Глава девятнадцатая,
в которой Ребекка понимает, чем чреваты прогулки под луной
Неладное я почувствовала, едва мы подъехали к кладбищу.
По коридорам спящего Грейфилда мы пробирались, замирая от каждого шороха, однако нас никто не заметил. Оседлать коней и вывести их наружу нам труда не составило, так что на сей раз до Хэйла добрались быстро. Ночь выдалась туманной, дорогу через вересковые поля и улицы, опустевшие до утра, окутывала белёсая дымка, не позволяя видеть дальше нескольких футов, — но кладбищенский туман казался плотнее и гуще, чем в других местах. Он вкрадчиво обволакивал могилы, скрадывая всё, что скрывалось за каменной оградой.
— Тебе тоже это не нравится? — осведомилась Рэйчел.
Ночь окутывала её лицо туманной темнотой.
— Именно, — сказала я, решительно понукая Ветра по направлению к жилищу Гринхаузов.
Двухэтажный дом, увитый плющом, тоже кутался в белую мглу. И первое, что меня насторожило, — отсутствие собак. Элизабет говорила, что перед сном они всегда спускают сторожевых псов с привязи до утра, но нас никто не встретил. Лишь когда мы подъехали ближе ко входу, я увидела на земле нечто, напоминавшее тёмную кучу — во мраке трудно было разглядеть точнее, — и, спрыгнув наземь, обнаружила, что это мирно спящий пёс. Он не проснулся, даже когда я осторожно коснулась его морды.
Жуть пробрала меня с головы до ног куда успешнее, чем туманная промозглость.
Вздёрнув голову, я всмотрелась в окно комнаты Лиззи. Оно было закрыто и сияло светлым квадратом на втором этаже; расплываясь в тумане, в нём трепетали оранжевые отблески свечи. Однако, учитывая то, что сторожевой пес беспробудно спал, меня это не успокоило.
Ветер нервно переступал с ноги на ногу, пока я подбирала горсть мелкого гравия, которым Гринхаузы засыпали двор. Оставаясь в седле, Рэйчел наблюдала за тем, как я один за другим бросаю камушки в окно спальни Лиззи. В цель попадали не все, однако многие из них угодили в стекло, донеся до моих ушей тихий стук.
Все мои попытки привлечь внимание хозяйки комнаты остались без ответа.
— Может, она просто спит? — мрачно предположила подруга.
— Не потушив свечу? — накидывая повод Ветра на каменную вазу, возвышавшуюся на постаменте рядом с колоннами у входа, так же мрачно уточнила я. — Может, но маловероятно.
Подступив к двери, решившись всё же постучаться, я стащила с руки перчатку и выбила на дереве короткую дробь костяшками пальцев. Не дождавшись никакой реакции, повторила стук — уже кулаком. Потом дёрнула за ручку: дверь оказалась не заперта, просто прикрыта. Либо кто-то забыл задвинуть на ночь засов, либо кто-то совсем недавно выходил наружу…
Либо кого-то недавно впустили внутрь.
Тишина, которой встретил меня дом Гринхаузов, понравилась мне ещё меньше.
— Если через пару минут я не вернусь, — невесело проговорила я, прежде чем переступить порог, — уноси ноги.
— Может, я лучше подожду ещё?
— Лучше стучи в ближайший дом и зови на помощь. И если услышишь крик — тоже.
Рэйчел спрыгнула на гравий; в оглушительной тишине звук её шагов казался мне грохотом.
— Пожалуй, лучше я просто пойду с тобой, — проговорила она, накинув повод своего коня на ту же вазу, следом за мной доставая нож из голенища сапога. — А на помощь мы, если что, позовём вместе.
— Думаешь, если мы не будем разделяться, у нас больше шансов не оказаться съеденными?
— Если разделимся, шансов оказаться съеденной точно прибавится.
— Да, но так монстр не смог бы одновременно добраться до нас обеих, и хоть одна сумела бы убежать.
— Не думаю, что на улице я буду в большей безопасности, зато добраться до нас поодиночке ему точно труда не составит. Если мне суждено умереть, я предпочла бы испустить дух в твоей приятной компании.
Я не стала возражать. Лишь посмотрела назад, за её плечо, в туман, скрадывавший всё за пределами двора.
Я не увидела никого и ничего. Во всяком случае, ничего более подозрительного, чем всё вокруг.
Оставалось надеяться, что липкое ощущение чьего-то взгляда на моём лице мне только померещилось.
— Мистер Гринхауз? — осторожно крикнула я, заставив себя отвернуться, сжимая холодную, быстро греющуюся рукоять в пальцах. — Миссис Гринхауз?
Тьма поглотила мой голос, наградив меня многозначительным молчанием.
Переглянувшись с Рэйчел, я тихо направилась к лестнице на второй этаж, где располагались спальни.
Мы бывали в гостях у Элизабет, так что я знала, куда идти. Однако пробираться по этому пути во мраке, прислушиваясь к каждому звуку, каждый миг ожидая нападения неведомой твари, оказалось тем ещё увлекательным занятием.
Поднимаясь наверх, чувствуя, как напряжение вытягивает моё тело струной, я складывала в голове новый паззл.
Спящие псы. Туман. Засов, открытый изнутри…
Ничего общего с разодранными кроликами и царапинами на моей двери.
Шорох наших юбок и звук шагов, мешавшие мне слушать тишину, раздражали, словно колокольный звон.
Кто бы ни напал на Гринхаузов, он не врывался в дом. И если бы оборотню было под силу выманивать людей из собственных спален, я давно была бы мертва. Ещё той ночью, когда он рвался в мою комнату. Или той, когда выл под моим окном.
И почему я поняла это только сейчас?..
На ощупь пробравшись по тёмному коридору к единственной двери, из-под которой пробивалась полоска света, я нащупала ручку. Рывком открыв её — нервы мои были на пределе, истощив силы красться, — ворвалась внутрь, наконец позволив себе выдохнуть: всё же комната, ограниченная четырьмя стенами, казалась мне куда более безопасным местом, чем всё за её пределами.
Спальня Элизабет была пуста. Оплавляющаяся свеча мирно дрожала огненной каплей фитиля, в смятой постели лежала книга. Всё свидетельствовало о том, что лишь недавно хозяйка всего этого мирно читала, готовясь ко сну.
— Опоздали, — сердито выдохнула Рэйчел.
Не сказав ни слова, я схватила свечу и, озаряя свой путь трепещущим огоньком, выбежала из комнаты. Не думая о том, что может встретить меня в соседней спальне, ворвалась туда, не утруждая себя стуком. Напряжённо щурясь, приблизилась к постели.
