отличие от меня переодеваться он не стал, либо просто боялся потерять драгоценные секунды.
— Чёрт, чуть снова не свалился в омут, — сказал тот недовольным голосом. — Хорошо что недалеко ушли, по факелам ориентировался… Ну что вы так на меня смотрите, Леонов?! Не мог же я оставить своего подопечного без присмотра. Буду следить, чтобы без нужды не лез на рожон.
Леонов выругался сквозь зубы, а я только вздохнул. Что ж, Василия Карпович можно понять, случись что со мной — ему в Москве голову оторвут.
На сушу мы выбрались примерно через час, и Леонов сразу двинулся вперёд, докладывать руководству. Спустя несколько минут вернулся уже в сопровождении Медведева.
— Что это ещё за самоуправство?! — с ходу начал полковник на повышенных тонах. — Кто вам разрешил покидать лагерь?
— Совесть разрешила, — упрямо ответил я. — Как советский человек, не имею права трястись за свою шкуру, когда товарищи подставляют себя под пули. Или вы на моём месте поступили бы по-другому?
— Ну знаете, если каждый из нас будет плевать на приказы вышестоящего руководства… Надеюсь, что вы останетесь живы, и в Москве вам зададут хорошую трёпку. Ещё, чего доброго, и я из-за вас пойду под трибунал. А уж если с вами что-то случится…
— Обещаю, что буду себя беречь… по мере возможностей. Но уж пострелять во врага из кустов — дело святое. А может и как немец сгожусь.
— Я прослежу, чтобы он не лез в самое пекло, — подал голос Медынцев. — Мне тоже не хочется идти под трибунал.
— Чёрт с вами, — после паузы выдавил из себя Медведев. — Вижу, что вы упёртые. Раз уж втемяшили себе в голову — придётся вас тащить с собой. Назад уже не отправишь, дорогу через болото вы сами не найдёте. А выделять вам бойца, когда каждый человек на счету — слишком большая роскошь. Надеюсь, что у вас хватит ума и впрямь не лезть вперёд батьки в пекло. Пострелять — постреляйте, но под вражеский огонь не суйтесь… Леонов, давай гаси факел, дальше идти с огнём опасно, город не так уж и далеко.
И ушёл вперёд, догонять авангард отряда, который постепенно погружался в сумрак. Дальше часа полтора мы шли в слабом отблеске изредка появлявшегося в промоинах туч полумесяца, чуть ли не ежесекундно рискуя получить веткой в глаз, так что я на всякий случай брёл, опустив голову и прищурившись. Наконец спереди по цепочке послышалось: «Приготовиться». К чему готовиться — я понял через несколько минут, когда хвост отряда подтянулся к окраине Ровно. Как-то так получилось, что я оказался уже впереди, рядом с Медведевым.
Залегли в придорожных кустах, выясняя обстановку. Было тихо, лишь где-то вдалеке брехала собака, а под уличным фонарём метрах в семидесяти от нас на завалинке, негромко переговариваясь, мирно попыхивали цигарками двое полицаев.
— Николай, Королёв, — негромко окликнул полковник моего недавнего противника по спаррингу, который так же негромко откликнулся. — Видишь вон тех двоих? Похоже, местные, полицаи. Сможешь тихо снять?
— Попробуем.
— Подождите, — шепнул я.
— Что ещё, — недовольно покосился ан меня Медведев.
— Давайте я возьму их на себя. В немецкой форме подобраться к ним будет куда легче.
В воздухе повисло молчание, которое нарушил Стехов:
— А что, идея здравая. Почему бы не попробовать?
Споры затянулись ещё на две-три минуты, но в итоге Стехову удалось отстоять свою и мою позицию. Получив «добро», я бесшумно выбрался из кустов и твёрдой поступью направился в сторону сидевших на завалинке под уличным фонарём полицаев. Увидев меня, они вскочили, нацелив в мою сторону стволы винтовок.
— А ну стiй!
— Ви немедленно убирать свой штуц. Их бин есть дойчланд офисиар.
Полицаи явно растерялись и даже сделали попытку вытянуться в струнку. Подойдя вплотную, я нанёс два молниеносных удара, в результате которых оба ренегата свалились, будто подкошенные. После этого в ход было пущено холодное оружие, добившее находящихся в отключке пособников нацистов. Оглядевшись, я повернулся к залегшим в кустах партизанам и призывно махнул рукой.
