Глава 9

Ледяное прикосновение воды вернуло меня из небытия, в которое я погрузилась, когда Джон Уайганд бросил меня на пол своего джипа.

В полной темноте сильные руки куда-то меня несли, при этом мои ноги по колено были погружены в холодную воду. Голова болталась за плечом Джона, и я вопила, но из-за кляпа во рту мой голос был не громче кошачьего мяуканья.

А Джон Уайганд тихо и монотонно бормотал: — Мир продажен. От него несет человеческим злом. Воровство и предательство, алчность, неверность женщин, их хитрые приемы соблазнения — все это паутина, которую они плетут вокруг нас, пользуясь нашей слепотой. Все есть грех, все есть зло, и только смерть может очистить и обновить веру.

Вода поднималась все выше, я вскрикнула, и он, услышав меня, сжал крепче:

— Вы не утонете, Дениз! Вам страшно? Я не хочу, чтобы вам было страшно! Вы единственная, с кем я сейчас могу поговорить. Все остальные молчат. Там, куда мы идем, вам не будет больно. Не бойтесь воды! Это только крыльцо, по которому мы должны пройти, как когда-то наши предки шли к погребальным кострам и камерам.

Я брыкалась, задыхалась, охваченная ужасом от этого странного, невыразительного голоса безумца, а он держал меня все крепче, поднимая все выше, так как вода уже подбиралась к моим плечам. Я закинула голову и завыла сквозь кляп. Голова моя уже почти касалась потолка, с него на лицо и волосы тоже капала вода. Я ждала смерти от этой стоячей воды, щекочущей мне ноздри и попадающей в легкие. Джон нес меня по тоннелю, который затопил Ллойд Мередит! Я чувствовала холод мокрых каменных стен и потолка, с каждым шагом приближающегося к моей голове. Мой ужас был слишком велик, чтобы я могла рассуждать. Мной владел лишь животный страх в ожидании смерти.

Однако вскоре вода начала отступать. Снова стала доходить мне только до талии, и я поняла, что могу разглядеть потолок тоннеля. Он был пробит в мягкой, пористой породе, а посмотрев через плечо Джона, я увидела затопленный участок, вода в котором рябилась при пашем продвижении. На ее поверхности блестел свет, падающий откуда-то сверху, яркий, чистый свет. Когда вода дошла мне до колен, я расслышала какое-то непонятное шипение.

Мы медленно выходили из воды, и шаркающие шаги Джона говорили о его усталости. Стены и потолок тоннеля теперь были ярко освещены. Джон, слегка покачиваясь и тяжело дыша от усилий, потраченных на крутой подъем в тоннеле, остановился. Место, где кончилась вода, было сухим и ровным. На стенах и полу рос зеленоватый мох.

Он с трудом поставил меня, мягко защищая мой затылок большой рукой, и прислонил к стене. Вздохнул, опустился рядом со мной, оперся локтями о колени и закрыл лицо руками. Посмотрев на него, я увидела, что руки его трясутся. Вдруг Джон зарыдал, и эти неожиданные рыдания, к моему ужасу, вызвали у меня жалость.

Мне казалось, если бы я смогла, то пододвинулась бы к нему, чтобы его утешить. Но я была пригвождена к влажной стене, и с меня капала вода. Руки мои были связаны за спиной, запястья болели, а плотный кляп едва позволял дышать. Я с тревогой повернула голову и огляделась, прежде всего, в поисках источника сияющего здесь яркого света, слепящего мои уже привыкшие к темноте глаза.

Он исходил от керосиновой лампы, стоявшей на длинном ящике на другой стороне тоннеля, почти прямо передо мной. Ее белый свет резал глаза, но я заметила буквы на ящике.

«Экспедиция Уайганда, — прочла я. — Ирак, 1964». Внизу стоял один из серийных номеров, которые профессор Уайганд ставил на каждой из своих упаковок. Этот ящик еще не открывали, потому что на нем висели дощечки с нетронутыми печатями из красного воска, проштампованные одним и тем же серийным номером.

Я заморгала от яркого света. Джон, сидевший рядом со мной, прекратил рыдать, замолчал и впал в задумчивость. За ящиком, на котором стояла шипящая лампа, я увидела и другой ящик, такой же, но уже пустой, так как печати были взломаны.