Свет золотом растёкся по белому чепчику миссис Гринхауз и ночному колпаку её супруга, лежавшего рядом.
Тихий звук их дыхания сразу сделал темноту вокруг куда менее пугающей.
Впрочем, миг спустя я сообразила: пусть грудь у обоих мерно вздымается, но ритм, в котором это происходило, был неестественно мерным. Слишком спокойным, слишком медленным. И оба даже не пошевелились, когда свет лёг на их лица. Они не проснулись ни после того, как я снова окликнула их, ни после того, как я потрясла миссис Гринхауз за плечо: сперва легонько, потом сильнее.
— Эта тварь усыпила их, — констатировала Рэйчел. Она стояла, прижавшись спиной к стене, наблюдая одновременно и за мной, и за прикрытой дверью в спальню, и держала нож наготове. — Кем бы она ни была.
— Как и собак, и всех в доме, ручаюсь. И обитатели дома наверняка проснутся поутру, даже не поняв, что спали слишком крепко, но вместо Элизабет найдут лишь пустую постель.
Кусочки мозаики стремительно вставали на места в моей голове.
Ну конечно. Спальня пропавшей девушки, о которой говорил мистер Хэтчер, была на первом этаже, поэтому она смогла просто вылезти через окно. Спальня Лиззи располагалась на втором — и, когда её поманили наружу, она вышла через входную дверь.
Лихорадочно мотнув головой, я спиной назад отступила от кровати.
Боги, только бы Элизабет была ещё жива!..
— Мы ведь не пойдём на кладбище вдвоём, — непреклонно произнесла Рэйчел.
— Нет, но теперь нам точно поверят те, кто должен туда пойти. — Я почти бегом направилась к выходу. — Больше нельзя терять ни минуты: разбудим мистера Хэтчера, расскажем ему обо всём и вместе с ним отправимся на кладбище искать…
В этот миг я и услышала голос.
«Иди ко мне…»
Он был самым приятным из всего, что я слышала в жизни. В нём звучали шёпот ветра и журчание воды, треск огня и шелест шёлка; он раздавался в моей голове, окутывал разум чарующей пеленой, впитывался в кровь и кости. Он звал меня, нежно и властно…
Следующее, что поняла крохотная часть моего сознания, не потерявшая способности мыслить — я спускаюсь по лестнице, не чувствуя движений, потеряв ощущение собственного тела. В руках моих не было ни ножа, ни свечи, и часть меня кричала «стой»; но мои ноги не подчинились мне, и разум, проснувшийся вспышкой, тут же уснул вновь, бессильный перед неведомым зовом.
«Иди», — пел призрачный голос, ласково и жутко, вкрадчиво и невыразимо прекрасно.
Когда новая вспышка на миг пробудила меня ото сна наяву, я поняла, что перешагиваю через кладбищенскую ограду, неприлично высоко подобрав юбку. Казалось, я иду с закрытыми глазами, порой на миг поднимая ресницы, — но вновь смежаю веки, отдаваясь блаженному бездумью влекущей темноты.
Может, это и правда было так.
Впрочем, важно ли оно сейчас? Что вообще в этом мире важно, кроме этого голоса, кроме того, кто ждёт и зовёт меня?
«Иди…»
Следующим, что я увидела, были могильные камни, тонувшие в белой дымке, льнущей к моим ногам. Туман обволакивал всё вокруг стеной, обнимал меня молочной пеленой — такой плотный, что я чувствовала, как он касается моих рук. Рэйчел тоже была рядом, застыв с широко открытыми глазами, с неподвижным лицом куклы, уставившейся перед собой незрячим стеклянным взглядом; верно, она всё это время шла рядом, но заметила я её лишь сейчас, когда неведомая сила велела нам остановиться.
«Ко мне…»
Тьма вновь поглотила меня в тот миг, когда туман прямо перед нами стал обретать очертания. Белая дымка, соткавшись в человеческую фигуру, начала чернеть и облекаться материальностью. И, вновь очутившись в странном сне без снов, теряя себя в волнах зачарованного блаженства, я ощутила неясный отзвук реальных ощущений: холод чужих прикосновений к моей коже, запах тления, ударивший в ноздри…
Звук выстрела вернул меня в явь так резко, будто я вдруг окунулась в ледяную воду — и тварь, державшая меня с нежностью любовника, заставив беспомощно откинуть голову, разжала руки. Отшатнулась с хриплым воплем, не имевшим ничего общего с голосом, звавшим меня: иллюзией, рождённой магией и моим собственным сознанием.
За тот миг, пока я падала наземь, потеряв равновесие, я даже во тьме разглядела его лицо. Располосованное зверем, бледное до того, что оно казалось сплетённым из паутины, — и тем отчётливее на нём чернели раны, оставленные хищными клыками, раны, которым уже не суждено было зажить никогда. Кровь, в ночи казавшаяся чёрной, заливала губы и короткую седую бороду, глаза горели во мраке тусклым багровым огнём.
Я помнила эти глаза. Помнила их голубыми.
И помнила тот день, когда они закрылись навсегда.
— Элиот? — потрясённо выдохнула я.
Второй выстрел, прогремев в ночи, заставил нашего старого конюха — нашего мёртвого старого конюха — содрогнуться всем телом. В следующий миг он растворился в тумане так же, как недавно появился из него: став его частью, слившись с воздухом и тьмой. Наконец позволив мне увидеть Гэбриэла Форбидена, до сего момента скрывавшегося за его спиной, а теперь быстрым шагом приближавшегося ко мне с приопущенным револьвером.
Я посмотрела на Рэйчел: в свою очередь очнувшись от гипноза, она ошеломлённо взирала, как хозяин Хепберн-парка идёт к нам. Перевела взгляд на могилу, рядом с которой я лежала, — могилу Элиота: камни, складывавшие её, как-то странно поблёскивали в ночи.
Потом, резко обернувшись, увидела Элизабет. Она сломанной куклой лежала на земле позади меня, совсем как в моём видении; кровь темнела на прокушенном горле и на белой рубашке, бледное лицо с беспомощно приоткрытым ртом почти сливалось цветом с дымкой вокруг.
Элиот. Элиот, верный старик-конюх, обратился в живого мертвеца. Это он выманил из дому Элизабет и завлёк на кладбище, где мог без опаски утолить свою жажду. Это он звал нас с Рэйчел. Это он только что пытался меня убить. А Гэбриэл Форбиден, сейчас стремительно прошедший мимо меня, снова спас… спокойно расхаживая под полной луной, даже не думая отращивать чёрную шерсть и четыре лапы.
