Когда истомлённый бестолковой городской сутолокой случайно попадаешь в деревню, тебя охватывает совершенно непередаваемое чувство тишины и светлой грусти. Не той, создаваемой пробковыми перегородками, закрытыми дверьми и окнами надуманной, технической тишины, а внутренней глубокой примирённости. Когда не надо торопиться, смотреть каждую минуту на часы, бояться куда-то опоздать, не успеть чего-то сделать. И грусти, — не больной, не острой о чём-нибудь определённом. А вообще: ни о чём и обо всём.

Такое приблизительно чувство охватывает вас при чтении книги В. Никифорова-Волгина «Земля Именинница».

Маленькие рассказы-отрывки. Тихие, благостные, о старых, уже мало где и редко соблюдающихся обычаях, нехитрой неспешащей жизни, маленьких горестях и радостях простых людей. И надо всем — скупое и ласковое русское небо, свет вечерний — мягкий, прощающий и тихий.

Чудесен язык книги. И не случайно в одном из первых рассказов мы читаем о том, как мать мальчика, от лица которого идёт повествование, говорит: «Не произноси ты, сынок, слова этакого нехорошего: форсить! Деревенского языка не бойся, — он тоже от Господа идёт».

И Никифоров-Волгин не боится этого деревенского языка. Он его бережёт и лелеет. Но — не скупой хозяин — он щедро раздаёт его всем, кто может оценить и понять всю красоту и звучность этого языка и потому по всей книге как драгоценные камни разбросаны чудесные, полновесные, звонкие русские слова. Это не нарочно выхваченные из словаря Даля выражения, а подлинный народный говор, с которым автор вырос, сжился. И чувствуется, что он не может иначе говорить и думать.

Прекрасное заглавие у книги — «Земля Именинница». И в заглавном рассказе мать объясняет мальчику, как по народному поверью земля празднует свои именины.

«Накануне праздника мать сказала:

— Завтра земля именинница.

— А почему именинница?

— А потому, сынок, что завтра Троицын день сойдётся со святым Симоном Зилотом, а на Симона Зилота — земля именинница: по всей Руси мужики не пашут».

Какой простой и замечательный образ: земля именинница! Троица, зазеленевшие берёзки, торжественная служба в деревенских церквах и чистая неомрачённая радость мальчика, вдыхающего полной грудью благоухание распустившейся весенней природы.

Только русский народ мог создавать такие необычайные по своей простой и радостной красоте поэтические образы. Возьмите, например, все наши названия Богородичных праздников. Иконы Божией Матери «Утоли моя печали», «Всех скорбящих Радость» или «Благоуханный цвет»! Это не только вера, не только религия, каноны и уставы. Это и душа народа, песенность, величайшая поэзия.

Большевики отняли у народа эту поэзию. А что они могли дать взамен? «Полфунта хлеба, четверть фунта мыла и полбутылку керосина — на едока».

* * *

Но не всё в этой книге радостно, чисто и не омрачено, как в первых нескольких рассказах. И дальше мы видим отражения революционной бури, смятение умов, потрясение тихого уклада, разрушение старой, устоявшейся, благолепной, неторопливой жизни.

В рассказе «Архиерей» очень хорошо рассказано обо всём этом.

«Святые врата ограды распахнуты настежь… Вратаря нет, и закрыть их некому. Давно уже ушла из монастыря вся братия. Кто в мир, а кто и мученическую смерть приял…».

И епископ Палладий, оставшийся в монастыре вместе с семидесятилетним келейником Илларием, «сутулясь, ходит по молчаливым покоям и думает словами ветхозаветного пророка: «Отверг Господь жертвенник Свой, отвратил сердце Свое от Святилища Своего, предал в руки врагов стены чертогов Его…»

И так ярко рисуются эти страшные смятённые дни, когда мы читаем в рассказе беседу архиерея с келейником.

«— Ну что, Илларий, как живут в миру-то?

— Мятётся мир, владыко святый… Волнуется море житейское, воздвизаемое зря».

И архиерей с тихой скорбью узнаёт о том, как изменилась его паства и священники. Отец Никодим — стал живоцерковником. Дьякон Иорданов сан снял, в совнархоз определился и женился на татарке.

«—Про отца Григория Никольского ничего не слышали?

— Так неужели, Илларий, и он переменился? А какая светозарная душа была у него!

— Отец Григорий мученическую смерть приял… Пришли к нему во время Литургии, раскрыли ему рот, выстрелили в него и сказали: „Мы тебя причащаем “».

Но и в этих скорбных рассказах нет злобы и осуждения.

Хорошая, искренняя, простая, талантливая книга.

Блок когда-то написал:

И в этих словах такая непоколебимая вера в страну, в народ, в его судьбы, что не требуется никаких пояснений.

Чувствуется это и в книге Никифорова-Волгина.

Нельзя поверить в то, что всё было напрасно. Пусть умер в одиночестве епископ Палладий, пусть пригвоздили к монастырской часовенке икону Божией Матери… Пусть ходит по деревням о. Василий Нильский с Чашей, антиминсом и священными книгами в котомке. Раз всё это есть, значит, так и должно быть. И да будет так.

Но будет когда-нибудь и наша Земля Именинница.

Александр Перфильев

Журнал «Для Вас» [Рига]. 1937. № 30. С. 29.