Вдруг я в ужасе застыла и уставилась не на ящик, а на то, что в нем лежало, потому что ящик был приспособлен под гроб, в котором лежало тело Карен Уайганд!

Она лежала так же, как там в музее, в саркофаге. Накрашенные красным лаком ногти сверкали на пышной груди. Холст покрывал ее до пояса, оставляя обнаженной поразительно симметричную верхнюю часть тела. Со своего места я видела глубокую синюю борозду на ее горле. Зеленая краска придавала ее щекам странный восточный вид, и я не сомневалась, что старинная погребальная краска на ее щеках и глазах скрывала синие следы удушения. Джон закрыл ей глаза, и сейчас казалось, что она спит.

Мне понадобилось приложить усилие, чтобы оторвать взгляд от Карен, но, сделав это, я в ужасе еще сильнее вдавилась в стену, потому что она была здесь не одна. В нескольких футах от нее сидела другая фигура, прислоненная к другому ящику и склонившаяся вперед, как часовой, который заснул во время вахты. Голова фигуры согнулась к коленям, и лицо можно было разглядеть только в профиль. Рядом с ней лежали три пики с золотыми наконечниками, а в правую руку, небрежно лежавшую на земле ладонью вверх, была вложена рукоятка золотого кинжала так, что слегка изогнутые пальцы, казалось, сжимали его, как оружие, готовое к употреблению.

Дрожа, я уставилась на эту мрачную фигуру. На ней был белый резиновый костюм для подводного плавания, который я видела раньше. В профиль лицо было смуглым, нос с горбинкой. В отличие от бедной Карен эта фигура не выглядела ни мирной, ни спящей. На лице мертвеца тоже присутствовали синие следы удушения, лишившие его губы цвета, а выражение ужаса и боли в момент смерти застыло в искривленном рте и остановившихся глазах.

Мертвец в белом резиновом костюме был Хусейном!

— Ее красота была злой, плоть — продажной, — бормотал рядом со мной Джон. — Она предала моего отца. Сначала с Ллойдом, моим другом, которого соблазнила, потом с Раволи. Со слугой моего отца Хусейном...

Я вздрогнула и повернулась, чтобы взглянуть на него. Он, выпрямившись, смотрел на мертвую женщину, и в его странных глазах блестели слезы.

Я что-то промяукала, но Джон даже не взглянул на меня. Господи, как же убежать отсюда, подальше от этой ужасной, зловонной воды?!

Я повернула голову и снова посмотрела на Карен, а Джон, словно читая мои мысли, произнес:

— Ее зло было похоже на болезнь, которую она распространяла вокруг, заражая людей жадностью и похотью. Я верил тому, что Ллойд рассказывал о затоплении тоннеля. Но по ее наущению он мне солгал. Он сделал так, чтобы оставить в нем место для тайника, предназначенного для хранения украденных сокровищ, защищенного с обеих сторон водой.

Инстинктивно повернув голову в сторону Тайной пещеры, я ужаснулась. Вода там поднималась до самого потолка. Даже если бы Джон освободил меня, я не осмелилась бы туда сунуться.

Он медленно повернул голову:

— Она собиралась украсть античные сокровища и жить с Ллойдом во грехе! Однажды ночью, когда Карен планировала осуществить это, соблазнив Ллойда своим телом и обещаниями, я увидел ее выходящей из его комнаты. Я немедленно телеграфировал отцу о своих подозрениях и о том, что увидел. Отец вернулся, Ллойд погиб, и нам пришлось увезти отца. Тогда она попросила помощи у Раволи, дав ему те же обещания, и в то же время соблазнила Хусейна, полагая, что и он пригодится.

С ужасом я поняла, что Джон ревнует! Это ясно выдавали его светло-янтарные глаза, теперь в упор глядевшие на меня. Не будь он так ревнив, всего этого могло и не произойти! Если бы Карен выбрала в любовники его, а не других мужчин!

Глядя на него, я вздрогнула и что-то промяукала через кляп. Он медленно встал и подошел ко мне. Я инстинктивно отшатнулась, но Джон, придерживая меня одной рукой, стал развязывать на затылке узел кляпа. Его непослушные пальцы причиняли мне боль. Это уже не были те ловкие пальцы, которыми я восхищалась, наблюдая, как они нежно касались какого-нибудь мелкого и хрупкого предмета. Сейчас они были неуклюжими и небрежными. Из спокойного человека, которого я знала, Джон превратился в нечто невообразимое.

