Дзынь-бом, дзынь-бом! Звон молотов казался нестерпимым. Их гулко-звонкие удары отдавались в висках и оттуда расходились волнами по всему телу. Одинокая мысль заползала в голову, как полупридушенный червяк, то и дело останавливаясь и норовя сдохнуть.

Тут Мудила с одной стороны, а Кузьма с другой со всей дури влепили молотами прямо в виски плотницкому старшине. Вместе с чувством расплющивающейся головы пришло осознание себя, времени и пространства. А также того, что кузнечных дел мастеров рядом не наблюдается.

Сучок открыл глаза. Веки подчинялись с трудом, всё время норовя рухнуть обратно. Мир предстал пред плотницким старшиной серым, размытым и нечётким, а голова просто взорвалась болью. Мало того, внутренности вдруг запросились наружу, солнце не ко времени прорезало безжалостно ярким лучом окружающую серость и, как кнутом, хлестнуло по глазам. Но и этого оказалось мало неведомым мучителям раба божия Кондратия: внезапно он осознал, что во рту его ночевало целое половецкое кочевье, причём со всеми лошадьми, баранами и козлами, и подлые половцы не только выпили всю воду в округе, но ещё и обильно нагадили.

– Старшина? – раздалось откуда-то сверху.

– Ыхо? – втрое распухший, сухой и жесткий, как наждак, язык не желал слушаться хозяина.

Сучок с трудом снова открыл глаза и, кряхтя, словно столетний дед, сел. Всё его тело отозвалось на такое неслыханное издевательство резкой болью; болело всё, даже то, о существовании чего он до сего часа не догадывался, а голова вовсе вообразила себя колоколом с соборной колокольни. Выждав, когда перед глазами перестанут переливаться цветные круги, а яркие и весьма шустрые мухи начнут мельтешить помедленнее, плотницкий старшина всё же сумел рассмотреть стоящих над ним пятерых конных и оружных отроков.

– Чыхо надо? – язык повиновался уже лучше.

– Старшина, утро уже! – Урядник с трудом сдерживал смех. – Мы тут порты ваши привезли…

– И на том спасибо! – Стыд, боль и злость придали Сучку силы достаточные для того, чтобы встать. – Где одёжа-то?

Урядник кивнул одному из отроков. Конопатый парень слегка тронул коня каблуками и, поравнявшись с жертвой яблоневки, протянул ему свёрток.

– Благодарствую! – Сучок с трудом сохранял равновесие, пытаясь натянуть портки, одновременно косясь и на храпящих товарищей, и на героически сдерживающих смех отроков. – Что одёжку сыскали – молодцы, спасибо, а теперь ступайте, недосуг нам.

– Ничего не выйдет, старшина. Вы возле табуна колобродили, коней перепугали, детишки холопские, пастухи которые, чуть заиками не поделались, стража на стенах и та вопли ваши слышала, думали, нечисть завелась. Потом, как молитву услыхали, поняли… Велено вас к бояричу вести.

– Да ты что?! – привычно вскинулся Сучок, но вдруг скривился от головной боли, а также неожиданного и непривычного чувства раскаяния, и махнул рукой. – Ладно, твоё дело служивое. Помогите лучше мужей на ноги поднять и воды дайте, а?

– Возьми, старшина. – Старший разъезда протянул мастеру флягу.

– Благодарствую, урядник, прости, не знаю, как звать. – Сучок запрокинул голову и одним глотком высосал воду.

– Павел… Младший урядник Павел, – пролепетал отрок, с трудом удержавшись в седле и хлопая глазами: похмельный вежливый Сучок поразил его в самое сердце.

Старшина нагнулся над свернувшимся в клубок оглушительно храпящим Нилом и потряс его за плечо. Безрезультатно. Сучок потряс сильнее. Нил, не просыпаясь, лягнулся.

– Ах ты! – Сучок, и сам желавший сейчас больше всего на свете рухнуть рядом со своим приятелем и забыться, в праведном гневе пнул спящего.

– Да иди ты! – заявил, не просыпаясь, Нил, зевнул, выпустив на волю волну перегара, от которой распускающиеся навстречу встающему солнцу полевые цветы враз поникли головами, перевернулся на другой бок и снова захрапел. Из зарослей осоки ему вторил Гаркун.

– Так дело не пойдёт! – Сучок полез поскрести плешь, вновь перекосился от головной боли и с надеждой взглянул на старшего разъезда. – Господин урядник, пособи. Вели мастеров водой окатить, не тащить же их в крепость! И ещё водички дай, а? Нутро горит!

– Илья, Терентий, выполнять! – коротко бросил урядник. – И фляги старшине отдайте.

Названные отроки спешились, отвязали от перемётных сумм притороченные к ним кожаные складные вёдра, наполнили их из реки и резко опрокинули на спящих плотников.

– Ой, б..! Да кто на… У, б..! – маловразумительный, но энергичный дуэт огласил речную пойму.

Наконец Нил и Гаркун сумели продрать глаза и, кряхтя, охая, поминутно хватаясь за головы и другие части организма, кое-как утвердились на нижних конечностях.

– Чего? – задал главный вопрос Нил.

– В заднице черно! – отозвался плотницкий старшина. – Одевайтесь, на работу пора! Только к Лису зайдём, а то ему кусок в горло не лезет, вот как нас видеть желает!

– О как! – Гаркун трубно высморкался при помощи двух корявых пальцев и принялся натягивать порты.

Через некоторое время, героически преодолев сопротивление одежды и обуви, три мастера в сопровождении почётного караула из конных отроков, медленно и то и дело потирая раскалывающиеся головы, направились в сторону ворот. Сучок и Нил временами бросали завистливые взгляды на Гаркуна, прикладывающего к голове холодную стерлядь, и жадно-вожделённые – на бочонок с остатками яблоневки, торжественно ехавший в седле вместе с младшим урядником Павлом.

Судьба имеет обыкновение наказывать людей на всю катушку, если уж взялась это делать. Нынешний случай не стал исключением. Не успели Сучок, Нил и Гаркун в сопровождении свиты вступить на мост, как с воротной башни Дударик сыграл побудку. «Вставай, вставай, сапожки надевай!» – издевательски пел рожок.

Крепость взорвалась топотом, криками, командами: «Выходи строиться!», «На оправку, справа по одному, бегом, ступай!», «Кого там за тайные места потрогать?!», «Шевелись, ослы иерихонские, последний от меня как следует огребёт!», «Десяток, напра-во! Правое плечо вперёд, бегом ступай!»

Вот в этот организованный хаос нетвёрдой походкой пожилой колченогой вороны со стерлядью наперевес и вступили плотники. Часовые при воротах, ставшие первыми свидетелями их шествия, отворачивались, героически пытаясь скрыть ухмылки. Старший наряда подмигнул младшему уряднику и глазами показал на Сучка. Павел кивнул в ответ.

Сотоварищи плотницкого старшины будто прочитали его невесёлые мысли, хотя что тут было читать? К ним самим судьба точно так же повернулась филейной частью и громко испортила воздух.

– Ох, подохну сейчас! – Вид Гаркуна исчерпывающе описывался фразой «краше в гроб кладут». – Сильна твоя яблоневка… Ух! И мои сейчас повылезут, а тут мы… Стыдоба! И чего теперь боярыня скажет? И Лис этот? Это кто вообще-то?

– Боярич Михаил. Ничего хорошего он не скажет! – Изжелта-бледный Нил, ради того, чтобы просветить нового приятеля, оторвался от выпрошенной у конвойных фляги, к которой присосался, как изголодавшийся младенец к материнской титьке. – Ну, Сучок! Зарекался же с тобой пить! Как сядешь, так незнамо где проснёшься… Но чтоб на работе – такого сроду не было… От-то сейчас твои, Гаркун, по нам оттопчутся! И по тебе тоже…

Верно говорят: «Не буди лихо, пока оно тихо!» Не успел Нил закончить фразу, как на крепостной двор один за другим начали отовсюду выныривать лесовики. Поначалу, привлеченные доносящимися из поварни запахами (работников кормили раньше всех, пока отроков терзали на зарядке и пробежке), они не обратили внимания на похмельных мастеров, но на тесном крепостном дворе не столкнуться с кем-либо нос к носу было невозможно. Этим кем-то оказался Бразд Буня – здоровенный властный детина, неторопливо следовавший от нужника к трапезной в сопровождении двух таких же дюжих сыновей.

– Здорово, Гаркун! Ты чего зелёный, как лягуха? – издевательски уперев руки в боки, осведомился он. – А посак этот лысый с тобой, что ли? Или ты с ним?

Гаркун попытался гордо проковылять мимо, а Сучок героически старался сделать вид, что ничего не слышит, но Бразд не унимался:

– Э-э-э! То-то гляжу: как связался с этими, так от напёрстка и закосел! – презрительно скривившись, он отвернулся от Гаркуна и раздумчиво провозгласил во всеуслышание, обращаясь уже не к нему, а то ли к пролетавшим над крепостью воронам, то ли вообще к мирозданию. – И чего это наша боярыня такого в старшие поставила? Оттого, видать, что меня под рукой не случилось, вот и пришлось ей этого баламошку ставить. Я б такого и навоз выгребать не послал, верно, сыны?

Два молодых лося радостно заржали в ответ на батюшкину шутку, а лесовик продолжал вещать:

– Вот он с дури и связался с ерпылем этим лысым да с его мастерами – руки из задницы!

– А ну, заткнись! – Гаркун развернулся, поддёргивая рукава рубахи. Нил встал рядом с ним, Сучок побагровел, но с места не сдвинулся.

– Пятёрка, болт наложи! – Младший урядник прекрасно помнил, чем кончаются такие перебранки между строителями, а также то, что пресекать их надо в зародыше.

– Господин урядник! – неожиданно спокойный голос плотницкого старшины резко контрастировал с его же перекошенным лицом и играющими на скулах желваками. – Не в службу, а в дружбу: пошли отрока на поварню сказать, чтобы этих не кормили сегодня. Видать, сил много, раз свару затевают. Пусть попостятся! Мне, уж прости, недосуг, боярич Михаил дожидается!

– Гхы, – поперхнулся от удивления парень (впрочем, обалдел не он один). – Отрок Капитон, ступай на поварню, передай Плаве, что старшина плотницкий велел.

