Глава двенадцатая
Возвращение
Он открыл глаза и не понял, где находится. Из руки торчали какие-то иголки.
– Ну, наконец-то, – раздался чей-то голос. Человек в буром халате глядел на него.
«Госпиталь на Таганке, – всплыло из глубин сознания. – Бурые халаты – это чтоб кровь была не видна. И простыни тут тоже бурые. А как я сюда попал? Кто я?»
– Как звать, помнишь? – словно в ответ его мыслям, поинтересовался человек в халате.
Сергей попытался покачать головой. Не получилось.
– Ну, ну, не надо дергаться, – сказал незнакомец. – Пришел в себя – уже хорошо. Я-то думал, не дождемся. Лежи, отдыхай. Вспомнишь потихоньку.
Сделал какой-то укол и ушел. Истомин облегченно закрыл глаза. Голова побаливала. Сначала он просто смотрел на пластиковую панель, заменявшую стену, слушал, как в соседнем отсеке кто-то стонет. Потом откуда-то всплыло – Серенький. «Фамилия, что ли? Непохоже».
И вдруг в памяти завертелись лица. Сначала мелькнуло лицо парня с фенечками на запястьях, но тут же исчезло. Потом – лицо девушки с оливковой кожей и короткими, вьющимися темными волосами. Что-то грустное было с ней связано. Но девушка улыбалась. А потом – испуганная девчонка, цепляющаяся за него. И имя ее он вспомнил – Ксюха. А потом вспомнил и все остальное.
Вспомнил снова песенку, которую спела ему напоследок Сонечка. Вспомнил, как, оказавшись в метро, совсем растерялся. И как отбил Ксюху у озверевших парней.
Строго говоря, это не он отбил. Он попытался, и от него отмахнулись так, что он отлетел, ударился головой и долго потом приходил в себя. Но, пристыженные его поступком, вмешались другие, посильнее, и все-таки вырвали девушку из рук насильников.
Когда он очнулся тогда, увидел ее рядом. Худенькая темноволосая девчонка в изорванной длинной индийской юбке и майке без рукавов, когда-то, видимо, белой, а теперь жутко замызганной. Девушка держала у его губ неизвестно откуда взявшуюся кружку с водой. Вода отдавала на вкус ржавчиной. Голова дико болела. А Ксюха что-то лопотала про карму и еще какую-то ерунду. Он понял только, что ей страшно и одиноко. И пожалел ее. Ему-то одиночество давалось легче. Некоторое время они скитались по метро вместе, прибиваясь то к одной, то к другой группе людей. В те первые дни никто не знал, что делать – некоторым не сиделось на месте, и они вдруг срывались и шли куда-то по туннелям, другие, наоборот, боялись оставить насиженные уголки. Сергей и Ксюха бродили из одного места в другое, питались тем, что удавалось перехватить. Между ними ничего не было. Он все время думал о Сонечке, мысленно разговаривал с ней, просил прощения за то, что не сумел спасти. А эта чужая девчонка была ему не нужна. Просто вдвоем было лучше, чем поодиночке. Вечерами она рассказывала ему эту свою ерунду про перевоплощения и просветление, и он слушал, как сказку, не понимая половины.
Потом пути их разошлись – она вроде бы встретила единомышленников, которым могла всласть морочить голову этой своей кармой, а ему та команда что-то не по душе пришлась, и он снова начал бродить сам по себе. После первого шока люди принялись устанавливать подобие порядка, нужна была помощь, и он был одним из тех, кто активно помогал налаживать быт. Тогда еще работали не за патроны – за еду. Универсальная валюта была введена позже. И на поверхность он начал выходить не сразу. В первые годы сталкеры быстро сгорали от лучевой болезни, зато продуктов наверху еще было навалом – и никаких мутантов. А вот про кремлевские звезды сведущие люди уже тогда знали. «Интересно, скольких бедолаг понадобилось скормить ненасытной биомассе, чтобы остальные раз и навсегда стали обходить Кремль стороной?»
Сталкеры были самой уважаемой кастой в метро. Они приносили с поверхности еду, лекарства и еще много всякого нужного. Ему приятно было ощущать себя членом этого братства. Но однажды на Китае, где уже устанавливалась власть бандитов, его попытались ограбить – и ограбили бы, если бы там он вновь не встретил ее.
