Вторник, 22 июля 2014 г
«Боже! Танечка! Дима! Сегодня вечером!» – Лазарев подскочил в холодном поту. Как же он мог забыть! Конечно, теперь и речи быть не могло о том, чтобы Дима приходил в его дом. Да и вообще их обоих надо теперь держать на безопасном для них расстоянии – и от этого дома, и от него самого! Но как это объяснить Татьяне?
Он глянул на часы, было уже начало восьмого утра. А значит, Танюша уже проснулась и собирает Диму в школу. Владимир схватил трубку и… И ощутил непривычное для себя чувство – робость. Он понимал, что сейчас ему предстоит очень тяжелый разговор.
– Привет, моя девочка. Как вы спали? – набрался мужества Лазарев.
– Привет, мой хороший, – радостно закричала в трубку Таня. С той стороны трубки раздался грохот посуды. – Извини, я тут Зайке готовлю завтрак. Не мог бы ты попозже позвонить, а то мы опоздаем? Люблю тебя…
– Я тебя тоже люблю. Но я сегодня…
– Все, я перезвоню сразу же, как отведу Димасю в школу. Люблю, целую! – крикнула Танечка и повесила трубку.
– М-да, я тебя тоже люблю, – проговорил в пустоту Лазарев.
В принципе это было даже к лучшему. Объяснять свое вынужденное исчезновение он должен будет Тане после звонка Макса. А Макс позвонит в 9.00-9.10 – Лазарев не сомневался в пунктуальности бизнес-партнера. Поэтому стоило чуток подождать.
Сквозь стеклянную крышу модерновой спальни уже ярко светило солнце, за окном вовсю пели птицы, облюбовавшие Дворцовый сад. Все выглядело мирно и спокойно.
«Может, не все так плохо? – подумал Лазарев. – Может, это всего лишь еще одно “п” – паранойя?»
Он оказался в углу комнаты, включил ноутбук, быстро зашел в анонимную программку и проверил, есть ли сообщение от Малыша. Тот ответил «OK». Эсэмэска сопровождалась набором знаков, которые, видимо, на телефоне должны были выглядеть в виде неких морд «эмодзи», но с компьютера они не читались. Лазарев вышел из режима анонимности и под своим профайлом быстренько просмотрел основные местные новости. Голландские СМИ трубили о выступлении своего министра иностранных дел в Совете Безопасности ООН по поводу сбитого «Боинга», о «черных ящиках», переданных повстанцами, о грядущих санкциях против России, были даже фото первых шагов британского принца Джорджа. Но ни единой новости о джихадистах и жестоком убийстве в Ворсхотене.
Может быть, в самом деле, ему нет смысла беспокоиться? Может, убийцы спрятали труп и вместо того, чтобы выложить видео, наложили в штаны из-за нежелательного свидетеля да ударились в бега? Может быть, «камень» с десятками тысяч евро спокойно себе лежит под скамьей и надо просто приехать за ним? Нет, риск был большой, слишком большой. Может, новостей и нет потому, что контрразведка устроила засаду на получателя «камня».
После душа Владимир поднялся на второй этаж, в свой «средневековый зал», как он называл гостиную. На этом этаже он фактически сохранил интерьер, доставшийся от хозяев, – лепка, камин, мебель «под старину», витражи в окнах, антикварные картины. Тут же располагались кухня и выход на террасу, которая одновременно являлась крышей его спальни.
За окном уже развевался королевский флаг. Это означало, что его величество во дворце с утра пораньше. Честно говоря, Владимиру не верилось, что голландский король в такую рань приезжает на работу. Дворец Ноордайнде был рабочей резиденцией монархов, а с момента, когда принц стал королем, он переехал в жилую резиденцию, расположенную в Гаагском лесу. До этого-то он с семьей жил прямо здесь, в домике, примыкающем ко дворцу. То есть Владимир долгие годы был соседом его высочества и не замечал ранее за ним такого рабочего рвения, какое наблюдает в последний год, когда тот стал уже королем.
Лазарев усмехнулся, вспомнив, как предшественник Потапова, ничего особо не смысливший в деле, пытался обязать разведчика сообщать о рабочем графике королевы, «анализируя» время поднятия и опускания флага над дворцом. «Ну, раз уж ты там все равно живешь», – пояснял начальник. Кому нужна была сия бесполезная информация, никто, конечно, пояснить не мог. Слава богу, теперь этот тип отправлен на почетную пенсию и служит вице-президентом «по безопасности» в какой-то нефтегазовой корпорации с офисом в Питере.
Владимир включил телевизор и бросился на кухню – нестерпимо хотелось кофе, без которого пробуждение не считалось засчитанным. Кофейная машина предательски загудела и даже не выплюнула ни капли живительной черной влаги. Лазарев нажал второй раз, третий. Все это время кофейный аппарат исправно молол дорогой кенийский кофе, выбрасывая деньги на ветер, но не выдавал напитка. Разведчик в сердцах стукнул по аппарату, потряс его, прочистил внутри, но результата не было.
– Так, я тебя последний раз предупреждаю, сволочь, – грозно сказал Лазарев машине. – Если и сейчас ты мне ничего не дашь, ты – металлолом!
Но даже эта смертельная угроза не подействовала – аппарат все так же выбрасывал в мусор порцию за порцией драгоценных кофейных зерен.
Лазарев плюнул, покопался в загашнике и вытащил на свет старую запыленную турку, приобретенную им когда-то в Стамбуле. Промыв ее и насыпав молотый кофе, он поставил турку на печь. Но на всякий случай нажал и аппарат. Тот, как ни в чем не бывало, наполнил до краев чашку крепкого напитка. Видимо, турка все-таки подействовала в качестве аргумента.
Внизу раздался звонок – Лазарев понял, что оставил телефоны на первом этаже. Добежав до телефона и пролив часть кофе, добытого таким нелегким трудом, Владимир увидел пропущенный звонок от Макса. Ну да, на часах значилось «9:12» – Макс всегда был пунктуальным, если речь шла о работе.
– Алло, Макс, привет! – Владимир уже залпом выпил остаток кофе и поднимался наверх в надежде вымолить у машины новую порцию. – Все в порядке?
Голос его заместителя и бизнес-партнера звучал встревоженно:
– Извини, если разбудил тебя. Я помню, что ты взял выходной. Но посмотри свою почту, я тебе переслал письмо одно интересное, которое мы на твой корпоративный мейл сегодня получили.
Лазарев открыл айпад и вошел в электронную почту. Там уже лежало письмо «от Умара», написанное Владимиром этой ночью. Теперь надо было изобразить серьезную озабоченность – с тем чтобы Макс осознал всю угрозу и понял мотивы поведения начальника.
– М-да, любопытно…, – протянул Владимир.
– Это что, отголосок войн 90-х?
– Похоже на то. Если я правильно понимаю, то это тот Идрис… Да, собственно, я только одного Идриса и знаю! Помнишь, был отморозок такой, держал мафию в Брюсселе?
– Не помню. Но ты же знаешь, что все эти разборки между вами были твоим делом, не моим.
– Ха, «между вами»! Как будто это не касалось тебя и нашей фирмы!.. Ладно-ладно, – Владимир поспешил пресечь протесты заместителя. – Я все помню. Наши договоренности тоже помню прекрасно.
– Скажи, нам что-то сейчас угрожает? – с явным волнением в голосе спросил Марк.
– Да кто ж знает! Честно говоря, понятия не имею, кто такой этот Умар, но братец его был серьезной занозой в заднице, пока его не посадили. А посадили его за то, что ударился в исламизм и начал финансировать отправку боевиков в Сирию.
– А ты им что-то в самом деле должен? – после слова «исламизм» Марк еще больше напрягся.
– Ну, ты же знаешь, я у них никогда ничего и не занимал бы. Но это же мафия, они считают, что им все и всегда по жизни должны. Так что все-таки будьте там осторожны, найми дополнительную охрану. А я сделаю пару-другую звонков и, возможно, исчезну на пару деньков, пока не утрясу все эти вопросы. Если что будет подозрительное, скидывай мне сообщения на мою «русскую» почту. Помнишь, я тебе когда-то давал адрес на подобные случаи?
– «Русскую»? – Макс явно что-то пытался мучительно вспомнить. – Да, помню… Но ты в самом деле считаешь, что все настолько серьезно?
– Макс, я же тебе сказал, пока не знаю! Выясню все, разберусь и доложусь тебе первому.
Так, с Максом вопрос был решен. Если вдруг Лазарев находится уже под пристальным наблюдением спецслужб, то в их глазах пока все выглядит так, что его «телодвижения» связаны исключительно с угрозой от каких-то чеченских гопников из Брюсселя, а не с убийством в Ворсхотене и тем более с «посылкой» под скамьей.