– Слушаюсь, господин младший урядник! – Мальчишка вскинул правую руку к шлему (такую манеру чествовать старших не так давно ввёл боярич Михаил) и поворотил коня.

В небольшой толпе, собравшейся к тому времени, послышались смешки. Уж очень потешно смотрелся Бразд, раздувшийся было от спеси, как жаба: по мере осознания слов Сучка и последовавших за ними действий урядника он медленно выпускал из себя воздух.

– Пойдём, урядник! Боярич заждался! – Сучок победно ухмыльнулся, окончательно утверждая победу в этом поединке за собой.

– Слушаюсь, старшина! – младший урядник Павел улыбнулся во весь рот и молодцевато вскинул руку к виску.

Плотницкий старшина с помошниками и охраной двинулся сквозь расступившуюся толпу. Сучок шёл впереди с гордо поднятой головой, да и товарищи его приободрились, правда, чего им это стоило, знали только они сами. Один короткий разговор изменил всё – теперь не устроившие пьянку работники шли на расправу к хозяину под охраной хозяйских слуг, дабы сбежать не вздумали, а уважаемые мастера в сопровождении почётной охраны шествовали на доклад к нанимателю в начале рабочего дня. Торжественную картину несколько портили расцветка лиц и стерлядь, которую Гаркун нёс наперевес хвостом вперёд, да ещё свежий утренний ветерок разносил над крепостью непередаваемый аромат перегоревших в утробах мастеров яблоневки и браги.

Боярич Михаил встретил мастеров неласково.

– Вольно! Свободен! – бросил он разлетевшемуся с докладом Павлу. – Ступайте на развод сменяться, потом в трапезную и спать!

– Так точно, боярич! – вытянулся Павел. – Разреши выполнять?!

– Разрешаю!

– Слушаюсь! – Младший урядник козырнул и мгновенно исчез.

Боярич поморщился. Воздух в светлице после недолгого пребывания в ней плотников стал похож по густоте на не до конца схватившийся студень, а густой аромат перегара оттенили свежие рыбные нотки. На стол упала с потолка муха. Михаил задумчиво посмотрел на неё и смахнул ладонью на пол.

– Теперь с вами, мастера, – Михаил мрачно, как показалось троим понурым страдальцам, ухмыльнулся и ещё раз сморщился, втянув воздух. – Видел я, старшина, как ты лесовика отшил, и, что сказал, слышал. Надо бы и наказать вас за то, что учинили, да ты сам себе кару выбрал. Назад теперь пути для тебя нет – хоть сдохни, но себя держи, иначе сожрут. Да ты и сам себя сожрёшь, если слабину хоть раз дашь. Понял меня?

Сучок, соображавший пока что с трудом, вначале услышал лишь одно – то, чего боялся больше всего, настолько, что и себе в этом признаться не хотел. И затосковал.

Но постепенно до него стал доходить смысл сказанного. Словно в затянутом январским морозом стеклянном оконце, которые ладили в избах в Киеве и других больших городах вместо волоковых, оттаяли дыханием пятнышко с поросячий пятак. Потом его протирали, увеличивая все больше и больше, так что мутный беспросветный мир за ним потихоньку светлел и начинал пропускать в дом лучи хоть и зимнего, но в мороз яркого солнца…

– Да! – плотницкий старшина зябко передёрнул плечами.

– А раз понял, иди работай! Других наказал, теперь сам наказание прими. Вас, мастера, всё это тоже касается, – боярич хотел было повернуться к столу, заваленному листами бересты с записями, но передумал. – Хотя, постойте! Я вас чего позвал-то… За вашу задумку с башней хвалю! Очень она наставнику Филимону понравилась. А тебя, старшина, ещё и за то, что Гаркун здесь.

– Благодарствую, боярич! – Сучок с достоинством поклонился, морщась от тошноты и головной боли. За ним поклонились и Нил с Гаркуном.

– И еще погодите, – остановил их Михаил, а потом гаркнул. – Антон!

– Урядник Антон по твоему приказу явился, боярич! – доложил выскочивший, как из-под земли, отрок.

– Антон, забери у мастера Гаркуна рыбу и отнеси к Плаве. Вели уху сварить к ужину для старшины и его подручных. На троих и погуще. Бочонок, что у них отобрали, вечером им отдашь.

– Слушаюсь, боярич! – вытянулся Антон и исчез так же, как и появился, унося с собой стерлядь.

– Ну, идите, мастера, – улыбнулся боярич. – Тяжёлый денёк у вас будет.

Сучок, Нил и Гаркун вывалились на гульбище, на котором в такую рань уже толклась толпа жаждущих увидеть боярича. Первыми стояли наставники Филимон, Макар и Тит, а рядом с ними, но чуть наособицу – Илья.

– Здравы будьте, наставники! – Плотницкий старшина поклонился, впрочем не слишком низко. Дело было не столько в гордости, сколько в том, что при попытке наклонить голову глаза у Сучка норовили вылезти из орбит и торчать на рожках, как у улитки.

– И вам здравствовать, мастера, – ответил за всех Филимон. – Дело у нас к вам. Со стрелковыми помостами решать надо, да и про башни потолковать стоит.

– Верно, надо! Только не здесь, тут, того и гляди, ноги отдавят и галдят, как бабы на торгу. – Гудящая голова мастера настоятельно требовала тишины. – Пошли где потише…

– Идёт! Давайте к нам в горницу! – вступил в разговор Макар. – Только по-быстрому, а то развод скоро.

В не слишком просторной и скудно обставленной наставницкой пахло свежим деревом, кожей и воинским железом. С первого взгляда становилось понятно, что люди тут не живут. Сюда заходят, разговаривают, решают какие-то дела, порою спят, но и только. Зато на столе, занимавшем большую часть горницы, обнаружилась преизрядная бадья с квасом.

К ней мастера в первую очередь и приникли, несколько погрешив против вежества.

– Хе, – Филимон подкрутил ус, – хорошо погуляли? А с какой радости?

– Угу! Давненько так не случалось! – Сучок от выпитого кваса покрылся потом, даже голову на мгновение отпустило, а потому пребывал в дивном согласии с миром. – Вон, с Гаркуном мирились.

– Да слыхали! Девки, сказывают, замужем не побывав, чуть не разродились с перепугу, – Илья разгладил усы и напустил на лицо выражение, предварявшее обычно одну из многочисленных его историй. – Вот помню, годков десять тому, ходили мы с покойным великим князем…

– Нишкни, Илья! Не до баек твоих! – Филимон недовольно глянул на обозного старшину. – А раз помирились да погуляли хорошо, давайте дело делать!

Все споро разместились на лавках вокруг стола.

– Значит так, мастера, – отставной полусотник сразу взял быка за рога. – Помните, что вам Тит про помосты стрелковые толковал, после того, как вы старые боярыне Анне показали?

– Забудешь его! – Лицо плотницкого старшины перекосилось от чего-то, подозрительно похожего на ужас, при воспоминании о речи, которую держал перед ними тогда наставник Тит.

– А подумали, как исправить? – Филимон с трудом скрыл в бороде улыбку.

– Подумали, – Сучок с вожделением покосился на бадью с квасом, потёр лоб и повернулся к помощнику. – Давай, Шкрябка, рассказывай!

– Значит так, – сипло начал Нил. – Верно ты, Тит, тогда сказал, что с самострелом по пояс из-за тына выскакивать несподручно, а лучнику без того никак. И по лестницам карабкаться, когда ворог наседает, радости мало. Вот и придумали мы, что сами помосты оставим, как есть, только спуски к ним пологие пристроим, такой ширины, чтоб двоим оружным разойтись. И перилами огородим…

– По мне так годится, – одобрил Филимон, – Макар, Тит, вам как?

– Пошире бы спуски, – начал наставник Тит.

– Думали! Никак! – Сучок в сердцах стукнул кулаком по столу. – Пока стены не выведем и валы не отсыплем да всё, что близко к стенам, не поставим, не выйдет! И так-то не повернуться, а если спуски широкие сделаем – совсем беда! Ничего из того, что рядом со стенами, достроить не сможем! Зато потом я вам хоть четверых в ряд пущу!

– Ладно! На первое время и так сойдёт, – Филимон похлопал ладонью по столу, гася в зародыше назревающий спор. – А с загородками для стрелков что?

– Тоже придумали, – снова взял слово Нил. – Сделаем из жердей как бы клетку…

– А клетку зачем? – вскинулся Макар.

– Не перебивай! – мастер свирепо зыркнул глазами. – Сделаем как бы клетку, для того, чтобы переставлять можно было! На эту клетку сверху, навроде крыши, и спереди, навроде стены, можно на гвоздях деревянных щиты набить из срезков с нашей лесопилки, да из половинок брёвен, тех, что похуже, а когда переставлять придётся, то и снять эти щиты просто. Стрелу удержит, не сомневайся!

– А самим стрелять как? – недовольно буркнул Филимон. – Между срезками твоими?

– В щитах бойницы прорежем, крестом! – махнул рукой Нил.

– А крестом зачем? – Тит аж подался вперёд.

– Чтобы и из самострела, и из лука стрелять способнее было! – Мастер, похоже, поразился недогадливости собеседников. – Лучнику сподручно через стойку креста стрелять, а стрелку – через перекладину! Неужели не понятно?! Сам же требовал!

– Эвон как! Хитро! – расплылся в улыбке Тит. – Требовал, не отпираюсь. Только сам не слыхал о таком никогда, чтоб и из луков, и из самострелов за раз, да из-под крыши. Да и самострел до Миньки раза два видел. Пыху вам надо было сбавить, а гляди какое дело вышло! – Наставник по очереди подмигнул Сучку и Нилу.

– А чего ж тогда изгалялся? – развёл руками Сучок.

– А чтоб ты, голубь, лучше работал да делом, а не дурью башку забивал, – ответил за Тита Филимон. – И толк с того вышел: так нигде не строят, а вы придумали! Вот так помосты и ставьте! И подумайте, как такие заборолы насовсем поставить, когда стены до конца выведете.

– Придумали уже, чай головы на плечах – не задницы, – съязвил Нил.

– Вот повернул, оглоблю тебе в грызло! – беззлобно выругался Сучок. – Тогда думай, воевода великий, где мне столько срезков набраться? Где набраться-то знаю, а как их в крепость тянуть?