Немыслимо.
Я смотрела, как хозяин Хепберн-парка быстро опускается на одно колено рядом с Элизабет. Затем, прощупав пульс на её залитой кровью шее — я искренне надеялась, что присутствующий, — поднимается, вглядываясь в туман вокруг.
— Мистер… Форбиден? — обескураженно проговорила Рэйчел.
— На ваше счастье, — бесстрастно промолвил хозяин Хепберн-парка. — А теперь сядьте подле подруги и помолчите. Вампир ещё рядом.
Его тон не допускал возражений — и Рэйчел, беспрекословно рухнув на колени рядом со мной, обняла меня за плечи. Я вцепилась в её руки почти непроизвольно, снизу вверх глядя на сосредоточенное лицо Гэбриэла, вслушивавшегося в тишину.
Элиот, наш Элиот хотел убить меня. Наверное, услышал нас, когда мы проезжали мимо кладбища, — и, бросив Элизабет, переключился на новых жертв. Элиот сейчас таится где-то там, в тумане, выжидая момент для нападения, Элиот стал вампиром…
А Гэбриэл Форбиден — не оборотень.
Нет, всё это пока определённо не укладывалось у меня в голове.
— Почему… почему Элиот пытался меня убить? — прошептала я. — Я же… была его…
Вместо ответа Гэбриэл, даже не взглянув в мою сторону, молча поднёс палец в перчатке к губам. Вновь положил ладонь на рукоять револьвера, всматриваясь в туман — и я, больше не задавая вопросов, судорожно завертела головой, пытаясь заметить подступающую опасность.
Некоторое время, показавшееся мне вечностью, я слышала лишь тяжёлое дыхание Рэйчел да шорох ветра. Гэбриэл стоял на месте так спокойно, точно готовился стрелять по мишеням развлечения ради.
В тот миг, когда туман за его левым плечом начал обретать неестественную плотность, я непроизвольно подалась вперёд:
— Слева!..
Но Гэбриэл уже повернулся — и, отступая на шаг, одновременно уткнул дуло револьвера почти в самый лоб вампира: движением плавным и стремительным, точно танец. Третий выстрел отбросил неупокоенного назад, и я ждала, что он снова растворится во мгле — однако тот, издав звук, похожий на рычание и стон, скрылся во тьме на своих двоих, мгновенно потерявшись за туманной стеной.
Круто повернувшись, Гэбриэл опустил револьвер, наконец удостоив нас своим безраздельным вниманием.
Под его пристальным взглядом мне стало холоднее, чем в объятиях мертвеца.
— А теперь позвольте узнать, — ледяным, очень вежливым тоном осведомился он, — что вы здесь делаете?
Да. Лишь сейчас я в полной мере начинала осознавать всю глупость того, что творила, и того, что думала.
С чего я вбила себе в голову, что он оборотень? С чего взяла, что тварь, убившая Элиота, и тварь, выманившая из дома несчастную девушку, — один и тот же монстр? С чего подгоняла все факты, которые так просто было сложить в истинную картину происходящего, под одну-единственную смехотворную теорию?
Впрочем, пока от полного понимания истинной картины я всё ещё была далека.
— Мы… были у гадалки, — беспомощно проговорила я. — И я увидела… Элизабет на кладбище, в крови.
— И вы отправились выручать подругу из неведомой беды? Вдвоём, никого не предупредив? — в том, как он сунул револьвер в кобуру, привычно спрятанную сзади, я прочла хорошо скрываемое бешенство. — В ваших головах есть хоть капля мозгов, или они служат вам исключительно для того, чтобы вы могли нацепить на них новые шляпки?
Я молчала. Ни капельки не обидевшись, понимая и признавая всю справедливость его обвинений.
Должно быть, именно это Гэбриэл и прочёл в моём молчании. Во всяком случае, когда он повторно прошёл мимо нас к Элизабет, голос его явно смягчился.
— Две самые бедовые девицы страны, — устало бросил хозяин Хепберн-парка, быстрым движением снимая свой шейный платок. Бережно обмотав им шею Лиззи, перевязав раны, подхватил окровавленную девушку на руки. — За мной.
Цепляясь друг за дружку, мы с Рэйчел поспешно поднялись на ноги, чтобы устремиться за ним: Гэбриэл уже быстро шёл мимо памятников, неся Элизабет легко, как пушинку.
Только сейчас я поняла, что туман вокруг сделался куда менее густым, чем был несколькими минутами ранее.
— Она жива? — обеспокоенно спросила Рэйчел, вышагивая подле меня.
— Вампиры редко доводят дело до конца. Они не пьют мёртвую кровь. Однако после укуса их жертвы долгое время не способны очнуться, и без помощи со стороны они просто умирают от полученных ран и кровопотери. — Гэбриэл говорил сухо, сдержанно, очень спокойно. — Полагаю, вы начали своё приключение с визита в дом мисс Гринхауз?
— Да.
— Добирались верхом? Проезжали по дороге мимо кладбища?
— Да…
— Вампиры слышат далеко. Ваше появление поблизости отвлекло его во время кормления, и он бросил жертву, чтобы выследить вас. Иначе, насытившись, он спрятал бы её в саркофаг в ближайшем склепе, где она и истекла бы кровью. Вампиры в этом плане чистоплотные, как кошки, на видном месте отходы своей мертводеятельности не оставляют.
Наверное, именно облегчение при мысли, что Элизабет жива, позволило мне наконец вновь подумать о вопросах, вертевшихся в моей голове.
Итак, Гэбриэл Форбиден — не оборотень. Как ни странно, я не могла сказать, что испытала облегчение по этому поводу: ситуация не слишком к тому располагала.
Но если он не оборотень, кто же он?
— Почему Элиот не узнал меня? — медленно спросила я. Почему-то совсем не о том, о чем хотелось спросить в первую очередь.
Впрочем, трудно было с ходу выбрать один вопрос из всех тех, что отчаянно желали быть заданными.
— Его память мертва. Его личность мертва. Эта тварь — не тот бедный старик, которого вы любили. Всё, что от него осталось, — мёртвая оболочка, жаждущая крови. Всё равно чьей. Впрочем, невинные дурёхи вроде вас для вампиров — десерт и основное блюдо в одном лице. Даже между ребёнком и юной девственницей они выберут последнюю.
О вампирах он говорил почти равнодушно. Как о чём-то совершенно обыденном, о чём-то, с чем он сталкивался не раз и не два… И неожиданная догадка, промелькнувшая у меня в этот миг, разом расставила по местам очень многое.