Раздался звонок, которого Владимир очень боялся. Это была Танюша. Признаться, в данный момент звонка от шефа AIVD он опасался бы меньше.
– Привет, родненький мой, – радостно прокричала она в трубку. – Извини, что не успевала с утра поговорить – опаздывали в школу.
– Лапушка моя, я не смогу взять сегодня Диму, – поторопился высказать основную мысль Владимир, пока его стремительная девушка снова по какой-то причине не бросила трубку.
На той стороне «прогремела» длительная пауза. Именно прогремела – во всяком случае, чем больше Лазарев слушал эту тишину, тем сильнее стоял звон в ушах, вызванный ею.
– Родненькая моя, мне нужно…, – не дождавшись ответа, начал Владимир.
– Ты не можешь так поступить с нами! – голос Тани звучал очень жестко. – Мы же заранее договаривались. У меня самолет завтра в шесть утра, и я не могу отменить эту поездку. Я тебя очень прошу!
– Танюша, милая, любимая моя, хорошая моя, прости меня, но я должен пропасть на несколько дней. Я тебе…
– Это же нечестно, – в ее словах уже явно чувствовались слезы. – Ты ж не можешь так… Меня уволят с работы, если я не полечу. И я не могу оставить Димочку одного.
– Танечка, миленькая, прости меня, я не виноват. Так сложились обстоятельства, от меня не зависящие. Давай что-то придумаем, давай наймем няню. Я не знаю, есть же ночные няни какие-нибудь!
– Какие няни? Дима будет бояться один с чужими людьми. Он так ждал этого дня, чтобы поночевать у тебя и поиграть с тобой. Как ты можешь с нами так поступать? – Таня уже плакала навзрыд, разрывая сердце своего любимого на части.
– Ты знаешь, моя девочка, как я вас люблю, но…
– Нет, ты не любишь нас! – прокричала Таня. – Если бы любил, никогда с нами так не поступил бы! Скажи честно, это из-за той женщины, к которой ты летаешь в Москву? Ты там кого-то встретил? Ты думаешь, я ничего не чувствую и не знаю?
«Ревнивая дура!» – почему-то вспомнился Владимиру фрагмент классического советского фильма.
– Танюша, давай я попрошу Макса… Алло, Таня…
Но на той стороне уже стояла тишина – его любимая девушка бросила трубку. Как ни странно, Владимир почувствовал облегчение. Он понимал, что не мог поступить иначе, он понимал, что Таню и Диму пока что надо держать подальше от этого дома и от него самого… Лазарев на мгновение задумался: «Заметь, она даже не поинтересовалось, опасно ли это лично для тебя». Но затем отогнал эту мысль: в конце концов, вполне понятно, что главное для нее сейчас – это ребенок, безопасность которого она обязана обеспечить. Все остальное – вторично. Собственно, обеспечением безопасности этого ребенка был занят сейчас и Лазарев. Но вряд ли его девушка сие осознавала.
Он попробовал нажать кнопку кофейной машины и, не получив опять кофе, плюнул и засобирался в ближайшее кафе. Благо под его домом располагалось несколько кафешек, работающих с раннего утра – большая редкость для Нидерландов, где рестораны открывались к пяти-шести вечера, не раньше.
Лазарев взял в сейфе большой конверт, проверил наличие в нем денег и закинул их в легкую плечевую сумку. Он уже хотел выйти на улицу, но тут вспомнил, что сегодня вторник, день, когда в центре Гааги собирали мусор. Чертыхнувшись, вернулся на второй этаж за мусорными пакетами. Наконец он вышел на улицу и снова не обнаружил лета. Солнце вроде бы светило ярко, но дул довольно прохладный морской ветер и было где-то градусов пятнадцать, не больше. Пройдя по ароматной аллее, ведущей от его дома и дворца к улице Ноордайнде, разведчик выставил на улицу пакеты, привычно свернул направо, в сторону парадного входа во дворец. И тут он сразу увидел его! «Хвост»!
Заметив Лазарева, один из «туристов», доселе скучавший за конной статуей Вильгельма Оранского, вдруг засуетился и начал деловито фотографировать дворец, почему-то периодически наводя камеру на Владимира. Он сидел на круглой лавочке вокруг развесистого «филателистического дерева». Лазарев понятия не имел, почему этот огромный каштан назывался «филателистическим» (возможно, под ним когда-то собирались коллекционеры марок, кто знает), но многие коренные «гаагеры» называли это дерево именно так.
Паренек был молодой, лет 15–16, на вид марокканец, с каким-то подобием растительности на подбородке. Судя по его суете и неопытности, это, конечно, никак не была спецслужба.
«Значит, они меня таки вычислили, – подумал Лазарев. – Значит, это не просто уличная босота какая-то, раз смогли так оперативно пробить номера машины и найти адрес. В принципе, это не очень сложно, но как минимум связи в полиции для этого надо иметь».
Пройдя дворец и дом, где жил король в бытность принцем, Лазарев зашел в знакомую кафешку, заказал двойной эспрессо, налил себе воды с мятой, вооружился парой местных газеток и сел к окну, глядя на то, что же будет делать «турист». Паренек куда-то звонил, продолжая усиленно фотографировать напротив кафе Валлонскую церковь – единственное наследство, оставленное Гааге Луи Бонапартом. В кафе войти не отважился – видимо, побоялся засветиться перед объектом и решил дожидаться его снаружи, так и сяк фотографируя слова над входом в церквушку: «Je suis le chemin, la vérité, la vie».
«Как дети, чессс слово», – подумал про себя Лазарев. Допив кофе и дождавшись десяти утра, когда открываются магазины на торговой Ноордайнде, он пошел в задний конец кафе – как бы в санузел. Знал бы юнец этот район, как Владимир, то знал бы и то, что в конце зала есть выход на узенькую Моленстраат, находящуюся уже в пешеходной туристической зоне – еще одна причина, по которой Лазарев любил этот район и свой дом. В этой зоне уйти от слежки было парой пустяков. Во всяком случае, если у «туриста» и есть где-то за углом «кавалерия» на машинах, то в этих кварталах в центре Гааги она была бесполезна.
Вообще-то, первой мыслью Владимира было заманить юнца в какую-то подворотню (он подумал о монастыре, который располагался за углом – там был чудесный для этих целей садик, совершенно пустой по утрам). Разведчик не сомневался, что легко справится с этим «хвостиком». Но лишний риск был не нужен. Если за ним уже следит AIVD, то нападение на юного марокканского туриста-фотографа вызовет большие вопросы, не говоря уже о теме возможной «беседы» с юнцом, который скорее всего и не знает, кто и ради каких целей послал следить его за «русским дядей».
Лазарев, выйдя незамеченным, быстренько свернул на боковую улочку в сторону от Моленстраат, затем еще один поворот, снова Ноордайнде, но уже в двух кварталах от «туриста». Он чуть было не поскользнулся на банановой кожуре, валявшейся на улице. По вторникам центр Гааги всегда превращается в сплошную помойку – законопослушные бюргеры строго в этот день выставляют мусорные пакеты, которые являются лакомой добычей морских чаек, без особого труда прорывающих полиэтилен своими мощными клювами. В итоге улицы центра всегда в этот день засыпаны различными пищевыми отходами. Лазарев вспомнил недавний разговор Анжелы по поводу лозунга «Чисто не там, где убирают» и представил, что было бы в припортовых городах Европы, если бы мусорщики взяли на вооружение этот лозунг. «Боже, это было только вчера?», – подумал разведчик. Ему казалось, что прошла уже целая вечность.
Владимир заскочил в магазин элитных интерьеров. Даже если «турист» не один и кто-то еще «пасет» разведчика, то он будет уверен, что Владимир зашел в небольшой магазин. Еще одна прелесть центра Гааги – снаружи никто не мог отличить мелкую лавочку от огромного супермаркета. Однако Лазарев тщательно изучил за эти годы данный район и каждый вариант возможного ухода от слежки. Он быстро нырнул под лестницу магазина, который на самом деле был огромным и объединил в себе некогда три отдельных средневековых дома. В итоге в нем было множество переходов, лестниц и лабиринтов. Пока возможный «хвост» бегает (возможно) по этажам в поисках объекта, сам объект спокойно прошел в конец этих лабиринтов и вышел со стороны Плаца, площади, примыкающей к Тюремным воротам и Бинненхофу. Лазарев не сомневался, что уже ушел от «хвоста».
