Глава 15
Чувствительность

Склон холма казался мне гранью огромного темного изумруда. Под нами расстилался сиявший в ночи город, к которому тянулись пары янтарных змеек — огоньки проносившегося внизу транспорта. Я сидел в зарослях высокой влажной травы и смотрел на Спанки. Он стоял передо мной, наполовину сокрытый шелестящей листвой деревьев, широко раскинув руки в стороны и читая мне нечто вроде лекции, причем создавалось впечатление, что занимался он этим уже не в первый раз.

— Поэзия, Мартин, существует лишь в оскудевших душах. Некоторым удается заново открыть ее для себя, тогда как для большинства людей музы так и пребывают в забытьи. Девяносто процентов живущих на земле людей находятся в состоянии спячки, а те, кто все же бодрствуют, постоянно испытывают замешательство по всякому поводу. Для того чтобы соответствовать требованиям своей новой жизни, ты должен постоянно бодрствовать, и я намерен чуточку усовершенствовать твои органы чувств.

— Доведя их до уровня своих собственных?

— Этого я никогда не смогу сделать. В подобном случае сенсорный натиск причинил бы тебе непоправимый ущерб. Сам я могу иметь дело с более широким спектром ощущений лишь потому, что не являюсь человеком в полном смысле этого слова. В отношении же тебя необходимо проявлять гораздо большую осторожность, однако на какой-то короткий период это все же допустимо. А теперь я хочу пригласить тебя на прогулку по ночному городу.

Он опустился передо мной на колени, прикрыл мне уши своими теплыми ладонями и почти сразу же медленно открыл их. Я испытал острую боль в барабанных перепонках, которая, впрочем, тут же прошла, и возникло ощущение, будто я прочистил уши после купания.

— Прислушайся внимательно, а йотом расскажешь, что ты услышал.

Я стал вслушиваться. Поначалу я слышал лишь непрерывный, сплошной гул транспорта на проходившем под нами шоссе, однако, заставив себя сконцентрироваться, я заметил, что диапазон моих органов слуха как бы существенно расширился, они стали улавливать также и другие ночные сигналы.

Прежде всего это были едва уловимые звуки, исходившие от растущих на склоне холма растений, травы, а также шелест листвы живой изгороди — звуки, рождаемые насекомыми и ночными мотылькам, и медленное и монотонное движение челюстей гусеницы.

Я еще больше напряг слух.

Откуда-то издалека доносился вибрирующий гул электрических проводов, время от времени перекрываемый легким потрескиванием керамической и стальной оснастки телеграфных столбов, И наконец — резкий стук двигателей, шелест резиновых покрышек и визг тормозов на шоссе, где машины сновали подобно потревоженным осам. Все эти акустические эффекты сплетались в единый, волнообразно колышущийся звуковой орнамент, простирающийся вплоть до самого центра, города.

А в небесной выси мой слух улавливал шум самолета, свист вырывающегося из сопла воздуха и даже приглушенные голоса пассажиров, тихо беседующих в затемненном салоне. А за всем этим высилась массивная преграда из сплошного диссонанса, которую было совершенно невозможно расчленить на миллион самостоятельных голосов; это было не что иное, как пульсация сердца огромного, живущего полнокровной жизнью города, бьющегося в унисон с сердцами его граждан.

Затем вся эта какофония стала постепенно стихать, правда, не до такой степени, когда просто перестаешь различать звуки.

Я снова ощутил легкое прикосновение пальцев Спайки. Они скользили по моему лицу — по щекам, по лбу и носу, не забыв даже о языке.

Свежие чувства.

И вот я уже обрел способность воспринимать вкус и запах тысяч витавших в воздухе ароматов. Однако над всеми ими превалировал едкий запах выхлопных газов, и тем не менее я способен был воспринимать горьковатый привкус хлорофилла, содержащегося в траве и стеблях растений; кислую смачность сырой земли; я ощущал ароматные волны сдобренных пыльцой пестиков и тычинок и даже само присутствие пчел, а также запах озона, исходивший от уличных фонарей. От нахлынувшей на меня совершенно ошеломляющей массы доселе неведомых ощущений к горлу внезапно подступила желчь, отчего меня даже стошнило — прямо на траву.