Он не сразу ее узнал. Вместо паники в глазах – холодная самоуверенность. Вместо хипповских тряпок – обтягивающее красное платье. И золотом вся увешана, как елка новогодняя. Она только подошла, посмотрела – и все расступились. А она негромко произнесла:
– Отпустите его. И верните все.
Один бандит отскочил сразу, другой попытался было что-то возразить – и тут же получил удар в зубы – она еще и телохранителями обзавелась.
А она тем временем, ничего не объясняя, виду не показав, что его узнала, развернулась и гордо, как королева, пошла дальше.
– Кто это? – спросил он у ближайшего парня, когда отдышался.
– Ну, это, брат, такая женщина. Она с Ботаником живет. А Ботаник – лучший друг пахана, который тут заправляет почти всей станцией. Серьезная тетка. И жестокая. Знаешь, как ее иногда называют? Кровавая Ксо.
Вскоре одного из нападавших на него – того самого, который получил в зубы, – нашли мертвым. С тех пор на Китае Датчанина никто трогать не смел.
Он только диву давался – как быстро она приспособилась к новым условиям, мимикрировала. Как быстро впитала новые понятия – или ты сожрешь, или тебя сожрут.
Но несколько лет спустя она сама его разыскала. Он глядел на нее – и снова не узнавал. Ее самоуверенность и надменность куда-то исчезли. Перед ним снова была загнанная, измученная женщина. Измученная, но не сломленная – тот же жесткий, оценивающий взгляд, та же готовность реагировать на угрозу мгновенно. Тогда, давно, когда он первый раз увидел ее, у нее еще не было такого выражения в глазах. Оно появилось позже. Спустя несколько месяцев после того случая, когда он ее спас. Она быстро освоилась в новой жизни и сделала выводы раз и навсегда.
– Что случилось? – спросил он, когда она жадно выпила предложенную кружку браги и утомленно прикрыла глаза, кутаясь во что-то просторное, темное, скрывающее фигуру от любопытных глаз.
– Помоги мне.
– Чего ты хочешь? – спросил он.
– Ботаника завалили. Я хочу, чтоб ты был вместо него.
Он не сразу понял, что именно она ему предлагает. А она бормотала:
– Я тебе во всем помогу. Я нужных людей знаю, сведу тебя с ними. Будем вместе делами ворочать. Просто я одна не смогу. Мне нужен кто-то верный, иначе меня сразу сожрут. А мне не на кого положиться.
– Нет, – едва сообразив, в чем дело, сказал он тогда. – Я не буду с тобой играть в эти кровавые игры. Уходи. Я помогу тебе скрыться.
– Это бесполезно. Меня везде найдут. Мне теперь не жить, если я не возьму над ними верх. Это стая. Ты меня спас один раз – спаси и во второй.
– Нет, это не для меня.
– Ты хочешь меня погубить?
Что-то было в ее рассуждениях неправильное. Он это чувствовал. Потому и сказал:
– Я не хочу тебе зла. Но и не хочу умножать зло с тобой вместе. Ступай.
– Они убьют меня, – прошептала она.
Он сокрушенно глядел на нее. Но другого ответа у него не было. Слишком разными они шли путями, хоть эти пути и пересекались иногда. Попав в волчью стаю, она стала играть по их правилам и сама превратилась в волчицу – одну из самых свирепых. А он не был ни волком, ни волкодавом. И все же именно она сделала его из нескладного недотепы – известным сталкером. Она незримо оберегала его до тех пор, пока он не заработал себе имя – кстати, вспомнить бы еще, какое? – не утвердился в новой жизни. Что ж, они были квиты. Он спас ее, она помогла ему. И он ей ничего не должен был. Но как же паршиво было на душе. Он знал, что долго еще будет задавать себе вопрос – вправе ли он был отказывать ей? И в то же время знал, что выполнить эту ее просьбу он не смог бы, не поступившись чем-то для себя важным. По большому счету, умереть он не слишком боялся. Но что же удерживало его от того, чтоб присоединиться к ней? Неужели ему было не все равно, что будут думать о нем люди?