Вскоре мы уже скрытно продвигались к центру города, где находилась Свято-Успенская церковь. Ещё пару раз попадались патрули, теперь уже более многочисленные, и нам приходилось просто пережидать, пока они минуют наш маршрут. В глубине души я только поражался, как такая толпа может столь скрытно передвигаться, но видно, выучка у партизан была отменная. Двигались от дома к дому, небольшими группами, чтобы ни одна собака в округе не забрехала.
Свято-Успенская церковь находилась в центре небольшой площади, а возле входа под фонарём нёс караул смешанный наряд из двух немцев (кажется, ефрейтора и рядового), и трёх полицаев. Учитывая, что комендатура, по словам Вари, находилась в квартале отсюда, а там рядом и казармы, в течение нескольких минут сюда могла прибыть нежелательная подмога. Вот только гарнизон в своём большинстве оттянется на другой конец города, где вскоре должен прогреметь взрыв.
— Ещё две минуты, — глядя на часы, прокомментировал полковник.
Однако ни через две, ни через пять минут взрыва не произошло. Народ начал волноваться. Медведев тихо матерился, но поделать в этой ситуации ничего не мог.
— Что-то не так пошло у ребят, — бормотал он себе под нос. — Странно, но и выстрелов нет. Если бы они попались — началась бы пальба. Давайте подождём ещё минут пять.
Но и через пять минут взрыва не послышалось. Полковник явно нервничал, хоть и пытался скрыть обуревавшие его чувства. Понимая, что операция грозит сорваться, я тихо сказал:
— Товарищ командир, разрешите, я снова попробую по-тихому их обезвредить?
— В одиночку? Их же пятеро!
— Так что же, попытка не пытка, держите их на мушке на всякий случай, но надеюсь, что до стрельбы дело не дойдёт.
— Ладно, чёрт с вами.
— Лучше Бог, — хмыкнул я, выходя из-за угла.
Шагая по булыжной мостовой подкованными сапогами, я тут же привлёк внимание несших дежурство немцев и полицаев. Послышался лязг взводимых затворов, и хриплый голос ефрейтора спросил на немецком:
— Wer sind sie?
— Ich bin ein major — Intrigant-Service von Willie Vogel. Erhielt den Befehl, um zu überprüfen, wie Sie dienen.
В общем, заявил, что был послан с проверкой, и это заявление, сделанное на чистом немецком, слегка расслабило потенциальных жертв, даже полицаев, которые вряд ли могли свидетельствовать, настолько чисто я говорю на языке Гёте. Секундная расслабленность стоила всем пятерым жизни. На этот раз я действовал холодным оружием. Две секунды — и трое корчились на мостовой, держать за распоротое горло, одному я выпустил кишки, а ещё один получил удар точно в сердце и мгновенно упорхнул в Валгаллу. Добив четверых страдальцев, чтобы не мучились, я вытер лезвие о гимнастёрку ефрейтора.
Блин, и ведь почти не запыхался! Зато какой прилив адреналина — словно в старые добрые времена. Понятно, что война — это плохо, но в то же время она даёт шанс взбодриться, как никакое реалити-шоу будущего. И она как лакмусовая бумажка, даёт возможность понять, ху из ху.
Удостоверившись, что все мертвы, я махнул рукой в сторону затаившихся в ночи партизан. Те оперативно подгребли, принявшись сбивать засов с двери храма. Изнутри послышалось шевеление, чьи-то осторожные голоса. И в этот момент со стороны реки бомбануло!
Взрыв был такой силы, что я невольно присел. Да и остальные в испуге замерли. Одно дело, когда ты ждёшь этого взрыва, и совсем другое — когда он гремит вот так, заставляя сердце испуганно уходить в пятки, а забитые крест-накрест досками стекла храма нервно вибрировать. А следом застрекотали далёкие выстрелы.
— Твою ж мать, мы же сверяли часы! — выругался Медведев. — Так, мужики, давайте шустрее, сейчас весь город на уши встанет.
В этот момент, наконец, Королёву богатырским ударом удалось сбить навесной замок, дверь распахнулась, и внутрь церкви ударили два белых луча от электрических фонарей.
— Товарищи, давайте, быстро выходим и за нами, — обращаясь к отпрянувшим от двери арестантам, продолжил командовать полковник. — Скоро здесь будут немцы и полицаи. Все могут идти?
— Все, — послышалось изнутри. — Кроме одного, он у нас со сломанной ногой.
— Это наш, — встрял я. — Товарищ Медынцев, пойдёмте, поможем нашему пилоту.
Сивцев, увидев нас, чуть не прослезился.
— Ребята, думал, всё, хана мне, повесят, — дрожащим голосом признался он. — Спасибо вам!
— Потом будешь благодарить, Петрович, — оборвал его Медынцев.
— Ефим Николаевич, а почему вы в немецкой форме?