— Извини, — проговорил Спанки, достав из кармана носовой платок и утирая мне подбородок. — Я совершенно забыл о той реакции, которая в подобных случаях возникает у некоторых людей. Обоняние как никакое другое чувство способно пробуждать в человеке различные воспоминания, и недооценивать этого никак нельзя. Ну ничего, сейчас все придет в норму, в принципе, тебе не свойственна столь высокая степень восприятия, хотя отныне она станет немного больше, чем прежде. Продолжим, когда ты окончательно придешь в себя.

Ночь выдалась довольно прохладная, хотя ветра, способного вызвать озноб, не было. Мы сидели на траве рядом, зачарованные зрелищем ночного неба. Расширение диапазона моей чувствительности постепенно устраняло потребность в разговоре. И все же я испытывал удовлетворение при мысли, что i; последующем мое восприятие будет не столь острым, ибо меня повергла в ужас сама перспектива оказаться способным столь полно ощущать окружающий мир.

Спанки краем глаза глянул на меня.

— Ну как, продолжим? — Тошнота наконец прошла.

— Пожалуй, продолжим, — сказал я.

На сей раз, он прикрыл мне руками глаза, надавив кончиками пальцев на веки. Перед моим мысленным взором замелькали яркие вспышки разноцветных огней.

Когда Спанки убрал руки, я взглянул прямо перед собой.

Мне показалось, что молекулы потемневшего воздуха стали как бы удаляться, уступая дорогу моему зрению. Расплывчатые контуры деревьев теперь проступили более отчетливо на фоне неба, я мог различить не только отдельные листья, но даже тончайшие прожилки на них, равно как и чешуйки древесной коры.

Затем я устремил свой взор вдаль, к городу. Ошеломляющая масса света мгновенно распалась на тысячи крохотных желтых точек уличных фонарей. Крупные цветные прямоугольники оказались не чем иным, как окнами домов и общественных зданий. Яркие цикламеновые и сапфировые контуры неоновых вывесок высвечивали средоточие зрелищных заведений. Особняки и другие частные постройки излучали мягкое, маслянистое сияние. Весь этот конгломерат частиц света пронизывали, связывая воедино, сверкающие ленты автострад, эти кровеносные сосуды города, по которым струились малиновые потоки огней мчащихся автомобилей. Зрелище, подобное кадрам из научно-популярного фильма, демонстрирующего кровеносную систему человека.

— Мартин, сконцентрируй взгляд. Отыщи знакомое тебе место.

Поначалу мне было трудно разобраться в мелькавших перед глазами мысленных образах, но постепенно я приноровился, и дело пошло на лад. Вскоре мой взгляд сумел преодолеть массу всевозможных препятствий и проникнуть на улицу, где находилась моя старая квартира, а когда я еще чуточку поднапрягся, то увидел и сам дом.

— А теперь воспользуйся также и другими органами чувств.

Я последовал наставлениям Спанки и тотчас же вернул себе остроту обоняния, вкуса, слуха. Там, у раскрытого окна квартиры, стояла женщина, смотревшая на расстилавшийся перед ней город. Я живо ощутил исходивший от ее волос запах яблочного шампуня и молочно-мускусный аромат ее груди, а еще через мгновение я различил сдвоенные глухие удары ее сердца.

— Дэбби...

Где-то позади нее послышался стук еще одного сердца, а вслед затем я уловил запахи туалетной воды и конопляной “травки”.

— Зак.

По мере того как мое зрение обретало все большую ясность и глубину, я стал моргать, потрясенный осознанием того сенсорного диапазона, который теперь был мне доступен. Я понял, почему Спанки привел меня сюда именно ночью, когда хотя бы отчасти стихла суета•мирской жизни. В дневное же время столь разительно осиленные звуки и образы окружающего мира переполнили бы мой разум, а сам я, скорее всего, попросту отключился бы.