Вскоре и впрямь заговорили о том, что кровавая Ксо куда-то пропала. Что ж, это была не первая и не последняя история из тех времен, когда устанавливалась бандитская власть на Китае. Лидеры группировок сменяли друг друга – менялись и их подруги. Те, что еще вчера ходили в золоте, могли оказаться в борделе, а самые непокорные просто исчезали. Некоторых потом находили в туннелях и хоронили. Некоторые пропадали бесследно.
Впрочем, Ксюха была не такой, чтобы бесследно пропасть. Ходил потом слух, что она объявилась не где-нибудь, а на Тимирязевской, у сатанистов. И одно время была там в чести, ее привечали. Ей-то уж точно не приходилось собственноручно копать яму в ад – она была в числе надсмотрщиков. Говорят, водила дружбу с самим Когтем, который был у них за главного. Но потом она разругалась с главными тамошними идеологами, ушла и оттуда. И основала свою секту. Поговаривали, члены этой секты практиковали жертвоприношения, а она была у них верховной жрицей. Но потом что-то у них там пошло не так, и ее чуть саму в жертву не принесли. И вновь она сбежала, затаилась.
Но в итоге Ксюхе пришлось не так уж плохо – она доживала свой век травницей, ведьмой, которую побаивались, а о прошлом ее все словно забыли – или она отвела всем глаза. Или так ужасно было ее уродство – все же ее пытались убить, но лишь искалечили, – что люди старались не задерживать на ней взгляд.
Но именно она сделала так, что по старой памяти Датчанина до сих пор никто не смел тронуть на Китае. И он до сих пор помогал ей иной раз, хотя она была почему-то убеждена, что именно он – главная причина ее несчастий. И помощь его принимала, бранясь и ворча. В свою очередь, правда, когда случалось ему сильно перебрать, помогала своими травками. Но, похоже, на остальных озлобилась всерьез.
«Интересно, а что было бы с Ксюхой, если бы тогда, в самую первую встречу, услыхав ее крик, я прошел равнодушно мимо?»
Странно все-таки, что в памяти его первым делом ожили самые давние воспоминания. От кого-то он слышал, что так бывает при склерозе – вспоминают то, что было двадцать лет назад, а вчерашний день не помнят. Вот он, например, все еще не мог понять, какая цепь событий привела его сюда. Зато, как наяву, услышал голос матери: «Саша опять на тебя жаловался». Саша – это был отчим. Вспомнил Сергей и запах нагретой солнцем пыльной травы в парке, где сидел, не желая возвращаться домой. И крики чаек, круживших у пруда.
Не было уже в живых ни матери, ни отчима. Да и чаек тоже не осталось. Но как ни безотрадны были эти воспоминания, последующие двадцать лет были еще тоскливее.
Потом он вспомнил девочку с точеным личиком, у которой в ушах качались сережки в виде морских коньков. Девочка выхаживала его, спасала.
«А я отправил ее к Ксюхе. Зря отправил. Ксюха – злая. Не так уж она виновата, она просто сломалась. Но девочку посылать к ней не надо было. Гад я, все-таки, только о себе думал».
Вспомнил он и имя девушки с оливковой кожей. Маша. Это она звала его Сереньким. Надо ее найти. И тут же он вспомнил, что ее больше нет. Застонал. Машу он угробил, это теперь было ясно. Нерешительностью своей угробил. И с той девочкой, Никой, обошелся плохо.
Он прислушался к себе. Попробовал пошевелить рукой. Он чувствовал невероятную слабость, но ум был ясным, на душе впервые за долгое время было спокойно. «Пусть прошлое хоронит своих мертвецов. А я, может быть, попытаюсь все-таки начать жизнь заново. Вот только с Никой нехорошо как-то вышло. Надо будет ее навестить, убедиться, что она в порядке, сказать спасибо. Если бы не она, я бы совсем пропал».
На следующий день к нему пришел посетитель.
– Привет, – сказал вошедший. – Ну, молоток! Мне как сказали, что ты в себя пришел, – я тут же все бросил, и сюда. Уж больно ты плох был – думали, не выкарабкаешься. Да нашего брата не так-то легко убить.
Больной молчал, разглядывая гостя. Волосы до плеч. Татуировки, косуха, бандана, серьга в ухе. Что-то было во всем этом знакомое. Гость, улыбавшийся сначала, нахмурился.