— Долго рассказывать… Что с Голдой Соломоновной?
— Здесь я, — послышался из темноты знакомый женский голос. — Могу сама идти.
— Отлично! Тогда двигаемся, а то и впрямь немцы объявятся.
В лагере мы оказались под утро. Наше движение сдерживали женщины и одноногий Сивцев, которого мы с Медынцевым стоически тащили на себе всю дорогу. Он висел между нами, изредка отталкиваясь от поверхности земли здоровой ногой, и всю дорогу неустанно благодарил за его спасение. Особенно тяжко пришлось на болотистом участке. Но и его мы героически форсировали.
В лагере нас встретили как героев. Варя хоть и не кинулась в мои объятия, но всем своим видом показывала, как она счастлива, что я вернулся живым и даже не раненым. А уж когда ей шепнули, что без моего участия такой итог операции вряд ли был бы возможен, она буквально расцвела.
Но ещё оставалась неясной судьбы товарищей, которые устроили запоздалый взрыв. Они явились в лагерь часа через два после нашего возвращения. И, в отличие от нас, изрядно потрёпанными. А что хуже всего — с потерями. Погиб совсем молодой Костя Родионов.
— Не сумели мы вовремя заряд заложить, — понурив голову, тихо говорил командир группы Стас Лукьянчик. — Там немцы, будто что-то почуяв, усилили наблюдение за объектом. Костя рискнул пробраться под мост во время смены караула, привязал взрывчатку под опору и запалил шнур. Кинулся оттуда — а там немцы, чуть ли не навстречу. Увидели и открыли огонь…
— А вы что же? — глухо спросил Медведев под гробовое молчание обступивших партизан.
— А что мы?! — вскинулся Лукьянчик. — Отстреливались, да куда там. Нас пятеро — вернее, после гибели Кости уже четверо — а их десятка два. И это ещё на шум подмога не успела приехать.
— Ладно, — тяжело вздохнул после паузы полковник, — что сделано — то сделано. Кабы мы знали, что Коля и товарищ Сорокин так ловко разберутся с охраной у церкви, то и не стали бы устраивать отвлекающий маневр. В общем, отдыхайте, а насчёт тела Родионова попробуем выяснить, куда его немцы дели. Нужно похоронить бойца с соответствующими почестями.
Когда Медведев направился в сторону свой палатки, я пристроился рядом и задал ему интересовавший меня вопрос:
— Дмитрий Николаевич!
— Что, товарищ Сорокин?
— Хотел спросить, куда Кузнецов пропал? Он же вроде бы должен был принимать посильное участие в этой операции…
— А он и принимал, но как именно — этого вам знать не положено. У товарища Кузнецова своя задача, он обязан отчитываться только мне.
— А не боитесь, что немцы кинутся лес прочёсывать?
— Думали об этом, поэтому наши люди от моста отходили в другую сторону, петляли, чтобы запутать возможных преследователей. А уж соваться в болота… Конечно, немцы могут найти проводника из местных и прочесать все окрестные леса. Но могут сначала дождаться приезда Коха, а он, по сведениям, добытым товарищем Кузнецовым, появится в Ровно не раньше сегодняшнего обеда. Наверное, всё равно придётся сниматься с насиженного места, менять дислокацию, но, пока вас не отправим — сделать этого не получится. Будем надеяться, что немцы в течение дня не найдут к нам дорогу. А сейчас отдыхайте, вы сегодня были молодцом, на вас я подпишу представление. А заодно и на Костю Родионова… посмертно. Информацию передадим по радиосвязи.
Может быть, нужно было вытянуться в струнку и заорать: «Служу Советскому Союзу!», но что-то меня на это так и не сподвигло. Ограничился гражданским: «Спасибо».
— Но и укажу, что вы самовольничали, когда отправились следом за нами на ночную операцию, — добавил ложку дёгтя Медведев.
— Воля ваша, — притворно вздохнул я, разводя руки в стороны.
Что ж, самолёт обещался прибыть в районе двух часов ночи, так что выдвигаться на просеку надо будет часов в десять вечера, даже учитывая носилки с Сивцевым. По идее должны прийти с запасом и разжечь костры вдоль посадочной полосы. А до вечера весь день мы с Медынцевым будем предоставлены самим себе. Понятно, нужно вздремнуть после ночных приключений. Варя вон тоже с красными глазами, как, впрочем, и кто ходил в Ровно, и кто оставался в лагере. Никто не спал, все волновались за исход операции. Так что сегодня всем даны сутки на отдых, кроме разве что поварихи и ошивавшемуся при кухне пожилому Кузьмичу — партизану из местных. В его обязанности входило помогать Зинаиде, в том числе чистить картошку. Хотя картошка ввиду дефицита шла только в первые блюда, а на второе преимущественно подавали кашу.