— Потом приехали вы, — продолжал говорить он, развязывая узел. — Вы дали мне оружие, уничтожившее ее и Хусейна. Оно уничтожило бы и Раволи, если бы прошлой ночью он был на Уэргилде...

Я помотал головой, давая ему попять, что ничего не понимаю.

Он потерял узел и снова нашел его.

— Записка в портсигаре Ллойда, — пояснил Джон. — Ее написала Карен. Там она назвала Раволи и Хусейна. Написала, что я сошел с ума, назвала мои чувства нежелательными преследованиями.

Наконец он справился с узлом и освободил мой рот. Я облегченно вздохнула, а затем, запинаясь, с трудом произнесла:

— Она была злой, вы правильно сказали, Джон! Очень злой...

— Да, — кивнул он.

— Карен не стоила того, чтобы из-за нее жертвовать жизнью! Не стоила!

Джон отрицательно покачал головой и, нахмурившись, посмотрел на нее:

— Какая она красивая, Дениз! Даже мертвая красивая! Царица! Царица в царской могиле, окруженная своими сокровищами и своими людьми!

— Нет! — вскричала я. — Нет, Джон, нет! Она не царица! Она злая женщина, толкнувшая вас на убийство ее и Хусейна. Ваш друг Ллойд погиб из-за нее!

— Многие древние царицы были злыми, — возразил Джон. — Они тоже жили в грехе. Поклонялись не тем богам. Были прелюбодейками. Из-за них умирали мужчины, как умерли Хусейн и Ллойд. — Он замолчал, встал и подошел к Карен. Теперь его голос зазвучал спокойнее, без всяких эмоций. — Но в смерти они были так же прекрасны, как она. Их оплакивали, как и мы должны оплакать ее. Их придворные дамы, служанки, невинные девушки, одевавшие их и ухаживавшие за ними, солдаты, охранявшие их, конюхи — все эти люди радостно отправлялись в могилу вместе с ними и принимали вместе с ними смерть, готовые следовать за ними в новую жизнь.

— Их верность была заблуждением, Джон! — с болью вскричала я.

— Нет, их верность была чистым чувством, Дениз! Больше, чем плоть, жажда богатства, ревность или похоть, которую люди называют любовью. Она была чистой, искренней и доверчивой. Она была достаточно большой и сильной, чтобы прелюбодейка и неверная царица уходила с ними в возвышенную потустороннюю жизнь, а не обрекала их на вечное наказание. Это была вера, Дениз!

— Нет!

— Мы должны подготовиться, — заявил он, повернувшись ко мне. — Вы оденетесь уместно для того, чтобы сесть у ее ног.

— Женщины, о которых вы говорите, уходили добровольно, Джон! — напомнила я. — Вы меня связали, я жертва! У меня нет никакой преданности Карен! Моя смерть ей не поможет!

Он не ответил, словно не слышал меня. Отошел к ящику и вернулся с головным убором. Меньше того, что был на голове у Карен, наверное снятым с головы какого-нибудь давно умершего ребенка.

— У меня нет для вас парика, — с сожалением проговорил Джон. — Но для этого головного убора его и не нужно. Ни одна женщина не могла носить головной убор придворной дамы без парика, поддерживающего его. Но этот...

Он натянул его на мою сопротивляющуюся голову. Похоже, убор весил несколько фунтов. Когда я подняла голову, золотые кольца и украшения весело зазвенели. Джон одобрительно, без улыбки кивнул.

— У меня волосы не в порядке, — слабо пробормотала я.

Он опять согласно кивнул:

— Сейчас принесу вам гребень и развяжу руки. На некоторое время. Но пытаться бежать глупо, Дениз! Бежать некуда. Вы боитесь, что, пока мы будем спать, могилу засыплют землей? Что мы можем проснуться живыми? Не надо! Посмотрите, откуда мы пришли!

Я быстро повернула голову и в ужасе уставилась на бесшумно поднимающуюся по склону воду. Заметного движения я не видела, но обнаружила, что не вижу потолка тоннеля, потому что вода уже дошла до него.