– И не собираюсь. У нас для того Илья имеется.

– Что, витязи, как до дела дошло, так и Илья занадобился? То-то! – обозный старшина ухмыльнулся в свою необъятную бороду и воздел палец кверху. – Ты чего в крепость тянуть собрался, Кондрат? И так брёвна тебе без продыху возим.

– Тут дело такое – жердины надо много да бревна тонкого, кожи бы ещё не помешало… – начал было Сучок.

– Ишь, кожи ему! Нету столько! – недовольно перебил Илья. – Ты мне лучше скажи, где я тебе людей, коней да телеги возьму? Рожу, что ли? С лесосеки таскать – так там за день телега один раз оборачивается! А много на неё нагрузишь? Сам же орёшь, ирод, вози быстрее да вози быстрее!

– И буду орать! Мне строить надо! – Плотницкий старшина начал потихоньку закипать. – Хорошо, что вы деревья на будущих росчистях подсекли да на корню сохнуть оставили, а то настроили бы из сырья-то! Тьфу! Так ведь кончится лес скоро! Язык оббил всем орать, что всё бросить, но лес на делянках подсекать, чтоб сох!

– Не кипятись, старшина! – Филимон опять поднял руку в примиряющем жесте. – Везде подсекают, сам знаешь, на всех новых росчистях и здесь, и вокруг Ратного, и на выселках…

– Мало! – Сучок грохнул кулаком по столу. – Сколь раз говорено! Кто так строит?!

– Да ты чего разорался-то, Кондрат?! – Илья воинственно крутанул роскошный ус. – Коли придумал чего, так выкладывай!

– Снизошли, дожил до светлого денёчка! – Плотник издевательским жестом воздел руки к небу, но тут же прекратил ерничать. – Так сделаем: Шкрябка, скажешь Матице и Скобелю, чтоб каждую годную лесину по дороге на лесосеки вспомнили, каждую!

– Скажу, а зачем? – страдальческим голосом вопросил Нил.

– Затем! – комментарий Сучка поражал лаконичностью. – Гаркун, в помощь этим двоим, как уговорено, дашь артель из своих, человек десять, умных особо не надо, главное, чтобы здоровые были!

– Сделаю, – слабо кивнул головой лесовик, – только что, если заупрямятся?

– Переупрямим! Нам не впервой! – недобро усмехнулся Макар. – Будь в надёже, старшой!

– Теперь помощь от вас нужна, господа наставники, – Сучок сам не заметил, как перешёл на принятое в Младшей страже обращение, – скажите Лису да боярыне, чтобы собрали всех детишек холопских, кто топор держать может, и тоже к Матице со Скобелем приставили – лесины подсекать да жердину на щиты рубить. И поросль пусть не забывают – плетней из неё наплетём – всё ж легче!

– Сделаем! – кивнул Филимон.

– Тогда пусть и к дороге стаскивают! – встрял Илья. – И шкурят, и колют там же! И плетни плетут тоже! Неча лишнего возить, и так кони из сил повыбились! Пущай на каждую телегу, что с лесом обратно идёт, догрузят, сколько возница скажет, а сами рядом пёхом, чтобы в случае чего лошадям помочь. И две телеги пошлю только жердины возить, но возницы на них с вас – я рожать не обучен!

– Договорились! – Сучок энергично кивнул и тут же скривился – головная боль тут же напомнила о себе. – Только работников утром на своих телегах развезёшь!

– Ишь, ленивые какие пошли! – обозный старшина поудобнее утвердил своё седалище на лавке и огладил бороду. – Вот, помню, Корней только Фрола, отца Михайлова, женил…

– Иль-я-я-я! – протянул сквозь зубы Филимон.

– Да отвезу я! Мне лошадей жалко! Хоть бы овса им побольше давали, взяли же за болотом достаточно! – Илья в упор глянул в глаза Филимону.

– Овёс строевым коням нужен! Их тоже набрали! – отставной полусотник явно продолжал застарелый спор.

– Вот и вози тогда на строевых! – Обозный старшина пристукнул кулаком по столу. – Или овса у Михайлы добывай, или сам возить будешь! Не потянут кони такую работу на одной траве да той горстке зерна, что вы, витязи, насоветовали Михайле обозным лошадям выделять! Что ты, что Лёха: «Конь – боевой товарищ, его обделять нельзя!» Верно, нельзя! Только работников не кормить тоже нельзя! Хватит овса и на то, и на другое, это я тебе говорю! Проверил, не поленился, как некоторые, задницу от лавки отлепить!

– Верю! Уломал, будет тебе овёс! – Филимон выставил ладони вперёд и возвёл очи горе.

– То-то! – Илья лихо крутанул могучий ус.

– Ладно, с этим решили! Дальше давайте – время дорого, нам пора народ по работам разводить! – Сучок и сам не заметил, как взял руководство советом на себя. – Чего вы про башни сказать хотели? А мы вам про стены ещё поведаем, тоже подумайте.

– Ну, давай с башен, – Филимон наклонился в сторону старшины. – Сам я вчера посмотрел, как вы с Нилом измыслили на восемь углов башню рубить, посмотрел, как отроки с неё стреляют, потом Титу с Макаром и Лёхе с Глебом показал…

– И что? – Нил нетерпеливо ёрзнул на лавке.

– А то, что понравилось нам это дело очень! Скажите, мастера, можно и остальные башни так же?

– Можно! Нужно даже! – Сучок победно улыбнулся.

– А те, что строятся уже? – в голосе наставника прорезались просительные интонации.

– И те тоже. Вон Шкрябка додумался как, – плотницкий старшина выкатил грудь колесом и кивнул в сторону приосанившегося Нила.

– Ну и слава богу! Спасибо, мастера! – склонил голову Филимон. – А про стены что поведать хотите?

– Стены, когда выведем, не обычными заборолами завершать будем, а поставим киты без задней стенки, да не простые, а двойные, а если получится, то и тройные. Сверху те киты перекроем в три наката, а по передней стенке бойниц крестовых нарежем. Да поставим те киты не просто так, а чтобы они из стены вперёд на аршин, а то и два, вперёд выступали. И в полу тоже бойниц наделаем – камни кидать, смолу с кипятком лить, – у вдохновенно рассказывающего о своей задумке Нила на изжелта-зелёном с похмелья лице даже проступил румянец.

– Дело! Добро придумали! Годится! – наставники чуть не хором выразили своё одобрение.

– А почему без задней стенки? – подал вдруг голос Гаркун.

– А потому, птичка ты лесная, что так камни – на башку кидать, стрелы, дрова, смолу греть, да всякий иной припас на стену подавать сподручнее, – с ухмылкой пояснил Сучок.

– А киты почему тройные да в три наката перекрытые? – Макар сам не замечал, что энергично скребёт в бороде.

– Да вспомнил я, какие камнемёты в Новгороде-Северском князь Олег Святославич поставил – двухпудовые камни на полтыщи шагов мечет. Он их у греков подсмотрел, там они баллисты называются. А ежели сюда кто с такими припрётся? У вас тут всё не как у людей! Против таких каменюк крепко ладить надо! – Нил пристукнул кулаком по столу. – Вы люди воинские, вот и подумайте, ладно так будет или нет? И вот ещё что: подумал я, что с такими заборолами и от обычного приступа отбиваться сподручнее – стрелой защитников не достать, лестницы через бойницы отталкивать можно, а влезут на крышу – не беда.

– Почему не беда? – наставник Тит явно сгорал от любопытства.

– Потому, что хрен оттуда слезут! Лестницы с собой не втащишь, а вниз прыгать – дурных нет, там враз в задницу рогатину воткнут! Вот влез ворог на крышу, сидит там гордый, ровно петух, а по нему с башен да снизу стрелы мечут, вниз не спрыгнешь, а по верёвке спускаться – либо верёвку обрежут, либо в спину ударят, либо снизу ткнут! Ну как, хорошо ему там будет? – Нил свирепо ухмыльнулся.

– Да-а, дельно помыслил, мастер! – Филимон уважительно наклонил голову. – А с башнями как?

– А почитай так же! – плотницкий старшина поставил на стол кулак и накрыл его сверху ладонью, поясняя свою мысль, – Последний поверх шире остальной башни сделаем, а у тех, что уже на четыре угла срубили, самый верх на восемь углов поставим.

– Хитро! Вы пока ладьте, как решили, а мы ещё подумаем, мож чего и подскажем. И давайте-ка денька через два к Михайле вместе пойдём да ему всё, что напридумали, расскажем. Годится, старшина? – Во взгляде старого воина светилось уважение.

– Годится! – поклонился Сучок. – Мож и Лис чего подскажет, он на придумки горазд! А теперь, господа наставники, пора нам – люди ждут, да и у вас дел по горло.

– Верно, пора, старшина, – Филимон медленно поднялся с лавки, – хорошо поговорили!

За ним поднялись и все остальные. Плотники и наставники вместе двинулись к выходу.

– Это что ж получается? – Гаркун вдруг застрял в дверях и заскрёб пятернёй в затылке. – Вся крепость в ваших христианских оберегах будет?

– В каких оберегах? – Нил от удивления даже налетел на приятеля.

– Да бойницы же все крестами! – Гаркун изумлённо хмыкнул.

– А ведь верно! Отцу Михаилу понравится, а Роська, святоша наш, вовсе от счастья уссытся! – хохотнул Макар, а за ним и все остальные.

На этом совет и закончился.

Улица встретила Сучка и его спутников гомоном насытившихся работников. Лесовики и артельные сбились по своим кучкам возле трапезной. Несколько портили мирную картину голодные Бразд и его сыновья, собравшие вокруг себя ватагу недовольных.

За новыми, неизвестно откуда свалившимися на его похмельную голову мыслями плотницкий старшина не заметил, что подошёл к куче глины, как по заказу, наваленной неподалёку от трапезной. Собственно, именно она и вырвала Сучка из плена размышлений о природе власти – он просто об неё споткнулся.

В произнесении публичных речей Кондратий Епифанович Сучок был не силён. Совсем. Единственный раз, когда ему удалось сорвать овации публики, случился ещё в Новгороде-Северском много лет назад. Особенно расстраивало мастера то, что речи этой он не помнил. Слушателям она запомнилась как вдохновенная, образная, совершенно нецензурная и даже, местами, подрывающая основы власти. По крайней мере, на следующее утро Сучок обнаружил себя на утоптанной земле судного поля с топором в руках, а напротив – дружинника боярина Кучки, поигрывающего обнажённым мечом. Само собой, такой опыт в сочетании с жесточайшим похмельем (опять!) никак не способствовал вдохновению.