Впрочем, к обеду все уже отоспались, и принялись готовиться к эвакуации. Куда переезжает лагерь — никто пока не знал, за исключением самого Медведева и его зама Стехова. Эвакуация лагеря была назначена на завтрашнее утро, после того, как проводят самолёт со мной, Медынцевым и Петровичем. Ну а я эти часы, избавившись от ненавистной, но оказавшейся полезной немецкой формы, старался провести поближе к Варе. Та, правда, по доброте душевной и комсомольской совести взялась за стирку одежды вернувшихся из похода бойцов, и только потом мы с ней уединились.
Прогуливаясь по окрестностям лагеря, мы расположились на поваленном стволе дерева. Я взял её ладонь в свою, взглядом следя за ползущей по кленовому листу божьей коровке.
— Вот, Варя, улетаю, и неизвестно ещё, когда свидимся. Случайно повстречались, но воспоминания об этой встрече будут греть меня до тех пор, пока мы не увидимся с тобой снова.
— Я тоже буду скучать, Ефим. Эти несколько дней стали для меня настоящим подарком. Варя, вздохнув, прижалась щекой к моему плечу. Я скосил глаза — она смотрела куда-то далеко сквозь листву, в наше с ней будущее и, судя по появившейся в глазах поволоке, Варя представляла себе это самое будущее донельзя светлым и счастливым.
— Как хорошо, что мы есть друг у друга, — прошептала она. — Обещай, что ты меня никогда и ни на кого не променяешь.
— Конечно же, не променяю, глупенькая, — чмокнул я её в прикрытую косынкой макушку. — А в тебе я и так уверен, без всяких обещаний.
Мой взгляд переместился ниже. Видно, стирая бельё, для удобства Варя расстегнула на одну пуговку больше обычного, да так и ушла со мной в лес, и теперь я мог сверху лицезреть верхнюю часть мышиного цвета бюстгальтера, в котором прятались её небольшие, аккуратные холмики. В Америке я бы первым делом повёз любимую по магазинам, понятно, не Вегаса, а хотя бы Лос-Анджелеса. И уж нижнего белья она накупила бы себе столько — сколько влезло бы в мой «Корд-810». Моя женщина должна выглядеть красиво, поэтому первую неделю мы бы только и делали, что раскатывали по бутикам и ювелирным магазинам… Хотя, учитывая комсомольское воспитание моей невесты, вряд ли она согласилась бы на такого рода излишества. У неё вон даже уши не проколоты, да и других украшений за время пребывания в Одессе я на ней не замечал. По-моему, Варя от их отсутствия нисколько и не страдала.
Оно и понятно, сравнивать-то не с чем. Она же, по большому счёту, и не видела красивой жизни. А вот если бы я повёл её на церемонию вручения премии киноакадемии, то тут невольно пришлось бы сначала отправляться за покупками, пусть даже и на один раз. Моя половинка выглядела бы лучше всех этих Вивьен Ли и Хеди Ламарр!
— Ефим, куда ты смотришь?! — притворно возмутилась Варя, проследив направление моего взгляда.
— Туда, куда смотрит каждый нормальный мужчина, — парировал я. — И поверь, здесь есть на что посмотреть, даже несмотря на то, что твои прелести упрятаны в этот давно уже вышедший за границей из моды бюстгальтер. Если бы я знал, что встречу тебя — захватил бы в самолёт столько барахла…
— А что сейчас носят в Америке?
О-о-о, кажется, в моей Варе пробуждается женщина! Не вытравила из неё всё-таки жизнь советской комсомолки тяги к прекрасному!
— Знаешь, я не такой специалист по женским тряпкам, но мы обязательно слетаем с тобой в Нью-Йорк, и я проведу тебя по лучшим магазинам, где ты купишь себе всё, на что упадёт твой взгляд. Поверь, шопинг…
— Что?
— Шопинг — любимое занятие состоятельных американок, которые покупают всё, что подвернётся под руку. Так вот, шопинг — на редкость увлекательное занятие. Думаю, ты этим не заразишься, но поверь, тебе будет приятно прогуляться по крупнейшим торговым центрам большого американского города.
— А мне кажется — это скучно, — надула губки Варя.
