Письмо от Лигуя
Путеводные берёсты Ознобиши день за днём расширялись. Сегодня он привносил в них ту часть дворцовых подземелий, куда люди без дела вовсе не забредали. Даже идя по делу – старались прошмыгнуть как можно скорей. Точно вороватые мыши мимо кота, дремлющего у печки.
На самом деле Ознобише не было страшно. Все страхи остались в молодечной порядчиков, здесь было что-то иное. Ноги просто переступали всё медленнее, с усилием, как против встречного ветра. И мысленное писало сбивалось, замирало в бездействии на каждом шагу. Он спохватывался. Сердито подправлял начертание.
Скоро уже должна была появиться та дверь.
Ознобиша, конечно, мог её обойти. Тремя способами, самое меньшее. Он гордо отправился напрямки. Теперь последними словами ругал себя за гордыню. И всё равно не сворачивал.
Жилые утёсы Выскирега были сложены ракушечником, красноватым и золотистым. Горожане как могли украшали скучный тёсаный камень: стены людных проходов сплошь покрывали рисунки. Далеко не всегда искусные и пристойные. Воины в доспехах, парусные корабли, рыбомужи, соблазняющие таинственных птицедев. Одно поверх другого, от пола до потолка. По мере приближения к той двери рисунки делались всё реже, наконец пропадали совсем. Да что рисунки! Камень и тот становился сумрачней, раковины, слагающие его, – всё крупней. Из стены выпирали ребристые панцири с блюдо величиной. Не подлежало сомнению: стоит отвернуться – они оживут. Расправят жадные щупальца. Схватят, утащат в скалу. Выпьют жизнь.
Тогда, в спаленке, Эрелис спросил без улыбки:
– Какое дело думаешь делать, кроме как лазутить за мной?
У Ознобиши язык в гортани застрял.
– Лазутить? Государь…
– Ты в Чёрной Пятери из котла хлебал? – перебила Эльбиз. – Не просто так тебя Ветер брату подсунул!
– Меня учитель отослал на мирской путь, потому что я воинского не тянул, – осторожно возразил Ознобиша. – А потом… я случайно…
– Где мораничи, случайного не бывает.
– Воспитатель наш в случай не верил, а он уж знал.
Ознобиша помедлил. Решился:
– Прости, государь… Воспитателя твоего звали не Космохвост?
Несколько мгновений они молчали. Наконец Эрелис велел:
– Рассказывай.
Под землёй ход времени ощущается не так, как снаружи. Кто долго не выходит, принимает двое суток за одни. Ознобиша просидел с царятами до утра. Вспоминал тихое, стыдливое возвращение ватаги Белозуба. Кровавую повязку на лице вожака.
Дымка нежилась под хозяйской рукой. Тянула мягкие лапки. Простирала когти, вновь прятала…
Всё будто вчера! Запертая дверь холодницы. Жестокие вериги. Озлобление Лихаря, вмешательство Инберна. Ознобиша даже «Крышку» напел, отчаянно изоврав голосницу.
– Эту песню мы слышали, – переглянулись царята. – Наш гусляр пел… Крыло!
– Может, и пел потом, – не успел прикусить язык Ознобиша. – Мало ли что Крыло! Как они вдвоём тогда… за решёткой… Смертные сани мчатся вприпрыжку!
Эрелис смотрел пристально:
– С кем вдвоём?
– Со Скварой, братейкой моим.
– Это дикомытское имя.
– Он и есть дикомыт, про него сказ отдельный. А потом Космохвоста наружу выводили, и Ветер ему: «Старый друг…» Мечи велел принести…
Царевна уставилась в стену.
– …И честно́й костёр сложить повелел, – довершил рассказ Ознобиша. – На Великом Погребе. Мы все провожали, один Сквара запертый сидел. А Лихарь…
– Лихарь, – сквозь зубы выдохнула царевна.
Эрелис очень долго молчал. Ознобиша начал украдкой поглядывать на дверь, где опять раздавались шаги ночной стражи. Царевич негромко проговорил:
– Мартхе, друже… Невлин многое утаивает, почитая неведение благом для нас. Ему гибель телохранителя показалась безделицей, недостойной отвлекать меня от наук! Я хочу послушать твою правду, райца. Да не о других, о тебе самом. Потом назову службу, которая у меня на уме.
