20
Нечто в архиве
– Две смерти, и обе в одном театре, – изрек Брайант, растирая замерзшие руки, когда они спускались по лестнице в партере «Паласа». – Я бы сказал, это несколько больше, чем совпадение.
– Звучит так, будто ты расстроен, что при этом не присутствовал, – заметил Мэй.
– Ну да. Конечно, расстроен. С профессиональной точки зрения это было бы полезно.
– Только что оборвалась жизнь двух талантливых людей, – с жаром произнес Мэй. – И ты мог хотя бы внятно объяснить их родственникам, как и почему они умерли. – В нем росло чувство усталости и раздражения. Сигнал воздушной тревоги оказался ложным, заставив их пропустить настоящую трагедию. Бессердечие Брайанта его взволновало. – Повсюду вокруг нас страдают люди, и ничего с этим не поделаешь, можно разве что постараться хоть как-то упорядочить жизнь тех, кто еще жив. Раны залечиваешь, находя ответы на вопросы.
– Вот именно, старина. Пока что перед нами два чрезвычайно жестоких акта насилия в общественном месте. – Брайант похлопал напарника по руке. – Есть в них что-то от символических ритуалов, тебе не кажется? Ритуалов, указывающих на сумасшедшую алогичность войны, врывающейся в самые заповедные уголки. Ведь что такое, в конце концов, английский театр, как не бастион здравого смысла, цивилизованности, надежности, среднего класса, старых традиций. Театральные постановки суть воплощение принципа причины и следствия. Зрительный зал существует вне времени или пространства и оживает лишь тогда, когда поднимается занавес.
– Честно говоря, не улавливаю сути, – пробормотал Мэй.
– А суть, мой дорогой друг, в том, что эти убийства произошли в отсутствие аудитории, причем в том самом месте, куда приходишь с единственным желанием – окунуться в океан эмоций. Пойдем посмотрим, что у нас есть.
Тело Шарля Сенешаля перенесли в машину «скорой помощи», припаркованную на Ромилли-стрит. Сцену отмыли от крови и остатков одежды, однако обитые хлопком и дерюгой щиты в середине сцены, прямо против ярко-малиновой сердцевины подземного царства, оттереть не смогли. Огромный голубой глобус лежал на том месте, где и упал, сверкая в свете бокового софита и пары прожекторов.
– Из чего он сделан? – спросил Брайант мистера Мэка, бригадира плотников, которого все называли по фамилии; имени его, похоже, никто не знал. Брайант ходил вокруг шара, слегка касаясь его поверхности, как будто пытался угадать некий таинственный замысел, крывшийся в топографии.
– Из гипса, а сердцевина деревянная. Весит целую тонну. Мы втроем затаскивали его наверх. Надеюсь, он не треснул.
Мэй проследил траекторию его падения от конца к началу, до железной платформы справа, где подвешивали многие декорации и осветительное оборудование.
– Как он крепился?
– Двумя стальными тросами под углом сорок пять градусов, прикрученными болтами. Должно быть, один из проводов лопнул у основания. Остаток кабеля все еще держится.
– Итак, правый трос треснул, оставив глобус висеть на левом, как ядро для разрушения зданий. Вам когда-нибудь приходилось сталкиваться с чем-то подобным?
– Никогда в жизни, а ведь это мой сорок третий спектакль, – ответил мистер Мэк. – Эти тросы могут выдержать больший вес. Поднимитесь и посмотрите.
Брайанта отнюдь не вдохновляла идея карабкаться на площадку подъемного крана. Он, как приговоренный, поднялся по узким ступенькам на первый помост сцены. С места, где он остановился, был виден огромный стальной крюк, ввинченный в стену. С него свисало около двух футов проволоки.
– Чтобы быть уверенным, что попадешь в кого-то с момента, когда проволоку отрежут, до падения глобуса их надо удерживать на заданной отметке, – отрешенно произнес он.
– Что вы подразумеваете под заданной отметкой? – поинтересовался Мэк.
