27
Трагическая маска
– Никогда прежде не видела, как люди умирают, – задумчиво сказала Коринна Беттс, накручивая локон на ухо. – Разве не странно: жив-здоров, ходишь, разговариваешь и вдруг – валяешься на земле весь в крови, как манекен. И ничегошеньки от тебя не остается, так, облако дыма.
Миниатюрную актрису допрашивал Джон Мэй. Они сидели в отделанной белым кафелем крошечной гримерной, которую Меркурий делил с Юпитером.
– Если захотите, у нас есть кому с вами побеседовать на тему психологических последствий гибели, происшедшей у вас на глазах, – предложил Мэй. – Такие консультации устраивают для людей, попавших под бомбежку. Правда, пока они не очень популярны, но должны помочь.
Коринна достала бутылку виски и пару эмалированных кружек.
– Меня это не волнует. Не сочтите за цинизм, но подозреваю, такого рода вещи затевают, чтобы придумать занятие любителям покопаться в чужом грязном белье. Моя сестра погибла в первую неделю бомбежки. Она работала в родильном доме рядом с ратушей. Мы не были близки, она не одобряла мой образ жизни. И все-таки… Сейчас со мной все в порядке, просто состояние чуть-чуть странное, такое со мной уже было, когда я услышала о Мейзи. Словно что-то сместилось. По крайней мере, ее тело нашли, и я знаю, как она умерла. Видите ли, на самом деле все переживают гораздо сильнее, чем видно со стороны. Поговаривают о шпионах, несут всякую чушь. Есть версия, что Таню просто выбрали наугад и убили. Могло такое случиться?
– Конечно, такое не исключено.
– А Шарль? Это тоже не несчастный случай?
Мэй заерзал на стуле.
– Кто-то сделал своей мишенью мистера Сенешаля и отрезал трос, прикрепленный к шару.
– Ну и ну. Так вы полагаете, это один из нас, тот, кто хочет сорвать премьеру?
– Не вижу, как кто-то мог проникнуть в театр незамеченным.
– Полагаю, ждете, что вам назовут имена. Мы все должны превратиться в осведомителей и винить тех, с кем мы не в ладах.
– Хотите назвать кого-нибудь?
– Я? У меня нет цели с кем-либо здесь поквитаться, разве что с крошкой мисс Совершенство, да и то потому, что она мозолит мне глаза своей одаренностью.
– Кого вы имеете в виду?
– Еву Нориак. Вы только взгляните на нее. Что, до сих пор с ней не встречались? Молода, красива, богата и к тому же француженка, значит, все мужчины от нее млеют. У нее главная роль, и она ее заслуживает. Только, похоже, ей все слишком легко дается. Репетирует в отдельном зале с личным наставником, подальше от нас, простых смертных. Сегодня опоздала на репетицию и еле сосредоточилась, пока мы все из кожи вылезали. В ней есть божья искра. И еще, как я слышала, положила глаз на Майлза Стоуна, нашего Орфея, так что скорее всего у них и в жизни будет как в спектакле.
– А как насчет Тани Капистрании? У нее был талант?
– Она старалась вовсю, но выше головы не прыгнешь. Публика всегда знает, когда перед ней «играют». Настоящие звезды заставляют вас в них поверить, поскольку сами верят в себя. Зрительный зал на их стороне с момента появления на сцене. – Коринна заговорщически наклонилась вперед. – Посвящу вас в одну тайну. Актерская игра – это вопрос взаимного доверия. Хорошей роли не получишь, если не вызываешь доверия, а ты его вызываешь, когда сам убежден, что талантлив. Эти два обстоятельства идут руку об руку, и не будь одного, другое выходит из-под контроля. – Она глотнула виски и скривилась. – Таня встречалась не только с Джеффри Уиттейкером. У нее был роман и с Джоном Стиксом.
– А он что, не участвует в спектакле? – спросил Мэй.
– Нет, Стикс – его роль в «Орфее». Его настоящее имя Дэвид Камберленд, ну, понимаете, как сорт сосисок. Он не выходит на сцену до третьего акта, по существу, исполняет одну скромную партию, а потом вступает в мелодраматический диалог с другими. Но для Тани это идеально.
– Почему?
– Дорогой мой, нет смысла заводить роман с тем, кто всегда на сцене одновременно с тобой.
– Вы сказали «роман»?
– Да, он куда-то упрятал свою гражданскую жену. Возможно, это было удобно обоим. Чтобы снять напряжение после того, как весь день драл глотку, нет ничего лучше, как всласть потрахаться, пардон за мой французский.
– Подумайте, а между нею и Шарлем Сенешалем не было никакой связи? Они часто бывали вместе вне сцены?
– Не думаю даже, что они знали друг друга. В начале подготовительного периода можно адресовать самые интимные реплики незнакомому человеку и ни разу не вступить с ним в реальную беседу. Особенно если среди вас знаменитость. Когда она рядом, новички в труппе нервничают. Звезды должны сначала растопить лед. Правила протокола, мой дорогой. Я не из актерской семьи, как остальные, так что на меня это не распространяется.
– Тогда каким образом вы получили роль?
– В роли Меркурия особое значение приобретает физическая нагрузка. – Коринна добавила в кружки виски. – Быстрое движение, требующее большого напряжения. Как на роликовых коньках в танцзале «Блэкпул-тауэр». Елена пришла на одно из моих выступлений, я читала юмористические монологи, и пригласила меня на прослушивание. Перед ними прошла куча низкорослых толстушек. Ну, понимаете, комедийных актрис. Если они толстые, то должны быть смешными.
– Мисс Беттс, не могли бы вы оказать мне услугу?