«Мне посчастливилось некогда иметь с Инквизицией слишком близкое знакомство», — сказал он мне однажды. Здесь, на этом самом кладбище.
Что заставило меня сделать из этих слов единственно тот вывод, что я сделала? Вывод, теперь казавшийся таким нелепым?
— Почему? — спросила Рэйчел.
— Вампирскому зову вы подчиняетесь так же легко, как дети. Увы, возможности поболтать по душам с каким-нибудь вампиром, вызнав его пристрастия, у нас не было, ибо дара нормальной речи они лишаются вместе с жизнью, — однако мы полагали, что для вампиров детская кровь уступает по вкусовым качествам крови созревших, но нетронутых девушек. Взрослых людей проще усыпить, чем подчинить, а соблюдать осторожность — один из основных инстинктов любого вампира. Они никогда не устраивают бойни и не убивают так, чтобы их жертв легко можно было обнаружить. Усыпить всех, чтобы беспрепятственно заманить в ловушку самый лакомый кусочек, — другое дело.
— Вы полагали? Кто «вы»?
Он не ответил: просто вышел за кладбищенские ворота, наконец покинув территорию мёртвых.
— Полагаю, её дом недалеко, — бросил он, удобнее перехватывая Элизабет, безвольно обмякшую в его руках. — Показывайте путь.
Я устремилась вперёд, увлекая за собой Рэйчел — мы снова шли под руку. Меряя торопливыми шагами дорогу, произнесла, не оборачиваясь:
— Вы знаете, что нас сюда привело. Но что вы здесь делали?
Гэбриэл отозвался не сразу.
— Проявлял чистый альтруизм. Решил тряхнуть стариной. Собственными руками портил себе заслуженный отдых. Выбирайте любое объяснение из трёх, какое вам больше нравится.
В его словах прозвучало некое мрачное, циничное веселье.
«И вы постоянно носите с собой револьвер?»
«Почти. Старая привычка».
Головоломка, щёлкнув, сложилась сама собой, обратив мою догадку в уверенность.
О, боги. Я так отчаянно пыталась понять, кем же на самом деле является хозяин Хепберн-парка, — и всё это время думала о другой стороне медали… считая монстром того, кто в действительности с ними боролся.
Смешно.
— Вы Охотник, — утвердительно сказала я, глядя в белёсый мрак перед собой.
— Инквизитор, — просто ответил Гэбриэл Форбиден. — Был им когда-то.
Для меня данная поправка почти не имела значения, но я ощутила, как дрогнула в изумлении рука Рэйчел.
— Инквизиторы ведь борются с магами. С людьми, — проговорила она недоверчиво. — Нечисть — забота Охотников.
— Во время нашей работы можно столкнуться с чем угодно, а потому повадки нечисти мы знаем не многим хуже Охотников. С примитивными тварями вроде вампиров разобраться несложно. Но вы правы, борьба с ними никогда не была моей основной специальностью. Именно это и послужило причиной моего опоздания.
Его слова помогли мне наконец определиться со следующим вопросом, который я намеревалась задать. Пусть даже он почти повторял предыдущий.
— Почему вы оказались здесь? Этой ночью? — спросила я, пока мы шли мимо храмовой ограды; очертания самого храма терялись в тумане и темноте. — Как узнали, что он нападёт?
— Я знаю этих тварей. Знаю периодичность, с которой они питаются. Знаю даже излюбленное время для кормления. На званом вечере в вашем доме мистер Хэтчер любезно поведал, когда пропала его предыдущая жертва. Если б вы не замаячили у него под носом, он вполне удовлетворился бы одной мисс Гринхауз, но когда аппетитное блюдо само просится в руки, да ещё грозится разорвать паутину, которую ты сплёл… — я услышала его усмешку. — К сожалению, я караулил вампира подле крипты, где он обосновался, однако этой ночью он решил покормиться у своего гроба. Видите ли, время от времени им приходится возвращаться в свою могилу. Когда я не нашёл его в крипте или возле неё, я поспешил на кладбище и как раз увидел вас, очарованных его зовом. Я пошёл следом, справедливо полагая, что вы приведёте меня прямиком к вампиру, и не ошибся.
Увидев дом Элизабет, я ускорила и без того быстрый шаг, но Гэбриэл не отстал, даже несмотря на свою ношу.
— Он обосновался… в крипте?
— Каждый раз проникать под землю, возвращаясь в изначальное место своего упокоения, — муторное занятие, пусть даже туманная форма значительно облегчает дело. Чаще всего вампиры выбирают себе уютный склеп или крипту, где и спят в одном из саркофагов. Сегодня днём я посыпал его могилу серебряной пылью. Если вампир там, она запирает его в могиле, если покинул её — мешает вернуться.
Во второй раз за эту ночь переступая порог жилища Гринхаузов, я вспомнила странный блеск камней на последнем пристанище Элиота.
Что ж, теперь мне наконец стало ясно, зачем Гэбриэл в действительности ходил сегодня на кладбище.
— Где здесь гостиная? Мисс Гринхауз надо уложить.
Вспомнив дорогу, я покорно пробралась в темноте вперёд, открывая дверь своим спутникам.
— Но как вы узнали…
— Обстоятельства, при которых пропала несчастная девушка, показались мне подозрительно знакомыми. — Очутившись в гостиной, он бережно уложил Элизабет на кушетку. — Учитывая, что недавно в окрестностях Хэйла образовался свежий покойник, погибший при странных обстоятельствах, я решил наведаться на его могилу; а ночью, когда мне никто не воспрепятствует, проверить другое место, чудесно подходящее ему как для ночёвки, так и для того, чтобы прятать там тела своих жертв. Увы, в крипте я обнаружил только последнее, но других доказательств не требовалось. — Достав что-то из кармана жилета, Гэбриэл сунул это мне в руку. — Особые нюхательные соли. Помогут пробудить обитателей дома от вампирского сна. Займитесь этим. Потом бегите за лекарем. Мистера Хэтчера тоже придётся разбудить, но это подождёт.
— А вы? — уточнила я, сжав в пальцах прохладный стеклянный флакончик.
— А я позабочусь о том, чтобы наш беспокойный бедняга-конюх всё-таки упокоился.
Я следила, как он покидает комнату, возвращаясь ко входу в дом: глазам, привыкшим ко мраку, уже не требовался свет.
Колебания мои длились всего пару секунд.
— Думаю, ты найдёшь дорогу на второй этаж, — произнесла я, вручив флакон Рэйчел. — Разбуди родителей Лиззи. Расскажи им всё. Потом займись остальными домочадцами. Пусть кто-нибудь из них сбегает к лекарю, а другой — к мистеру Хэтчеру, начальнику стражи.