– Ты чего, брат? Неужто опять не узнаешь?
– Ты – сталкер, – вдруг уверенно выговорил больной.
«Какое же у него погоняло? Что-то металлическое, вроде? Железный? Оловянный? Нет, Медный, точно».
Гость обрадовался.
– Класс! Вижу, уже на поправку идешь. А что не сразу узнал, так это ничего. Я сам тебя в первый раз еле узнал. Тем более ты, бритый, сразу стал на Хантера похож. А меня попросили тебя навестить – Дикий попросил. Ты чего, и впрямь ничего не помнишь? Дикий тебя сюда и пристроил – у него связи будь здоров, по всему метро. Ты же его ребятам помог от стигматов отбиться на Мясницкой. А потом тебе на башку кусок стены свалился. Они тебя в метро притащили, и Дикий всех на ноги поднял, чтоб в лучшее место тебя отправить. А кто ты, он сперва понятия не имел. Часовые на Чистых прудах вроде вспомнили, что кто-то из сталкеров наверх выходил. Но они в фамилии-то в пропусках не особо вчитываются. Тем более в кругах коллег ты больше известен как Датчанин.
«Точно. Я – Датчанин. А те жуткие создания – это были стигматы, конечно», – облегченно подумал Сергей, вспомнив оживших мертвецов. Прошлое начинало, наконец, проясняться.
– Я в чайный магазин ходил… – пробормотал он.
– Да ты вообще крут! Не бойся, о вещах твоих Дикий позаботился, все будет в сохранности. Пока не поправишься. На чае можно неслабо подняться.
– Там, в магазине чайном, чертовщина… Ментал, что ли? Я видел трупы. А потом мне самому такое мерещилось – не знаю, как выбрался.
– Да не, места там, конечно, еще те, и нечистью попахивает за версту. Но, думаю, конкретно в магазине никакого ментала нет – а то и ты бы оттуда не вышел. Там просто чай бродит. Знаешь, я читал, что особенный чай раньше получался в одном высокогорном монастыре. Когда он несколько лет прел в сыром помещении, галлюциноген такой получался. Новый сорт монахи случайно вывели, прикинь. А тут – представляешь, сколько времени чай в сырости валялся? Так упрел, что уже от одного запаха с ног валишься. Туда надо группами ходить. А тебе еще, небось, на старые дрожжи удачно легло. Ведь ты, говорят, допингом баловался, – понизив голос, проговорил Медный. – Не бойся, я тебя не выдам. Но лучше бросай ты эту дрянь, отравы вокруг и без того хватает. Едим отраву, дышим отравой. А в чайный магазин вообще хорошо бы проложить тропинку. Ведь до сих пор никто не знал, что там творится. Почему люди пропадают. Были такие, на кого запах не действовал, – но их по пальцам пересчитать можно. Они просто брали, сколько могли, и уходили. И никто не понимал, почему остальные оставались там навсегда. Теперь мы хоть о чем-то догадываемся. Чур, я в доле – возьмешь с собой в следующий раз? Все по уму сделаем, кого-нибудь поставим снаружи сторожить – чтоб вытащили нас, если что.
– Посмотрим, – слабо улыбнулся Датчанин, – дай очухаться. А еще что в метро произошло, пока я в отключке валялся? Все хотел спросить, что там, на 1905-го? К ним монстр какой-то вроде рвался?
– Да все у них отлично. Представляешь, нашлась-таки девица, которая их монстра прикончила. Или он сам сдох. В общем, наладилось все.
– А что за девица? Сталкерша?
– Да нет. Самое смешное, что вроде обычная девица. Явилась откуда-то с окраин.
– Ну вот, опередили меня. Только собирался пойти, предложить свои услуги. Этак скоро женщины у нас весь хлеб отберут. Ладно, тогда, может, как поправлюсь, попробую в Питер податься.
– Ну, ты и тут не первый будешь. Говорят, свинари уже кого-то на самолете туда отправили.
– На самолете? – поразился Датчанин.