– Пожалуйста, зовите меня Коринной. Театр – место для неформального общения. Здесь принято обращаться друг к другу по именам.
– Мне кажется, у вас честный и объективный взгляд на вещи. Вы дадите мне знать, если услышите что-нибудь необычное? – Он огляделся. По стенам были развешаны афиши с изображениями демонов, анонсирующие постановки «Орфея» в разных уголках света. – Хочу сказать: что-нибудь необычное с точки зрения театрального человека.
– Не просите наушничать для вас, мистер Мэй. Они мои друзья.
– Я понимаю. Но мистер Брайант считает, что здесь происходит нечто такое, что выходит за рамки обычного криминального расследования.
– А вы как думаете?
– Я не уверен. Это мое первое настоящее дело.
– Ясно. Послали мальчишку выполнять мужскую работу. – Она невесело рассмеялась. – И это из-за войны.
– У нас нет возможности защитить всех. Мы даже не в состоянии выяснить, кому еще грозит опасность.
– Я понимаю вашу проблему, – ответила Коринна. – Это как в актерской игре. Ты не продвинешься далеко в своей роли, пока не усвоишь свою мотивацию. Если не найдешь, за что зацепиться, то никогда не сведешь концы с концами.
– Тогда, надеюсь, мы понимаем друг друга, – сказал Мэй, нежно улыбаясь.
– Ты хороший мужик, Джон. – Коринна легко коснулась ладонью его подбородка. – Не допусти, чтобы пострадал еще кто-нибудь из нас.
Коринна Беттс двадцать минут прождала автобус номер 134, но шел дождь, и первые два были полностью забиты, поэтому она решила пойти пешком. Ей очень понравился Джон Мэй. Ее всегда тянуло к мужчинам помоложе. В них ощущалась наивность, которая ей была уже недоступна.
Интересно, а может, и впрямь между Таней и Шарлем были отношения, которых она не заметила? Все до смешного в духе Конан Дойла: старинный, темный театр, по которому свободно разгуливает убийца. Правда, Конан Дойл уже десять лет как умер. Подшивки журнала «Стрэнд» с его рассказами сейчас пылятся на книжных полках в домах у почтенных тетушек, а война лишила остроты тему изощренного, изобретательного убийства.
И она снова задумалась над мотивами преступлений. Кто-то ведь должен тебя страшно взбесить, чтобы ты взялся планировать его смерть, особенно когда у него есть все шансы погибнуть под руинами. И чтобы два столь разных человека, как Шарль и Таня, могли кого-то допечь, – просто бессмыслица. Если кто-то пытался сорвать спектакль, не проще ли было устроить в театре пожар? Чем больше она размышляла над этим, тем больше запутывалась: атмосфера греческой трагедии, отрезанные ступни, падающий с небес шар. По коже побежали мурашки. Она решила, что примет ванну и выкурит сигарету перед сном.
Она уже поравнялась с Тоттенхем-Корт-роуд, когда мимо проехал еще один автобус номер 134, и, несмотря на то что она махнула рукой, водитель не остановился. Угол Истон-роуд, залитый потоками дождя, считался одной из наиболее открытых и уязвимых точек Центрального Лондона, и сейчас, изрытый воронками, напоминал лунный пейзаж. Рассказывали, что одну старушку взрывом вынесло из дома вместе с кроватью и она не проснулась, пока не подоспела бригада спасателей. Рассказывали массу всякого разного. Непонятно, кому верить.
Мимо проходили какие-то люди с сумками и чемоданами, направляясь к вокзалам или в поисках крыши над головой. Катафалк провез дюжину детей с прижатыми к окнам лицами, похоже эвакуируемых из города. Плоские деревья в конце Истон-роуд едва просматривались в потоке ливня, под тяжестью ветра и дождя голые ветки трещали и скручивались. В этом месте улица была неестественно пустынна, заколоченные досками витрины магазинов выглядели так же уныло, как и ряд стандартных домишек в стороне от дороги. Она ненавидела затемнение, мертвые панцири зданий, плоские крыши темнее неба.
Коринна уже собиралась перейти улицу возле облицованной плиткой стены станции метро на Уоррен-стрит, когда заметила неподалеку какое-то движение. Впереди путь застилала серая дождевая завеса, и видно было плохо, но, казалось, на противоположной стороне тротуара дожидается какая-то фигура в черном прорезиненном плаще с поднятым капюшоном. Что-то странное в лице незнакомца, подумалось Коринне: слишком оно белое, слишком неподвижное. Фигура раскачивалась взад и вперед, как напружиненная, голова болталась из стороны в сторону – то ли от смеха, то ли от невыносимой боли.
Коринна дошла до полосатого островка безопасности посреди дороги. Краешком глаза углядела, что фигура тоже сдвинулась с места, попав под тусклый свет при входе в метро. Боковым зрением Коринна зафиксировала, как незнакомец приблизился к краю тротуара, и вдруг увидела, что стоит нос к носу с перекошенным, бледным, как фарфор, лицом, трагической маской классического театра. Проезжающий мимо грузовик вспенил вокруг себя озеро дождевой воды. Когда она снова подняла голову, фигура уже исчезла.
От незнакомца (или незнакомки?) не ускользнуло ее смятение, это точно. Разозленная и испуганная, Коринна побежала по дороге, оставляя позади крест-накрест заколоченные витрины магазинов, пока не поняла, что летит вперед в безотчетной панике, и не заставила себя перейти на шаг.
Она не могла понять, что явилось источником страха. Ясно было лишь одно: она действительно ощущала покалывающую дрожь между лопатками, что само по себе являлось прямым предупреждением – кто-то (или что-то?) желал ей вреда или, что еще страшнее, просто ее желал.