— Мы с Гринхаузами даже не знакомы, — вяло возразила подруга.
— Так представься. Поверь, они о тебе наслышаны. Сделаешь?
Она безнадёжно махнула рукой, и я, отвернувшись, побежала за Гэбриэлом.
Сейчас, когда меня терзало столько вопросов, оставаться на месте было выше моих сил.
— Непослушная девчонка, — безо всякого удивления фыркнул он, когда я нагнала его в воротах. — Так и знал, что вы увяжетесь следом.
— Вы же не собираетесь меня прогонять.
— Вы же не моя собачка, чтобы я имел на это право.
Удовлетворённо кивнув, я пристроилась рядом с ним, стараясь не отставать:
— Почему вы не погнались за Эли… за вампиром сразу?
— Я всадил ему в голову три разрывные серебряные пули. После третьей он утратил способность принимать туманную форму и отправился зализывать раны. Ручаюсь, мы найдём его в крипте. Серебро для вампиров — яд; думаю, к этому моменту он уже полностью парализован.
— А как его уничтожить? Кол в сердце?..
— Сердце вампирам совершенно ни к чему. Оно у них уже не бьётся, какое им дело, цело оно или нет? Разрушить мозг — единственный способ, и тут даже отсечение головы не поможет. — Гэбриэл достал из-за отворота сюртука предмет, в котором я без труда опознала знаменитый серебряный кол Охотников. — Безголовый вампир просто обратит и голову, и туловище в туман, а из туманной формы вновь восстановит своё тело в первозданном виде… на момент погребения, естественно. С остальными конечностями принцип тот же. А вот эта милая вещичка справляется с вампирами на ура.
Он едва заметно шевельнул рукой — кажется, нажал на какую-то кнопку, — и острый наконечник кола, стремительно распавшись во все стороны десятком маленьких лезвий, раскрылся цветком, образовавшим идеально ровный круг. Щелчок — и лезвия снова поднялись, слившись в единое целое, прижавшись друг к другу, точно лепестки в бутоне.
— Вогнать в каждую глазницу, раскрыть — и вампир больше таковым не является, — закончил Гэбриэл, опуская руку с колом.
Представив, во что превратится содержимое черепа после того, как в нём дважды раскроют подобную красоту, я нервно сглотнула.
— Значит, вы были Инквизитором?
— Полно, мисс Лочестер. Вы достаточно умны, чтобы понять простую фразу с первого раза.
— И все эти… вещи… остались у вас с той поры, когда вы служили Инквизиции?
— Вряд ли их можно просто купить в первой попавшейся лавочке.
Сарказм его ответов, наверное, мог ужалить кого угодно, — однако его уколы никогда не причиняли мне боль.
— Но почему вы перестали ей служить?
Он молча открыл калитку, желтевшую в низенькой, по пояс, ограде храма: цвет был настолько ярким, что различался даже в ночи.
В отличие от церквей христиан, наши святилища не запирали на ночь. Может, христианский бог и выслушивал мольбы своей паствы лишь в те часы, что отвели для этого священнослужители, но наши боги были не настолько ленивы, и жрецы справедливо считали, что место молитвы должно быть доступно страждущим в любое время дня и ночи.
— Почему вы никому ничего не говорили? — не унималась я, следуя за своим спутником по каменной дорожке к невысокому старому храму. — И даже когда заподозрили, что ту девушку убил вампир, почему не сообщили об этом мистеру Хэтчеру?
— Тогда я ещё не был уверен, что это вампир. И вряд ли мистер Хэтчер прислушался бы к моим словам, не открой я ему всю правду о моей скромной персоне. Однако я желал, чтобы моё прошлое и дальше оставалось в прошлом, и с предполагаемым вампиром надеялся разобраться тихо. — Неспешно пройдя мимо двустворчатых дверей в святилище, Гэбриэл завернул за угол, где располагался вход в крипту. — Как известно, человек предполагает, а Великая Госпожа располагает.
— Но почему? И почему вы прятались от того Инквизитора? Тогда, на кладбище…
— Не имел ни малейшего желания встречаться с бывшим коллегой, которого я прекрасно знаю. — Внезапно остановившись, он развернулся ко мне. Я едва успела замереть, чтобы не уткнуться ему в грудь. — Ребекка, Инквизитор Гэбриэл Форбиден мёртв. Тот, кто сейчас стоит перед вами, не имеет с ним почти ничего общего. И я не хотел воскрешать прошлое. — Помолчав, отвернулся и следующие слова бросил уже через плечо, едва слышно: — В нём слишком много того, что я надеялся навсегда оставить позади.
Ничего не говоря, я вновь зашагала за ним мимо древней каменной стены храма. Не отказавшись от мысли выведать обо всех вещах, интересовавших меня, но осознав, что сейчас для этого определённо не лучший момент.
Низкая деревянная дверь, ведущая в крипту, поддалась в ответ на один-единственный толчок его руки.
— Пришлось поработать отмычками. Надеюсь, хэйлские священнослужители меня простят. — Гэбриэл извлёк из-за ворота рубашки нечто, что мне не сразу удалось разглядеть в темноте; и лишь когда это нечто вспыхнуло в его пальцах мягким золотым светом, опознала прозрачный жёлтый топаз на длинной цепочке. — Здесь без света уже не обойтись.
Я без страха принялась спускаться следом за ним по узкой прямой лестнице, окружённой тёмным камнем, ведущей к подземным захоронениям. Ступеньки были высокими, эхо наших шагов гулко отдавалось от них.
— Если Элиот стал вампиром… значит, его убил не волк, а другой вампир?
Я постаралась задать этот вопрос как можно тише, но подземелье всё равно усилило мой голос, далеко разнося отзвуки.
— Не думайте, что народные сказочки поведают вам правду. Если человек был убит нечистью — любой нечистью — и остался неотмщённым, есть примерно тридцатипроцентная вероятность, что в посмертии он не обретёт покоя и сам станет нечистью, а именно живым мертвецом. Где-то их зовут упырями, мы называем вампирами, но суть одна. — Он размеренно оставлял позади ступеньку за ступенькой; в одной руке серебряный кол, в другой — сияющий топаз, который он держал подле своего уха так, чтобы свет не бил ему в глаза, освещая дорогу нам обоим. — Мистер Хэтчер — прекрасный человек и не самый плохой специалист в своём деле, но по части сверхъестественного не имеет ровно никакого опыта. Полагаю, за волка он принял приблудного бист вилаха, и неудивительно. Даже Охотникам трудно бывает отличить их жертв.