– Ну да, нашли какой-то. Странно не то, что самолет сохранился, а что кто-то за двадцать лет не забыл, как им рулить. Так что ждем новостей из Северной столицы. Хотя, может, байка очередная. Кто знает? А если даже не байка, если даже по дороге не рухнут и до Питера долетят – не факт, что сумеют вернуться, чтоб рассказать об этом. А с чего это тебя на подвиги потянуло? – подозрительно спросил Медный. – Таким крепким чаек оказался – до сих пор колбасит?
– Да нет, я давно собирался что-нибудь сделать такое…
– Будь проще, брат, не ищи приключений – они сами тебя найдут. Мы тут недавно в Кузьминках были – вот, где ужас-то. Расскажу как-нибудь на досуге. Что тебе Питер – тут в Москве-то не знаешь, как уцелеть.
С тех пор сталкер начал быстро поправляться. И то, чего с таким трудом пыталась добиться Ника, случилось само собой. Он совершенно избавился от прежней зависимости, не испытывал потребности оглушить себя дозой веселых грибочков, даже не помнил, что прежде не мог без них жить. Мысли о прошлом не причиняли уже той боли, все последние события отодвинулись куда-то далеко. Он вспоминал Каскадера, но как-то отстраненно. Словно встреча с ним произошла давным-давно. Сталкер чаще думал о том, как вернется на Китай-город, встретит Нику и эту ее сестренку. Он так и не добыл ей яйцо, о котором она просила. «Ладно, с этим успеется. Главное – я остался жив. А со всем остальным разберемся. Интересно, переживала она за меня? Все-таки я поступил по-свински, записку эту дурацкую оставил ей. Ну, ничего, она поймет, она простит».
Вскоре он уже пытался встать на ноги, сделать первые шаги. Врач, с одной стороны, был доволен таким прогрессом, с другой – умолял не торопиться.
– Вам же не хочется осложнений? Давайте, мы уж как следует вас подлечим.
Датчанин иной раз даже думал, что неведомый ему Дикий, наверное, решил оплатить врачу весь срок его пребывания в госпитале – оттого тот и уговаривает его задержаться. Но невольно поддавался на уговоры.
– Запомните, – убеждал его врач, – вам абсолютно некуда спешить. Для вас сейчас нет ничего важнее собственного здоровья.
И Сергей, расслабившись, думал, что торопиться ему и впрямь некуда: «Вот когда поставят на ноги – тогда и вернусь на Китай-город. К Нике». Да, все другие ниточки обрывались одна за другой, но эта у него пока осталась. Почему-то он совершенно не принимал в расчет, что девушка может его и не дождаться.
Когда он, бледный, бритый, появился на Китае, его почти никто не узнал. Он обошел станцию, осмотрел палатки: «Вроде, вот в этой Ника живет?» Но когда осторожно заглянул, на него оттуда уставился какой-то мужик.
– Чё надо?
– Тут знакомая моя вроде жила.
– Нет тут никаких твоих знакомых, – угрюмо буркнул мужик. – Иди себе мимо.
Датчанин решил, что перепутал, еще раз обошел станцию. «Да нет, совершенно точно – в этой палатке я тогда валялся. Куда ж прежняя-то хозяйка делась?» Самое интересное, что до этого он все же думал о встрече с Никой с некоторым испугом – боялся слез, упреков. Но вот теперь, когда она неведомо куда пропала, ему позарез понадобилось узнать, где она.
Наконец он наткнулся на знакомого персонажа. Леха Фейсконтроль, увидев сталкера, довольно хмыкнул:
– Так и думал, что ты еще объявишься. Чтоб Датчанин – да так просто дал себя убить. С тебя причитается.
И Истомин с изумлением почувствовал, что тот ему действительно рад – на свой лад.
– Слушай, а ты помнишь, девчонка тут была? Ника? Где она теперь? Не знаешь?
На его бледных щеках даже выступил слабый румянец.
– Много тут девчонок, – буркнул Лёха. – Одни уходят, другие приходят. Я за ними не слежу. Кажись, малая у нее заболела, она и свалила куда-то.
– Ее сестра?
– Не сестра, – буркнул Лёха, – найденка она.
– А куда она ушла?
– Без понятия, – помрачнев, сказал парень.
Кармен, увидев Сергея, бледного, как привидение, сперва испугалась. Когда он задал свой вопрос, отчаянно замотала головой.