Честно говоря, разведчик даже почувствовал некий азарт. Он разрабатывал мириады сценариев ухода от слежки, но еще ни разу за всю свою шпионскую карьеру в Нидерландах не применял их на практике. Нет, в былые времена, когда его «вели», за ним следили не раз. Но тогда смысла скрываться от «хвоста» не было: во-первых, это только подтвердило бы подозрения, во-вторых, следили за ним все-таки специалисты, а не такие «туристы».
Он зашел в парламентский двор и позвонил Питеру ван дер Пюттену. Тот поднял трубку не сразу, пришлось перезванивать, дабы не общаться с автоответчиком.
– Привет, старик! – сказал Владимир, услышав ворчливый голос старого друга.
– Это кто старик? Я на три недели тебя младше!
– Скажи, ты в Брюсселе или на родине? Мне очень надо с тобой встретиться, где бы ты ни находился.
– У нас, евродепутатов, заслуженный отдых. Так что в Брюсселе мне делать нечего. Но тебе повезло: потому что послезавтра тебе пришлось бы ради этой срочной встречи лететь в Малагу. Ну, если, конечно, вы не начнете сбивать все самолеты и над Испанией…
– Поди, берешь и какую-нибудь из ассистенток с собой?
– А что не так? – с вызовом произнес Питер. – Евросоюз любезно оплачивает нам молоденьких талантливых девушек для работы над важными законопроектами. Может, я хочу в отпуске поработать над законопроектом о создании единой европейской армии. Как я справлюсь на курорте без ассистентки?
– Однако вы, сэр, осмелели, рассказывая мне такие вещи по телефону. Раньше не рискнул бы.
– Молодой человек, – сказал Питер, явно забыв, что парой минут раньше рассказывал о своей молодости по сравнению с собеседником, – я депутат Европарламента, избранный на второй срок. Это значит, что заслуженную пенсию я уже заработал. Что мне теперь терять?
– Один американский конгрессмен когда-то говорил: «Я достиг такого возраста и положения, что меня можно скомпрометировать только в случае, если у меня в постели найдут мертвую девочку или живого мальчика». Но в вашем положении, я так понимаю, нахождение в постели живого мальчика на карьеру повлиять уже не может?
– Эх, да если бы у меня в постели нашли живого мальчика, я, возможно, мог построить себе большую политическую карьеру в Нидерландах. Но ты знаешь, не могу! Пробовал себя пересилить, но все равно люблю девочек…
– Так, ладно. Ты мне скажи, можем встретиться на нашем старом месте? Я уже на Пляйне, – Владимир действительно прошел насквозь двор Биннен-хоф и находился на подступах к площади, рядом с недавно открытым после двухлетней реставрации музеем Маурицхёйс.
– Хм… Ты вообще-то поднял меня с постели, я еще в неглиже. Но раз уж так приспичило, давай через две минуты.
Вообще-то «наше старое место» – это был сам Пляйн, центральная площадь Гааги, на которой находился парламент и на которой, собственно, и жил депутат Европарламента Питер ван дер Пюттен, если он находился в этом городе. Они много лет встречались с Лазаревым возле памятника тому же Вильгельму Оранскому (только теперь пе шему) и дальше уже определяли, в какое из многочисленных кафе им идти, стараясь не повторяться с местом.
На площади было еще довольно малолюдно, кафе только начали открываться. Правда, у Маурицхёйса уже выстраивалась изрядная очередь – любители искусства явно соскучились по Вермееру за годы реставрации музея. Прямо перед входом в парламент какой-то прохожий с блаженным лицом самозабвенно мочился в уличный писсуар, избавляясь от ночного пива. Владимир, прожив пару десятилетий в Нидерландах, так и не привык к подобным сценам, типичным для этой страны, потому решил сосредоточиться на разглядывании двух китайских туристов, которые увлеченно фотографировали памятник, а точнее его фрагмент – собаку Вильгельма, сидящую у его ног. «Может, это не китайские, а корейские туристы?» – подумалось Лазареву.
Через пару минут у памятника появился Питер, как всегда подтянутый, чисто выбритый, стройный, в светло-сером костюме, свежей белой рубашке и ярко-красном галстуке.
– М-да… В неглиже, говоришь?
– А что? – удивленно поднял брови Питер. – Это для меня как домашний халат. А я вот тебя давно в джинсах не видел, даже неожиданно.
Троекратно обнявшись, они направились в кафе «Дюпон», которое только открывалось. Официант нехотя снимал стулья со столов и лениво помахал вошедшим. Они привычно прошли в самый конец длинного, темного, прохладного зала, расположившись там за длинным столом на диванчике.
– Перед тем, как ты начал, скажи: ты знаешь, кто сбил «Боинг»? – серьезно спросил Питер.
– Точно не знаю. Но у меня есть версия. Боюсь, она не понравится никому – ни вам, ни нам. Ты уверен, что хочешь знать правду? – повторил вопрос Потапова Владимир.
– Нет-нет, – Питер, как бы защищаясь, поднял обе руки. – Если «она не понравится никому», то лучше ее и не знать, эту правду. «Любопытство сгубило кошку». Как писал китайский товарищ Сунь-Цзы в своем знаменитом трактате, «держи воина в неведении – и он совершит подвиг, не догадываясь, какая опасность его подстерегала».
– Это у вас особое брюссельское издание «Искусства войны»? Специально для депутатов Европарламента?
Питер рассмеялся.
– Ах да, тебя ж не проведешь с цитатами. А многие верят, когда я им выдаю экспромтом подобные цитатки. Даже записывают. Так что не удивляйся, если вскоре увидишь второй, третий и так далее том с фразами Сунь-Цзы. Кстати, о книгах. Скажи, ты Пикетти читал уже?
– Сейчас все читают Пикетти. Куда ж деваться-то?
– Так то-то и оно, – мрачно кивнул депутат. – Вот и я по долгу службы обязан его прочитать – все-таки я представитель как бы левой партии, должен быть знаком с творением, которое придется обсуждать на различных дебатах, с этим новым «манифестом современного Маркса». Но вот я эту книгу все читаю-читаю, читаю-читаю. И все пытаюсь понять, когда же там начнется что-то такое эдакое, важное, ради чего ее стоит читать, что-то неожиданное, новое, из-за чего весь этот сыр-бор. Ты не подскажешь, может, с какой страницы ее надо начинать?
– А ты сейчас на какой?
– Ну… На 35-й примерно…
– И надо полагать, читаешь ее аккурат 35 дней?
Мужчины дружно рассмеялись. Тут к ним соизволил подойти тот самый официант, который лениво махал им на входе. Владимир обычно не ел с утра, но сейчас он вдруг почувствовал голод – все-таки одной тушенки да рома с колой за последние сутки было маловато. Тем более что он понятия не имел, когда еще получится перекусить.
– Мне, пожалуйста, двойной эспрессо, газированную воду и яичницу с беконом и сыром.
– Вам яичницу на черном или белом хлебе?
– Вообще без хлеба.
– Совсем без хлеба?! – удивленно переспросил официант. Лазарев уже привык к этой реакции голландских кельнеров.
– Ты знаешь, сколько лет я живу уже в Нидерландах, – сказал Владимир Питеру, когда официант, принявший заказы, удалился. – Но никак не могу привыкнуть к этой вашей варварской традиции подавать яичницу на хлебе.
– А вот если я вернусь в Большую Политику, – улыбнувшись, сказал депутат, – первым делом внесу законопроект, согласно которому иностранец, отказывающийся есть яичницу на хлебе, не может получить гражданство Нидерландов!
– Что значит «если вернусь в Большую Политику»? А Европарламент – это «Малая Политика», что ли?
– Ты же все понимаешь лучше меня, Владимир. Европарламент для меня – это почетная ссылка. Вот меня избрали туда во второй раз (спасибо тебе еще раз за поддержку), пенсию положенную я уже заработал. А дальше должен буду уступить место молодым, дерзким «пенсионерам». Сам подумай, от Нидерландов избирается 26 депутатов Европарламента, а в голландском парламенте – 150 депутатов, желающих получать помимо голландской пенсии еще и европейскую. Так что два срока отсидел – не жадничай, делись со своими партийными товарищами, выбитыми из Второй палаты. Все, через пять лет моя политическая карьера, считай, будет закончена. Буду писать мемуары.