Нинеины работники смотрели на пялящегося на кучу старшину. С интересом смотрели. Не каждый день такое увидишь – стоит смысленный муж да зырит, не отрываясь, на груду глины. Чего там смотреть-то? Глина она глина и есть! Однако глядит. Не отрываясь. Вон, даже рот приоткрыл, того и гляди слюну пустит. А за спиной у него ещё двое и тоже – то друг на друга, то на кучу пялятся… А запашок от них – хорошо, закусили только что!

– Во ужрались-то! – хлопнул себя по бёдрам один из лесовиков. – Аж завидки берут! Эй, старшина лысый, чего узрел-то?

Гогот охватил «лесную» часть строителей. Впрочем, некоторые из артельных плотников тоже прятали улыбки в бороды – художества их старшины по пьяному делу давно стали в артели притчей во языцех. Только вот стоял перед ними уже иной Сучок, хоть никто, включая его самого, об этом и не догадывался.

– Етит вас раскудрыть бревном суковатым под лешачий свист! – Кондратий решительно полез на кучу, а добравшись до вершины, заложил два пальца в рот и оглушительно свистнул.

Люди внизу аж присели.

– А ну, тихо! Слушать меня! Жить теперь по-новому будем! – Сучок рубанул рукой воздух.

– Десяток, нале-во! Взводи! – вмешался звонкий мальчишеский голос.

Плотницкий старшина даже не заметил столь своевременно поданной команды, а вот из лесовиков и артельных многие повернули голову в сторону заряжающих самострелы отроков.

– Куда башками вертите? Слушать меня! – Сучок вернул себе внимание аудитории. – Хватит баранами всем толочься! Теперь по-другому работать станем! По-людски!

– Это как ты ночью? – яду в голосе Бразда Буни хватило бы отравить средних размеров половецкую орду.

– Молчать! Мало дня поста – могу ещё добавить! Или в холодную посадить для вразумления! – Старшина сам не заметил, как присвоил себе право лишать свободы, до того принадлежавшее в крепости только воинским начальникам.

– Болт наложи! – опять, как нельзя кстати, прозвучала команда.

Толпа работников после этого ощутимо поджалась.

Сучок с позиции «царя горы» обвёл взглядом почти полторы сотни своих подчинённых.

– Теперь на артели делиться по-иному станем. Не по селищам, а по тому, кто что делать умеет. Ясно?! А кто ремесла не знает – по селищам, как и раньше! Работать будете под началом мастеров! Кто кузнечное дело знает, к Мудиле пойдут, кто углежогное – к Плинфе, кто плотницкое – к Шкрябке, Гвоздю и Матице, а кто ни хрена делать не научился – те копать будут, и старшим над вами Гаркун! – старшина глянул вниз. – Шкрябка, Гаркун, лезьте сюда!

Плотники поднялись на вершину кучи. Сучок обнял их за плечи и вновь заорал:

– Смотрите! Вот мастер Шкрябка, вот мастер Гаркун! Первый ведает плотницкими, каменными и кузнечными работами и с ними к нему подходить, да не сами, а через мастеров и артельных! Мастер Гаркун ведает землекопами и всем, что вас, люди боярыни Гредиславы, касаемо! С кормами и жильём тоже! Он вас на артели разобьёт и старших утвердит! И всеми земляными работами тоже ведать будет! – Отпустив свеженазначенных помощников, плотницкий старшина вытер пот и взглянул на обалдевшую толпу.

– А ты кто такой, чтобы тут командовать?! – пискнуло снизу.

– Старшим артелей и мастерам велю за нерадивость наказывать лишением корма и темницей, а кто за нож али топор схватится, али воровать попробует – быть над тем суду боярича Лисовина и суду воеводскому! Как они судят – сами видели! – Сучок теперь уже намеренно игнорировал крикуна. – Кому не ясно, спрашивайте!

Толпа потрясённо затихла. Мир, хоть и неласковый, но понятный, вдруг перевернулся. Какой-то лысый хрен с глиняной горы командует, как холопами, ставит старших, никого не спросясь, грозит темницей… И не возразишь – вон сопляки с самострелами тут как тут. Не меньше изумились и Сучковы плотники. Всякого они ждали от своего старшины, во всех видах видывали, но чтобы он навроде воеводы распоряжался…

А Сучка подхватило и понесло ввысь вдохновение! Теперь не было сомнений, что да как говорить, будто кто-то подсказывал ему не только нужные слова, но и то, как они в душах людских отзываются. Странно, но никаких лишних мыслей в голову не лезло, просто в каждый миг он знал, что сейчас нужно сделать или сказать.

– И не смотрите на меня так, будто я с вами ровно с холопами! Нет того! – Старшина стукнул кулаком по раскрытой ладони. – Нет! В роду с теми, кто против общего дела идёт, и хуже поступают! А мы общее дело делаем! Знаете, что мне боярыня ваша Гредислава Всеславовна сказала? Не знаете! А сказала она мне: «Ты крепость на моей земле для защиты моих людей ладишь!» Вас, то есть! Крепость путь ворогу к вашим селищам стережёт! Ваш род и кровь охраняет! И любой! Любой, я говорю, кто спустя рукава работает, защиту эту ослабляет! У детей своих её отнимает! Может, и вам на этих стенах стоять! Боярыня это понимает, а вы?!

Сучок смотрел поверх голов на молчащую толпу. На толпу, укрощённую словом. Его словом. На своих артельных, смотревших на него совсем иными, чем прежде, глазами.

Старшина ещё раз оглядел укрощённую толпу и совсем иным, будничным голосом продолжил:

– Гаркун, иди разбивай своих на артели. Гвоздь, Матица, Плинфа, Мудила и остальные, давайте сюда. Поговорить надо. Шкрябка, давай за мной, – и слез с кучи.

– Сучок, ну ты… – начал было мастер Гвоздь.

– Потом скажешь, о деле сначала! – отрубил старшина.

– Ну как хочешь, – пожал плечами Гвоздь. – Тогда о башнях, что вы с Шкрябкой и Матицей выдумали…

Совет мастеров покатился по накатанной колее – что, как, когда и где взять? Вечные вопросы, на которые приходится отвечать строителям, в каком бы веке они не жили.

– Сучок, я со своими разобрался! – Гаркун сунулся в кружок мастеров. – На артели всех поделил, старших назначил. Никто и не пикнул! Как это ты?!

– Сам со временем научишься, – напустил туману старшина. – Давай тогда своих артельных сюда.

– Эй, мужи, подойдите! – призывно махнул рукой Гаркун.

Несколько лесовиков с лёгкой опаской подошли ближе.

– Да смелее вы! – Сучок нетерпеливо топнул ногой. – Гаркун, не томи, говори толком, как мужей звать и кто в какой артели старший. Дело стоит!

– Сварг – кузнец из Скопьего Ручья, – начал Гаркун. – Он над теми, кто по кузнечному делу старший…

– Здрав будь, мастер Сварг, вот мастер Мудила, тебе с ним теперь работать, – представил мастеров Сучок. – Остальные сами знакомьтесь!

Быстро перезнакомившись, мастера втянули артельных старшин в свой кружок, и обсуждение закипело снова.

– Ну, всем всё понятно? – старшина дождался одобрительного ропота. – А раз понятно, то вот что, – и полез на вершину кучи.

– Кондрат, ты чего? – спросил снизу мастер Нил.

– А вот чего! – Сучок обвёл взглядом своих людей, набрал полную грудь воздуха и рявкнул: – Мастерам и артельным старостам развести людей по работам!

Строители кучками двинулись мимо старшины по рабочим местам. Сучок, гордый, как стадо бояр на княжеском пиру, обозревал окрестности и вдруг натолкнулся на чей-то взгляд. На гульбище стоял Лис. «Что-то больно гладко у тебя всё идёт, старшина, так не бывает!» – казалось, говорила одобрительно-снисходительная усмешка парня.

Вот тут и вывернулся из-под ноги мастера камень, и Сучок, потеряв равновесие, плюхнулся на задницу, на которой благополучно, под общий хохот, съехал с кучи вниз. Громче всех смеялись новоназначенные артельные старосты…

Рабочий день покатился своим чередом. Вроде бы и вправду новый порядок сдвинул дело с мёртвой точки. Всякой бестолочи, ругани, чесания в затылках и толкания задами на ровном месте стало значительно меньше, но плотницкого старшину терзали нехорошие предчувствия – уж больно гаденько ухмылялись свежеиспечённые старшие лесовиков, да и свои артельные от них не отставали, наблюдая лихой спуск старшого с глиняной кучи. Обидно! А тут ещё августовское солнышко забралось повыше и принялось жарить от души. Вот тут и навалилось на Сучка похмелье. Нет, не так – Похмелье! Во рту резко пересохло, и следы пребывания там половецкой орды, как выяснилось, никуда не делись.

Солнце, как издеваясь, продолжало поджаривать исстрадавшийся Сучков мозг, однако деваться некуда, себя приходилось держать. Рядом так же страдал Нил.

– Вот Гаркун, птица носатая, хитрее всех оказался, гляди, со своими болотниками в ров полез! – мастер указал рукой на копошащихся во рву землекопов и попытался сплюнуть, но тщетно – слюны во рту не оказалось. – Ты гляди, Сучок, вон он, в воду по самый клюв забрался и сидит там, поганец!

– Нишкни, Шкрябка, без тебя муторно! – Плотницкий старшина потер гудящий лоб. – Лучше пошли, глянем, как там у них – вон сваи тащат… Не упороли бы чего.

– Ох, сдохнуть бы! Ладно, пошли, – плотник поплёлся в сторону рва, как на казнь.

Обычно жизнь-злодейка не любит, когда на работе предаются мыслям о высоком. «Работай, негр, солнце ещё высоко!» – так через семьсот с небольшим лет в несуществующей ещё стране изложит этот принцип не родившийся ещё писатель. Вот и сейчас она решила напомнить Сучку о том, что всему своё время, и избрала своим орудием Швырка. Вывернувшись не пойми откуда, он едва не сбил старшину с ног и в довершение всего окатил мастера водой из ведра, которое тащил куда-то.