– Ничего не знаю. Знаю только, что она к Оксе ходила. Я тут ни при чем. Ей нездоровилось, она и пошла.
Датчанин схватил ее за плечи, тряхнул.
– Зачем она ходила к Оксе?
– За травками. Я ничего не знаю.
Истомин похолодел. Он и так жалел, что свел Нику с травницей. Ему ли было не знать, на что способна Окса.
Слухи о его возвращении распространялись по станции стремительно. И, как обычно, хватало доброхотов. Один из таких подсел к нему вечером в баре. Датчанин не то чтобы хотел напиться – ему казалось, что от браги у него, наоборот, слегка прояснилось в голове. Его все еще донимали головные боли – следствие того удара.
– Слышь, ты девчонку ищешь? Худенькую такую, темненькую?
– Ну да. Ты что-то знаешь?
– Стакан нальешь – расскажу, что слышал.
Прихлебывая с довольным видом брагу, пьянчуга поведал:
– Кореш рассказывал – на Шаболовке в борделе новенькая появилась.
Датчанин нервно дернулся.
– Девка худенькая, темноволосая, а с головой у нее – беда. Только и знает повторять – «Меня зовут Ника». Видно, помрет скоро. Хотя, психи иногда долго живут. Видно, что-то ее напугало сильно или еще какая беда случилась. Для хозяина-то она – находка, конечно. Безропотная совсем, безответная, только каждому клиенту твердит одно и то же – Ликой, мол, ее зовут.
Датчанин скривился, приложил ладонь ко лбу.
– Лика или Ника?
– Может, и Ника, может, и Лика. За что купил, за то и продаю.
Сергей уронил голову на руки: «С какой стати Ника могла вдруг оказаться в борделе на Шаболовке? Хотя когда имеешь дело с Оксой, ожидать можно чего угодно. А если она и впрямь потеряла память? И куда делась эта ее девчонка? – Он представил себе Нику – с бессмысленным, безумным лицом, повторяющей каждому встречному мерзавцу свое имя. – Стоит ли ее искать, спасать? Если это действительно она, и она потеряла память, то ей без разницы, где находиться. Значит, что? Оборвалась еще одна ниточка – и, может быть, самая главная. Девчонка спасла меня, а я даже не сумел ее защитить? Надо все-таки проверить – кто там, в борделе на Шаболовской, она или нет? Много времени это не займет».
Время утекало, как сквозь пальцы. Нике каждый день делали уколы, и каждый день она с ужасом ждала, что именно в этот раз ей введут какую-нибудь гадость, вызывающую искусственные роды. А медсестра, казалось, получала удовольствие, глядя на то, как бледнеет девушка при ее приближении.
– И чего это мы так переживаем? Это по меньшей мере неразумно – ведь если с ребеночком что не так, слезами горю не поможешь, только нервы испортишь вдобавок. Что-то ты сегодня бледненькая. Дай-ка руку.
И она с притворной озабоченностью слушала пульс.
– Ничего, скоро уже все решится. Тебя от нас заберут. Еще пожалеешь – ведь здесь тебе все условия создавали, а там, куда тебя отправят, с тобой церемониться не будут. Ну, ребеночка-то заберут потом, конечно. Если ты его вообще доносишь. Там ведь, знаешь ли, не курорт.
– Куда меня отправят? – хрипло спросила Ника. Но медсестра только многозначительно закатила глаза.
– Руководству виднее. Как бы то ни было, вопрос решится на днях.
«Вот и все, – ухнуло в голове у Ники. – Законопатят в лагерь, а оттуда не сбежать».
До сих пор она, сама себе в том не сознаваясь, втайне все же надеялась, что Датчанин не погиб, что он вернется и отправится ее искать, потому что, кроме него, она никому в целом свете не нужна. Девочка, которую она спасла, устроилась теперь вместо нее на Красной линии. «Я никогда от тебя не уйду», – вспомнила девушка слова Муси. Такие обещания легко даются в трудную минуту и легко забываются, когда жизнь налаживается.
Ника стиснула зубы. «Ничего, мы еще посмотрим, – подумала она. – Завтра будет новый день».
И когда медсестра ушла, постаралась заснуть. Ей нужно было отдохнуть как следует – силы ей в ближайшее время еще понадобятся.