Как того и следовало ожидать, я совершил ошибку, взглянув на небо, — в ту же секунду миллиарды острых иголок звездного света устремились сквозь бездну Вселенной мне навстречу. Небо стало стремительно проясняться и одновременно расширяться, обнажая передо мной великолепие галактик, взрывы нарождающихся и умирающих звезд, причем видение было настолько ярким, что не покидало меня и тогда, когда я закрыл глаза. Более его, оно продолжалось до тех пор, пока я полностью не потерял ориентацию и не рухнул на траву. Закрыв глаза рукой, я лежал, пока не вернулось ко мне мое обычное зрение, а голова не перестала кружиться.

— Именно это мне и приходится постоянно видеть, — как бы между прочим заметил Спанки, — поскольку я не живой и не мертвый, не мужчина и не женщина, но нечто совершенно отличное.

— А ты можешь заглянуть на другие планеты? — спросил я, по-прежнему не решаясь открыть глаза.

— Нет. Нам достаточно знать, что жизнь существует и во многих других частях Вселенной. Мне лично подобная мысль кажется весьма успокоительной, хотя многих, как мне известно, она приводит в ужас.

— Так скажи все же, ты принадлежишь к некому более широкому миру, ко всей Вселенной или ограничен пределами этой планеты? — спросил я, понимая всю абсурдность и нелепость подобного вопроса, ответить на который было все равно, что представить доказательства существования Бога.

— Я и сам хотел бы это знать, мой друг, очень хотел бы. В некоторых вопросах мое собственное невежество по своей глубине не уступает твоему.

Мы еще немного посидели на холме. Постепенно становилось прохладно, и свежий ветерок начинал пробирать до костей. Но я все же почему-то не ощущал холода, я чувствовал себя окончательно сбитым с толку и взволнованным тем, что мне этой ночью удалось увидеть, ощутить и услышать.

— A чем ты сейчас намерен заняться? — спросил Спанки. — Мы можем спуститься в город и найти себе каких-нибудь диких женщин.

— Не знаю, хочется ли мне этого. Я себя чувствую... так необычно.

Я не видел лица Спанки, а только слышал его голос:

— Мартин, мне надо узнать у тебя еще одну вещь. Скажи, кого ты хочешь?

— Что я хочу... — тупо повторил я.

— Не что, а кого.

Спанки положил мне на грудь свою ладонь, и я ощутил тепло, исходящее от его растопыренных пальцев, но тут же в тревоге заметил, как его рука стала погружаться в меня. У меня возникло ощущение, будто верхняя часть его тела постепенно сливается с моим. Во мне продолжал нарастать естественный страх перед соприкосновением с другим мужчиной, а сам я все более отчетливо чувствовал его проникновение внутрь себя, скольжение по нервным окончаниям моих застывших в неподвижности членов. Наконец он полностью слился со мной, его руки и ноги обрели очертания моих собственных.

С чуть слышным щелчком его позвоночник сомкнулся с моим, равно как и все остальные органы, включая кровеносную систему, в результате чего мы теперь составляли единое и неразделимое целое. Когда же его череп таким же точно образом соединился с моим, мы стали двумя особями, заключенными в одном теле.

Несмотря на то, что я не мог ощутить силу его мыслей или воли, я отчетливо понимал, что с моим телом происходит что-то совершенно непонятное, А затем пришло осознание и этого.

— Помни, Мартин, — послышались у меня в мозгу отголоски шепота Спанки, — я не могу быть ни мужчиной, ни женщиной. Я — квинтэссенция пола.

Щекочущее ощущение продолжало нарастать, пока не достигло своего апогея — затяжного и мучительного оргазма, исторгшего во внешний мир настолько концентрированный импульс жара и ярости, что я тут же погрузился в состояние полного беспамятства.

Правда, я все же помнил, что перед тем, как отключиться, я успел произнести одно-единственное слово:

— Сара...

— Ну что ж, теперь мы и это знаем, — с ухмылкой проговорил в темноте Спанки.