– Поганец! – Звук оплеухи прорезал окутывающий площадку рабочий шум. – Смотри, куда прёшь, крот слепошарый!

– Ты почему не во рву, шпынь ненадобный? – Нил с удовольствием в свою очередь наградил пинком незадачливого парня.

– Дядька Сучок, дядька Шкрябка, не бейте! – Швырок присел и в ужасе закрыл голову руками. – Меня дядька Матица за водой к колодцу послал!

– Врешь, бестолочь! Опять к девке какой-нибудь под подол лазил! Убью паршивца! – старшина ощерился не хуже вурдалака, что в сочетании с похмельной одутловатостью и налитыми кровью глазами производило сильное впечатление, и отвесил Швырку леща.

– За что, Кондратий Епифаныч?! – взвыл подмастерье.

– Было б за что, вообще убили бы! – внёс свою лепту в воспитание Нил.

– Дядьки, Христом-богом, меня правда Матица послал!

– Вода где?! – до Сучка, наконец, дошло, почему Швырок оказался не на грязной работе.

– Дядька Сучок, да ты ж её и разлил, – всхлипнул, утирая нос, подмастерье.

– Я-я-я-я?! – Затрещина прозвучала не хуже щелчка кнутом. – Ты, михрютка безрукая, бегом к колодцу, чтобы одна нога здесь – другая там!

Парень подхватил ведро и исчез с такой скоростью, что пинок Нила бесполезно вспорол воздух.

– Не, ты видал, Шрябка?! Прёт, что твой лось, не видит ни хрена! В кого только такой уродился? Батька его, покойник, всем мастерам мастер был, а у этого мало того что руки из задницы выросли, так ещё и елдой думает! – Сучок в изнеможении присел на бревно.

– И не знаю, Кондраш, – Нил пристроился рядом, – ведь может дело делать, да только гулянки да девки на уме! Учишь его, а он ворон считает, заовинник хренов! Ты в его годы не меньше под юбки лазил, да чудил, да барагозил, но ведь и работу работал, да как! Другого старый Калистрат пришиб бы к растакой-то матери, а тебя хоть и охаживал по чему попало, но терпел… Помнишь?

– Так то-то и оно, что работал! А этот… Ну и где он? Во рту как половцы свадьбу играли! – Старшина сплюнул тягучую похмельную слюну.

– И не говори! – Нил провёл по лицу рукой, будто стирая липкую паутину.

За страданиями начальства, не прекращая работы, с интересом наблюдали лесовики, предводимые мастером Гвоздём и их артельным, носившим звучное имя Насупа. Вот только сейчас он не очень-то оправдывал своё прозвище, то и дело демонстрируя в глумливой ухмылке жёлтые крепкие зубы. Не отставал от него и Сучков подручный мастер Гвоздь, во Христе Варсонофий: взаимопонимание между недавними недругами налаживалось с невиданной скоростью. В очередной раз поймав взгляд Насупы, мастер ухмыльнулся, спрятал угольник и вполголоса затянул:

Среди лесовиков там и сям раздались смешки, и чей-то красивый баритон продолжил:

Песню враз подхватил десяток голосов. Плотницкого старшину передёрнуло, как от зубной боли.

– Принёс, глуздырь?! – Страдавший от жажды не меньше своего старшины Нил отобрал у скрючившегося в ожидании затрещины Швырка ведро и будто прирос к нему. Сучку пришлось ждать, да ещё и делать вид, что пить ему совсем не хочется. А подначки, направленные вроде бы и в пустоту, сыпались градом…

– На, Кондраш! – Шкрябка наконец отлепил себя от ведра.

– Спасибо! – старшина не заставил себя просить дважды.

Напившись и шуганув для порядка Швырка, мастера продолжили свой путь.

Занятый своими мыслями Сучок и не заметил, как довлёк своё бренное тело до Девичьей башни. Там дело тоже не стояло, сруб подводили под перекрытие первого поверха.

– Гляди, боярин! – хохотнул с верха сруба лесовик.

– Где? – спросил снизу мастер Матица.

– А вон, о двух копытах едет! – высоко сидящий весельчак кивнул головой в сторону Сучка.

– А где ж конь? – Матица явно поддержал игру.

– Да промеж ног! Как бы боярину да в грязь не упасть!

Работники грохнули хохотом, а Сучок побагровел и потянул из-за пояса топор, но достать не успел. Нил как бы случайно положил руку на плечо своего старшины.

– Отпусти топор, б…! – шёпот мастера мог поспорить по ласковости с шипением разъярённой гадюки. – Только дёрнись – и нас с тобой на ремни порежут, боярин хренов! Упреждал ведь, да тебе, свербигузду, с кучи виднее было!

Старшина шумно выдохнул и с усилием убрал руку с топора.

– Что, Матица, жеребец мой по нраву?! Поближе глянуть не хошь?! – блудливо оскалился Сучок. – Али на себе спробовать?! Счас враз спробуешь! Ты какого хрена едучего сруб на такую верхотуру вытащил? Землёй забивать как будешь? Или тебе вон их не жалко?

– Ты кого это жалеть-то вздумал? – подал голос лесовик с вершины сруба.

– Тебя, дурня болотного! – Старшина ткнул пальцем в сторону высокосидящего оратора. – Ты как в таких клетях поворачиваться с «бабой» собрался, пень осиновый?! Один дурак трамбует, другой сверху засыпает, потому что сверху он хрен увидит, что внизу делается, да нижнего прикопает! А почему?! Да потому что мастер Матица, осёл иерихонский, сруб до неба задрал без набивки! Долбоклюи! Тереть-скрипеть вас во все дыры! «Боярин о двух копытах едет!» Бога благодарите, что не боярин настоящий вам тут попался, а то бы уже на правеже стояли! Теперь за дурость свою будете по три вершка в толщину отсыпать, трамбовать да снова три вершка и лазить туда-сюда аки поползни!

– От ети ж твою в перевалок! – донёс ветер чей-то восхищённый комментарий.

– Вот пока не сделаете, сегодня никуда не уйдёте! – Сучок выкатил грудь колесом. – Дни пока ещё не короткие, а не успеете, так факела палите – воля ваша! Работу работать – это вам не болталом трындеть! Приду проверю, хреново сделаете, так конём своим и приголублю, мастера-а!

Больше подобного нигде не случилось, хотя подначивали старшину повсеместно, но Сучок не обращал уже на это особого внимания. Работа захватила его целиком, даже похмелье отступило. Ново и непривычно было мастеру, почитай, целый день не брать в руки топора, а только указывать, наставлять, поучать, хвалить и наказывать. Он то спускался в ров, то лез на стену, то чертил на земле или кусках бересты, поясняя свою задумку или уясняя чужую. Только раз взыграло ретивое – показал неумехам, что настоящий плотник с топором сотворить может!

Когда Дударик сыграл сигнал к обеду, Сучок вместе со всеми поплёлся в трапезную, не чувствуя вкуса, смолотил всё, что подали, и подался в холодок, но не подремать, а подумать над тем, как не дать валам оплыть в ров. За мыслями едва не пропустил сигнал «приступить к занятиям», и снова круговерть большой стройки затянула в себя старшину. Всё бы хорошо, да одна мысль, как мышь в амбаре, скреблась по краю сознания: «И чего мои вместе с лесовиками с ума посходили?»

Вечером Плава, как ей и было велено, сготовила из отловленной с такими приключениями стерляди просто царскую уху. К удивлению Сучка, никто из артели не пришёл попробовать ночную добычу своего старшины и его сотоварищей.

И даже самому себе не признался, что свербит другая мысль, которую страшно было выпускать наружу. Думать не хотелось, но все равно думалось.

«Неужто верно Серафим сказал – меня под лед спустят и перекрестятся?»

Дни потекли своим чередом. Работа кипела, да и наставники вместе «камидантом» Демьяном, как чуя что-то, поторапливали. Лис, в отличие от них, не гнал, на регулярных докладах строителей слушал внимательно, хвалил за работу, с чем-то соглашался, с чем-то нет, но всегда смотрел на Сучка с каким-то хитрым прищуром…

– Старшина, тебя боярич Михаил кличет! – голос урядника Антона, подвизавшегося у боярича на посылках, прервал размышления мастера.

– Иду! – Сучок оправил пояс и пошагал на зов.

В «кабинете» (так Лис прозвал палату, в которой вершил дела) всё так же громоздились на столе листы бересты, лежал на полу белый войлок да стояла в поставце дивной работы расписная посуда, сделанная самим бояричем.

– Здрав будь, старшина! – Михаил оторвался от своих записей, поднялся и вежливо кивнул старшине. – Заходи, садись к столу.

– И ты будь здрав, Лис! – Сучок снял с головы шапку, слегка поклонился и сел на указанное место. – За каким делом звал? Вроде справно всё, о стройке и досках всё утром обговорили. Или измыслил чего?

– Измыслил, старшина. Новую задачку тебе приготовил, – боярич широко улыбнулся. – Ты вот не думал, как такую крепость, что вы строите, на щит брать?

– Нет. На кой оно мне? Я ж не ратник, это у вас пусть голова болит, – мастер развёл руками, но насторожился. После достопамятного разговора с Буреем было с чего. Кто знает, чем обернутся мутные заходы начальства: петлёй или прорубью.

– Да, не ратник. Пока… Ты думал, старшина, что делать будешь, когда выкупитесь?

Внутренняя Сучкова жаба мерзко ухмыльнулась и потянула лапки к горлу старшины.

«Иди в задницу», – шикнул раб божий Кондратий на наглое земноводное, однако подлое тело всё же малость поддалось жабьим чарам: плешь покрылась испариной, а руки затеребили пояс. «Да твою же мать!» – разозлился Сучок на свой страх. Жаба вылупилась в недоумении.

Злость помогла – мастер фухнул, усмирил непокорные руки, утер пот и, неожиданно для себя самого, подмигнул Лису:

– Жарко тут у тебя, Лис, ты бы истопников своих умерил, а то, смотри, весь лес в топку пустят – строить не из чего будет! – и злобно шикнул на жабу:

– А насчет того, что делать… Наше мастерство при нас останется, Лис! Ты не подумай, я с уважением, ты нам добро сделал, и мы тебе отплатим! Была у меня думка, как выкупимся, к тебе на службу проситься да на посаде жить остаться, в долю тебя позвать. И тебе добро, и нам.

