Глава пятая
Я постучал.
— Кто там? — Голос Великого человека был еле слышен через толстую дубовую дверь.
— Бомон.
— Входите!
Великий человек лежал, распростершись, на покрывале лицом вверх, как будто свалился туда со скалы. Он был полностью одет, правая рука прикрывала глаза.
— В чем дело, Гарри? — спросил я.
— Мерзость, — сказал он. Хотя я и находился с ним в одной комнате, голос его все равно звучал слабо. — Мерзость. Никогда в жизни не слышал такой мерзости.
— Какой еще мерзости, Гарри?
Он снял руку с глаз. Сел и опустил ноги на пол.
— Вы слышали его, Фил? Этого вредного коротышку-немеца?
— А я думал, он австриец.
Гарри пожал плечами.
— Австриец или немец, какая разница? Вы слышали? Ребенок мечтает о том, чтобы обладать родной матерью! Своей матерью! — Он на мгновение закрыл глаза, потом снова открыл. — Фил, если бы моя дорогая матушка была жива и слышала это, ее тут же хватил бы удар. Вы когда-нибудь слышали такую непристойность? Я боялся, меня вырвет.
— Ну, Гарри, — сказал я, — читали мы об этих психоаналитиках. По-моему, не стоит воспринимать их всерьез. У них полно всяких бредовых теорий.
Он покачал головой и уставился вдаль.
— А этот сэр Дэвид? Как только у него язык повернулся?
— Мне кажется, сэру Дэвиду нравится шокировать людей.
— Но так говорить о своей матери. — Он взглянул на меня и проникновенно сказал: — Фил, я действительно верю, что если ангел когда-либо сходил на землю, то не иначе как в обличье моей матушки.
Он уже это говорил, и не раз.
Мне думается, что именно смерть матери привела его к медиумам. Гарри искал такого медиума, которому можно было бы довериться, но поскольку он и сам много чего знал, то не мог доверять никому.
— Похоже, сэр Дэвид так про свою мамашу не думает, — заметил я.
Гарри резко встал.
— Мы уезжаем, Фил. Мы не можем оставаться среди этих людей.
Я прислонился к каменной стене и опустил руки в карманы.
— А как же сеанс? Он отмахнулся.
— Пусть проводят свой дурацкий сеанс без Гудини.
— Произведем плохое впечатление, — заметил я.
Он нахмурился.
— Что вы имеете в виду?
— Если вы сейчас уедете, то признаете свое поражение.
Он выпрямился во весь рост.
— Гудини никогда не признает поражения.
— Этот медиум, мадам Созострис, будет всем говорить, что вы дали деру, потому как не сумели вывести ее на чистую воду.
Он фыркнул.
— Знаменитая мадам Созострис. Где же она? Опаздывает.
— Тем хуже. Вы даже не стали ее дожидаться.
Он сморщился и задумчиво прикусил нижнюю губу. Повернулся и направился к окну. Заложил руки за спину и обхватил левую кисть правой. Уставился в окно.
Может, он в него и не смотрел. Все равно, кроме тьмы, там ничего не было видно. Может, он любовался своим отражением.
— Почему бы их просто не замечать? — предложил я. — У вас весь мир в кармане, Гарри. В понедельник вы уже не увидите эту парочку.
— Мерзкие паразиты, — сказал Гарри. Он все еще смотрел в окно.
— А как насчет Конан Дойла? — спросил я. — Разве он вам не друг? Представляете, как он расстроится, если вас не застанет?
О чем я забыл упомянуть, так это о том, что лично мне выполнять свою работу в деревне было бы куда проще, чем в Лондоне.
Я также умолчал, что если мы уедем сейчас, то придется всю ночь сидеть за рулем, а я слишком устал и слишком любил жизнь, чтобы пустить за руль его.
— А лорд Боб и леди Алиса? — сказал я. — Вы их обидите. Об этом наверняка узнают. И вас перестанут приглашать на такие собрания.
Он подумал еще немного и отвернулся от окна.
— Да, да, конечно. Вы совершенно правы, Фил. Они на редкость приятные люди, эти лорд и леди Перли, не так ли? Удивительно вежливые. Я не могу их обидеть. Они были так гостеприимны.
— То-то и оно.
Он кивнул.
— Ладно. Остаемся. Я стану выше этого, выше этой парочки. Паразиты. Придется их не замечать, как вы и предлагаете. Да и кто они для меня? Никто. Даже хуже того.
— Вот и правильно.
— Хорошо. — Он снова кивнул. — А теперь, я думаю, пора на покой. Я, как ни странно, здорово устал.
— Думаю, я тоже завалюсь спать прямо сейчас. Не возражаете, если воспользуюсь ванной комнатой?