Владимир с Питером были знакомы много лет и даже считали себя друзьями – настолько, насколько могли быть друзьями кадровый разведчик и политик. Собственно, молодой Ван дер Пюттен был человеком, который вводил молодого Лазарева в курс голландской Большой Политики, объяснял ему все хитросплетения, подводные течения и так далее. Лазарев, в свою очередь, всегда поддерживал политическую карьеру Питера, помогая ему подняться по партийной и парламентской лестнице. Разведчик даже придумал хитроумный план, с помощью которого можно было устроить бунт внутри левой партии Пюттена, свергнуть руководство и в конце концов привести Питера чуть ли не к премьерству. На самом деле, Лазарев до сих пор считал, что план можно было осуществить (особенно учитывая тот факт, что партия Пюттена теперь входила в правящую коалицию), но Центр в свое время попросту проигнорировал данную инициативу.
Когда в нулевые годы Ван дер Пюттен достиг значительной известности и популярности, глава его партии понял, что возможного конкурента в борьбе за лидерство надо устранять, и сам поддержал целый ряд финансовых и сексуальных скандалов вокруг «оперившегося» однопартийца. В 2009-м Пюттен был «сослан» в Европарламент и практически пропал с горизонта – во всяком случае, голландские СМИ потеряли к нему особый интерес.
Отношения Владимира и Питера были партнерскими, но никогда не переходившими рамки закона. Ну, или почти никогда. То есть Пюттен, возможно, и понимал род деятельности своего друга, но общались они исключительно как лоббист и политик. Да, иногда Питер «сливал» некую конфиденциальную информацию, но делал это исключительно «по дружбе». Владимир же всегда старательно поддерживал любую кампанию депутата, включая майские выборы в Европарламент. В общем, сотрудничество всегда было взаимовыгодным.
Официант принес заказ: яичницу – странному посетителю, не желающему есть ее с хлебом, салат «Цезарь» – уважаемому депутату, которого в кафе всегда ценили. Когда он вновь удалился, Питер указал на приборы и солонки перед ними:
– Вот видишь, явное нарушение европейского законодательства! Графинчик с оливковым маслом многоразовый, что является грубейшим нарушением новых правил продуктовой безопасности. В Брюсселе бы на это заведение уже наверняка «настучали» бы многочисленные евродепутаты и их свита. Вне зависимости от того, поддерживали они закон «об оливковых графинчиках» или нет. А здесь, в Южной Голландии – все еще подлинная свобода!
– Скажи, друг мой, – сказал Лазарев, жадно уплетая довольно вкусную (даром что без хлеба) яичницу. – А для чего вы все это делаете?
– Прости, не понял. Что именно?
– Ну, все эти законы о «правильных» изгибах огурцов, о «правильной» длине европейских панталонов, о графинчиках для оливкового масла и прочую чушь. Вы же понимаете, что это создает только неудобство и вызывает гнев по отношению к вам.
– Я тебе удивляюсь, ей богу, – возмущенно воскликнул Питер, на минуту забыв о своем «Цезаре». – Чему я тебя учил все эти годы? Как думаешь, чем занять 750 депутатов Европарламента и толпы – огромнейшие толпы, которые не счесть! – их помощников, ассистентов, чиновников Еврокомиссии, их заместителей, многотысячный аппарат? Если они не будут регулярно производить на свет все то, что ты так высокомерно назвал сейчас «чушью», то кому же они нужны будут вообще? Да тот, кто придумал закон о графинчиках для оливкового масла, – он просто гений! Уже два года все газеты только об этом и пишут. А не было бы этой гениальной инициативы – газетчики только и писали бы, что мы, честные и скромные евродепутаты, почем зря протираем штаны. Я вообще думаю пойти дальше и выйти с законопроектом, вводящим обязательными во всех ресторанах Европы только солонки с 28 дырочками, по количеству стран ЕС. И в случае любого расширения (ну, если Британия выйдет – сокращения) Евросоюза, соответственно, заменять солонки во всей Европе! Да производители солонок меня на руках должны будут носить за такую инициативу!
Лазарев уже не мог есть, давясь от смеха. Самое поразительное, что Пюттен рассказывал все это убежденно, с серьезнейшим выражением лица, практически ни разу не позволив себе улыбнуться.
– У меня, кстати, для тебя есть тоже одна замечательная идея, почерпнутая вчера в Шереметьево. Введите закон, запрещающий в барах продавать ром отдельно от колы.
– Это еще зачем?!
– Ну… Затем же, зачем вы о солонках и графинчиках придумываете. Ты же мне сам только что…
– Пойми, мой юный друг, подобные законы для отвода глаз должны вызывать шок, заставлять о них судачить прессу, обсуждать в обществе. Но они не должны вызывать гнев против его создателей! Правило «Рома и зрелищ», введенного еще в Древнем Риме, ведь никто не отменял. Закон о графинчиках – это зрелище. Закон об обязательном разбавлении рома лишил бы зрелища своего смысла, поскольку подрывал бы основное правило.
– Выйдем покурить? – наконец, насмеявшись, предложил Владимир, кивнув на выход во внутренний дворик кафе.
Они оба не курили, но евродепутат без лишних слов понял, о чем речь. Владимир выложил смартфоны на стол – он все же надеялся, что этой меры предосторожности пока будет достаточно. Питер сделал то же самое, прикрыв телефоны газеткой, валявшейся до этого на соседнем столике. Они оба направились к заднему выходу.
Дворик представлял собой узенькое пространство, зажатое между глухими стенами соседних зданий. В нем было четыре стола и полуувядший фикус в горшке посередине. Во дворике еще не успели убраться с утра, поэтому в нем было множество окурков и пустых пивных бокалов, стоящих и на столе, и на плитах пола. Пахло чем-то прокисшим, и было довольно зябко – солнце в этот узкий «колодец» между домами редко пробивалось.
– Питер, хочу с тобой посоветоваться. У меня есть сведения, что ваше правительство намерено направить в зону конфликта в Донбассе подразделения голландских коммандос для спецоперации против повстанцев.
Евродепутат присвистнул от удивления.
– Откуда сведения? – он вопросительно показал на стену справа от входа. Это была стена торца центрального офиса Министерства обороны. Владимир молча кивнул. После недолгой паузы Питер заговорил, но голос его стал другим, гораздо более жестким: – Да уж, не ожидал. Это смело.
– Это не смело, это авантюрно.
– «Смело» на депутатском языке как раз и означает «авантюрно» на языке простых смертных. Что ты хочешь? Наш самолет сбит, все вокруг в ярости, все требуют действий, всех переполняют эмоции, все жаждут мести.
– Но ты понимаешь, что тем самым Голландия будет втянута в самую настоящую войну? Возможно, в открытую войну с Россией.
– Ты думаешь, Россия рискнет атаковать нас? – Питер удивленно поднял бровь.
– А ты думаешь, вы ей оставите выбор, если начнете самостоятельную военную операцию прямо на ее границах?
Ван дер Пютте задумался на минуту-другую, нервно расхаживая между столиками и стараясь не задеть бокалы на полу.
– Это действительно авантюра, которая может закончиться тяжело для всех, – остановившись, произнес он. – Но ты знаешь, я даже не представляю, чем и как я могу помочь. Озвучивать это я не могу, сам понимаешь. Да и не стал бы вмешиваться, даже если б имел на руках факты. Ты же догадываешься, что в этой ситуации прослыть «другом России» – это подписать себе политический приговор.
– Ну, ты же и так к пенсии готовишься, – улыбнулся Лазарев. Но ответную улыбку депутата это замечание уже не вызвало.
– Ты знаешь, я твой друг, – взгляд политика, правда, был в этот момент вовсе не дружелюбным. – Я всегда помогал тебе, как и где мог. Но в данном случае я бессилен. Я вообще не имею права с тобой это обсуждать, поскольку это будет противоречить национальным интересом моей страны. Ты понимаешь, что я помогаю тебе (о-кей, а ты мне) до тех пор, пока это не переходит грань, за которой – шпионаж, измена, ущерб интересам безопасности Нидерландов.
– Я сейчас не говорю о том, чтобы ты действовал в ущерб безопасности Нидерландов, – Владимир чуть сбавил тон, после того как Питер предупредительно поднял руку, показывая на глухую стену Минобороны. – Я не говорю об ущербе безопасности твоей страны. Та авантюра, которая предлагается, повредит прежде всего безопасности Нидерландов. Да, я патриот России. Да, ты патриот Нидерландов. Но ты же понимаешь, что если мы предотвратим этот жуткий конфликт, это будет в интересах и России, и Нидерландов, и даже возможно – всей Европы.
– Ну, и как ты хочешь, чтобы я это предотвратил? – тон евродепутата стал менее жестким. – Вый ти к прессе и заявить: «Я хочу остановить третью мировую, которую готовы развязать мои соотечественники? Что вы меня спрашиваете? Откуда я взял эти данные? Ну как же! Мой старый друг из КГБ меня полностью проинструктировал»… Послушай, Владимир, да, ты прав, если наши власти приняли такое решение, то оно авантюрное, рискованное и может нам больше навредить, чем решит какие-то задачи. Но это наши власти, я вхожу в партию правящей коалиции, я не могу совершать публичные «утечки» – меня тут же обвинят в измене Родине и будут правы, как бы ни был прав я!