– А умён ты, старшина! К сильному роду прибиться захотел, чтоб и под защитой быть, и заказы по всей Руси получать через дядьку моего Никифора Палыча, да товар через него же сбывать, так ведь? – Глаза боярича лукаво сверкнули.

– А, чтоб тебя, Лис! Мысли, что ли, читаешь? Или не согласен? А про то, что не ратник, к чему помянул? – Сучок заскрёб пятернёй плешь.

– Согласен-то согласен… Такую артель под рукой иметь кто откажется? – Михаил уставился на мастера своим стариковским взглядом, к которому Сучок уже худо-бедно привык. – Всё ты верно рассудил, только одно забыл – здесь служба воеводская, а значит воинская. Иначе никак!

– Это что ж, ты меня и моих в строй с самострелами решил поставить? А на кой? Отроков не хватает?

– Ну, самострельному бою научится вам не лишне, только мне от вас другая служба нужна.

– Какая?!

– Ты про розмыслов воинских, что при войске царя греческого обретаются, слыхал?

– Слыхал, как не слыхать! Одного видал даже – князь Олег Святославич из греческих земель привёз. Он-то баллисты в Новгороде-Северском и ставил, ну, те, о которых Шкрябка тогда рассказывал…

– Ну вот, старшина, ты и сам понял, какой я от вас службы жду! – улыбнулся Мишка и только что не подмигнул мастеру.

– Ты это что ж, нас в эти самые розмыслы наметил? – озвучил очевидное Сучок. И, не скрывая своего охренения, полез чесать плешь.

– Верно! – серьезно кивнул молодой боярич. – Так что, давай начинай думать не только как крепость построить, а и как сломать при случае. Вот прямо сейчас и начинай! – в голосе прозвучал приказ.

– Ну, значит, первое дело ров засыпать надо… – Мастер в ожидании подтверждения взглянул в лицо собеседника.

– Верно! – поощрительно кивнул боярич. – А дальше?

– Ну, потом лестницы подтащить да к стенам приставить, ещё таран можно подвести – ворота ломать… ну и по лестницам на стену… Только со стен-то стрелы пускают, смолу льют, каменья да брёвна мечут… Кровищи бывает! – Сучок на миг прикрыл глаза и мотнул головой. – Оттого и стараются город изгоном взять, а если не выходит, всё больше в осаду садятся.

– Вот! А если б со стен не стреляли?

– Если бы да кабы, да росли б во рту грибы – был бы тогда не рот, а огород! Какой же защитник по доброй воле стены оставит?!

– А не оставят по доброй – оставят по злой! Вот ты той злой волей и станешь, десятник розмыслов Кондратий Сучок! – Боярич пристукнул кулаком по столу. – Станешь-станешь, никуда не денешься! Так что прикидывай, как лучников со стен убрать, тем более, что вы с Нилом уже об этом думали!

– Верно, думали! Ну, Лис! – рассмеялся Сучок. – Заборолы сбить надо, башни сбить! А это только баллистами… А коли заборолы сбили, можно… да всяко можно, хоть брешь в стене сделать такую, что обозом въезжай! От того и заборолы в три наката ладим. Значит, баллисту велишь строить?

– Нет, баллиста нам не годится! Она от жильного каната работает, а у нас – то дождь, то снег…

– А что тогда? Жилы-то и вправду размокнут, – плотницкий старшина разочарованно хмыкнул. – Или придумал чего?

– Придумал, да не я, – боярич вытащил из кучи на столе пергамент и несколько берестяных листов. – Гляди, вот это требушет, его франки измыслили. Он мечет камни крупнее, чем баллиста, и дальше, и ему дождь с морозом не страшны.

– Почему?

– А он устроен навроде колодезного журавля! Вот, смотри, это станина. На ней вертится вот эта штука, стрела называется. У неё на одном конце груз в ящике, причём ящик закреплён так, что поворачиваться может. Груз в ящике много тяжелее, чем камень, что мечут – раз в пять, а то и в десять! – Боярич налил в чарки квасу сначала себе, потом Сучку, подал ему, отхлебнул сам и продолжил: – На длинном конце стрелы приделана кожаная праща. Когда требушет заряжают, то груз задирают вверх, пращу укладывают вот в этот жёлоб, а в неё кладут камень. Верёвку от пращи цепляют вот на этот крюк и выбивают стопор. Груз идёт вниз, стрела вверх, верёвка с крюка соскальзывает и выпускает камень.

– Хитро! А целить как?

– А вот как крюк выставишь. Он раньше или позже камень выпустит, а от этого зависит, как камень полетит: ближе или дальше, выше или ниже, – пояснил Михаил.

– А как крюк ставить? А пращу какой длины брать? А на сколько длинный конец стрелы больше короткого? – Сучок хотел задать ещё вопрос, но умолк, остановленный жестом боярича.

– Вот этого не знаю, не стали франки все секреты в книге писать. Первая тебе служба, старшина, на все эти вопросы ответить и годный требушет сделать. Срок до весны!

– Понял, Лис! – мастер шумно выдохнул. – Только это ж сколько дерева надо, да железа хорошего, да кожи?! Не, сразу большой ладить нельзя! О, придумал! Помнишь, Лис, ты сказывал, что какой-то древний зодчий, если что-то непростое строить собирался, допрежь делал что-то навроде игрушки детской, а потом грузы разные на неё клал и смотрел, где сломается – и так, пока не поймёт, где крепче, а где слабже сделать надо, и только потом строить начинал… Он ещё словом смешным эту игрушку звал… Вспомнил! Модель! Вот на такой модели секреты открывать и будем!

– Добро! Понял ты меня, старшина! Что нужно – обращайся к Демьяну или Кузьме.

– Ладно, Лис, как что годное сделаем – сразу тебе покажу!

– Ну, тогда иди, старшина, и вот о чём на досуге подумай: с деревяшками ты всё на модели норовишь, и то с осторожностью, а с людьми наотмашь. Вот и выходит у тебя с деревяшками ладно… А с людьми? Подумай, старшина… Ступай!

Вот так и шёл плотницкий старшина, глядя перед собой невидящим взором, и только бормотал что-то неразборчивое себе под нос время от времени. И бог знает, куда бы завели его гуляющие сами по себе ноги, если бы на их пути не встал во всей своей силе и славе Швырок, во Христе Питирим, приходящийся Сучку двоюродным племянником, а также подмастерьем, вечной головной болью, чучелом для оплеух и соперником по части блудливости.

– Ай, дядька Сучок, за что?! – взвизгнул изогнувшийся литерой «глаголь» парень (а в какой позе ещё прикажете рыть канаву), когда колено плотницкого старшины, прущего не разбирая дороги, впечаталось в его тощий зад.

– А? Чего? Швырок? – Сучок суматошно зашарил глазами по окрестностям. – Прости, племяш, зашиб я тебя?

– Ой! – Швырок открыл рот и сел на пострадавшую задницу. – Дядька Сучок, прости! Не со зла я! Мне дядька Гвоздь сказал тут… эта самое, рыть! Ты не подумай! Я тут и рою, а Глашка просто мимо проходила!

– Да ладно, Пим, задумался я и тебя не заметил, ты работай, а я пойду, – плотницкий старшина махнул рукой и направился за ворота в сторону лесопилки.

Швырок, свесив челюсть до земли, так и остался сидеть, вперив взгляд в то место, где скрылся за поворотом внезапно подобревший дядюшка…

А дядюшка дошагал скорым шагом до лесопилки и засел в той самой горнице, где в недавние времена подаренная Буреем яблоневка положила начало нынешнему положению дел. Для начала плотницкий старшина в несколько глотков выхлебал здоровенный ковш квасу, витиевато выругался, вытер взмокшую лысину и в изнеможении опустился на лавку. Посидел некоторое время, бесцельно шаря глазами по стенам, ещё раз выругался, запалил лучину и выудил из-за пазухи пергамент с чертежом требушета.

Сучок ешё раз взглянул в чертёж, поднялся, подошёл к печи, выбрал подходящее полено и, ловко орудуя топором, распустил его на ровные плашки, отнёс их на стол, а сам полез в сундук за инструментами для тонкой работы.

Мастер вернулся к столу и принялся остругивать плашки, заглядывая время от времени в чертёж. Остругивал, смотрел, примерял, отрезал, подгонял и так увлёкся работой, что принялся даже что-то напевать себе под нос.

Тут Сучок высунул язык и начал, сопя от сосредоточенности, резать ложе для пращи. А как же не сопеть – работа-то тонкая! Вот и двигались пальцы мастера легко и осторожно, чтобы, не дай бог, не повредить неверным движением тонких планок.

Вот так и крутились мысли старшины вокруг да около, а руки – чуткие и искусные руки мастера – делали невиданную доселе игрушку. Совсем не страшной смотрелась забава, ежели не знать, что как из малого смешного котёнка вырастает лев, из неё вырастет орудие убийства, предназначенное плющить людей в кровавую кашу, сравнивать с землёй дома и стены, что эти дома защищают, да посылать огонь на их крыши.

И об этом думал мастер, но, ужаснувшись сначала делу рук своих, понял, что нельзя иначе. Что эта чудесная и страшная машина сродни мечу, который может как хранить мир и покой в руках воина, берегущего родную землю, так и нести кровь и смерть, попав в руки иноплеменного или доморощенного татя. Вот и получалось, что не стоять земле без меча. И без камнемёта тоже!

Нет, конечно, столь возвышенные мысли в голове свежеиспеченного десятника розмыслов пока еще не бродили, но ощущение чего-то благородного и великого, за что не жалко отдать свою жизнь и не грешно забрать чужую, у него появилось. Не понял – нутром почуял.

А еще подсказало нутро мастеру, что зря он столько лет считал воев не то чтобы бездельниками, но не по делу зазнавшимися выскочками. Дошло до Сучка, что они тоже и мастера, и трудники – только мастерство у них особое, да и труд тоже. И уже не считал более, что не по работе ратникам и почета, и достатка, да и всего прочего отмерено. Тем более, кому много дано, с того много и спросится.

– Гляди-ка, сам не заметил, как изладил! – произнёс вслух Кондратий, глядя на творение своих рук. – Теперь бы проволоки на крюк да холстины на пращу, и спытать можно!