— Нет, разумеется, нет.
Я вышел из его комнаты, прошел мимо ванной и вошел в свою. Обошел кровать и подошел к столику. Открыл свой чемодан. Я его не запирал. Люди, как правило, не интересуются открытыми чемоданами.
Но когда я присмотрелся, то обнаружил, что моим кто-то все же заинтересовался. Порылся. Осторожно, но не очень.
Я выложил одежду на кровать. Затем достал несессер с бритвой и зубной щеткой и положил рядом. Потом добавил до кучи бутылку бурбона.
— Фил? — Великий человек стоял в дверях между моей комнатой и его.
Я выпрямился и взглянул на него поверх атласного покрывала.
— Да?
Он недоуменно хмурился.
— Кто-то пытался вскрыть мой чемодан.
Я кивнул.
— Что-нибудь пропало?
Он нервно тряхнул головой.
— Нет, нет. Замки сделаны по специальному заказу, и открыть их, конечно, невозможно. Но кто-то явно пытался их взломать. Такой специалист, как я, может определить это с первого взгляда. — Он снова нахмурился. — Вы больно спокойно к этому относитесь, Фил.
— А в мой залезли. Правда, вроде ничего не взяли.
— Кто же посмел?
— Из гостей — никто. Они все внизу. Наверное, кто-то из слуг.
Гудини выпрямился.
— Фил, — сказал он, — мы должны немедленно об этом сообщить.
— Давайте не будем торопиться, Гарри.
— Но ведь это нарушение прав собственности. Осквернение. И если его слуги воруют, лорд Перли должен об этом знать.
— Кто бы это ни был, он ничего не украл. И если вы скажете хозяину, все слуги будут знать, что мы догадались. Включая того, кто это сделал. Может быть, ему лучше пока ничего не знать.
Великий человек подумал. Затем кивнул.
— Зато мы будем знать то, чего он не знает.
— Как маг и зрители.
Он снова кивнул.
— Так мы получим преимущество. И, может, сумеем поймать его за руку.
— Точно.
Он ухмыльнулся.
— Отлично. Согласен. Значит, молчок.
— Молчок, — подтвердил я.
— Прекрасно.
После того как Великий человек вернулся к себе в комнату, я сунул руки в пустой чемодан и большими пальцами нажал на две потайные защелки. Поднял фальшивое дно. Маленький «кольт» калибра 32 был на месте. Равно как и запасные обоймы.
Я установил дно на место. Повесил кое-что из одежды в шкаф, достал из кармана часы и положил на прикроватный столик. Потом разделся, надел пижаму и халат, прихватил несессер и пошел в ванную умываться.
Когда я открыл дверь ванной комнаты, Великий человек уже выходил оттуда в пижаме. Пижама была роскошная. Черный шелк, отвороты окаймлены золотом, на переднем кармане — золотая буква «Г». В одной руке он держал зубную щетку, в другой — порошок. На лбу — черная шелковая повязка для глаз.
— Спокойной ночи, Гарри, — сказал я.
Он переложил щетку в левую руку, в которой держал порошок, поднес правую к уху и вытащил кусок воска.
— Что вы сказали?
— Спокойной ночи.
Он улыбнулся и кивнул.
— Спокойной ночи, Фил. Приятных сновидений. — Он снова заткнул ухо.
Ночью он закрывает глаза повязкой и затыкает уши воском, потому как считает, что у него бессонница. Возможно, ему всю ночь снится, что он не спит. Но я однажды спал с ним рядом в купе поезда Амстердам — Лондон и долго-долго слушал храп, похожий на сопение спаривающихся свиней. А утром он заявил, что так и не сомкнул глаз.
Я вернулся к себе и закрыл общую дверь. Снял халат и повесил его на плечики в шкаф, потом скользнул в постель и выключил свет.
Я лежал и размышлял: кто мог залезть в мой чемодан? Потом решил, что сейчас я все равно ничего сделать не смогу. И уже через несколько мгновений я спал.
Меня что-то разбудило.
Приоткрылась дверь комнаты? Шаги?
Глаза у меня были широко открыты. Я прищурился. Я лежал, распластавшись на спине. Головой к двери, руки поверх одеяла.
Я старался дышать медленно и ритмично.
Небо, судя по всему, прояснилось. Лунный свет, пробившись в комнату, лег бесцветным треугольником на темный персидский ковер.
Я прислушался.
Услышал тихое тиканье моих часов, лежащих на столике рядом с кроватью. И больше ничего.
Все еще щурясь, я уставился в темноту около двери.
Может, там что-то, вернее, кто-то был — откуда взялась эта бледная серая тень, выступающая из густой темноты?
