В раскрытое окно густой синей прохладой входил осенний вечер. Горько пахло угасающей травой. В колодец падали с висящего ведра гулкие капли воды. В тишине застывшего вечера звуки этих капель казались единственными на земле.

По случаю убийства старообрядного начётчика Аввакума собственным сыном Кузькой Жиганом деревня была в оцепенении и в затаённом шёпоте. Ни голосов, ни песен, ни собачьего даже лая. На подоконник упал алый кленовый лист.

Отец Сергий взял его и сказал:

— Грядёт осень…

Повернул ко мне лицо своё. Лицо сельского батюшки. Тихое, обыкновенное, незапоминающееся. Таких лиц много, как былинок в русских полях. Глаза только не простые — не то надземные, не то безумные.

— Вот и не стало Аввакума, — сказал он, и зябко съёжились плечи. Помолчал долгим думающим молчанием и неожиданно запел странническим распевом, опустив голову и скрестив бледные священнические руки:

— Песня эта прозывается «Плач Иосифа Прекрасного», — пояснил отец Сергий, — любимая песня покойного Аввакума. Сядет, бывало, вечером на ступеньки своей бревенчатой молельни, воззрится на небеса, сложит руки крест-накрест и запоёт… Стих долгий и трогательный! О том он, как Иосифа продавали в рабство и как он плакал, ведомый в землю Египетскую:

Заслышат голос Аввакума и ползком-ползком к нему, под кусты, в засень, чтобы послушать его… Хорошо пел старче — душевно и усладно, по-старорусски! Хоть и не любил он, Царство ему Небесное, нас, никониан, но я-то любил его и никогда не пререкался с ним о вере. Он видом своим благочестивым, поступью и речью тоску будил по ушедшей русской земле. Дремучей, исконной, сосно́й и родниками святыми шумящей!

Таких стариков, как Аввакум, больше не встретишь!..

— А за что сын-то на него так посягнул? — спросил я затуманенного сумерками отца Сергия.

— Неведомо. Нощь бо есть в народе русском!

Отец Сергий закрыл окно. К земле приникала ночь. В деревне горел лишь один огонёк.

— Это в Аввакумовой избе свет. Готовят его в дорогу. Да, не стало Аввакума. Отмерла ещё ветвь на древе древлего благочестия. До вашего прихода полиция вела мимо моего окна связанного Кузьку. Увидал меня и крикнул: «Оксти меня, батька». Я благословил его.

Отец Сергий поднялся с места и зажёг лампаду. На иконе Спаситель с Евангелием. Глаза непреклонные и грозные, смотрящие на все стороны.

«Такие же глаза будут у Него, когда Он придёт судить живых и мёртвых», — почему-то подумал я. Моя дума передалась отцу Сергию и колыхнула что-то близкое для него и тревожное. Он взволнованно заходил по горенке. Встал около меня. Маленький и как бы пушистый от седой своей бороды. Он спросил меня дрогнувшим голосом:

— Вы верите в близкое наступление Страшного Суда?

Я ничего не ответил.

— А я верю, — сказал он потаённым шёпотом, — так вот и кажется, что сейчас вострубят Архангелы в свои трубы и мёртвые восстанут из гробов своих.

Я хотел сказать ему, что это нервы и последствия пережитого нами за эти ужасные годы — Страшному Суду подобные!

— Вы не думайте, — пылко вознёсся его голос, — что эта тревога вызвана убийством, осенними шорохами, старостью моей или перенесённым нами за войну и революцию, — нет! Точно вам объяснить не могу. Скажу лишь, что я по ночам спать не могу. Встаю, зажигаю свечу и начинаю молиться… Посмотрю в окно на спящую землю нашу и плачу, что она и деяния рук наших обречены на гибель!.. Всё превратится в первозданную тьму, над которой никогда больше не прогремит голос Творца — да будет свет!..

Отец Сергий посмотрел на икону. Долго не решался говорить.

— Сегодня выношу за литургией Чашу Господню, — сказал он в тревоге, — и, перед тем как произнести запричастную молитву «Верую, Господи, и исповедую», меня вдруг опалила мысль: а не в последнюю ли годину мы приобщаем мир Кровью Христовой?..

Уже ночь была, когда я вышел из горенки отца Сергия. Путь мой лежал через поле. На небе было много звёзд, и земля, сжатая густой тишиной, казалась пустынной и брошенной.

Чувствовалось страшное сиротство своё среди угасающего русского поля. Чтобы рассеять это чувство и укрепить себя в мысли, что ты не один, я обернулся в сторону домика отца Сергия.

В окне заколебался огонёк свечи. Он то возносился, то опускался… Это отец Сергий, охваченный тревогой, со свечой в руке, молился с коленопреклонением: «Да мимо идет нас чаша сия…»

Всю дорогу шёл со мной шёпот отца Сергия:

«А не в последнюю ли годину мы приобщаем мир Кровью Христовой?»