– Вот ты где! – в горницу ввалились разом Шкрябка, Гвоздь, Плинфа, Мудила, Матица, а за ними бочком проскользнул Гаркун. – Где тебя черти носят? До тебя ж дело всем есть, а ты тут, как дитё, игрушки играешь!

– Господа мастера! – Плотницкий старшина рывком встал из-за стола. – Виноват я перед вами!

Строители замерли посреди комнаты, аки жена Лотова. К обращению «господа наставники», «господин старшина», «господин урядник» и прочим воинским титулованиям, бытовавшим в Михайловом Городке, они привыкли, но примерить это величание к себе им в голову и не приходило. Да ещё из уст Сучка – бузотёра и ругателя, возомнившего себя в последнее время не то боярином, не то воеводой…

– Простите за грех неведомый, за обиду лютую! – Раб божий Кондратий рухнул на колени и челом своим коснулся струганых досок пола. – Коли словом обидел – бейте за слово мерзкое!

Мастера продолжали молчать. Плотницкий старшина ждал, простершись ниц.

– С-с-с-сучок, т-т-ты чего? – выдавил из себя Гвоздь. – Никак, худо приключилось?

– Виноват я перед вами, други! – раздалось с пола.

– Точно не в себе! – принял решение мастер. – Шкрябка, беги к Плаве на поварню, она тебе не откажет, тащи хмельного! А вы поднимите его, осторожно только, вдруг бросаться начнёт! Отпаивать будем, а то в уме повредится!

– Не надо к Плаве! – подал голос Гаркун. – Тут яблоневка есть! Шкрябка, доставай!

– Точно! Это лучше! – Нил резко сменил направление движения. Остальные медленно начали приближаться к Сучку, обходя его со всех сторон.

– Етит вас бревном суковатым поперёк себя волосатым куда надо и куда не надо! – Плотницкий старшина резко вскочил на ноги. – Вконец охренели, пни осиновые, драть вас не передрать в лунном свете да под лешачий свист! Я ж к вам, как к людям… прощения прошу! О! Ща как дам промеж глаз для доходчивости!

– Не, раз лается, то в себе должон быть… – заскрёб в затылке навеки закопчённой в кузне рукой тугодум Мудила.

– Ф-у-у-у-у! – пронёсся по горнице общий вздох облегчения.

– Простите меня, господа мастера! – Сучок вновь повалился в ноги.

– Да прощаем! – вдруг за всех ответил Матица. – Ты хоть понял, за что?! И вставай, нечего пол лбом выглаживать!

Сучок поднялся. Сейчас никто бы не узнал в нём прежнего забияку.

Та долго собиравшаяся снежная лавина, что прошла сейчас по его душе, выпила из мастера все силы, а вместе с ними и всю злость. Плотницкий старшина смотрел на своих товарищей по-детски открытым, решительным и, вместе с тем, смущённым взглядом. Так смотрит ребёнок, по доброй воле решивший признаться в своей шалости.

– Зазнался ты, Кондрат! Боярином себя почуял! – в голосе Матицы суровость мешалась с сочувствием. – Как с холопами и с нами, и с ними обошёлся, – мастер кивнул в сторону Гаркуна. – Всех изобидел! А ведь хорошо начал: дело поставил ловко, с лесовиками замирился, Буню окоротил… Так нет, норов твой бараний! Забыл, что в одиночку только рукоблудствовать хорошо! Ну, хорошо хоть понял!

– Верно сказал, Матица! – кивнул мастер Гвоздь. – Главное дело, Сучок, понял ты всё и сам повинился! Ладно, мужи, кто старое помянет, тому глаз вон!

– А кто забудет – оба! – глухим голосом закончил Кондратий.

– Вот и ладно! – Нил хлопнул ладонью по извлечённому из заначки приснопамятному бочонку. – Сейчас мировую выпьем, а ты нам за чаркой и поведаешь, что за игрушку ты тут ладишь?

– Погоди с чаркой, Шкрябка, – Сучок обвёл мастеров взглядом. – Тут дело такое: позвал меня к себе Лис и вот чего поведал…

– Да-а, дела-а! – протянул Гвоздь, выслушав рассказ своего старшины. – Вона она какая воля светит… А и добро! И мастерами останемся, и ратниками будем – двойная польза, если на то пошло! И Лису служить – дело хорошее! С тобой мы, Кондрат!

– Разбежался, Матица! – усмехнулся Нил. – До воли ещё службу справить надо! Сучок, давай сюда свою игрушку и рассказывай, что к чему у этого камнемёта франкского.

Давно затихла в Михайловом Городке стройка, Дударик, провожая солнце, сыграл с башни «отбой», крепость погрузилась в сон. Только перекликались на недостроенных стенах часовые да вяло побрехивали сквозь дремоту Прошкины щенки. Лишь у плотников на лесопилке пробивался через волоковые оконца свет. И если бы кто-то любопытный заглянул в одно из этих окон, то увидел бы он семерых смысленных мужей, стоящих на карачках вокруг странной игрушки и пускающих с её помощью малый глиняный шарик…

Вот так бывает на свете: хочет заказчик странного – унитаз на балконе, лифт на первый этаж с первого, пардон, уборную только на третьем этаже в трёхэтажном коттедже… Велика Земля Русская, каких только дураков не рождает! Вот и изворачивается прораб, когда сам, когда вместе с проектировщиком, проклиная всё на свете; самые «гениальные» идеи торпедирует, а остальные выхолащивает до безвредности. Только случается, редко-редко, что в этой груде органических удобрений, простите за избитое сравнение, обнаруживается жемчужное зерно: полезная идея или действительно интересная задача. Вот тут дело другое – это вызов профессиональному мастерству. Тварь я дрожащая или могу что-то? А если могу, то должен! А если должен – сделаю! Инженер я или так, без приглашения на чай зашёл? Но это бывает только когда, как выражаются ныне в молодёжных компаниях, торкнет.

Вот Сучка со товарищи и торкнуло. Им даже не себя показать захотелось, не будущее своё устроить, не выкуп приблизить – им стало интересно. А интерес инженера – это одна из самых могучих мировых сил. Некоторые верят, что мир сей держат три техника, стоящие на плечах инженера, так вот, это не такая уж и фантазия. Не будь у наших предков-приматов инженерной искры, так бы и сидели мы с вами на деревьях, потребляя бананы и прочий вегетарианский корм. Как там у Киплинга сказано про королевских сапёров?

А сапёры, как справедливо заметил классик, называются ещё инженерными войсками. И у войск этих работы всегда хватает и на войне, и в мирное время. Обратимся всё к тому же Киплингу:

Вот так. Да что там, у Киплинга и сильнее сказано:

До таких вершин, чтобы солнце, как Исус Навин, останавливать или хотя бы мечтать об этом, долгий путь. Очень долгий. Сучок со товарищи в этот вечер на него вступили. Вот только не знали они, что следующий большой шаг по этой дороге настигнет их очень скоро, а о том, какой платы требует стезя «инженера инженерных её величества войск», и вовсе не догадывались. Как и о том, что, однажды вступив на эту дорогу, свернуть с неё уже нельзя.

А буквально на следующий день случилось и еще одно событие, как позднее выяснилось, повлиявшее на дальнейшую судьбу плотницкого старшины и всей его артели. Хотя началось все с совершенной, казалось бы, ерунды…

– Ух ты! Глянь-ка какие! – Гаркун неожиданно замер на месте и расплылся в блаженной улыбке, восторженно уставившись куда-то в направлении кухни. Следовавший за ним Сучок, не успев вовремя остановиться, с разгона влетел ему в спину и возмущенно выругался:

– Етит тебя в грызло! Раскорячился, как баба в тягости посреди торга… Чего там узрел-то? – Мастер проследил за взглядом Гаркуна, оценил открывшуюся его взору картину – холопок, хлопочущих возле кухонной двери перед корзинами с грибами, и глумливо скривился. – А-а-а, бабы… Ну да, ладные. Чего, понравились? Хошь, научу, как обратать?

– Да какие бабы! – отмахнулся Гаркун. – Этого добра… А будет нужда – и без тебя справлюсь. А вот грибы…

– Чего грибы? – не понял Сучок и еще раз посмотрел в сторону кухни. – А, ну да. Грибы… И что? Грибов, что ли, не видел? Их сейчас из лесу все таскают…

– Да что ты понимаешь! – невесть с чего рассердился Гаркун. Насупился, отвернулся и снова двинулся по прежнему маршруту, но не выдержал и через некоторое время буркнул:

– Люблю я это дело, аж руки зачесались!

– Грибы? – Сучок понимающе кивнул. – Ну да – вкусны… Особливо белые. Дух от них – слюной подавиться…

– Не… Собирать люблю, – признался Гаркун. – Так бы в лес и побежал сейчас.

– Так то ж для мальцов работа… – удивился Сучок. – В лес по грибы бегать.

– Вот с малолетства и люблю… Сейчас оно, конечно, не часто доводится, но как дорвусь – не поверишь, аж свербит! Особенно, когда урожай на них. Из лесу не выйдешь. А сейчас вон, гляжу, поперло…

– Так уже с неделю холопки из лесу коробами тащат – лукошками не наносишься. То детишки ходили, а теперь и баб с ними отправляют, чтоб подсобили – говорят, плюнуть некуда там – сплошняком стоят.

– Время пришло, значит. Теперь недели две или три будут, потом враз сойдут. Вот и успевают ухватить. А нам недосуг…

– Это точно – не до грибов сейчас. Дома-то у тебя кто остался? Заготовят?

– Да заготовят… – Гаркун вздохнул. – Семеро у меня. Жаль, сыновья еще малые – старшие все дочки. Двух уже просватали. Сваты будущие тоже тут со мной. Вернемся – будем детей женить.

В голосе Гаркуна почему-то не слышалось особой радости.

– Как они там без тебя? Справятся? Осень на носу…

– Справятся, они у меня шустрые. И староста наш обещался семьям тех, кто сюда ушел, помочь по хозяйству. И волхв наш тоже…

– Не обманет?

– Не-е. Не посмеет – волхва велела.

