22

– Спасибо, что нашел для меня время в такой поздний час. Странно, что ты еще в университете.

– Хочешь сказать, антропологи работают больше, чем социологи?

– Ни за что, – засмеялась я, усаживаясь в черное пластиковое кресло. – Ред, не поделишься своими знаниями? Не расскажешь о местных культах?

– В каком смысле?

Ред Скайлер ссутулился за столом. Хотя волосы его уже поседели, борода оставалась красно-коричневой, что объясняло происхождение имени. Он сощурился и посмотрел на меня сквозь стекла очков в стальной оправе.

– Сборища фанатиков. Секты Судного дня. Сатанистские общества.

Ред улыбнулся и махнул мне, чтобы я продолжала.

– "Семья" Мэнсона. "Харе Кришна". "МУВ". "Народная церковь". "Синанон". Понимаешь? Культы.

– Ты используешь слишком широкий термин. То, что ты называешь культом, другие могут посчитать религией. Или семьей. Или политической партией.

Я вспомнила Дейзи Жанно. Она тоже возражала против термина, но тут сходство и заканчивалось. Тогда я сидела напротив крошечной женщины в огромном кабинете. Сейчас я смотрела на крупного мужчину в таком маленьком и перенасыщенном пространстве, что начинала страдать от клаустрофобии.

– Ладно. Что такое культ?

– Культы – это не просто компании полоумных верующих с чудаковатыми предводителями. По крайней мере мне так кажется. Это организации с набором общих черт.

– Хорошо.

Я откинулась на спинку кресла.

– Культ создается вокруг харизматичного человека, который что-то обещает. Он проповедует особое знание. Иногда доступ к древним тайнам, иногда к совсем новым открытиям, в которые посвящен только он или она, иногда к смеси того и другого. Предводитель делится информацией с последователями. Некоторые обещают утопию. Или наоборот. "Только присоединяйся, иди со мной. Я решаю. Все будет хорошо".

– Чем они отличаются от священников или раввинов?

– В культах харизматичный лидер постепенно становится объектом почитания, временами даже обожествления. И тогда он получает абсолютный контроль над жизнями последователей.

Он снял очки, протер стекла квадратным зеленым платком из кармана и снова надел их.

– Культы тоталитарны, авторитарны. Лидер обладает властью и делегирует полномочия очень немногим. Мораль лидера становится единственной приемлемой идеологией. Единственной приемлемой нормой поведения. И, как я сказал, поклоняются ему, а не высшим существам или абстрактным принципам.

Я подождала.

– Часто существует двойная этика. Членов группы принуждают быть честными и любить друг друга, но обманывать и ненавидеть посторонних. Традиционные религии устанавливают одни правила для всех.

– Как лидер добивается власти?

– Вот еще один важный вопрос. Перестройка мышления. Предводители культов используют различные психологические процессы для манипуляции людьми. Некоторые ведут себя достаточно мягко, другие эксплуатируют идеализм своих последователей.

Я снова подождала, пока он продолжит.

– Насколько я понимаю, есть два типа культов, каждый из которых построен на реформировании мышления. Коммерческие "программы прозрения", – он пальцами заключил выражение в кавычки, – используют очень мощные техники убеждения. Они удерживают членов, заставляя их платить за все новые курсы. Потом еще есть культы, набирающие пожизненных кандидатов. Они организовывают психологическое и социальное убеждение, чтобы кардинально изменить личностные ценности. В результате получают невероятную власть над жизнями своих членов. Они манипулируют, обманывают и бессовестно эксплуатируют веру последователей.

Я обдумала его слова.

– Как перестраивают мышление?

– Начинают с разрушения чувства собственного "я". Я уверен, вы обсуждали это на занятиях по антропологии. Отделяешь. Разбираешь. Собираешь заново.

– Я физический антрополог.

– Точно. Культы отрезают новобранцев от других влияний, потом заставляют их подвергнуть сомнению все, во что они верили. Убеждают пересмотреть мир и собственную жизнь. Создают для человека совершенно новую реальность и, следовательно, зависимость от организации и ее идеологии.

Я вернулась на курсы по культурной антропологии в старшие классы школы.

