Глава 41

Руководитель областного профсоюза учителей Олег Поляков влюбился. С первого взгляда. Это произошло в столовой областного Законодательного собрания, где Поляков обедал каждый день в одно и то же время последние два года – с тех пор, как учителя области доверили ему пост руководителя профсоюза. В профсоюзе было лишь три освобожденных работника – руководитель, бухгалтер и секретарь, и до избрания Полякова они сидели в комнате на первом этаже общежития на окраине города. Поляков договорился – им дали два кабинета в здании Законодательного собрания. Это позволило увеличить штат и взять еще двух помощников. Он вообще умел договариваться – это была его суперсила.

Он договорился – и работа закипела. Конечно, Полякову было далеко до размаха советских профсоюзов с их санаториями, домами отдыха и путевками, но кое-что ему удалось. Ему удалось наладить довольно выгодное взаимодействие с областной администрацией и с местными олигархами. Он доставал лекарства, разрешал конфликты, выбивал квартиры. И не забывал каждое свое действие осветить должным образом в местных СМИ. За эти два года он стал действительно очень популярен среди учителей. А профсоюз учителей оказался довольно мощным ресурсом во всем, что касалось любой предвыборной агитации. Полякову ничего не стоило вывести на улицы несколько сотен человек. Или намекнуть, что в том или ином округе нужно поддержать «правильного» кандидата. Влияние конвертировалось во власть, а власть – в деньги. В городе поговаривали о том, что Полякова рассматривают как реальную кандидатуру на должность мэра. Впрочем, до выборов оставалось еще почти три года, а за это время многое могло случиться.

Справедливости ради нужно сказать, что Поляков не зарывался. Он ездил на «копейке», жил в двушке в хрущевке, носил недорогой костюм. Никто в городе не знал о том, что он присматривает себе дом в Торревьехе. И, конечно, никто не знал о том, что он влюбляется без памяти в каждого встречного мальчика со смазливой мордочкой. До сих пор Полякову удавалось держать себя в руках. До тех пор, пока в столовой законодательного собрания за его столик не сел Дима. На вид ему было около двадцати. Может быть, девятнадцать. Длинные светлые волосы, округлое лицо, пухлые губы. Свитер в розовую полоску, вельветовые джинсы и руки – тонкие и мягкие.

– Здесь у вас свободно? – спросил он и тут же поставил на стол поднос. Поляков взял салфетку, промокнул губы и внимательно посмотрел на него.

– Я вас здесь раньше не видел. Вы из законодательного? – спросил он.

– Нет, я из ФАС. Прохожу стажировку. – Молодой человек улыбнулся.

– Олег. – Поляков протянул руку.

– Дима. – От мягкого прикосновения его ладони Поляков едва не потерял сознание.

Он не помнил, как закончился обед. Кажется, они еще о чем-то говорили, потом вежливо попрощались, и Поляков пошел к себе. Весь оставшийся день Поляков мог думать только об этом лице, этих губах и этих ладонях. Он даже не мог вспомнить больше ничего, кроме лица, губ и ладоней. Он понял, что он пропал. Это была катастрофа. Он понимал, что все, что он сделал к настоящему моменту, находится под угрозой. Если он выдаст себя, будет скандал. Он не просто потеряет работу – он потеряет все. Его уничтожат, растопчут. У него не будет будущего. Он должен держать себя в руках. Не выдать себя ни жестом, ни словом.

Он вспомнил старый фильм, который он ненавидел, – «Смерть в Венеции». Вспомнил, как он смотрел его ночью по телевизору в рубрике «Кино не для всех» и чуть ли не кричал в экран: «Идиот! Уезжай! Бросай свой дурацкий чемодан и беги! Неужели ты не видишь? Тебе ведь ничего здесь не обломится! Не обманывай себя!» Сейчас он сам был героем этого фильма. Сразу было ясно, что ему здесь ничего не обломится, кроме возможных и очень крупных неприятностей. Нужно было остановиться.

На следующий день он едва дождался обеденного перерыва. Димы в столовой не было. Поляков чувствовал, как кровь бьет молотом в его виски. Он просидел перед тарелкой с картофельным пюре и рыбой восемнадцать минут, показавшихся ему вечностью, потом встал и ушел.