Я закричала от ужаса, а он ободряюще улыбнулся:

— Ллойд мне лгал. Он затопил только часть тоннеля, идущую от дома. Другая часть, по которой мы пришли сюда от Тайной пещеры, годами была затоплена не полностью. Я поправил это, Дениз! На этот раз будет затоплен весь тоннель, вместе с тем местом, где мы сейчас находимся. Но мы с вами этого не заметим: мы будем спать!

Я отодвинулась. Он принес гребень, старинный золотой гребень, в виде человеческой руки с пятью пальцами, и сиял с меня головной убор. Мягко повернул меня от стены и наклонился, чтобы осмотреть мои связанные запястья. Сочувственно вздохнул сквозь поджатые губы.

— Боюсь, я причинил боль вашим запястьям, Дениз, — с сожалением произнес он. — Они распухли. — Некоторое время он тщетно старался развязать мне руки. — Мне понадобится нож.

Он поискал, но не смог найти ничего, кроме золотого кинжала с тупым лезвием, лежавшего в мертвой руке Хусейна. Я обрадовалась, что он не воспользовался им, а вместо этого подобрал острый камень и начал пилить им обрывок юбки, которым связал мне запястья.

Я медленно пошевелила сведенными судорогой руками. Из царапин снова потекла кровь. Джон наклонился, чтобы вытереть ее, и я застонала от боли. Ончто-то сочувственно бормотал, массируя мне запястья. Они медленно приобретали нормальный цвет. Боль прошла. Джон молча откинулся, чтобы проследить, как я буду причесывать волосы тяжелым старинным гребнем, но я постаралась быстрее закончить эту процедуру. Не знаю почему, только я вдруг почувствовала себя лучше, чище. Я поняла, что мой страх достиг той точки, когда уже ничто не имеет значения. Бегство казалось невозможным, и, как ни странно, от неотвратимости смерти страх стал меньше. Именно это, наверное, испытывали придворные дамы три тысячи лет назад, готовясь к своей последней церемонии.

Джон нахмурился и встал. Прошел по тоннелю и начал собирать драгоценности и украшения. Я украдкой посмотрела на воду и перевела взгляд на свои связанные лодыжки. Дин полагал, что между тем местом, где я сейчас сидела, и разрушенным домом над Тайной пещерой проходит тридцать ярдов затопленного водой тоннеля. Теперь там уже значительно глубже, чем тогда, когда Джон нес меня сюда. Я содрогнулась от мысли, что мне суждено утонуть в стоячей воде этого темного тоннеля.

Выбора у меня не было. Другой выход был лучше. Заснуть...

Джон вернулся с браслетами в руке, опустился возле меня на колени и пристально уставился на меня:

— Вы должны снять свитер и юбку. Эти украшения нужно надевать на голое тело, как это делала она.

— Нет! — в ужасе воскликнула я.

— Вы должны, Дениз, — твердо произнес он. — Сегодня я ее жрец! Для меня вы всего лишь красивый ребенок, не больше, я не хочу вас... как женщину. Если вы не сделаете этого добровольно, мне придется применить силу. Не вынуждайте меня, Дениз! Я больше не отвечаю за себя. Я убийца! Я полон странных, неистовых порывов ярости, страха и жажды. Это все ее дела! Ее!..

— Тогда отвернитесь, — пробормотала я. — Оставьте мне украшения. Если уж так надо, я их надену!

Дрожащими пальцами я с трудом стянула свитер, оторвав при этом пуговицу с белой блузки под ним. Мне стало холодно. Тяжелые браслеты были ледяными, огромное ожерелье из сверкающего голубого ляписа холодило грудь, а тройной ряд золотых бус оттягивал шею. Порванная юбка едва прикрывала меня, и в этих тяжелых, сверкающих украшениях я чувствовала себя обнаженной рабыней из давно ушедшего мира. Я медленно надела головной убор и поправила его. Затем дрожащим, не своим голосом произнесла:

— Я готова!

Он стоял, глядя на воду, и я заметила, что она незаметно подбирается к нам. Она уже достигла нашего уровня и медленным потоком струилась по каменному полу.

Джон медленно повернулся и взглянул на меня. Я услышала его участившееся дыхание. Но он смотрел не на мое тело, а на лицо, плечи и украшенные руки.