– Определенную точку остановки, которой всегда придерживаешься во время действия. Все театральные сцены делятся на девять площадок: верхнюю правую, центральную правую, нижнюю левую и так далее. Иногда бывает переднее пространство, авансцена, образующая десятый участок. В пространственном отношении спектакли трехмерны, и это постановщик должен учитывать, совсем как в шахматной партии. – Глубоко вздохнув, Брайант добрался до перил узкого мостика и дернул за проволоку, проверяя ее конец. – Расскажите мне о циркулях, мистер Мэк.
– Это просто куски прессованного железа, – объяснил плотник, – но каждый четыре фута длиной, и конец одного нам пришлось заточить, а то без иглы они не были бы похожи на настоящие циркули.
– Кто распорядился это сделать, художник-оформитель?
– Нет, я отвечаю перед Джеффри Уиттейкером, помощником режиссера. Он следит за тем, чтобы у меня было все необходимое. Раймонд оставляет детали на мое усмотрение. Его волнует лишь, как выглядит освещенная сцена, хотя он может отличить твердую древесину от фанеры по тому, как они преломляют свет.
– Раймонд Кэррингтон отвечает за освещение, – уточнил Мэй.
– Подобраться к проводам возможно лишь с этого мостика, – произнес Брайант. – А вы никого не видели.
– Нет. С точки зрения подсобных зон эта сцена узкая, но глубокая, так что удается производить массу технических эффектов. Поэтому-то она и подходит для больших вокальных и танцевальных постановок. В мюзиклах чаще меняются сцены, и требуется больше декораций. Можно кого угодно поднять наверх с любой точки пола, вознести на требуемый уровень хоть целые секции сцены, можно вращать, помещать массу перегородок и подвижных барьеров, спускать вниз массу задников, ширм и бутафории. Освещением управляют с пульта в одной из лож бельэтажа, так что за кулисами остается больше места для спецэффектов. Даже я порой теряюсь, пытаясь разобраться, где находятся разные части декораций.
– Их размещение не входит в круг ваших обязанностей, не так ли?
– Нет, этим занимаются рабочие сцены, но моя обязанность их проверять и следить за состоянием декораций. Практически после каждого спектакля в них что-нибудь повреждается.
– А вы недавно не чинили глобус?
– Генеральная репетиция еще только предстоит, так что в этом не было нужды.
– Как вы думаете, мог ли кто-то с улицы войти сюда после сигнала воздушной тревоги, забраться на правый мостик и ждать, пока мистер Сенешаль выйдет на сцену?
– Не могу себе этого представить, – ответил мистер Мэк, почесав затылок. – Двери бокового пролета открыты лишь тогда, когда мы вносим декорации на склад, но во время любых работ кто-то стоит у двери на сцену. Кроме того, на этих мостиках нет никакого освещения. На них просто невозможно забраться, если точно не знаешь точки опоры.
– Итак, мисс Беттс искала за кулисами электрика, чтобы одолжить сигарету. Мисс Уинтер находилась там же со своей спасенной черепахой. Мисс Пени, миссис Твейт и мисс Пароль были на пути к цокольному этажу, где их ждали Гарри, мистер Вулф и мистер Варисич. В момент, когда раздался сигнал тревоги, мистер Вулф наблюдал за парадным входом из билетной кассы, а выход на сцену контролировал…
– Стэн Лоу. У него есть помощник по кличке Мышь. У него наверняка есть настоящее имя, но я его не знаю…
– …который еще сидел в своей будке у подножия лестницы, и ни один из них не видел, чтобы кто-то входил или выходил. Вы были у боковых дверей, и они оставались заперты. А никак иначе войти или выйти невозможно.
– Я бы не стал это утверждать, – заметил мистер Мэк. – Есть еще пара выходов на крышу, и они не заперты изнутри согласно инструкции по мерам противовоздушной обороны.
– Иными словами, из здания можно выбраться по крыше?
– Да, но забраться внутрь невозможно и далеко уйти по крыше тоже. Снаружи иногда дежурят добровольцы из пожарной охраны, но сегодня их нет. Чтобы подняться наверх, они вынуждены подпирать открытые двери насосами, так как нам не хватает ключей.
