Всё было седое: колокольня, иконы, ризы и батюшка с дьяконом. Недавно стал седеть и псаломщик. Церковь стояла на окраине большого портового города. Из-за густых деревьев, осенивших церковный двор, города не слышно было и не видно. На дворе росла густая некошеная трава, — здесь она казалась тише и святее, чем в городских садах. Церковь и тихие служители её обладали даром вносить в жизнь загородного прихода душевное упокоение и неизъяснимый уют. Про настоятеля церкви отца Захария — высокого и светлоликого — говорили, что он святой жизни человек и молитва его доходна до Бога. Дьякон Иероним — коренастый, пышноволосый, окающий по-новгородски — тайную милостыню творил. Псаломщик Влас Никанорович — худощавый, с бакенбардами и усами, как у Александра Второго, — любил выпить, но никто не осуждал его за слабость, так как был душевным человеком и хорошо читал шестопсалмие. Все они были вдовыми. Жили тихо — как трава растёт. Газет не читали и к мирской жизни не прислушивались. Были простыми, созерцательными и по-святому восторженными.

Так бы и прожили они в спокойных своих горенках, если бы не одно прискорбное обстоятельство, от которого батюшка с дьяконом ушли в молчание, а псаломщик запил «мёртвую».

Дело было так. Говорит как-то отец Захарий дьякону:

— Отче Иерониме! Ты ничего не знаешь?

— В чём дело, отец протоиерей?

— Ожидает нас небывалое в жизни прихода нашего пресветлое торжество!

— Архиерейская служба?

— Не то, дьякон. Грядущее торжество сие — иного чина. Через месяц старосте нашему Павлу Ефремычу исполняется десятилетие служения его приходу!

Дьякон вытаращил глаза и неизвестно отчего перекрестился.

— Ска-а-жите на милость, — прогудел он, — выражаясь гражданским штилем, юбилей, значит? Выходит, по правилу, ознаменовать надо сие событие!

— Истина во устех твоих, отче дьяконе! Обязательно ознаменовать! Но как?

— Просить владыку-митрополита представить Павла Ефремыча к ордену, — предложил дьякон, — молебен отслужить, слово сказать приличествующее сему случаю, большую проскомидную просфору преподнести и многолетие закатить по-малинински!

— Верно слово твоё, но не маловато ли это? Всё же десятилетие! Надо бы ещё такое, отчего на всю жизнь взыграла бы душа Павла Ефремыча!

— Ну, а что же ещё?

— Знаешь, отче дьяконе? — просиял батюшка от какой-то мысли, — поднесём ему икону святого и всехвального апостола Павла. Дар этот будет душевный и на всю жизнь памятный. Орден-то он спрячет и забудет, а икона-то висеть будет на почётном месте… Лампадка перед ней… Взглянет Павел Ефремыч на Божий огонёк и скажет: «Ай да молодцы причт и прихожане Покровской церкви! Ишь, каким благим даром ублажили меня, грешного!» Нет лучше иконы, дьякон!

На этом и порешили.

На другой день, с утра пораньше, пошли они по приходу с подписным листом: «Пожертвуйте, православные, от щедрот своих на поднесение иконы старосте нашему».

Несказанно были удивлены они, когда в первом же антикварном магазине нашли икону апостола Павла, письма тонкого и величавого. Как живой стоял перед ними исповедник Христов, окаймлённый резным ореховым киотом, — работы тоже тонкой и вдохновенной.

Выходя из магазина, дьякон восхищался:

— Вот это дар, всем дарам будет дар!

Псаломщик, увидев икону, всплеснул руками и замер.

— Воистину Сам Господь водил рукою иконописца! — сказал он.

Наступил день чествования старосты. После многолетия, волнуясь и запинаясь, обратился батюшка к старосте с приветственным словом.

Зарумянившись от смущений и тайной гордости (вот-де какой дивный дар), поднесли старосте икону. Тот небрежно принял и сразу же передал её церковному сторожу: «Отнеси ко мне на квартиру!»

Вечером дьякон и псаломщик пили чай у отца Захария.

— Ну, слава Тебе, Господи, — говорил батюшка, попивая чай с блюдечка, — торжество у нас было незабываемое!

— А вы обратили внимание, отец протоиерей, — спросил дьякон, — как тронут был Павел Ефремыч? Он до того переконфузился, что даже икону не поцеловал и прихожан не поблагодарил… Вот как мы его проняли!

— Хороший дар сделали, Божеский! — кивал головой псаломщик. — Редчайшее художественное творение!

Во время чаепития пришёл к батюшке посланец от Павла Ефремыча, с большим пакетом в руках.

— Не подарок ли нам в благодарность? — шепнул дьякон псаломщику.

Посланец подал батюшке письмо.

Батюшка улыбнулся.

— Наверное, благодарственное? — сказал он. — Ах, бесстыдник Павел Ефремыч! Ну, к чему это? Разве важно сие?

Отец Захарий пробежал глазами письмо и смутился. Лицо его стало красным и потным.

— Братия моя! — прошептал он. — Что же это такое? Послушайте, о чём пишет-то Павел Ефремыч!

«Премного благодарен за Ваш душевный дар, который есть икона. Но ввиду того, что в квартире нашей модный стиль, который прозывается модерн, красного дерева, мы, по размышлению с супругой моей, не можем эту икону повесить в комнатах, так как означенная икона к мебели не подходит. Ибо она, мебель, красного дерева, а киот иконы ореховый, а поэтому жертвую пожертвованную Вами икону в храм на предмет возжжения перед нею неугасимой лампады за моё и супруги моей здравие».

Старый причтовый дом загрустил. Понял отец Захарий, что жизнь стала не та и люди не те, и всё, что было хорошего в прошлом, не имеет цены в настоящем. Все чаще и чаще стал задумываться отец Захарий. Раньше, бывало, улыбался, а теперь нет. Вечерним часом сядут с дьяконом на ступеньку крыльца и оба о чём-то думают. Покачает головой отец Захарий и скажет:

— Да… да… стиль модерн… Вот оно дело-то какое… Модерн!..