— Вы красивее Карен, — удивленно пробормотал он. — Ваша красота более чиста и молода, Дениз!

— Я моложе Карен. И... думала, что у меня впереди вся жизнь! — горько проговорила я.

Он нахмурился:

— Так думали и те женщины! И все же они спокойно встречали смерть, как должны сделать и вы!

Джон подошел ко мне, опустился на колени и схватил меня за запястья. Он снова связал их, но теперь не так крепко и спереди. Потом прошел к гробу Карен и поставил около него тяжелый ящик.

— Вы будете сидеть здесь, у ее ног! — приказал он. — Это почетное место любимой помощницы, самой красивой женщины при дворе, и оно по праву принадлежит вам!

Я безучастно следила, как он поставил у другого конца гроба еще один ящик, а на него водрузил лампу, чтобы она полностью освещала спокойное, мертвое лицо Карен.

Потом Джон вернулся ко мне, поднял меня, посадил на ящик и достал баночку с зеленой краской. Меня чуть не вытошнило! Это была та же краска, которой он выкрасил Карен. Я чувствовала, как он мягко проводит кистью по щекам и под глазами. Тошнотворный запах древнего окисла щекотал мне ноздри.

Закончив работу, он встал и отошел от меня, а я взглянула на воду. Теперь мелкие ручейки слились в один, и коричневая вода медленно подбиралась к моим ногам. Я смотрела на нее как завороженная. В ее приближении было что-то неумолимое, и я понимала, что смерть становится все ближе и неизбежнее. В больном мозгу Джона не осталось места пи для милосердия, ни для разума. Он что-то передвигал, тихо бормоча себе под нос. Повернуть голову и посмотреть, чем он занимается, у меня не хватало смелости: я боялась снова увидеть искаженное лицо Хусейна!

— Джон! — тихо позвала я.

Он перестал бормотать и резко повернулся ко мне:

— Что?

— Краска в банке была та же, да? А наркотик, от которого мы уснем, тоже тот же?

Он покачал головой:

— От наркотика, который применяли они, не осталось и следа! Это был растительный наркотик. Вероятно, один из опиатов.

Голос у меня задрожал.

— Тогда что?..

— Наркотик был у Хусейна. Перед смертью Карен рассказала мне, что они дали его вам. Вы на себе почувствовали, как он силен.

— Да, — вздрогнула я.

Джон перевел взгляд на Карен.

— Я показал ей записку, которую восстановил. Она умоляла о пощаде. Даже выдала своих сообщников. Пыталась подкупить меня своим телом. — Его руки сжались в кулаки, лицо исказилось от ненависти.

— Она была злой! — примирительно произнесла я.

— Карен умоляла меня отвести ее к отцу вместе с запиской. Она знала, что он простит ее, как прощал раньше, а я нет! Она рассказала, что сделал Хусейн, и сообщила, что он здесь, на этом самом месте! Но я знал, как мне следует поступить, и в конце концов, когда она начала кричать, убил ее. Это было очень легко! Потом отнес ее в музей и положил в саркофаг, а ее постель смял так, что если бы отец пришел к ней ночью, то решил бы, что она спит с другим. У меня было бы время, чтобы сделать то, что я должен был сделать, пока он в ярости искал бы ее, зная, что она и раньше изменяла ему.

Я в ужасе смотрела на него, представляя страх и отчаяние Карен, когда эти сильные руки сжимали ее мягкую, длинную шею.

— А Хусейн? — спросила я.

— Он был здесь, любовался украденными сокровищами, пока вы, одурманенная, лежали в вашей комнате. Он не слышал, как я вышел из воды. Я навалился на него и убил, а потом вернулся за Карен. В кабинете я написал записку отцу и отнес ее в мою комнату, чтобы он нашел ее там. Именно тогда я услышал ваш крик, стук крышки, а потом ваши шаги, когда вы пробежали мимо моей комнаты. Вас я увидел на лестнице. Включилась сигнализация, весь дом проснулся. Я бегом вернулся в музей, схватил тело Карен, положил его в тоннеле за панелью, которую вы оставили открытой.

Я уставилась на него:

— А отец?