– Но речь идет не о ритуалах посвящения. Я знаю, в некоторых культах детей изолируют на какое-то время и подвергают тренировкам, но только для усиления идей, с которыми ребенок вырос. Речь идет о том, чтобы заставить людей отказаться от собственных ценностей, выбросить на свалку все убеждения. Как у них получается?

– Секта контролирует время и окружение новичка. Диета. Сон. Работа. Отдых. Деньги. Все. Она создает чувство зависимости, беспомощности вне группы. И в то же время насаждает новую мораль, систему мышления, которой придерживается группа. Мир в понятии лидера – настоящая закрытая система. Никакой обратной связи. Никакой критики. Никаких жалоб. Группа подавляет старые привычки и отношения, шаг за шагом заменяет их новыми.

– Почему люди не сопротивляются?

– Процесс идет настолько постепенно, что человек просто не замечает, что происходит. Тебя проводят через множество вроде бы не важных ступеней. Другие члены группы отращивают длинные волосы. И ты отращиваешь. Другие говорят тихо, и ты умеряешь тон голоса. Все покорно слушают лидера, не задают вопросов, и ты молчишь. Группа тебя одобряет и принимает. Новичок не сознает, что действует двойной план.

– Разве со временем они не понимают, что происходит?

– Обычно новичков убеждают порвать все связи с друзьями и семьей, забыть про прежнюю жизнь. Иногда их увозят в уединенные места. На ферму, в коммуну, в деревню. Изоляция, и физическая, и социальная, лишает их привычной системы поддержки и усиливает чувство личной беспомощности, потребность в одобрении группы. Она же уничтожает нормальные крепкие основы, с помощью которых мы оцениваем все, что нам говорят. Уверенность человека в своих суждениях и восприятии. Самостоятельные действия становятся невозможными.

Я подумала о Доме и его группе на Святой Елене.

– Я понимаю, как секта добивается контроля, если последователь живет под крышей лидера двадцать четыре часа в сутки, но если члены группы работают во внешнем мире?

– Легко. Им дают указание молиться или медитировать в любую свободную минуту. Во время обеда. Перерыва на кофе. Разум занят наставлениями культа. И вот они уже посвящают все время организации.

– Но где приманка? Что заставляет человека отвергнуть прошлое и присоединиться к секте?

Я не могла это осмыслить. Неужели Катрин и остальные всего лишь автоматы, чье каждое движение контролирует группа?

– Существует система поощрений и наказаний. Если член группы ведет себя, говорит и думает правильно, он или она удостаиваются любви лидера и его приближенных. И конечно, его или ее ожидает спасение. Прозрение. Путешествие в другой мир. Все, что обещает идеология.

– Что именно?

– Сама подумай. Не все культы имеют религиозные начала. Подобное мнение возникло, потому что в шестидесятые – семидесятые годы многие секты регистрировались как церкви, чтобы не платить налоги. Культы появляются в разных формах и размерах, обещают разные блага. Здоровье. Свержение правительства. Путешествие в открытый космос. Бессмертие.

– Я все-таки не могу понять, как здравомыслящий человек может попасться на такую чушь.

– Ты не права, – покачал он головой. – Туда попадают не только маргиналы. По некоторым подсчетам, примерно две трети членов происходят из нормальных семей и до вступления в группу демонстрируют приемлемое поведение.

Я посмотрела на крошечный коврик навахо под ногами. Снова зазвенел тревожный звоночек. Что такое? Почему я никак не могу его уловить?

– Ты в своем исследовании выяснил, почему люди ищут подобные культы?

– А они и не ищут. Секты сами их находят. И, как я уже сказал, лидеры умеют быть невероятно милыми и убедительными.

Дом Оуэнс подходил под описание. Кто он? Идеолог, навязывающий свои прихоти уступчивым последователям? Или просто проповедник здорового образа жизни, выращивающий настоящие масляные бобы?

И снова мне вспомнилась Дейзи Жанно. Права ли она? Может, действительно люди слишком боятся поклонников сатаны и проповедников Судного дня?

– Сколько культов существует в Штатах? – спросила я.

– Если опираться на твое определение, – он ухмыльнулся и развел руками, – где-то от трех до пяти тысяч.

– Ты шутишь.