Питер нервно заходил между столиками, периодически натыкаясь на горшок с фикусом.
– Друг мой, я не прошу тебя подставляться, я не прошу тебя лично бросаться на амбразуру. Я прошу тебя об одном. Ты ведь многие годы работаешь в комитетах по безопасности и обороне, сначала в твоем парламенте, теперь – в европейском. У тебя солидный опыт и солидные связи. Посоветуй, как поступить, что сделать, на кого надавить, чтобы остановить все это безумие.
– Я бы, конечно, мог поговорить кое с кем, навести какие-то справки, – уклончиво закачал головой Пюттен. – Но опять-таки, я уезжаю в Малагу, топтать свою ассистентку… Ну, в смысле – работать над законопроектом, сам понимаешь.
– Питер, все, чего я добиваюсь – это защитить вас от вас же, уберечь вас на краю, за которым бездна. Вы можете втянуться в такой конфликт, в котором жертв будет больше, чем в одном самолете. И это может перерасти в…
– Я же сказал, я понял возможные последствия, – резко осадил Лазарева его друг. – Дай мне подумать. Но особо на меня не рассчитывай. Боюсь, в данном случае я вряд ли смогу помочь.
Расплатившись с барменом, Владимир (евродепутаты, понятное дело, никогда за себя не платили) с досадой посмотрел на часы. Встреча явно оказалась бесполезной, а времени остается мало. Он пешком направился в сторону Центральной станции, но прошел ее стороной, через 10 минут оказавшись в районе Безайденхаут, прилегающем непосредственно к Гаагскому лесу. Уже заметно потеплело, температура перевалила за 20 градусов. Олени на лесном островке повыползали на солнышко, с наслаждением щипая травку и лениво поглядывая на жирных белых гусей, вальяжно расхаживающих между прохожими и совершенно не обращающих внимания ни на кого вокруг.
Владимир свернул направо в тихие улочки с богатыми домами и подошел к знакомой парикмахерской. У Герта сидел клиент, но, судя по прилизанному виду того, стрижка приближалась к концу. Пожилой парикмахер, завидев Лазарева, приветливо помахал тому и рукой показал, что ему осталось пять минут. Владимир кивнул, тем более что пришел он сюда больше для иной цели. Он подошел к углу здания, где располагалось несколько приватных стареньких гаражей, слегка утопленных под землю. Заглянув в зазор между крышей гаража и асфальтом, Лазарев убедился, что «Опель» Герта на месте, а значит, план эвакуации остается в силе.
Рядом с гаражом располагался какой-то стенд, которого Лазарев раньше не видел. Оказалось, что местные власти установили эти стенды, заранее готовясь к зловещему юбилею – 70-летию бомбардировки Безайденхаута. В марте 45-го союзная авиация буквально стерла этот район с лица земли, «дружески» сбросив на него десятки тонн бомб и убив сотни мирных жителей. А ракетные установки «Фау», находившиеся неподалеку, в том самом Гаагском лесу, остались неповрежденными, продолжая обстреливать отсюда Лондон. Такой вот результат «ошибки в расчетах». «Тебе нельзя ошибиться», – подумал Лазарев и направился к Герту, который уже стоял на входе в свою парикмахерскую и приветливо махал рукой.
– Привет, Герт. Постриги-ка меня сегодня как можно короче. Хочу соответствовать лету, – сказал еще на входе Владимир. У него был особый резон стричься сегодня короче.
В старенькой парикмахерской Герта было все как обычно – какие-то антикварные парикмахерские приборы, древние лампы, помазки, портрет его жены с черной лентой и свеча перед ней. А ведь жена умерла уже лет пять назад, но Владимир знал: Герт всегда, приходя на работу, первым делом зажигает эту свечу.
Герт де Йонг уже был стареньким, все более теряющим зрение парикмахером. Соответственно, стриг он все хуже и хуже. После того как он совсем уж косо постриг затылок Лазареву, у того было желание поменять парикмахера. Но он испытывал искреннюю симпатию к Герту, считал, что, отказавшись от услуг того, он каким-то образом предает старого друга, что ли.
Тем более что де Йонг тоже был давним агентом российской (а точнее – еще советской) разведки. Но агентом давно и крепко «спящим». Он был из поколения убежденных коммунистов, решил служить Союзу не за деньги, а потому что действительно верил в светлое будущее. Но верил он слишком активно, участвовал во множестве студенческих митингов, в беспорядках, несколько раз задерживался, а затем даже отсидел пару лет за свои убеждения. С развалом СССР Герт, как и многие европейские коммунисты, совершенно разочаровался в политике и, наверное, уже и не верил, что по-прежнему считается в Москве «спящим агентом». «Вот сегодня ты в этом убедишься, – подумал Лазарев, поморщившись от того, что парикмахер неудачно дернул ножницами волосы. – Нет, друг, прости, симпатии симпатиями, но в следующий раз я постригусь в модном салоне, а не у тебя»…
Лазарев решил не возвращаться домой за машиной, понимая, что ему могут сесть на хвост «орлы» посерьезнее утреннего юнца-«туриста». Тем более что Центральный вокзал Гааги был в двух шагах от парикмахерской, а до Роттердама на поезде – меньше получаса езды…
Прибыв в Роттердам, Владимир был приятно удивлен – он еще не видел воочию новой станции, открытой буквально пару-другую месяцев назад. От старого вокзала сохранились, пожалуй, только часы. Можно было, конечно, взять такси или проехать несколько остановок на трамвае, но разведчик прикинул, что до «Атланты» пешком было минут десять, не больше. А времени до встречи с Малышом еще было предостаточно.
Лазарев неспешно прошелся по пешеходной Ляйнбаан с его невысокими стеклянными магазинчиками. По пути попались продавцы предоплаченных мобильных «симок». Подумав, что это хорошая идея, Владимир купил с десяток карточек, чем безумно обрадовал бойких арабских торговцев. Зайдя тут же в магазин сотовой связи, он приобрел и несколько новых телефонов, включая пару смартфонов. Мало ли…
Свернув налево, разведчик фактически сразу оказался возле отеля «Атланта». Почти все свои встречи в Роттердаме он назначал в азиатском ресторане именно этого отеля. Внешне неказистый комплекс серо-коричневых коробок, внутри этот отель сохранил шарм люксовой гостиницы начала XX века. У современных владельцев отеля хватило ума сохранить элементы декора 1930-х – позолоченные перила на мраморной лестнице, старинную телефонную будку и даже кабинку привратника, обслуживавшего когда-то санузлы. Попадая в этот отель, Лазарев ощущал себя героем фильма «13-й этаж», перенесшимся из XXI века в симуляцию Лос-Анджелеса тридцатых годов.
Просторный азиатский ресторан был наполовину пуст – время обеда, когда он обычно бывал забит до отказа, миновало, а до ужина еще было далеко. Плохо говорящий и по-английски, и по-голландски официант принял заказ напитков и послушно удалился, оставив на столе бумагу с ручкой – надо было отметить выбранные заказы. На этот раз Лазарев решил подкрепиться основательно и, догадываясь, что аппетит Малыша будет не меньшим (учитывая его комплекцию), заказал целую утку по-пекински и набор всевозможных овощных закусок.
Малыш опаздывал, чему Лазарев ни удивился, ни расстроился. Закуски начали довольно оперативно подносить, кофе уже был заказан по второму разу, когда в зале появилась огромная фигура Малыша, на которую все низкорослые китайцы, оккупировавшие часть ресторана, смотрели с благоговейным ужасом.
Сергей Малышев, известный своим друзьям и коллегам по кличке «Малыш», очень соответствовал этому прозвищу – под два метра ростом (ну, этим в Голландии никого не удивишь), он был огромен в плечах, коренаст, мускулист. Его повадки и бритая голова напоминали «братков» 90-х. И все это каким-то образом сочеталось с большими розовыми щеками и детской наивной улыбкой, обычно не сходящей с лица.