Джон покачал головой:

— Не знаю. Если он нашел крышку, то, наверное, решил, что она упала случайно. Я отнес Карен сюда и отправился искать вас. Моего отца не было в комнате, а его машина исчезла. Вероятно, он обнаружил, что его жена исчезла, и поехал искать ее в деревне. Это не важно. Он считает, так же как считал и я, пока не услышал признания Карен, что этот тоннель затоплен. А вскоре это и произойдет на самом деле. — Он посмотрел на прибывающую воду. — Думать о помощи бесполезно, Дениз! Пора засыпать... — Затем повернулся и опять отошел от меня.

Я сидела безнадежно глядя на воду. Но пока она текла мимо, не затрагивая моих ног, вдоль противоположной стены, потому что пол имел уклон к той стороне тоннеля. В моем полубессознательном уме всплыли слова Дина о том, что затопленный участок ближе к дому должен быть ниже, чем это место, и тот участок, но которому Джон принес меня от Тайной пещеры.

Однако сейчас разрушенный дом и Дин показались мне отдаленными от меня на целую жизнь. Я вспомнила его красивое, веселое лицо, умные голубые глаза, более голубые, чем имеют право быть глаза мужчины, и заплакала. По-моему, я никогда еще не испытывала подобного ужаса. Но когда я вспомнила Дина и мою привязанность к нему, которую начала испытывать, слезы хлынули из глаз. Я чувствовала, как они тяжело текут но зеленой краске, которой Джон раскрасил мои щеки. Их теплые, тяжелые капли падали на мои обнаженные руки.

Никогда в жизни я не чувствовала себя такой несчастной, но не столько потому, что знала о скорой смерти, сколько от сознания того, что навсегда покидаю Дина. Я влюбилась в него, но всего, о чем слышала от других, более счастливых девушек, со мной теперь больше никогда не произойдет. Ни ухаживаний, ни обручальных колец, ни счастливой совместной жизни, ни детей, которые могли бы у нас со временем появиться!

Мы даже пи разу не поцеловались!

— Вы плачете?

Я не слышала, как подошел Джон, но он с укоризной смотрел на меня, гневно сверкая глазами. На нем был золотой шлем, а лицо раскрашено краской. В руках он держал кубок.

— А я думал, вы мужественная женщина!

Я попыталась негодующе ответить ему, но не смогла. Рыдания душили меня.

Но даже рыдания не могли заглушить странные, булькающие звуки позади меня. Джон быстро повернул голову, посмотрел туда и заморгал от яркого света. Потом что-то пробормотал, огляделся, как вороватое животное, ищущее оружие, и быстро отскочил, а я, потеряв всякий страх перед смертью, оглянулась назад. И тут снова услышала какой-то странный звук. Он доносился из воды. Я была в этом уверена! Джон в это время выхватил из окоченевшей руки Хусейна золотой кинжал и поднял керосиновую лампу. Сначала она зашипела и чуть не погасла, но высоко над его головой вдруг вспыхнула ярче.

— Кто там? — гневно закричал Джон, глядя на воду.

Я вскочила и чуть не упала, если бы не оперлась о влажную, холодную стену. Золотые кольца и листья на головном уборе зазвенели, как крошечные музыкальные колокольчики.

Вода, освещенная светом лампы, казалась темной, гладкой и маслянистой. Но вскоре на ней появились пузырьки, и она забурлила, словно из нее что-то поднималось. Из воды к нам медленно двигалась блестящая черная голова. Присмотревшись, я увидела за ней вторую, а потом и третью.

Они медленно, угрожающе двигались в нашу сторону. Тот, что шел впереди, замедлил шаг и подождал, пока остальные не поравнялись с ним.

Джон дико заорал и начал размахивать кинжалом. Он шагнул к ним и вдруг резко остановился. Я увидела, что лампа в его руке буквально ходит ходуном, и поняла, что ему страшно. Он испытывал тот же безотчетный, суеверный страх, который обуял меня, когда я впервые увидела фигуру Хусейна в белом. Люди выходили из воды, приближаясь к нему. Теперь я видела их плечи и руки, затянутые черной резиной. Свет блестел на стеклах масок, и каждое походило на огромный глаз. Я рассмотрела трубки, двойные цилиндры за спинами и ремни, поддерживающие их.

Джон начал отступать. Глаза бешено сверкали на его зеленом лице, а рот так скривился от страха, что он стал похож на мертвого Хусейна.