Царевна спохватилась, выскочила в передний чертог, послала девок за снедью. Те, напуганные, кинулись, будто она каждую ножиком пощекотала.
– Род наш прозывается от Божьих погод, – начал Ознобиша. – Только отик с мамой дождевыми именами нарицались, осенними. Деждик, Дузья. Мы-то с братом уже зимние были, Зяблики. Он – Ивень, иней по-вашему. Его в котёл приняли, а я дома остался…
Робкие девки подали полночную трапезу. Варёную камбалу с озёрной капустой, хрустящие лепёшки, сладкое пиво. Накрыли низенький столик и под взглядом царевны сразу исчезли.
– Так я дальше жить стал, а на руке плетежок унёс…
Вновь прошагали подземельем порядчики. Ночная стража передавала копья дневной. Сибир уступил дверь верному побратиму. Лебедь за руку втянула великана в покойчик:
– Заварихи отведай. На воле вкусней стряпали, но тоже съедомая.
– …А лазутить за тобой, государь, мне ни господин Ветер, ни мирские учителя не велели, ты уж не обессудь.
Сибир низко поклонился царятам, поблагодарил, ушёл спать.
Эрелис отломил рыбье пёрышко.
– Значит, ещё велят, – предрёк он настолько спокойно, что у Ознобиши по плечам разбежался морозец. – Что ныне гадать. Это завтрашняя забота.
Юный райца торопливо проглотил половину лепёшки.
– Ты поминал… служба мне, государь.
Царята переглянулись. Лебедь подсела, взяла брата за руку. Они подались друг к дружке, прижались, став неразличимыми близнецами, одним существом. Вот с этими лицами они слушали о казни Ивеня, о погребении Космохвоста. Глядя им в глаза, Ознобиша испытал озарение: царята обо всём уже сговорились, значит внешнему миру оставалось только склониться. И ещё. Страсти пережитого дня не только его, слугу, бросили им навстречу. Царята собирались так же очертя голову довериться молодому советнику.
– Мы хотим узнать об отце, – наконец выговорил Эрелис.
– Почему здесь, в Выскиреге, батюшку вором честя́т, а на севере добром поминают?
– И храбрецом зовут. Он походов не затевал, новой дани не наискивал. В чём отвага его?
«Отпрыск смелого Эдарга…» – тотчас вспомнилось Ознобише.
– Нам вот Шегардай престол обещает ради славы отцовской.
– Мы Невлина спрашивали.
– Уж как подольщались…
– А у него весь ответ: державные намерения да тёмные тайны.
– Такие, что престол поколеблется.
– Дядя Космохвост нам тоже не сказывал, отчего отец с мамой в Фойрег поехали, а нас с ним оставили на подворье. Он-то право судил: малы были всё знать.
– Зато теперь немые стоим, когда память родительскую хулят.
Ознобиша осторожно спросил:
– Но кому-то же вся правда известна? Высшим сыновьям… царедворцам, кто выжил?
– Я спрашивал, – сказал Эрелис. – Все врут, каждый в свою сторону.
– Неужели нет достойных полной веры?..
– Доверяй, а пальцев в рот не клади, – проворчала Эльбиз. – Чтобы меньше плакать потом.
«Стало быть, и мне испытание. Можно ли спиной оборачиваться…»
– У нас есть очень верные люди… – начал Эрелис.
– Один тогда в темнице сидел, а другой его выручал.
– Тебе, добрый Мартхе, свобода не в пример нашей отмерена. Поможешь честь отцовскую взять? Придумаешь как?
Ознобиша молча вникал. Ракладывал по умственным полочкам. Хмурил лоб.
– Это будет трудно, наверно, – сказала царевна.
– Дома говорили: хочу – половина могу, – встрепенулся юный советник. – А на воинском пути поучали: если глаз видит – стрела должна досягать. Ты положил мне цель, государь.
…Во имя достижения этой цели Ознобиша теперь и крался каменным ходом. Пластался по стене мимо тёмной двери. Морёное дерево, железные полосы… На пороге – давний покров нетронутой пыли.
За дверью обитал самый страшный человек во всём Выскиреге. А может, и в Андархайне.
Первый царевич.