Ну я в эти губки её и поцеловал. А секунде на пятнадцатой-двадцатой затяжного поцелуя моя правая рука скользнула к её левой груди, и даже сквозь плотную ткань бюстгальтера я почувствовал напрягшийся сосок. Варя чуть отстранилась, закусив нижнюю губу, строго посмотрела мне в глаза, но я выдержал этот взгляд, а тем временем и моя левая ладонь накрыла её правую грудь. И, чёрт возьми, её веки дрогнули, а глаза затянуло поволокой. Слушая учащённое дыхание своей возлюбленной, да и сам дыша, словно загнанный жеребец, я нежно положил её на траву и принялся лихорадочно расстегивать на блузке последние пуговицы. Косынку с головы она сдёрнула сама. Затем не без труда, наощупь расстегнул бюстгальтер, отбросив эту ужасную тряпку в сторону, и принялся целовать и покусывать розовые соски, венчающие две налитые грудки, отчего по телу моей любовницы пробегали волны дрожи.
Дальше была юбка, и вновь ни малейшего сопротивления со стороны партнёрши. Варя застонала, когда я добрался до её самого потаённого места, этого покрытого пухом холмика, источающего соки нестерпимого желания. Впрочем, прелюдия ещё не заканчивалась. Я не Дон Жуан, но всё же умею довести женщину до состояния, когда она готова на всё. Ну или почти на всё, если, конечно, не полностью фригидна.
Варя явно не была фригидной, о чём свидетельствовали её стоны и пальцы правой руки, направлявшие мой орган в правильном направлении.
Вдруг она ойкнула, немного отстранившись, но по-прежнему не открывая глаз. Я хрипло выдохнул:
— Ты хочешь, чтобы я прекратил?
Она отрицательно затрясла головой:
— Нет, нет, не останавливайся!!!
И сама придвинулась, провоцируя меня на продолжение. Темп нарастал, и в какой-то момент Варя вонзила свои ногти в мою спину. И вроде бы короткостриженые, но я невольно выгнулся, тем самым усилив своё в неё проникновение. Раздался уже ничем не сдерживаемый крик, а у меня в голове билась лишь одна мысль — не вздумай оставлять в ней своё семя! Не хватало ещё, чтобы и Варя залетела с первого раза, как когда-то Кэрол Ломбард. Поэтому, хоть и упавший в пучину страстей, буквально на каком-то автопилоте я сумел в самый важный момент подстраховаться.
А затем мы лежали в траве, глядя в бездонную лазурь неба предвечернего неба, в котором застыло лишь одно небольшое облачко, формой напоминавшее конскую голову. Говорить ни о чём не хотелось, а хотелось лежать вот так вечно, не думая ни о чём, быть погружённым в сладкую негу.
Не знаю, сколько мы так лежали, когда тишину нарушил умиротворённый голос Вари:
— Знаешь, а ты первый мужчина в моей жизни.
— Ты это серьёзно?!!
— А что, такими вещами шутят?
Она приподнялась на локте, глядя мне в глаза. И они не врали. Не проверять же нижнее бельё возлюбленной на наличие капель крови… Одним словом — охренеть!
— Сначала было немного больно, а потом так приятно, как никогда в жизни, — призналась она, приблизив ко мне своё лицо вплотную и щекоча прядью волос кончик моего носа.
— Вот это сюрприз так сюрприз… Надеюсь, ты не пожалела, что этим мужчиной оказался я?
— Наоборот, счастлива!
Она улыбнулась, и в уголках её глаз прорезались «лучики счастья». Наши губы вновь слились в затяжном поцелуе, а затем я перевернул Варю на спину, и спустя несколько минут мы снова оказались на вершине блаженства. И вновь лежали рядом, наслаждаясь этими счастливыми мгновениями. Повторятся ли она ещё когда-нибудь? Я, во всяком случае, сделаю всё для этого!
— Скажи, а у тебя там, в Америке, были женщины?
Вопрос показался мне довольно неожиданным, и я даже не сразу сориентировался, как отвечать. Затем, решив не портить такой момент глупыми откровениями, сказал:
— Насмотрелся я на этих американок. У них же в моде феминизм, женщины хотят если не выглядеть как мужики, то вести себя так же. А я такое не приемлю. Да и все эти звезды Голливуда… Как ёлочные игрушки; с виду блестящие, а внутри — пустышка.
— А я? — после паузы тихо спросила Варя. — Я не пустышка?
— Ты — нет! Поверь, все эти кинодивы не стоят и твоего мизинца.
— Ты будешь любить только меня одну?
— Только тебя! И ты сама это прекрасно знаешь.
— Тогда мы будем жить долго и счастливо и, как в сказке, умрём в один день.
— Надеюсь, этот день настанет нескоро.
И мы снова слились в долгом и страстном поцелуе.