Я вспомнила волка под своим окном. Впрочем, волк ли это был?.. У страха глаза велики, а я вполне могла принять за него того же бист вилаха. Как сперва и подумала — прежде чем зациклилась на своей смехотворной теории «оборотень по имени Гэбриэл Форбиден». Однако иногда прирученный волк — это просто прирученный волк, а сказки и фантазии — лишь сказки и фантазии.
И ничего большего.
Я хотела уже рассказать Гэбриэлу о своём ночном госте, но тут тошнотворная сладость ударила мне в ноздри — одновременно с тем, как мы ступили в длинный зал крипты.
Золотой свет лёг на каменные колонны у необлицованных стен, сложенных из красного кирпича. Они обрамляли арки в стене, в каждой из которых на небольшом возвышении покоился саркофаг. Сияние топаза выхватило из темноты резьбу на стенках — плющ и ива, — и фигуры на тяжёлых крышках: статуи давно умерших жрецов в парадных облачениях, навеки сложивших на груди свои каменные руки. Черты их лиц были скорее намечены, чем отчётливо прорезаны, и мне всегда было интересно, что тому виной: время, не пощадившее их, или задумка скульптора, желавшего изобразить их скорее символами, чем реальными людьми?
— Двум здешним покойникам пришлось потесниться. Несчастная жертва вашего конюха покоится здесь. — Гэбриэл указал колом на один из саркофагов. Крышка его была слегка сдвинута, но я не стала и пытаться разглядеть, что под ней таится. — А сам он… ну да, как я и думал.
Нужный саркофаг я заметила почти сразу — по крышке, которую кто-то успел задвинуть едва ли наполовину. К нему я приблизилась без страха, даже сейчас не отстав от Гэбриэла.
И не вздрогнула даже тогда, когда вздрогнул лежавший там мертвец.
Когда свет ударил ему в глаза, вампир дёрнул рукой, но в следующий миг уже лежал неподвижно, явно не находя в себе сил пошевелиться. Тёмная дыра в его лбу не кровоточила, распухшее лицо, обагрённое чужой кровью, было омерзительно. Он смотрел на меня глазами, сиявшими во тьме пугающим багряным свечением, и в этих глазах — страшных, мёртвых глазах — я ясно читала единственное желание: вцепиться мне в горло.
Нет. Это не Элиот. Эта тварь даже внешне имеет с ним крайне малое сходство.
— Вы хотели попрощаться, я знаю. Но с вашим конюхом вы попрощались тогда, когда положили ветви ивы на его могилу, — в голосе Гэбриэла вновь зазвучала та мягкость, которую на моей памяти он проявлял только со мной. — Пусть существо, творившее все эти страшные вещи, выглядит как ваш старый верный слуга, но оно — не он. Он умер уже давно.
— Как Инквизитор Гэбриэл Форбиден, — тихо вырвалось у меня.
Он помолчал, прежде чем утверждающим эхом повторить:
— Как Инквизитор Гэбриэл Форбиден. — Сдёрнув с шеи шнурок с золотым камнем, он набросил его на резную капитель ближайшей колонны и, отвернувшись к мертвецу, сверлившему его ненавидящим алым взглядом, перехватил серебряный кол обеими руками. — Возвращайтесь наверх, Ребекка. Вам не стоит на это смотреть.
Я без возражений отвернулась и направилась к выходу, чтобы подняться по ступенькам. Первые из них озаряли отблески волшебного камня, остальные я нашла на ощупь — и, выбравшись из-под земли, с наслаждением вдохнула ночную прохладу, восхитительно свежую после царившего в крипте запаха смерти. Прислонясь спиной к стене храма, холодной в ночи, уставилась в тёмный туман, окутывавший деревья вокруг.
Я знала, что времени на раздумья у меня немного. И больше всего мне хотелось дождаться, когда Гэбриэл поднимется наверх, после чего просто вернуться с ним в дом Гринхаузов. Не задавая вопросов, не говоря больше ни о чём; позволив себе просто отдохнуть наконец от событий этой безумной ночи, позволив всему и дальше идти своим чередом… но я не имела на это права: больше нет. Не теперь, когда я знаю так много, когда до возвращения Тома остаются считанные дни, если не часы.
Поэтому, когда всё было кончено и Гэбриэл, выйдя из низкой двери крипты, аккуратно затворил её за собой — кола в его руках не было, а камень погас сразу же, стоило его владельцу вновь оказаться под небом, — я встретила его словами, которые он вряд ли хотел бы услышать. Тем более сейчас.
— Вы сказали, вы не хотите воскрешать прошлое. Но я хочу знать, — без обиняков произнесла я. — Теперь, когда я уверилась, что всё, что я думала о вас, — неправда, я хочу знать правду. Как вы перестали быть Инквизитором. Где ваш ребёнок. И… как умерла ваша жена.
Он приблизился ко мне. Застыл напротив, в шаге или двух, заслонив собою туман, не выразив ни малейшего удивления. Конечно: он ведь наверняка догадывался о той моей ночной прогулке.
И хотя я почти не надеялась, что он поддержит этот разговор здесь и сейчас, в обстановке, крайне мало к тому располагавшей, он всё же его поддержал:
— А что же, позвольте спросить, вы думали?
Он задал вопрос тихо, почти шёпотом… но я, не обманываясь этой тишиной, в кои-то веки побоялась поднять взгляд на его лицо.
Вот и настал час твоей расплаты, Ребекка. За глупость тоже приходится платить. И пусть солгать ему было бы так просто — казалось, что просто, — на ложь ты тоже не имеешь права.
Тем, кого любят, не лгут.
— Я думала, вы оборотень. Думала, вы убили Элиота и свою жену и хотели… хотели съесть меня.
Произнесённые вслух, слова моего покаяния прозвучали ещё более жалко, чем в моём сознании.
Наверное, именно поэтому я совершенно не удивилась, когда воцарившуюся тишину разбил его хохот.
— Так я был прав, — выдохнул Гэбриэл сквозь смех. — Всё-таки тёмный принц.
От удивления — смысл его последней фразы остался для меня совершенно неясен — я всё же подняла голову, встретив его взгляд.
В ночи мне трудно было рассмотреть выражение его глаз, но выражение его лица заставило меня нервно сглотнуть.