Лазарев не входил в круг друзей этого бугая. Общались они всего пару раз, включая тот самый случай, произошедший два года назад в Схевенингене, когда наглый официант пытался включить в счет устрицы, которые они не ели и не заказывали. Малыш в 90-е служил в спецназе, проводил, в частности, спецоперации в Чечне. Причем, судя по досье, с которым Владимир бегло ознакомился перед первой их встречей, операции были более чем жесткими. Но затем он уволился из спецназа, служил в охране олигарха Абрамова, выполнял какие-то грязные миссии того и вместе с ним же в конце 90-х оказался в вынужденной эмиграции. Абрамов довольно быстро «кинул» своих русских телохранителей, перешел на услуги бывших агентов «Моссада», и Малыш остался не у дел, промышляя работой громилы во всяких сомнительных ночных клубах и притонах Европы. В конце концов он осел в Роттердаме, устроившись «смотрящим» у еще одного российского олигарха (на этот раз не опального), который сооружал в тамошних доках огромную яхту – пытался бросить вызов Абрамовичу – и заодно собирался строить нефтяной терминал в порту. Начиная с нулевых, Малыш несколько раз пытался предлагать свои услуги российским службам, но в Москве бывшие подельники беглого Абрамова, конечно, были не в чести. Обращался он и к Лазареву, надеясь получить какую-то работу или подработку. Владимир тогда и затребовал досье на бывшего спецназовца, проконсультировался с начальством и совместно с тем пришел к выводу, что использовать услуги этого боевика им будет не с руки – неуравновешен, закладывает за воротник, ненадежен.
Малыш, одетый в какую-то несуразную легкую куртку, вразвалочку шел через зал, внимательно осматривая все столики, занятые в основном китайцами. «Он явно раскабанел с прошлой нашей встречи», – подумал Лазарев, привстав поприветствовать гостя.
Владимир заметил, что Малыш как-то странно садится, почти не сгибаясь. «Ба, да на нем же легкий бронежилет! – удивленно подумал Лазарев. – Вот это что-то новенькое».
– Водка! – отрывисто кинул подбежавшему официанту Малыш. Китаец удивленно посмотрел на часы. – Что? Что непонятно? Водку давай!
– Две двойных порции водки. Неразбавленные, – с примирительной улыбкой объяснил Лазарев официанту, который продолжал удивленно хлопать глазами.
– Честно говоря, не ожидал, – сказал Малыш, уже накладывая себе овощей и испытующе поглядывая по сторонам. – Какими судьбами в наших краях?
– Говорят, ты теперь большой человек, на самого Ивахненко работаешь.
– Да, есть малёха, – Малыш уже вовсю уплетал закуски, не дожидаясь ни приглашения откушать, ни водки. – Слежу за порядком в доках. Я у него начальник службы безопасности здесь.
– Эвон как! Поди, нечасто твой босс тут бывает с контролем.
– Да шо там, буквально месяц назад приезжал. Специалистов головастых каких-то привозил. Он ведь теперь не только яхту тут строит. Он теперь терминал тут строить будет. Слыхал, поди?
Лазарев отметил про себя «шо» и мягкое «г» собеседника, вспомнив, что тот родом откуда-то с Кубани.
– Ой, сомневаюсь я, что теперь до терминала у кого-то руки дойдут, – скептически произнес он вслух.
– Ты думаешь? Да ну там! Нефть всем нужна. Шо они, идиоты, шоб отказываться от такого куша! К тому же мэрия Роттердама в доле, она ведь совладелец порта. Так шо наш терминал – это неплохой заработок в бюджет.
– Да если б все мэрия Роттердама решала, то конечно…
Подобострастный официант приволок два больших стакана, наполненных до краев водой и льдом. Запах водки лишь угадывался.
– Так, я не понял, зараза! Что ты нам приволок! – почти заорал на него Малыш на ломаном голландском.
Китаец почти наверняка не понял из этой тирады ни слова, но тон и угрожающий вид гиганта ввергли его в ступор.
– Господи, ты столько лет уже обитаешь в Европах и не знаешь, что они тут не умеют водку иначе подавать, – постарался успокоить своего собеседника Лазарев. Подозвав жестом менеджера, который, как заметил Владимир, говорил по-голландски довольно бегло, он попросил все-таки не разбавленной водки, что было исполнено буквально через минуту.
Практически одновременно к столику подкатили тележку, на которой постоянно кланявшийся им повар нарезал утку. Малыш одобрительно глянул на птицу и тут же ухватил ногу, моментально обглодав кость, не прибегая ни к поданным к утке блинчикам, ни к овощам, ни к соусу. Почти сразу за первой утиной ногой отправилась вторая. Запив все это водкой, Малыш изобразил на лице блаженство.
– Эх, селедочки бы сейчас местной под эту водочку, – мечтательно произнес бывший спецназовец. – Согласись, лучше голландской селедки в этом мире ничего нет!
– Это верно. Я пробовал селедку в разных концах мира. Но лучше местной не едал, – согласился Лазарев, поглощая утку, завернутую предварительно в блинчик.
– Вот шо я не понимаю, так это… Не знаешь, почему они не догадались водку и селедку одновременно продавать? Ты видел здесь хоть раз кабак, где можно было бы купить селедочку и тут же залить ее чем-нибудь вроде водяры?
– Не видел, если честно. Может, не искал. А может, это они не хотят, чтобы понаехали толпы русских туристов и слопали всю их божественную селедку. Кто знает.
Водка и разговор на отвлеченную тему несколько расслабили Малыша. Но он все равно время от времени бросал настороженные взгляды по сторонам. Лазарева же по-прежнему волновал бронежилет: с чего вдруг? Поговорив еще на несколько отвлеченных тем, дабы сбавить напряжение, перешли к делу. Само собой, Владимир не стал посвящать собеседника в обстоятельства увиденного им в Ворсхотене, пересказав лишь содержание письма якобы «от Умара». По мере рассказа Малыш заметно расслаблялся.
– В общем, я навел справки. Мне сказали, что этот Умар – какая-то большая шишка в среде чеченских джихадистов в Бельгии. Больше ничего о нем не знаю. Да, кроме того, что он ходит с тростью с золотым набалдашником. Ты же лучше знаешь эту публику. Ни о чем не говорит?
– Да уж-жжж, эту публику я знаю более чем… – откинулся на спинку стула Малыш. Его вечно розовощекое лицо еще больше покраснело от водки и теперь выглядело огромным красным шаром, наподобие китайского фонаря, висящего у них над головами. – Если Брюссель, то это точно в Моленбеке надо искать, там вся эта шобла джихадистская собралась. Могу навести справки среди братвы… А вааще, Бельгия допросится скоро. Напустили черножопых, теперь только и слышно про разборки между чеченской, албанской и марокканской мафией. Одних «чехов» они во время войны в качестве «несчастных беженцев» море приняли. Помяни мое слово, скоро будет там большой «бада-бум» из-за этого. Фалалеи, блин.
Малыша уже откровенно понесло. Чувствовалось, что затронули больную для него тему. В поток расистских высказываний Лазарев старался особо не вникать, решив дать собеседнику выговориться и хоть немного расслабиться. Разведчик в это время старался обдумать план дальнейших действий.
– Ты вот с какого года в этих краях обитаешь? – Владимир даже дернулся от неожиданности, когда Малыш обратился к нему.
– Да уж третий десяток лет пошел, как я тут впервые появился.
– Вот ты помнишь, какими «белыми» были эти места в то время? Конечно, помнишь! Даже я лет пятнадцать назад столько черножопых тут не видел. И не держались они тут так нахабно. А теперь с ними цацкаются тут, распустили совсем. Тут еще нишо так, мы немало им шалапетов наставили, а в Амстердамах и Брусселях душманы совсем на голову сели. Кстати, мне тут один знакомый голландец знаешь шо рассказал? – Малыш нагнулся через стол, как будто хотел поведать какую-то жуткую тайну. – Грит, раньше в Голландии было всего три группы людей: католики, протестанты и коммунисты. И все было просто – разбирались между собой, как могли. А теперь, грит, католики и протестанты еле вааще набирают людей, шоб церкви наполнить, поэтому забыли распри между собой…
– Не знал, что Ян Бурума – твой знакомый, – довольно сухо сказал Лазарев, решивший, что пора прекращать этот поток расистского сознания.
Малыш снова откинулся на спинку стула, удивленно взирая на собеседника.
– А, ну да, начитанный ты у нас, – сказал Малыш.
– Ну, судя по тому, что ты читаешь Буруму, ты тоже решил начитанным стать.
– Ага, тип того, – Малыш взял зубочистку со стола и засунул ее в рот, после чего еще больше стал глотать слова. И это при том, что смысла некоторых из них Владимир не понимал и до того. – Понимашь, женился я недавно. На студенточке, малюкашке одной. Так всучила мне книженцию эту. Грит, «надо познавать страну обитания».
– О, поздравляю! Голландка?