– Одна моя коллега подсчитала, что за последние два десятка лет более двадцати миллионов человек имели какое-то отношение к культам. Она уверена, что в любое время наберется от двух до пяти миллионов членов таких групп.

– И ты с ней согласен? – поразилась я.

– Трудно сказать. Некоторые секты раздувают свою численность, записывая в члены каждого, кто когда-либо посещал их собрания или наводил справки. Другие поддерживают секретность и стараются как можно меньше высовываться. Полиция обнаруживает некоторых из них только косвенно: если появляется проблема или если член группы уходит и подает жалобу. Маленькие секты найти особенно трудно.

– Ты когда-нибудь слышал о Доме Оуэнсе?

Он покачал головой.

– Как называется его группа?

– Никак.

В другом конце коридора ожил принтер.

– Отслеживает ли полиция какие-нибудь организации в Каролине?

– Это не моя область, Темпе. Я социолог. Могу рассказать, как группы действуют, но кто сейчас на плаву? Могу поискать, если тебе нужно.

– Я просто не понимаю, Ред. Почему люди такие легковерные?

– Приятно думать, что ты принадлежишь к элите. К избранным. Многие культы учат последователей, что только они посвящены в тайну, а остальные выпали за борт, не имеют значения. Очень действенный метод.

– Ред, а секты опасны?

– Большинство – нет. Но есть исключения. "Джонстаун", "Вако", "Небесные Врата" и "Орден Храма Солнца". Их члены явно не процветали. Помнишь секту "Раджниш"? Они попытались отравить воду в каком-то городке Орегона и угрожали чиновникам графства. А "Синанон"? Сии добропорядочные граждане подложили бомбу в почтовый ящик юриста, который вел против них судебное дело. Парень еле выжил.

Я смутно припомнила тот случай.

– А маленькие группы? С меньшим количеством последователей?

– Почти все безвредные, но есть организованные и потенциально опасные. Я знаю только одну-две, которые перешли черту в последние годы. Они имеют к тебе какое-то отношение?

– Да. Нет. Не знаю.

Я отдирала заусеницу на большом пальце. Он замешкался.

– Дело в Кэти?

– Что?

– Кэти связалась с...

– О нет, ничего подобного. Правда. Дело во мне. Я наткнулась на одну коммуну в Бофорте, и она заставила меня призадуматься.

Из-под ногтя потекла кровь.

– Дом Оуэнс.

Я кивнула.

– Мы не всегда видим то, что есть на самом деле.

– Да.

– Могу поспрашивать, если хочешь.

– Спасибо.

– Бинт не нужен?

Я опустила руки и встала.

– Нет, спасибо. Не буду тебя задерживать. Ты мне очень помог.

– Будут еще вопросы, ты знаешь, где меня найти.

В кабинете я сидела и наблюдала, как удлиняются тени, разум все еще терзало ощущение несформировавшейся мысли. В здании царила вечерняя тишина.

Может, дело в Дейзи Жанно? Я забыла спросить Реда, знает ли он ее. Это?

Нет.

Что так настойчиво взывает ко мне из лабиринта нервных сплетений? Почему я не могу вытащить это на поверхность? Какую связь видит мое подсознание?

Взгляд упал на скромную коллекцию детективных романов, которыми я обменивалась с коллегами. Как называют такое состояние авторы? "Если бы я знал". Вот в чем дело? Из-за того, что я не могу прочитать подсознательное сообщение, приближается трагедия?

Какая трагедия? Еще одна смерть в Квебеке? Новые убийства в Бофорте? Что-то с Катрин? Новое нападение на меня, но с более серьезными последствиями? Где-то надрывался телефон, потом резко замолчал, вмешалась служба сообщений. Тишина. Я снова набрала номер Пита. Нет ответа. Наверное, снова в командировке. Какая разница. Птенчик не у него.

Я встала и принялась складывать бумаги, перебирать распечатки, расставлять на полке книги. Я знала, что бегу от самой себя, но не могла остановиться. Только бы не идти домой. Десять минут бесполезных движений. "Не думай".

– О Боже, Птенчик!

Я кинула копию "Экологии бабуинов" на стол и упала в кресло.

– Почему ты оказался именно там? Мне так жаль. Боже, как мне жаль, Птенчик!

Я уронила голову на бумаги и разрыдалась.