— Видите ли, — продолжил Гэбриэл, и в голосе его ещё плескались отзвуки холодного смеха, — я всё гадал, с чего прелестное создание вроде вас так заинтересовалось потрёпанной личностью вроде меня. Поскольку моя внешняя и внутренняя привлекательность в ваших глазах представлялась мне весьма сомнительной, я искал причины в ином. И, как теперь выяснилось, не прогадал. Не знаю уж, что заставляет юных дев видеть притягательность в зле и грезить об обаятельных демонах, однако за свою жизнь я сталкивался с этим не раз. — Даже в темноте я увидела, как презрительно дёрнулся уголок его рта. — Что ж, поздравляю. Вы превзошли все мои ожидания. Я полагал, вы считаете меня кем-то вроде мистера Рочестера, а сами жаждете стать великим сыщиком, раскрыв, куда именно я припрятал свою сумасшедшую супругу, но оборотень?.. — Он лениво сомкнул ладони в хлопке — раз, другой, третий, одаривая меня саркастичными аплодисментами. — Браво.
Я хотела возразить, хотела сказать, что всё совершенно не так, но слова отчего-то отказались идти на язык. Да и было ли всё в действительности совершенно не так? Вызвал бы новый сосед у меня такой интерес, не придумай я самой себе страшную сказку про оборотня, героиней которой мне так хотелось оказаться?..
— Значит, хотите знать правду. — Шагнув вперёд, Гэбриэл упёр руку в стену рядом с моим лицом. — Извольте. Вот история моей жизни, которую вы так жаждали услышать. — Его прищур обжёг меня холодом. — Желторотым юнцом я сбежал на войну. Мне посчастливилось увидеть победу при Ватерлоо и вернуться, отделавшись парой царапин, но продолжать военную карьеру я не пожелал. Вместо этого я решил стать Инквизитором. Мой достопочтенный отец был банкиром, и он с одобрением отнёсся к моему выбору, оплатив моё обучение. По его смерти семейное дело унаследовал мой старший брат, но мне досталась половина состояния… сумма весьма и весьма приличная. Финансовое благополучие в итоге позволило мне добиться руки прелестной девы из семьи обедневших аристократов, завоевавшей моё сердце. — Ядовитая ирония, с которой он говорил об этом, мало вязалась с его словами. — Предоставив моей дражайшей супруге возможность вволю тратить мои деньги и блистать в обществе, сколько её душеньке угодно, сам я вынужден был коротать дни, а порой и ночи на службе. Впрочем, не сказать, чтобы меня это огорчало: светские сборища всегда казались мне пустыми болотами ханжества и лицемерия, и куда больше меня радовали наши уединённые вечера дома, куда я всегда так спешил. Специфичные радости супружеской жизни случались между нами куда реже, чем мне бы хотелось, но я уважал желания жены и не придавал особого значения тому, что желание разделить со мною ложе возникает у неё до прискорбного нечасто. В конце концов, нежной возвышенной леди действительно должно претить это низменное занятие, а мне была противна сама мысль расценивать жену как средство продолжения рода и удовлетворения своих плотских потребностей. Главное в браке — дружба и близость душ, думал я и был абсолютно уверен, что с этим-то у нас всё в полном порядке. — Последние слова сопроводил бесконечно горький смешок, мигом остудивший мои щёки, смущённо запылавшие от его речей. — Карьера моя складывалась, супруга, несмотря на редкость наших попыток обзавестись наследником, всё же обрадовала меня вестью о скором рождении маленького Форбидена, и я считал себя счастливейшим человеком… когда добрые люди вдруг раскрыли мне глаза, что на моей голове давно уже выросла пара прекрасных развесистых рогов, а мой будущий наследник вполне может оказаться не моим.
Гэбриэл замолчал, не то переводя дыхание, не то поглощённый воспоминаниями; и, вспомнив свои давние догадки по этому поводу, я вместо изумления ощутила удовлетворение.
Не зря всё же я тогда акцентировала внимание на его речах об измене…
— Я долго отказывался в это верить, — наконец продолжил он. — Но в конце концов провёл маленькое расследование, благо с моими профессиональными навыками это не составило особого труда. Увы, выяснилось, что доброжелатели были правы. Более того, в действительности моя жена терпеть меня не могла, не уставая тайком жаловаться любовнику и подругам на супруга-мужлана. Я, видите ли, посвящал работе больше времени, чем ей, осчастливившей мой дом своим великосветским присутствием, — а это оскорбляло её тонкую натуру даже при том обстоятельстве, что моей женой она стала исключительно ради моего толстого кошелька. Окрутить дурака вроде меня ей не составило труда, как и обманывать после, создавая иллюзию счастливого брака… благо для счастья мне, чудаку, требовалась не постель, в которой я был ей глубоко противен, а разговоры, совместные выходы в театр и прочая вполне терпимая чепуха. И пусть моя работа давала ей возможность коротать дни и ночи с тем, кто ей действительно мил, моя расстановка приоритетов возмущала её, утверждая в мысли, что не стоило и пытаться проникнуться ко мне нежными чувствами. Впрочем, чего ещё можно было ожидать от презренного буржуа, представителя и выходца из среднего класса. — Он усмехнулся. — Забавно. Я, всегда считавший, что вижу людей насквозь, и успешно подтверждавший это на службе, был так слеп в собственном доме.
Моё удовлетворение сменила горькая жалость, но я не выказала её ни словом, ни жестом, ни взглядом. Гэбриэл Форбиден был не из тех людей, которым нравилось, когда их жалели.
Да… душа дамы с портрета явно уступала красотой её лицу.
— Когда я выяснил всё это, супруга моя была уже на последнем месяце беременности, и тревожить её отповедью в столь деликатном положении я не стал. Я размышлял о том, что же теперь мне делать и с ней, и с этим ребёнком, молча. Но боги любят злые шутки, и они избавили меня от необходимости находить ответ. — Он прикрыл глаза. — Тогда мы расследовали дело одного человека… очень влиятельного, очень опасного. И не отступали, хотя все вокруг твердили, как сильно мы рискуем. В конце концов нам стали открыто угрожать. Пытались ударить по нам самим, но Инквизиторов нелегко застать врасплох. Следом пригрозили ударить по нашим семьям. Другие призадумались, но я был молод и настолько глуп, что мнил: я справлюсь с чем и кем угодно. Этот выродок может говорить всё, что хочет, но я засажу и его, и всю его шайку за решётку раньше, чем он осмелится привести свои угрозы в действие… так я считал. — Он снова помолчал, и губы его — даже спустя все эти годы — исказила страшная кривая улыбка. — Мне весьма убедительно доказали мою неправоту.
Пауза, воцарившаяся следом за этими словами, была такой долгой, что я не выдержала.