Театр «Палас» был одним из немногих лондонских театров, стоящих особняком. Его фасад выходил на Кембридж-Серкус, а с торцов он граничил с Шафтсбери-авеню и Ромилли-стрит. Лишь его задняя часть примыкала вплотную к немногочисленному ряду домов в нижней части Грик-стрит, и крыша «Паласа» заметно возвышалась над крышами соседних зданий.
– Значит, во время репетиции никто не входил и не выходил. Взгляни сюда, Джон. – Брайант держал в руке конец болтающегося провода. – Даже со своим плохим зрением я могу сказать, что его отрезали. Срез аккуратный. Невозможно организовать такое заранее.
Он осторожно сошел вниз к сцене, чтобы обследовать тросы, крепившиеся к глобусу. Коринну Беттс, комедийную актрису, исполнявшую роль Меркурия, приводил в чувство врач. За кулисами шептались перепуганные хористки.
– Где я могу найти чертеж глобуса? – спросил Брайант.
– Эскизы реквизита и проекты сцены в работе, – сказала Елена Пароль, выйдя на свет, отражаемый одним из френелевых зеркал. – Они без конца меняются и корректируются, поэтому раскиданы по нескольким кабинетам. Мы печатаем копии на ротаторе и по ним работаем.
– А куда вы деваете оригиналы?
– Отправляем их наверх, в архив. Их аккуратно маркируют. – Ее безразличный тон насторожил Мэя. – Хотите, чтобы я послала кого-нибудь за ними?
– Джон, тебя это не затруднит?
– Конечно нет.
Мэй покинул сцену и отправился за ключами в офис-компании. Затем поднялся на лифте на пятый этаж, отодвинул решетчатые двери и шагнул в темный коридор. Заколоченные досками окна не пропускали дневной свет, а нескольким парам допотопных газокалильных сеток в углах коридора вряд ли было под силу рассеять кромешную тьму, которую усугублял коричневый цвет стен и потертые ковры в бежевых тонах.
Мэй щелкнул медным выключателем у входа в коридор, но свет не включился. По словам Елены, в эти дни электрооборудование редко работало сносно. Слабый свет люстр, проникавший с главного пролета лестницы, позволил ему разглядеть ряд дверей слева, но на них не было табличек. Он проверил первую дверь, но обнаружил, что на ней установлен американский автоматический замок. Ключ от конторы компании был длинный, с фигурной бородкой, как в Викторианскую эпоху, заржавевший от времени.
Театральный архив он обнаружил в самом темном закоулке коридора. В анфиладе узких комнат стояло множество битком набитых ящиков и сырых картонных коробок с папками, отсортированными по спектаклям и исполнителям главных ролей. Тусклый свет исходил от одной-единственной лампочки без плафона, свисавшей с потолка. Джон проглядел нанесенные на крышки ящиков названия и вытащил черно-белые рекламные фотографии «Паласа». Вот Бастер Китон на сцене с отцом; оба в одинаковых костюмах кланяются публике. Точеный профиль Эдит Ситуэлл во время какого-то концерта. Театральная программа «Дэвида Копперфильда» с У. К. Филдсом в главной роли. Еще одна, аттестующая его первое появление на сцене «Паласа» в амплуа «эксцентричного фокусника». Фото четверых братьев Маркс, расплывшихся в улыбке перед камерой. Фред Астер в главной роли в спектакле «Веселая разведенка» – последнем перед его отъездом в Голливуд.
Пыль на нижних ящиках выдавала еще более раннее время. Всемирно известная Сара Бернар в театральном сезоне 1892 года: «Саломея» Оскара Уайльда, постановка которой должна была состояться в театре, но оказалась под запретом в связи с постановлением лорда-гофмейстера о недопустимости показа на сцене библейских персонажей. Легендарный Нижинский сразу после разрыва с Дягилевым. Согласно записям, он ушел из «Паласа», обнаружив, что его имя возглавляет перечень исполнителей в банальном эстрадном концерте. Сисели Кортнейдж в посредственной музыкальной комедии в окружении поклонников в смокингах, напоминающих манекены «Селфриджа». Первый спектакль, когда театр стал носить звание «Королевский» в 1912 году. Анна Павлова, танцующая под музыку Дебюсси. Макс Миллер в своем нелепом цветастом костюме, дерзко обращающийся к публике: «Понимаете, что я имею в виду, миссис?..» Забытые имена, призрачный смех.