– Ты шо! – раскрасневшийся Малыш искренне удивился такому вопросу. – Да ты хиба голландок этих не видел? Они ж как мужики! А правду грят, шо они всех красавиц своих сжигали как ведьм?
Лазарев понял, что за расистской тематикой последует сексистская.
– М-да, «своим» ты тут так и не стал, сразу видно… Погоди, так ты ж, помнится, был женат уже! Как бы ты гражданство голландское получил, если б на голландке не женился?
– Ха, да какая она голландка была? Не, родилась тут, но и папа из Филиппин, и мама из Филиппин. А филиппиночки – они другие, – Малыш начал мечтательно вспоминать о чем-то. – А ваще, я ж тут уже три раза был женат. Нынешняя студенточка – четвертая.
Голос Малышева звучал торжествующе – как будто он сообщал об очередном трофее на охоте или рыбалке. Лазареву совсем не хотелось продолжать эту тему. Пора было переходить к делу.
– Я хочу тебя нанять для решения этой проблемки. Возьмешься? Не безвозмездно, разумеется.
– Ну, а почему б и не взяться-то? Если это твое «небезвозмездно» будет… Эй, желтопузик, – крикнул Малыш уже по-русски (от его «голландского» эффект был бы все равно тем же) пробегавшему мимо официанту. – А тащи-ка еще водочки-то.
– Скажи, сколько раз тебя здесь арестовывали за твои расистско-сексистские выходки? – Лазарев взирал на собеседника с нескрываемым удивлением.
– Да раза три-четыре, не больше. А шо там? Их тюряги – это курорт настоящий. Захотел отдохнуть от работы – набей морду кому-нибудь и загорай себе под телевизором в теплой уютной камере. И кормят вполне неплохо. – Малыш громко заржал.
Рабочий день уже близился к концу, и полупустой доселе зал ресторана постепенно начал наполняться людьми. Преимущественно китайцами. Лазарев всегда оценивал качество и аутентичность азиатских заведений общепита по тому, ходят ли туда сами азиаты. Если ходят, значит, тут готовят настоящие китайские повара. Начали заполняться столики и в их, дальнем, конце зала. Мамаши с юными визжащими чадами стали с опаской посматривать в сторону разошедшегося не на шутку Малыша.
«Лишь бы не обнаружилось среди них кого-нибудь, кто русский понимает, – подумал Лазарев. – А то еще не хватало тут скандала из-за словечек вроде «желтопузик».
Малышев между тем окинул взглядом столы и запел:
– Лица желтые над городом кружатся, лица желтые нам под ноги ложатся…
– Тебе для этого потребуется команда. Есть надежные люди? – Лазарев поспешил вернуть вокалиста к делу.
– Ну а шо ж, я ж тут бригадой целой командую, – вальяжно, с видом большого босса, ответил Малыш. – Возьму с собой парочку проверенных чувачков.
«Чувачок» – давно Владимир не слышал этого слова. Сразу вспомнилось определение «старорежимный человек», данное ему Анжелой. «А ведь Малыш – не менее старорежимный, чем я», – подумал Лазарев, разглядывая собеседника.
– Давно на Родине был в последний раз? – уточнил он у бывшего спецназовца.
Малыш сразу пригорюнился.
– Да как я могу? Меня ж повяжут там сразу на границе. Мы ж теперь для них изгои, «люди Абрамова», гори он в аду. Какой из меня «человек Абрамова», скажи? Он «кинул» меня так же, как и Контора наша. Шо я мог сделать? Он был третьим человеком во власти, часть Машины! Мы ведь думали, шо выполняем приказ свыше. Кто мы, шоб ослушаться этих приказов? Мелкие шестерки, шестеренки этой Машины! Я ведь пытался предложить свои услуги Конторе, ты помнишь, даже предлагал пути доступа к этому Абрамову. Но мы для них – отрезанный ломоть. И ты, и я.
Глаза Малышева налились кровью, он постоянно сжимал и разжимал кулаки.
– А ты думаешь, Абрамов сам на галстучке своем удавился или к нему таки «доступились»?
– Да «доступились», конеш… Но это не «наши».
– Вот как. А чьи же?
– Да ты шо, новостей не смотрел? У него охрана была сплошь из «Моссада», весь бизнес был в Израиле, – Малыш сделал ударение на втором «и». – Он как раз собирался лететь туда, шоб с кого-то деньгу какую-то сбить. Последним, кто его видел, был снова-таки «моссадовец», он же и обнаружил шефа на галстучке этом. Ага, «обнаружил», как же… И самое веселое, обрати внимание, все обсуждают версию «наших», самоубийства, прочую мутотень, а нигде самая очевидная версия даже не звучит! Во они контролируют прэссу, а!
Малыш снова залпом выпил принесенную водку и совсем распалился:
– Сволочи! – стукнул он кулаком по столу, испугав соседний столик.
– Кто сволочи? – Лазарев начал уже опасаться, что разговор о миссии в Брюсселе придется отложить – настолько Малышев выглядел захмелевшим и терявшим контроль над собой.
– Да все сволочи! – сквозь зубы произнес гигант. – Как они могли нас кинуть так, а? Вот скажи, тебе не обидно было, когда тебя в 90-е вышвырнули на улицу, как ненужную ветошь какую-то, как… – Малыш долго подбирал слово, но потом махнул рукой и опрокинул стакан, к удивлению обнаружив, что тот уже пуст.
Он выглядел совсем мрачным, было такое впечатление, что он с кем-то мысленно продолжает дискуссию – он качал и кивал головой, делая какие-то жесты рукой, как будто бы разговаривает. Затем он сделал заключение:
– Не, Россия – всё. Это пройденная страница моей биографии. Я ей ничего не должен, и она мне ничо больше не должна. Рожу сейчас парочку голландцев от моей малюкашки или от кого-нибудь еще – и осяду тут навсегда. Шо мне до той России?
– Ну, не знаю «шо». Скажем, патриотизм, память о детстве, о «ветле под окном», о…
– Ой, я тя умоляю! Какой на хрен патриотизм!.. – с вызовом выдохнул Малыш и вдруг резко замолчал, осунулся, опустил плечи и уставился в стол. – Ты мне коробку конфет не принес?
– Что?! – Лазарев был откровенно обескуражен.
– Ты что, думаешь, что я вообще полный дебил? – Малыш совершенно изменил манеру разговора, вдруг куда-то делись вся его бравада, пропали замашки «братвы» и даже хмель. – Ты думаешь, я не знаю, что это за место такое? Я ведь в свое время, поступая на службу в спецназ, был… этим… как его… энтузиастом своего дела. Глаза мои горели. Я глотал книги по истории спецслужб, Конторы, секретных операций. И когда впервые попал сюда, в Роттердам, сразу пошел посмотреть на этот отель и на этот ресторан. Ты думаешь, я не знаю, что Судоплатов именно тут вручил коробку конфет этому… ну, бандеровцу!
– Коновальцу, – уточнил Лазарев. Он был приятно удивлен, не ожидая таких исторических познаний от Малыша. – Правда, вряд ли его можно назвать «бандеровцем», это Бандера был тогда скорее «коновальщиком». Или «коновалом»?
– Да один хрен!.. Когда я увидел, что ты меня зовешь именно сюда, я был уже уверен, что тебя из Москвы послали и мне коробочку «судоплатовских» конфеток вручить.
«Так вот зачем ему бронежилет!» – подумал Лазарев. Им обоим явно стало легче.
– Не переживай, никто меня не посылал, – успокоил Малыша Владимир. – Я тоже люблю это место и тоже, приехав в Роттердам впервые, направился именно сюда, на места «боевой славы». С тех пор просто люблю здесь бывать, и все тут. Так что в следующий раз бронежилет на нашу встречу можешь на напяливать – уж меня точно не выберут для такой миссии. Я не по этим делам.
– Говори, что мне нужно делать, – совершенно трезвым голосом сказал Малыш, даже забывший о своем южнорусском говоре.
– Бери своих «чувачков», как ты изволил выразиться. И езжайте в Брюссель. Прошерсти там своих знакомых и незнакомых чеченцев, джихадистов и попробуй достать этого Умара из-под земли. Сегодня можете этим заняться?
– Сколько?
– Сейчас дам 20 тысяч тебе и по 10 твоим обоим «чувачкам». По окончании дела – столько же.
– Это несерьезно, это копейки. За такое мы в пекло не полезем. Я сейчас неплохо зарабатываю, чтобы рисковать за такую сумму.