— Её убили? — едва слышно выдохнула я, ужасаясь тому, что говорю. — И ребёнка?
— Десять ножевых ранений. Пять из них — в живот. До родов оставались считанные дни. — Он говорил так сухо и бесстрастно, будто просто цитировал один из отчётов следователей по делу. — Я в то время был в штаб-квартире нашего отдела. Убийцы пробрались прямо в дом, взломав магическую защиту. Хотели подставить меня на благодатной почве: обезумевший от ревности муж-рогоносец нанял убийц. Не вышло. И пусть мои коллеги после этого действительно отступились, но я… та сволочь выбрала меня, самого молодого, в качестве предостережения остальным. Думал, я сломаюсь, а даже если продолжу копать под него, расправиться со мной, получившим такой удар, не составит труда. Он ошибся. Я пошёл по его следу до конца, жаждая крови, как бешеный пёс, и месть стала для меня всем. Месть за ту, что всегда мне лгала и никогда не любила, и за ребёнка, который почти наверняка не был моим… зачем? Я сам не знал. Но я добрался до врагов раньше, чем они до меня. И тот, кто стоял за смертью моей семьи, в итоге отправился на виселицу, а я получил несказанное наслаждение, наблюдая за его предсмертной агонией. — Резко отпрянув, Гэбриэл отвернулся, чтобы неторопливо зашагать по каменной дорожке: туда-сюда, до дверей крипты и обратно, при развороте взметывая полами сюртука. — Придя к выводу, что семейного счастья мне обрести не суждено, я решил посвятить свою жизнь работе, и ей одной. Я находил плюс в том, что теперь меня ничто не сдерживает. Отныне не было никого, кому могли бы навредить мои действия, и я мог заходить так далеко, как считал нужным, рискуя исключительно собственной шкурой. Но чем выше я поднимался по карьерной лестнице, тем чаще слышал предложения, от которых мало кто смог бы отказаться. Я отказывался. Я раскрывал все дела, которые попадали мне в руки. Сколько скелетов я вытащил из шкафов добропорядочных джентльменов, сколько сора вымел из-под ковров достопочтенных леди, сколько грехов отыскал за душами их избалованных детишек… Я сажал и вешал богатых и знатных ублюдков наравне с ублюдками нищими, и мне не было дела до титулов. В итоге немало влиятельных персон затаило на меня зуб, и меня признали крайне… неудобным человеком. Тогда предложения закончились, зато начались провокации, вызывавшие у меня только смех. Впрочем, в конце концов мне подбросили парочку запрещённых тёмных артефактов, ранее похищенных из хранилища Инквизиции, к которому я имел доступ. Продавший их на чёрном рынке получил бы сотни тысяч. Хотя подставляли меня почти филигранно, суд меня оправдал; однако истинного зодчего так и не нашли, и пошёл слух, что я просто сумел выйти сухим из воды благодаря своим блестящим профессиональным навыкам. Имя моё было опорочено, и вскоре меня отправили в отставку. После этого окружающие окончательно уверились в том, что в действительности я виновен. Даже немногие друзья отвернулись от меня, решив, что Инквизиция просто не захотела публично марать имя одного из лучших своих слуг, пороча тем самым всю организацию, а предпочла замять дело и избавиться от паршивой овцы тихо. Тогда-то, уже во второй раз лишённый того, что составляло цель и смысл моей жизни, я и решил, что негоже оставлять моё наказание без преступления. Я пошёл против закона, который ранее так яростно защищал и который так весело надо мной посмеялся, и занялся почти тем же, в чём меня обвинили. Контрабандой. — Развернувшись в очередной раз, он с каким-то ожесточением вдавил каблуки в камень дорожки. — Пожалуй, не буду оскорблять ваши невинные ушки перечислением того, чем я занимался следующие годы помимо неё. Сам порой удивляюсь, как меня миновала участь подцепить срамную болезнь или скончаться в грязном притоне, где я не раз коротал ночи в объятиях очередной шлюхи, будучи смертельно пьяным от абсента и кокаина, — но она меня миновала. Ни арестовать меня, ни предъявить мне сколько-нибудь серьёзные обвинения наша доблестная стража не могла, ведь когда я действительно вознамерился преступить закон, я никому не позволил бы себя поймать. Я способствовал тому, чтобы обо мне распускали абсолютно правдивые слухи, и смеялся, наблюдая за беспомощностью тех, кому полагалось меня остановить. В конце концов я сделался неприлично богат, моя жажда мести мирозданию и властям удовлетворилась сполна, а распутная и преступная жизнь успела смертельно мне надоесть. В итоге я решил отойти от дел и обзавестись тихим гнёздышком в тихом местечке, удалившись на покой подальше от суетной столицы…
— И купили Хепберн-парк, — прошептала я, подводя его историю к точке.
Я поняла не всё из того, что он говорил. К примеру, что за болезнь он подразумевал под «срамной». Но переспрашивать, что имелось в виду, желания не возникло.
— Да. Я купил Хепберн-парк. Впрочем, как выяснилось, место это не столь тихо, безмятежно и пасторально, каким я себе его представлял. — Наконец остановившись прямо напротив меня, Гэбриэл склонил голову набок. — Ну как, удовлетворил я ваше любопытство? Рассказал вам достаточно, чтобы за своими фантазиями об инфернальном тёмном принце вы наконец разглядели обычного потасканного смертного? Довольно, чтобы отбить у вас всякое желание в дальнейшем искать моего общества?
Я разомкнула губы, снова пытаясь сказать, что всё совсем не так… но ком в горле, вызванный болью за него, пережившего все эти удары судьбы, и стыдом за себя, домыслившей про него всю эту чушь, помешал мне сделать это.
Лицо его вдруг сделалось непроницаемым.
Конечно, он истолковал моё молчание по-своему.
— Я… я не…
Я сумела выдавить только это, прежде чем голос дал осечку, а навернувшиеся вдруг слёзы вынудили меня опустить голову.
Конечно, это он тоже истолковал по-своему.
— Ваша сказочка про злого волка и его жертву была хороша, не спорю. Но, полагаю, теперь нам обоим пришла пора с нею попрощаться. — Гэбриэл отвесил мне издевательский поклон. — Добро пожаловать в реальный мир, мисс Лочестер.
В последний раз отвернувшись, он стремительно направился прочь, к выходу с храмовой земли. Я потянулась за ним, протянула руку, чтобы схватить его, остановить, удержать; но он уже скрылся в тумане, а я осталась стоять в темноте, глядя ему вслед.
И, глотая влажную соль с губ, думала лишь об одном.
Какая же я была глупая.