Определенно было. Что-то длинное и тощее. Пепельного цвета. И двигалось прямо на меня. Очень медленно. Неслышно.
Я пожалел, что не вытащил «кольт» из чемодана и не сунул его под подушку. Не думал, что сегодня ночью он мне пригодится.
Тень подошла еще ближе. Всего лишь мутное пятно на черном фоне, не издающее ни малейшего звука. Тут оно скользнуло в лунный свет, и я увидел, что это фигура в белом, с головы до ног. На голове капюшон, и там, где должно быть лицо, зияла темная дыра. В правой руке был какой-то предмет — он вдруг сверкнул в лунном свете.
Фигура в белом приближалась. Потом выскользнула из лунного света и снова превратилась в тень — серебрящуюся на черном озоне.
Осталось четыре фута.
Три фута.
Два фута от кровати. Тень склонилась надо мной.
Я размахнулся и ударил. Метился в капюшон — пониже, в подбородок.
Костяшки моих пальцев во что-то уперлись. Фигура, словно бестелесная, рухнула на пол. Я сел, включил свет, спрыгнул с кровати, наклонился и перевернул фигуру навзничь. Капюшон сдвинулся.
Передо мной лежала Сесилия. Без чувств.
Я выругался.
Сесилия открыла глаза. Моргнула.
— Что? — спросила она.
Я снял с ее лица мокрое полотенце и бросил его в керамический тазик на полу.
— Все хорошо, — сказал я.
Она снова моргнула. Взгляд все такой же блуждающий. Я отодвинул лампу на столике подальше.
— Все хорошо, — еще раз заверил ее я.
Она взглянула на меня.
— Что случилось?
Она лежала на моей постели. На ней было даже не покрывало, а белый шелковый халат с капюшоном. Под халатом — ничего. Я это почувствовал, когда поднимал ее с пола и укладывал на постель.
— Вы споткнулись, — сказал я.
— Я… — Девушка поморщилась. Подняла руку и прикоснулась к подбородку. — Больно, — вырвалось у нее. Она казалась беззащитной и потерянной, как двенадцатилетняя девочка.
— Наверное, ударились, когда упали. И потеряли сознание.
Тут ее глаза распахнулись. Она быстро огляделась, потом уставилась на меня. Я сидел на краю кровати в халате. Ее халат был туго затянут поясом, но она все равно вцепилась в него обеими руками и попыталась завернуться в него плотнее. Попробовала сесть, снова поморщилась и откинулась назад, на подушку.
— А вы что здесь делаете? — Она уже говорила шепотом.
Я улыбнулся.
— Только что хотел задать вам тот же вопрос.
— Но это комната господина Гудини!
— Мы махнулись.
Она нахмурилась.
— Махнулись?
— Поменялись комнатами. Что вам нужно от господина Гудини?
Она опустила брови. Руки все еще цеплялись за халат.
— Думаю, это не ваше дело.
Томной протяжности в голосе как не бывало. Возможно, она снимает ее с себя на ночь вместе с одеждой. Прежде чем отправиться бродить по чужим комнатам.
— Я устраиваю ему встречи, — пояснил я. — Обычно он их не назначает на два часа ночи.
— Я… Если вам и в самом деле нужно знать, — проговорила она чуть громче, — я хотела его кое о чем спросить. — Она снова поморщилась и коснулась левой рукой подбородка. — Ой!
— О чем спросить? — Я взял то, что она принесла с собой. То, что подобрал, когда поднимал ее с пола. Наручники.
Она уронила руку на грудь и покраснела. Яркий румянец, сочный алый цвет, заливший все лицо от шеи до лба. Он рассказал мне все, что я хотел знать о ее появлении, причем с лихвой.
Я бросил наручники на кровать.
Она взглянула на них, потом подняла глаза на меня.
— Это моего деда, — пролепетала она словно в оправдание. — Из его коллекции. Я думала, будет забавно, если господин Гудини научит меня их отпирать.
Я кивнул.
— Правда, — прошептала она.
— Не надо шептать, — сказал я. — Никто не услышит.
Она посмотрела на дверь, ведущую в комнату Гудини. И повернулась ко мне. Осторожно так, будто проверяла, не вру ли я. Закусила нижнюю губу. Опять зарделась. Не так ярко, зато явно. Широко раскрыла глаза и проговорила:
— Вы сказали, никто не услышит, потому что собираетесь лишить меня чести?
— Ваша честь в безопасности, — сказал я.
Она снова поглядела на руки и, когда их подняла, уже улыбалась. Пыталась казаться смелой, и ей это удавалось.
— Точно? — спросила она.
Я улыбнулся. Думаю, то была отеческая улыбка, хотя могу ошибаться.