– Ну, во-первых, у меня сейчас с собой все равно только сорок аванса, – Лазарев вытащил из сумки и положил на стол большой конверт, на который не мигая уставился Малыш («Неужто опять думает, что это «судоплатовская» посылка?» – подумал Владимир). – А во-вторых, Сергей, я знаю, что ты сейчас на мели. И знаю, насколько прижимист Ивахненко – вы с него и лишней копейки не выдавите. Поэтому не бахвалься, а бери деньги. Так уж и быть, если дело будет успешным, я тебе еще «червончик» сверху накину по окончании операции. Но на большее не рассчитывай. Тем более что мы оба не знаем, достанешь ты этого Умара или не достанешь.
– Достану, куда он денется! Если он еще жив, – уверенно произнес Малыш, стараясь запихнуть конверт во внутренний карман его курточки (он уже заглянул внутрь и был явно обрадован увиденными купюрами или, наоборот, не увиденными там конфетами). – Так каковы действия? Я сейчас хватаю братву, едем в Моленбек, шерстим всех «чехов» (у меня там в албанской мафии есть кореша, они мне с удовольствием помогут, если это против чеченов), находим Умара и звоним тебе? План таков?
– Ну, почти. За исключением того, что мне звонить будет некуда – я на дно сейчас залягу. Я завтра в течение первой половины дня сам буду занят одной операцией. А мы можем договориться о встрече в конкретное время, в конкретном месте. Скажем, в восемь вечера. Где там в Моленбеке лучше встречаться-то, чтобы неприметно было?
– Ха, да в Моленбеке любой «белый» сразу приметен, – осклабился Малыш. – Давай лучше где-то в центре Брусселя. Шо там у нас есть? Ссущий хлопчик, например?
– O-кей, хлопчик так хлопчик. В общем, в восемь вечера у «Пис-боя». Только кровь из носу! Заметано?
– Да зуб даю! – поблекшая было бравада уже вернулась к Малышу. Выпиравший конверт во внутреннем кармане куртки как будто бы вернул ему былую уверенность и оптимистичный настрой.
Опрокинув еще по водке, знакомые расстались. На улице было довольно тепло (то ли действительно потеплело, то ли это действовала водка), сквозь густые облака время от времени проглядывало еще довольно высоко висевшее солнце…
К своему дому Лазарев добрался ближе к восьми вечера. Облачка только начали предзакатно розоветь, но вокруг дворца уже зажглись фонари. Проходя их, Владимир заметил, что за ним следят теперь двое. Ни утреннего «туриста», ни кого-то из бандитов, виденных им в лесу, среди этой пары не было. Оба стояли чуть поодаль, в тени: один у уродливого памятника толстой королеве Вильгельмине (Лазарев всегда считал, что авторы монумента должны были очень не любить монархиню, чтобы соорудить подобное), второй – поближе к Готическому залу. Но оба явно были связаны друг с другом, так как все время переглядывались, кивая в сторону Лазарева. Хорошо рассмотреть их Владимир не мог, но был уверен, что оба они смуглые, то ли кавказского, то ли арабского вида (вполне возможно, что те самые, кого он видел в Ворсхотене). Проверять это смысла особого не было. Если за ним уже наблюдают парни AIVD или ЦРУ, то попытка открытого контакта с представителями убийц только выведет спецслужбы на Умара и его бригаду, а этого разведчик допустить не мог. Он должен был опередить спецслужбы.
Войдя в дом, Лазарев тщательно осмотрелся. Никаких признаков того, что кто-то проникал сюда в его отсутствие, не было. Он вновь поблагодарил судьбу за то, что в свое время она свела его с бывшим владельцем этого дома. Джихадисты могли следить за ним сколь угодно долго, караулить его на выходе, пытаться перехватить его там, но сюда сунуться они никак не могли – им пришлось бы пробиваться через королевскую охрану и попадать на все камеры, развешенные вдоль дворца и проезда туда. А судя по тому, что они убивали свою жертву в лесу, пока что в их планы не входило светиться на публике. С тыла же здания был сплошной квадрат частных домов, впритык примыкающих к не менее охраняемым Королевскому архиву и Дворцовому парку. Так что выражение «мой дом – моя крепость» казалось в данном случае вполне уместным.
Лазарев в который раз за сегодня попытался дозвониться Татьяне. Она упорно сбрасывала его звонки, то есть он даже не мог отправить ей ничего на голосовую почту. «Может быть, это и к лучшему», – подумал Лазарев. Еще не хватало, чтобы его девушка прибежала сюда для скандала, попав в поле зрения наблюдавших за ним чеченцев. Он не сомневался, что его Танюша – самая сообразительная и деловая девушка, какую он только встречал, – уже наверняка разрулила ситуацию с Димой – перенесла полет в Лондон, договорилась с какой-то из мамаш Диминых одноклассников, чтобы он заночевал у них, или еще что-нибудь. Но все же ему очень хотелось услышать ее голос. Сейчас как никогда хотелось.
В итоге он накатал ей СМС: «Родная моя Танюшенька. Прости меня, если можешь. Я люблю тебя больше жизни. Несколько дней меня не будет нигде. Приеду и все тебе объясню. Еще раз прости. Люблю и целую. Твой я».
«Люблю больше жизни», – перечитал Владимир отправленное СМС. Он еще раз осмотрелся вокруг. Кто знает, возможно, сегодня он видит этот дом и этот город последний раз в жизни. Возможно, он уже не сможет увидеть свою Танечку. Если он любит ее больше жизни, сможет ли он жить без нее? Он вспомнил лицо Потапова, когда тот говорил о ком-то, оставленным им в прошлой, лондонской, жизни. Это горестное лицо раненого человека, мучимого бесконечными, многолетними воспоминаниями о безвозвратно утерянной любви. Неужели и ему придется пройти через это?…
Маме звонить было поздновато, но он все равно слегка «поскайпился» с ней, пожелав спокойной ночи (как будто в сотрясаемом взрывами Донецке ночь могла быть спокойной) и предупредив, что несколько дней не сможет ей звонить.
Лазарев бегло просмотрел новости. Как и ожидалось, Европа присоединилась к американским санкциям против России. По-хорошему ему надо было бы сейчас срочно собирать совещание и совместно с Максом решать, как готовиться к новым реалиям российско-европейской торговли. Но сейчас было не до того.
Он снова сел с ноутбуком в дальний угол спальни, врубил «Цивилизацию» и вошел в анонимный режим. Сначала он собрал все доступные данные на чеченскую диаспору Бельгии и на джихадистские организации этой страны. Никаких намеков на «золотой набалдашник» он не обнаружил, но некоторые фамилии решил все-таки отложить в голове.
Затем он переключился на данные о 15-й моторизованной бригаде и ее военной базе, расположенной в лесах под Арнемом. На сайте бригады красовался свеженький недельный обзор, в котором перечислялось несколько незначительных событий: военные медики спасли больного малийца в своем передвижном госпитале, проведена рекогносцировка местности в той же Мали. Но пара новостей косвенно подтверждала версию о переброске. В частности, о возврате на родину экипажей «Апачи», якобы отслуживших свой срок. Никогда известия о возврате «дедушек» в военном обзоре не вывешивались. Соответственно, можно было предположить, что новость дана исключительно для того, чтобы объяснить внешнему миру переброску вертолетов и их экипажей из Африки.
Владимир внимательно изучил гугл-карту базы и прилегающей местности. Две взлетные полосы и ряд казарм просматривались очень неплохо. К своему удовольствию, Лазарев отметил, что чуть ли не сквозь базу (аккурат между ее аэродромом и военным городком) проходит небольшая дорога, отгороженная от военных объектов лишь рядами деревьев. Причем на единственном съезде с трассы на эту дорогу находился крохотный придорожный мотель «bed and breakfast» с ресторанчиком. Первым порывом было заказать там комнату на сегодняшнюю ночь, но Лазарев пока не знал, под какой фамилией он будет путешествовать спустя несколько часов.
Лазарев поднялся на второй этаж и ровно в полночь выглянул в окно. Обычно в это время охранники дворца, по заведенной годами традиции, начинали обход пустого здания, освещая коридоры фонарями. Сейчас никакого движения во дворце он не заметил. В принципе, такое бывало раньше, хотя и не часто. Зато чего он не помнил, так это чтобы в комнатах охраны, которые выходили прямо на его окна, были выключены мониторы, подсоединенные к камерам наблюдения дворца. Они горели там круглосуточно, и при большом желании, вооружившись биноклем, он мог бы даже наблюдать за этими камерами. Что изменилось сейчас? Является ли это показателем того, что теперь он из наблюдателя превратился в наблюдаемого?…
Что ж, нужные данные были получены. Спать хоть и не хотелось, но впереди предстояло путешествие (возможно, длиною в годы), поэтому Владимир принудил себя лечь в постель и вздремнуть пару-тройку часов.