Он пятился до тех пор, пока не дошел до воды с другой стороны сухого места. Шагнув в нее, остановился. Я быстро оглянулась. Один человек уже вышел из воды и нагнулся, чтобы снять ласты. Двое других последовали его примеру, и, словно по сигналу, все трое стали угрожающе приближаться к Джону.

— Нет! — закричал он. — Нет!

Я тоже закричала, и в это время он бросил лампу и кинулся в воду. Разбившаяся лампа взорвалась с оглушительным звуком, похожим на гром пушек. Керосин вспыхнул ярким пламенем. Тоннель, казалось, наполнился огнем, в котором двигались темные фигуры. Я вскрикнула от боли, когда горящие брызги попали на мох на скале возле меня и обожгли мне руку. Меня задел то ли осколок стекла, то ли что-то металлическое, потому что вдруг плечо мое обожгла резкая боль, и я увидела, как из разреза потекла кровь.

Света было полно, потому что везде горели маленькие лужицы и брызги керосина из лампы. Он стекал по стенам длинными огненными линиями, горел на полу и даже на темной воде. А там, куда бросился Джон, вода отчаянно забурлила, и темные фигуры тотчас же снова исчезли, нырнув в воду.

Стоя у стены, я видела, как один человек вынырнул и направился ко мне. Потом появились еще двое. Они тащили что-то тяжелое, поддерживая это в темной воде. Первая фигура быстро приближалась ко мне, раздвигая воду сильными руками. Человек бежал из воды, и ремень соскальзывал у него с плеч. Он сорвал маску, и я увидела знакомое лицо. Не помню, что сказал Дин, только знаю, что он крепко обнял меня. От мокрой резины моим обнаженным плечам и спине стало холодно. Я вдруг покраснела и оттолкнула его, вспомнив, что обнажена до пояса. Дин озорно улыбнулся, когда я скрестила на груди руки, но все же нашел мой промокший, грязный свитер и протянул его мне.

И я больше не могла бы сказать, что мы даже не целовались, потому что мы целовались, очень долго и очень жарко, хотя не знаю, кому принадлежала эта идея — Дину или мне. Остальные двое мужчин в это время веревкой связывали Джону руки за спиной, хотя он совсем не сопротивлялся.

Затем один из них подошел к нам, в ужасе посмотрев на Карен и тело Хусейна, лежащее у стены. Это был Билл Кеннеди. Он улыбнулся мне и спросил, в порядке ли я. Я ответила, что в порядке, и он, нахмурившись, повернулся к Дину:

— Мы быстро вытащили его, мистер Мейнард, — сообщил он, по-прежнему тяжело дыша от усталости. — Но он все еще без сознания. Может быть, сделать ему «рот в рот»?

И вдруг, когда Дни принялся меня развязывать, я вспомнила о наркотике и посмотрела на кубок, который поставил Джон. Кубок был пуст, но на дне остался перастворившийся осадок белого порошка. В напитке, который мне давала Карен, не было видимых частиц. Наверное, Джон насыпал порошка слишком много, чтобы это наверняка была смертельная доза. Я быстро изложила эту версию, и мужчины начали приводить Джона в чувство при свете угасающих огней.

К тому времени я ослабела, стала совершенно бесполезной и чувствовала себя так, будто, как и Джон, приняла наркотик, и сейчас хотела только умереть в объятиях холодных, мокрых рук Дина.

Помню только, что потом Дин и Билл Кеннеди надели на меня маску, выплыли вместе со мной из тоннеля и перенесли меня в разрушенный дом, ярко освещенный неожиданным дневным светом и заполненный людьми в блестящих мокрых непромокаемых плащах. Среди них были профессор, Рандолф, миссис Кендалл и жители деревни, которых я не знала.

Миссис Кендалл тотчас же начала хлопотать вокруг меня. Никогда за двадцать лет моей жизни ни одно место на земле не казалось мне более прекрасным, чем этот старый, разрушенный дом на ферме! Как истинная женщина, оказавшаяся невредимой после перенесенных испытаний, я совершила глупость и благополучно лишилась чувств. Не помню, как мужчины несли меня по тропинке к джипу, как миссис Кендалл уложила меня в постель на чистые, свежие простыни на ферме Кендаллов.