– Тогда конечно, – уважительно кивнул Сучок и покосился на приятеля. – Тогда чего ты смурной-то? Скоро уже домой вам – к зиме…

– А что б я знал, чего! – Гаркун неожиданно снова встал посреди дороги, огляделся вокруг и вдруг выдал. – М-мать! Не хочу я туда! Сам вот только сейчас понял – не хочу и все!

– Как не хочешь? – Сучок обалдело уставился на приятеля. – Семья же…

– К семье хочу… Домой не хочу! – мотнул головой носатый лесовик. – Кабы не семья, я бы и вовсе тут остался – и гори оно все пламенем!

– А чего так? Плохо у вас там, что ль?

– Да не… – Гаркун снова вздохнул, подумал, махнул рукой и двинулся дальше. – Кабы я сам знал… Не плохо, а… – усиленно теребя нос, он о чем-то задумался, а потом принялся объяснять, с трудом подыскивая слова: – Там место хорошее и живем ладно – как все… Сюда шел, как на казнь – старосту с волхвом изругал про себя, да не один раз. И не только я. Сваты мои будущие с зятьями тоже тут, а почему? Староста с волхвом всех своих кумовьев да сродников дома оставили, на нас отыгрались. И всегда так. Тут-то было не поспорить – волхва велела. А обычно, если что, так глоткой свое брать приходится, а иной раз пойди возьми… Да и не в том дело даже…

Гаркун осторожно огляделся и, понизив голос почти до шепота, признался:

– Только не говори никому, что сейчас скажу… Вон, среди отроков пятеро наших бывших. Из селища. По ним тризну справили – не признаем их, не велено. Родня, считай, похоронила уже. И тут им судьба неведомая – воины, а… Поглядел я на них… Знаешь – позавидовал! Другие они уже. И судьба у них другая. Мне бы в их годы такое – ухватился бы зубами за здешнюю жизнь. Я ж шебутной был – сколько об меня палок отец покойный обломал, пока в разум не привел. А-а… – Гаркун опять саданул воздух рукой и выдал. – Вольно тут!

– Вольно?! Да… – От такого выверта Сучок аж споткнулся. – Да тут без разрешения не пёрнешь! Ты чего? Какая это воля? По дудке да по свистку…

«Ни хрена лысого! Да в ином порубе вольнее, чем у нас! Чего это он»?

– Э-э-э, не о том говоришь! Не в дудке дело… – досадливо поморщился Гаркун. – Дома и без дудки, а… Словно вол в ярме – все без тебя предопределено от люльки до погоста – тащишь воз и из того ярма выпростаться только в корзинь… Начальным человеком над своими меня волхва поставила – хошь не хошь, а пришлось. Только ведь если бы я не справился, тут бы и волхва до сраки – другого кого поставили бы, кто впрягся, так? А люди за мной пошли, сами пошли, понимаешь? Потому что тут кем можешь быть, тем и будешь.

«Вона как грачик наш заворачивает! Не, резон-то есть, только он, знать, вовсе заслепошарил – цена за всё это такая, что того гляди проторгуешься, а плату тут, ети его, петлёй да плахой берут!»

– Будешь… – невесело хмыкнул Сучок. – Только за то бытьё потом и битьё за счастье… Головой ответишь, коли оступишься. Сам видел – тут и мальцов на шибеницу определят, не кашлянут…

– Уж лучше на шибеницу, чем дома белкой в колесе по кругу скакать! Только чтоб на просушку подвесили, совсем дурнем ненадобным быть, а я вроде не дурень, а?

– Не, не дурень! Это точно! Только строго здесь. И без виселицы строго! Сам ведь все видел.

– Да что ты о строгости знаешь, а? – Гаркун неожиданно разгорячился, обернулся к мастеру. – Думаешь, если в холодную посадили или гусаком вышагивать да руку ко лбу тягать заставили, каждого пупка приветствуя, это строгость?! А вот хрен тебе по всей роже! Это, брат, как комар укусил! Вот дома хужее…

– Это чем же?

Сучок всерьез заинтересовался разговором, даже забыл рассердиться на Гаркуна за его горячность. Сам он до сих пор был уверен, что хуже и строже, чем здесь, в крепости, и быть не может. Принял это – хоть и через ломку и битие, которое, как известно, определяет сознание, но принял. И все равно оно поперек души торчало и о себе напоминало, как заноза. Он не сомневался, что и лесовикам крепостные порядки, что узда и стремена дикому жеребцу: терпят, так как деваться некуда, но и во сне мечтают снова вернуться на свободу – где никто тебе губы не рвет и плеткой не гонит, а оказалось…

Гаркун продолжал вещать: дорвался высказать то, что давно зрело. Может, и правда дорвался…

– Там хуже неволя – волхва сказала и судьбу твою навсегда решила! Да что там волхва – волхв, который той волхве чоботы чистит! Староста! И баба старостина тоже! И не рыпнешься… Что мне, что сынам моим, как подрастут, навечно определено Лопарям в рот заглядывать. Или в изгои идти. Городской ты – не понимаешь! Не видал такого, не нюхал, сам себе хозяином завсегда был А у нас сидят все на старине – жопа сгнила! И сами сидят, и других не пускают, ибо «от пращуров заведено».

Заведено, как же! То-то пращурам из Ирия глядеть радостно, как на твоей полосе обчеством посевы травят, чтобы, значит, у тебя урожая больше, чем у других, не случилось! И не сделаешь ничего – навечно так! А тут… тут… Свобода воли, вот!

«Етит твою!..»

– Чего-о-о?

– Того! – Гаркун воинственно дернул носом. – Я тут с Роськой-святошей говорил…

– Ты б еще с дыркой в сральне…

– Не лезь, а слушай! – Гаркун покраснел от досады. – Дури он нанёс – это само собой, но и дело сказал. Про эту самую свободу воли. Мол, бог ваш христианский людям волю дал, чтобы по своему разумению поступали, и предупредил, чтобы, значит, головой при том думали, а то за все содеянное спросится. Туточки или в посмертии – это уж как получится, но огребёт каждый по делам его.

– Ну, дык, и чо?

– Уд через плечо! Тут на этой самой свободе воли все и стоит! Делай, что хочешь и можешь, но башкой думай – за все содеянное спросят без жалости. Да я о таком дома и мечтать не мог!

– Тебе сколько разов было сказано – маслята с прочими не класть? А это что?! – донесся от кухни звонкий голос одной из помощниц Плавы. И неразличимый бубнеж провинившейся сборщицы в ответ, видимо, холопка огрызнулась на замечание, так как тут же последовала гневная отповедь:

– Как это не мое?! Моё! Меня Плава старшей назначила, а я за тебя, лахудру, перед ней огребать буду? А ну перебирай все снова, пока космы целы… Мне потом покажешь!

– Во, слыхал? – воинственно кивнул в сторону кухни Гаркун, сделавший совершенно непостижимый для Сучка вывод из услышанного. – Тут холопки и то в начальные люди выбиться могут, если захотят и не забздят! А ты говоришь…

Разговор с Гаркуном неожиданно прилепился к Сучку хуже, чем смола к портам или банный лист к заднице. Весь день за делами не забывался и отовсюду в голову лез, паршивец. А к нему почему-то прицеплялся тот памятный разговор с Серафимом. Как он сказал? «И лесовики тоже зло затаили?»

Теперь, выходит, не затаили – Гаркун по крайней мере. По крайней мере, один топор от своей шеи плотницкий старшина уже отвёл – не стал причиной ссоры лесовиков и ратнинцев. А если Гаркун и родня его будущая к крепости потянутся, а он, Сучок, тому поспособствует, то и напротив окажется – не раздор он вносит, а согласие укрепляет. Ему и артельным это зачтётся.

И еще понял Сучок: привык он к такой работе. К Гаркуну привык. К болотникам его косоруким, которые вовсе и не косорукими оказались. И совсем не против был, чтобы и дальше у него такие помощники под рукой обретались.

В общем, все эти мысли у старшины в голове вертелись-вертелись и в конце концов сложились воедино. Откладывать дело в долгий ящик раб божий Кондратий не любил, так что тем же вечером Сучок улучил момент и снова заговорил с лесовиком все про то же:

– Слышь, Гаркун, а твои-то что про это думают?

– Про что? – не сразу понял его Гаркун, уже забывший об утреннем разговоре. – О том, как ров копать? Да чего там думать-то – бери больше, кидай дальше и отдыхай, покуда летит.

– Да не… про грибы… Тьфу! Про свободу воли. И про то, что домой скоро…

– А-а-а…

Гаркун помрачнел и насупился. Почесал в затылке. Потеребил кончик носа. Склонил голову по-грачиному. Подумал о чем-то и махнул рукой.

– Да кто ж их знает… Впрямую-то мы не говорили, я сам только нынче утром… Но наверняка и они уже задумываются – не все, так моя родня будущая точно. Тут как-то с Буруном поминали старосту, он в сердцах и выдал – мол, в изгои, что ли, к весне податься? Мы теперь родня – три семьи свое селище обоснуем. Пусть Лопари на загривке у кого хотят катаются, а то уже житья нету… Только кто ж в изгои пойдет с насиженного места, пока не припекло? Да и волхв еще как посмотрит. Если только к боярыне идти кланяться – может, она и позволит, если довольна нашей работой останется…

– Так чего ж и не сходить? – прищурился Сучок. – Она у вас, конечно, грозна, но и с пониманием бабка-то. А если вы не просто просить придете, а то, что ей самой выгодно, так никакой волхв против не вякнет!

– Это ты о чем? – Гаркун хмуро зыркнул на мастера. – Какая ей выгода с того, что мы селище ослабим, да сами будем первые годы бедовать. На новом месте оно всегда так. Да и нам… Еще думать надо – не сгинуть бы…

– Ага. Если попретесь неведомо куда – так непременно сгинете. А вот если на обжитое… На посаде вон… Если Лисовины позволят, так и волхва не откажется – она же сама за то, чтобы вы с ратнинскими замирились, так? Ну вот и… Она даже против крещения не возражает – все отроки, что присланы, с ее ведома крестились, сам знаешь. А работы тут до морковкиных заговинок не переделать. Сам, небось, видишь. А не видишь, так мне поверь – возле Лиса не пропадем! Я уж и так с артелью решил: получится выкупиться – тут обоснуемся.

Гаркун зыркнул на Сучка, ничего не сказал, только ухватил себя за нос так, словно собрался его оторвать. Задумался.