Толстая папка, озаглавленная «Орфей», лежала на соседнем столе. Мэй вытащил ее и начал отбирать планы компоновки и проекты декораций. Он наткнулся на эскиз второй картины – гору Олимп в венце из облаков, с огромной лазурной сферой, свисающей с небес, – и, аккуратно сложив его, положил в карман куртки.
От раздавшегося в коридоре душераздирающего вопля у него зазвенело в ушах. Это был крик человека, испытывающего дикую боль. Мэй вскочил и выбежал в коридор, но там никого не оказалось. Он снова услышал крик, на этот раз более приглушенный и жалобный, но отзвук был такой слабый, что определить, откуда доносится звук, не представлялось возможным. Все другие двери в коридоре были опечатаны. Казалось, некоторые из них не открывали многие годы. Его охватила паника, и он бросился назад к лифту и свету.
Едва Мэй задвинул решетчатые двери, как снова услышал чей-то сдавленный крик, словно кто-то тихо скулил в шахте лифта. Он нажал большим пальцем на нижнюю кнопку, и кабина стала опускаться на первый этаж здания, призывая вернуться к жизни и безопасности. В свои девятнадцать Мэй был крайне впечатлителен. Каждую ночь город погружался в кромешную тьму, вселявшую ужас в сердца людей. Спустя много лет ему снились сны, живо напоминающие проведенную в «Паласе» неделю, когда его повсюду преследовал призрак.
– Тебе послышалось, – предположил Брайант, шаря в карманах поношенного габардинового плаща в поисках спичек. – Не переживай, старина. Мы несколько возбудились. Это здание не видело дневного света с начала войны. – Он зажег свою трубку, пока Мэй разворачивал лист бумаги, который прихватил из архива. – Значит, это оригинальный эскиз глобуса и циркулей? – спросил Брайант мистера Мэка, когда Мэй расправил на скамейке чертеж.
– Выглядит точно как последняя модель, – растерянно отозвался Мэй. Он все еще думал о приглушенном крике, эхом разнесшемся по коридорам.
– Неужели? Вы уверены, мистер Мэк, что циркули занимают то же положение, как и на эскизе? Кстати, а зовут-то вас как?
– Мистер Гилгуд обычно зовет меня по фамилии, потому что никак не может запомнить имени, – объяснил плотник. – Мы привыкли беседовать о настольном теннисе. – Он выплюнул в носовой платок жевательный табак и принялся изучать чертеж. – Чтоб мне провалиться, вы правы! В натуральную величину игла выше примерно на фут.
– Кто приказал вам ее поднять?
Мистер Мэк рассматривал чертеж с явным ощущением неловкости.
– Это не могла быть моя оплошность. Должна быть контрольная схема. Это один из ранних набросков. Наверное, кто-нибудь сдвинул глобус.
– Не знаю, сколько еще улик понадобится, чтобы доказать, что это было спланировано заранее, – заметил Брайант партнеру.
– Плотники утверждают, что в театре все время происходят несчастные случаи, – возразил Мэй.
– Правильно, – согласился мистер Мэк. – Массы людей мельтешат на крошечном пространстве в окружении движущихся механизмов, которые весят не одну тонну. Ломают себе ноги, руки, лодыжки. Артур Льюкан однажды провалился сквозь сцену.
– Но ведь никто из них обычно не умирал, не так ли?
– Это правда, сэр, никто.
– Проблема с этими двумя смертями заключается в том, что между ними нет никакой связи, – прошептал Брайант.
Мэй обратился к своему блокноту. Он был убежден, что кому-то следует вести записи на случай, если Давенпорту придет в голову поинтересоваться методом их расследования.
– Ну, – промолвил он, – у них обоих был один агент, разве нет?