Шаболовская тоже была бандитской станцией. Заправлял на ней Веселый Роджер – подозрительный тип с обожженным лицом и прижмуренным глазом, предпочитавший ходить в тельняшке и увешавший свою штаб-квартиру в подсобке пиратскими флагами. Но Датчанин не пошел к нему. То, что ему надо, можно было узнать у костра, за кружкой браги. Он непринужденно подсел туда, где народу было побольше. На него покосились настороженно, но возражать не стали. А когда он плеснул в кружки нескольким собеседникам браги из фляжки, те и вовсе расположились к нему. И, когда выдался удобный момент, сталкер спросил:
– Говорят, у вас тут в борделе какая-то ненормальная… Лика или Ника.
Странно было произносить ее имя здесь. На него самого тут же посмотрели как на ненормального.
– Лизка, что ли? А тебе на что? Или ты таких любишь? Полоумных?
«Лизка – значит, не она? Но раз я уже здесь, стоит убедиться наверняка». Он скривился.
– Да нет же. Просто думал – может, знакомая?
– Ты смотри, поаккуратней. Насчет Лизки тебе надо к Сеньке Кривому. Только не вздумай про знакомую болтать – ему сложности не нужны, он тогда тебе не покажет ее. Скажи просто – Лизку хочу. Но не вздумай ее, убогую, обидеть.
– А что, она и впрямь полоумная?
– Кто ж ее знает? Говорят, в туннеле ее нашли. Что там делала, откуда взялась – неизвестно. Может, от челноков каких отстала? Одета была в лохмотья жуткие, вся исцарапанная. И только одно твердила – меня, мол, Лиза зовут. Так вот до сих пор всем и говорит. Что с ней там было, кто ее так напугал, – теперь не узнать. Только вряд ли у нее когда-нибудь мозги на место встанут. А Сенька, гад, и рад пользоваться. Но мы ее не обижаем, наоборот, по-доброму к ней.
Датчанин только хмыкнул. И пошел искать Сеньку. Тот обнаружился в баре.
– Лизку тебе? Десять патронов час.
Датчанин покорно отсчитал. И его отвели в палатку, где в полумраке сидела худенькая девушка, прижимая к себе грязно-розового, потрепанного игрушечного зайца. Волосы ее были перевязаны лентой. Едва кинув взгляд на нее, Сергей с облегчением убедился – не та. Он действительно не знал, что сделал бы, если бы здесь обнаружил Нику – в таком состоянии, без памяти. А впрочем, давно ли он сам валялся как овощ. И тоже ничего не помнил о себе. Он всмотрелся в глаза девушки – ее пустой взгляд был устремлен куда-то поверх его головы.
– Привет, – сказал он. Она обратила к нему бледное лицо.
– Меня зовут Лиза, – сообщила она ему.
– А меня – Сергей. Как же ты сюда попала?
Девушка молча смотрела на сталкера. Он мог бы сразу уйти. Но не хотел вызывать подозрений у Кривого. Потому устроился поудобнее и продолжал спрашивать:
– Ты что-то увидела в туннеле, да? Что с тобой случилось?
Девушка вздрогнула, провела рукой по лбу.
– Темно, – сказала она. Датчанин почему-то вспомнил Цезаря.
– Что там было? – спросил он. – Ты была там одна?
Почему-то этот вопрос ей не понравился. И она вдруг тихо заскулила. Истомин испугался: «Вдруг сейчас кто-нибудь решит, что я мучаю убогую? Хотя откуда такая чувствительность у здешних братков? Впрочем, убогих всегда почему-то любят».
– Ну-ну, не надо, – пробормотал он. – Все будет хорошо.
Впрочем, ясно было, что у нее уже ничего хорошего не будет. Девчонка вроде успокоилась. Принялась укачивать своего зайца.
– Меня зовут Лиза, – вновь сообщила она.
Датчанин решил, что дальше здесь задерживаться не стоит. Надо было вернуться на Китай-город и там опять поспрашивать хорошенько. А если нет – тогда он решил пойти к Оксе и вытрясти из этой ведьмы правду.
– Чего-то ты быстро, – съязвил Кривой. – Не понравилась, что ли, Лизка? Пульки обратно не верну.