Никто и никогда не видел его. Никто не знал даже, как выглядит. Одни рассказывали о высоченном старце, иссохшем над зельями и книгами заклинаний. Другие описывали толстого, заросшего диким волосом горбуна, хотя какие горбуны среди праведных? Йелеген, старший брат мученика Аодха, юношей отказался от венца ради сокровенной учёности. У его двери не бдела охрана, первый сын Андархайны в ней не нуждался. Единственного безрассудного вора на пороге испепелило заклятие. Быть может, это его прах лежал кучкой возле стены?..
Ознобиша проелозил спиной по жёсткому камню, едва не сорвался на бег. Плети порядчиков, удавки тайных подсылов были очень страшны, но по крайней мере понятны. Даже нож дворцового лекаря худо-бедно постигался рассудком. Колдовство было за пределами постижения. Оттого и пугало много сильней.
– Значит, ты новый райца Эрелиса, нашего старшего брата?
Змеда, единственная законная дочь восьмого царевича Коршака, вела жизнь, на которую Невлин тщетно пытался направить Эльбиз. Окружённая комнатными девицами, чинно восседала за прялкой.
Ознобиша ловко утвердил ладонь на полу, поклонился. Эльбиз полдня учила его правильно исполнять большой и малый обычаи. Способы, усвоенные в Невдахе, в царских подземельях Выскирега были больше не гожи.
– С позволения доброй государыни, это так.
Девочкой Змеда наверняка была хороша. Как всякая юница, не отученная улыбаться. Пока отец кознодействовал, ища возвыситься замужеством дочки, вишенка расплылась в перезрелую грушу. Волосы оплела белая паутина, хищный наследный нос подушками стиснули щёки. Только в глазах, почти обделённых огненным мёдом, светился хитрый батюшкин ум.
– Нам передали, брат шлёт тебя с каким-то опы́том. Спрашивай, райца.
Пряла она, как полагалось царевне. Глаз радовался! Высучивала тончайшую нить, закручивала веретено, прихватывала петелькой. Прялка была старинная, в золочёной резьбе. Кужёнка – из пуха белого оботура.
– Не во гнев доброй государыне будь сказано, – учтиво начал Зяблик. – Праведный сын, сегодня признаваемый третьим, увидел Беду, едва выучившись ходить. Ныне, когда мой государь живёт в семье, ему хочется больше узнать о последнем дне Андархайны. Ради этого знания он отправил слугу опы́тывать достойнейших и знатнейших.
Между прочим, подол чёрного сарафана был расшит незабудками. Лиловыми, из почтения к погибшей царице.
– Особо же, – смиренно продолжал Ознобиша, – занимают моего господина неустройства, волновавшие двор. Ибо государю Эрелису, вероятно, придётся брать нить для кружев с того же клубка.
Тонкопряхи украдкой переглядывались за спиной Коршаковны. Хозяйка покоев как раз заполнила веретено. Ей с поклонами поднесли новое. Выставили серебряную чашечку кислого лакомства, чтобы не пересыхали уста.
– Чем же слабая ветвь отцовского древа может догадать нашего любимого брата… – задумчиво начала Коршаковна. Ознобиша видел, сколь тщательно она выбирала слова. – Батюшка жил у себя в Еланном Ржавце, оставив заботы правления Высшему Кругу царевичей и вельмож. Когда он счастливо перешёл Звёздный Мост… – И вдруг удивилась: – Да ты, райца, не принёс ни чернил, ни листов?
Ознобиша, почтительно сидевший на пятках, вновь поклонился:
– С позволения милостивой государыни, котляры Владычицы нас вразумляли: беседующему радостней видеть лицо и глаза, а не темя, склонённое над письмом. Этот слуга доверит услышанное чернилам, когда вернётся к себе. Быть может, государыня пожелает прочесть… даже вспомнит ещё какие-то мелочи…
– Ты так уверен в своей памяти, сынишка Левобережья?
Пока Ознобиша соображал, как уверить толстуху, дверь приоткрылась. Все посмотрели в ту сторону. Лишь райца не отвёл взгляда, вежливо устремлённого на руки Коршаковны. Этому его тоже обучили в котле.
– Госпожа праведная сестрица, – как-то сдавленно, растерянно прозвучал голос Злата. – Тут, не прогневайся, грамотку подмётную принесли… Лигуй Голец, сосед тестя моего будущего, доносит… Убили Бакуню Дегтяря. Дикомыты… натёком с севера натекли…
В руке Змеды замерло веретено.
– Все вон! – повелительно проговорила она. – А ты, Златушко, иди-ка сюда. Сказывай толком.