— Вам пора к себе, — сказал я.
Она наблюдала за мной. Подняла руку и провела указательным пальцем по моей руке, от запястья до костяшек пальцев. Слегка склонила голову набок.
— Американцы все такие благородные?
Я кивнул.
— Мы даем обет.
Кончик ее пальца был мягким и теплым. Кончик второго, присоединившегося к первому, тоже. И третьего. Она молча наблюдала за мной.
Мне надо было встать. Надо было отодвинуться. Я же убедил себя, что остался сидеть просто из любопытства. Когда-нибудь я, наверное, сумею убедить себя настолько, что продам сам себе Бруклинский мост.
— Пора спать, — сказал я.
— Вы, верно, думаете, — сказала она, — что я нимфоманка.
— Нимфоманка?
— Женщина, которая отчаянно…
— Я знаю, что это значит.
— У меня была подруга, Гвендолин, и все называли ее нимфоманкой. Ее отправили в сумасшедший дом. Она до смерти влюбилась в лакея в поместье своего отца. А я всегда считала, что она ни в чем не виновата. Питерс был просто душка, мы все были в него влюблены, все девчонки. Но родители потащили ее к семейному врачу, и он подписал бумаги, подтверждавшие, что она нимфоманка. Тут уж ничего не поделаешь. И ее заперли вместе с психами.
— Почему же ее родители просто не дали пинка лакею?
— Пинка? В смысле уволили? Ну, они, конечно, это сделали, сразу же. Но Гвендолин все равно сбежала с ним. Понимаете, она влюбилась до смерти. Потом ее поймали. И снова посадили к сумасшедшим.
— Не думаю, что какой-то лакей может сделать девушку нимфоманкой.
Она одобрительно кивнула.
— Лично я считаю, что нимфоманию, саму идею, придумали мужчины, а вы?
— Кто знает, — заметил я. — Вставайте, Сесилия, пора в кровать.
— Я уже в кровати, — заявила она. Улыбнулась и снова поморщилась. — Ох! — Ее пальцы слегка сжали мою руку. — У нас есть правило. Здесь, в Англии. Если у кого что болит, например подбородок, другой должен это место поцеловать. Чтобы перестало болеть, понимаете?
— У нас в Америке тоже есть правило. Не валяй дурака с дочкой хозяина.
Она состроила гримасу.
— Как с его лошадью или машиной. Знаете, я ведь не просто дочка. Не какой-нибудь предмет или часть недвижимости. Я личность, и у меня есть права. Я человек.
— Вижу.
— Ну вот. Так я имею право на поцелуй?
Она уже вполне вошла в роль. Я тоже. В этом-то вся штука.
— Ладно, — сказал я, — пошли.
Она убрала пальцы. Взяла с постели наручники и протянула мне, игриво поглядывал на меня через соединявшую их цепочку.
— Кто наденет первый, вы или я?
— Пойдемте, Сесилия.
Для человека, который только что был без сознания, она действовала очень быстро. Накинула один браслет мне на руку и защелкнула.
— Думаю, вы.
Я встал и отошел от кровати. Наручники болтались у меня на левом запястье.
— Ключ, Сесилия.
Она засмеялась. Легко так, музыкально. Сложила руки на груди, покачала головой. И самодовольно улыбнулась, как грабитель в банке в дождливый воскресный день.
Я сделал шаг к ней.
И тут раздался визг. Визжала женщина.
Трудно было сказать, откуда доносился этот крик. Ведь все стены каменные. В общем, не издалека.
Сесилия тоже услышала. Склонила голову набок. Самодовольную улыбку с ее лица как ветром сдуло. Она удивленно прислушивалась.
Снова крик, на этот раз громче. Долгий пронзительный вопль. Стоны.
— Дайте сюда ключ, Сесилия, — приказал я.
Сесилия наморщила лоб, рот у нее приоткрылся. Она закрыла его и опустила руку в карман халата. Нахмурилась. Взглянула на меня.
— Исчез. — Она порылась в кармане. — Нету! — В голосе прозвучали истерические нотки. — Он же был, я точно знаю, и вот исчез! — Она быстро оглядела комнату, потом повернула ко мне перекосившееся лицо.
Может, выпал из кармана, когда она рухнула на пол? Я осмотрел ковер, но ничего не нашел.
Крики смолкли. Я не знал, хорошо это или плохо. И снова выругался.
Прихватив наручники левой рукой, я сунул все вместе — руку с наручниками — в карман халата. В последний раз взглянул на Сесилию. Она ползала на четвереньках по кровати, хлопая по покрывалу ладонями и мотая головой из стороны в сторону. Я бросился к двери, рывком открыл ее и выскочил в холл.