На Китай-городе Истомину на этот раз повезло – Серега, который в прошлый его приход валялся в отключке, как раз выполз опохмелиться.
– А, нарисовался, – буркнул он. – Какой же ты живучий. Уже которую бабу в лучший мир спровадил – а самому хоть бы хны.
– В какой лучший мир? Какую бабу? Чего ты мелешь?
– А разве нет? Подружку-то твою я на Красную линию проводил. Не хотела она идти, ох, не хотела. Да ведь ей куда ни кинь – всюду клин. Малая-то ее заболела. Так и так их бы с Китая выгнали.
– Где она сейчас?
– А я почем знаю? Все вопросы теперь к товарищу Москвину. А уж чего к красным попало, то пропало. Нечего было шляться невесть где.
– Я без памяти лежал, – крикнул Датчанин.
– Да мне-то что, – буркнул Серега. – Однако ж ты здесь, а она… Так я и думал, что ты опять выберешься. Кишку-то помнишь? А тетку ту? Я б с тобой, Датчанин, наверх бы не пошел, сам-то ты везучий, но люди возле тебя мрут как мухи. Будто откупаешься ты так.
– От кого? Что ты несешь?
– Почем я знаю? От Хозяина Туннелей, может? Тебе видней. – Серега вдруг глупо захихикал. Потом примирительно тронул сталкера за рукав.
– Ладно. Шучу. Не парься. Судьба – она, гадина, и за печкой найдет.
Датчанин, не слушая больше умозаключений пьяного Сереги, пошел искать палатку, чтобы вздремнуть. Новую информацию стоило осмыслить. «Если Ника действительно на Красной линии, то можно попробовать поискать ее там. Но спешка в таком деле не нужна. Сперва хорошо бы еще раз все уточнить. Вдруг ее там приняли хорошо, и она решила там остаться. Может, я ей уже не нужен, хоть она и клялась, что любит. Кто их разберет, этих женщин? Она ведь – дочь какого-то начальника, хоть и опального. А у красных всякое бывает – сегодня ее отца сослали, а завтра, глядишь, он снова в почете. И зачем ей тогда невезучий сталкер, к тому же больной? Может, завтра пойти на Кузнецкий – наверное, кто-нибудь там ее запомнил?»
Ночью возле его палатки раздался шорох. Потом кто-то тихо позвал:
– Датчанин, ты тут?
Голос был детский, смутно знакомый. Сергей выглянул, посветил фонариком – и увидел девчонку, которая жила с Никой, когда он уходил. Ту, которую Ника назвала сестрой.
– Т-с-с, – прошептала она. Потом вдруг испуганно отшатнулась. – Ты кто?
– Уже забыла? А вот я тебя помню. Муся, да? Чего тебе? – спросил он.
Девчонка исподлобья глянула на него.
– Я тебя не узнала – лысого, – буркнула она. – Можешь Нике помочь?
– Ты знаешь, где она?
– Знаю. У красных.
– Так может, ей там лучше?
Он думал, что девчонка начнет спорить, но она только кинула на него косой взгляд. В этом взгляде было все: и недетское горе, и презрение, и разочарование. Но удивления в нем не было. «Я так и знала – ты такой же, как все», – говорил этот взгляд.
– Да ты чего, малая? – удивился он. И тут же сам себя отругал: зарекался же обращать внимание на женские настроения, и вот опять… Но девчонка и впрямь вела себя странно.
– Я твоей подруге мешать не собираюсь, – попытался он объяснить. – Зачем я буду в ее дела вмешиваться? Ушла к своим – значит, так ей захотелось.
– Ты не понимаешь. Она из-за меня ушла. Она не хотела. Она тебя ждала. А теперь ее в лагерь посадят и замучают. Я болела сильно. Она к ним пошла, чтоб меня спасти. И спасла. А потом я от них сбежала. А она у них осталась, в тюрьме. Я знала, что ты вернешься.
– Ну-ка, не тарахти, – нахмурился он. – Давай все сначала и поподробнее.
Выслушав ее, он задумался: «Если Ника в тюрьме, ее так просто не отдадут, конечно. Но должен же быть какой-то выход?» И он стал вспоминать все, что Ника рассказывала ему о законах Красной линии.