Он спустился вниз и вышел в стекляшку на первом этаже, которая использовалась как курилка. Он не курил уже десять лет, но запах дыма помогал ему сосредоточиться. Иногда он спускался сюда, чтобы подумать. Конечно, он должен забыть о Диме. Он должен контролировать себя. Он должен вести себя как обычно. Нельзя позволить этой заразе пустить корни, нужно вырвать эту любовь из своего сердца прямо сейчас, до тех пор, пока не стало поздно.

– Олег, привет, как сам? – Поляков обернулся и увидел Диму. Он стоял в дверях и улыбался ему.

– Покурим? – Дима протянул ему пачку «Черстерфильда». Поляков взял сигарету. Дима чиркнул зажигалкой.

– Дурной день сегодня какой-то, – устало сказал Дима.

– У меня тоже, – отозвался Поляков и машинально затянулся. Первая же затяжка опьянила его, затуманила сознание. Мир поплыл у него перед глазами. Дима стоял рядом, но Поляков видел только большое светлое пятно.

– Чего, начальство задалбывает?

– Да, начальство, – усмехнулся Поляков, – у меня семнадцать тысяч начальников.

– Это как? – не понял Дима.

– Профсоюз учителей, – объяснил Поляков.

– А, понятно. Сочувствую.

Дима оглянулся на холл, придвинулся к Полякову и сказал заговорщицки.

– Может, смоемся отсюда?

И они смылись.

Купили по пиву в ларьке на вокзале, сели в парке, болтали, курили. И снова Поляков не помнил, о чем они говорили. Кажется, Дима рассказывал о своей жизни в общаге.

А когда прощались, Поляков на секунду потерял над собой контроль и допустил ошибку – чуть-чуть, на секунду задержал руку Димы в своей. И этого хватило, чтобы Дима что-то заподозрил. Он посмотрел на Полякова и увидел в его глазах то, что он изо всех сил пытался скрыть, – желание, страсть, пожар, гибель, гибель.

С тех пор Дима стал его избегать. Они здоровались в столовке, но больше никогда Дима не садился за столик Полякова. Они больше не курили в стекляшке. Поляков как бы случайно несколько раз в день оказывался рядом с кабинетами ФАС на первом этаже, в надежде как бы случайно столкнуться с Димой, но этого не происходило. Возможно, потому, что Дима теперь, перед тем как выйти из кабинета, выглядывал в коридор – нет ли там Полякова.

Поляков понимал, что он ведет себя глупо. Он понимал, что он рискует всем. Но ничего не мог с собой поделать. Его тянуло к Диме. Он не мог думать ни о чем, кроме Димы. Ему казалось, что если они смогут поговорить – как следует, по душам, Дима оценит его чувства и, может быть, уступит им. Все, что он хотел, – это еще раз поговорить с Димой.

И вот однажды на столе у Полякова зазвонил телефон. Это был Дима.

– Нам нужно поговорить, – сказал Дима.

У Полякова остановилось сердце.

– Где, когда? – спросил он.

– Сейчас, – сказал Дима, – внизу.

– Уже иду, – сказал он.

Дима ждал его у выхода из здания. Он кивнул на черный джип, который стоял у входа. Поляков не задавал никаких вопросов. Он был готов к чему угодно. В том числе и к тому, что его сейчас отвезут в лес и там убьют. Он был готов принять это от Димы. Поляков молча сел на заднее сиденье рядом с Димой. За рулем сидел незнакомый водитель, который не повернул головы, сразу завел двигатель, и машина тронулась с места. Поляков не смотрел на Диму, но слышал его дыхание. И, кажется, слышал, как бьется его сердце. Дима был в длинном сером плаще. Его длинные волосы были забраны в хвост.

Машина въехала на стоянку за вокзалом. Остановилась. Водитель вышел из машины.

– Что теперь?

Дима посмотрел на часы.

– Жди здесь.

Он открыл дверь и тоже вышел из машины. Полякову стало тоскливо. Надежда на то, что его ждет разговор с Димой, умерла. Его ждет наказание. Вопрос только, каким будет это наказание. Конечно, оно будет ужасным. Неподъемным. Жутким.

Открылась дверь, и рядом с Поляковым кто-то сел. Поляков не смотрел на этого человека, но сразу понял, что это не Дима. Чего он ждал? Кажется, выстрела. Но он услышал голос, смутно знакомый.

– Здравствуйте, Олег Васильевич. Нам с вами нужно кое-что обсудить.

Поляков медленно повернул голову. Рядом с ним сидел председатель правления «Меркурий-банка» Александр Железняк.