80
Естественно, Шеврикуку ждали разносы, сначала в Останкине, в Большой Утробе, а затем в Китай-городе, в Обиталище Чинов, под Старым Гостиным двором.
Выходило, что Шеврикука своими авантюрными и безрассудными («бесстыжими», было и такое мнение) действиями почти что сорвал долговременную и кропотливую операцию. Или хотя бы почти рассекретил ее. За Любохватом и Продольным следили давно. И не только за ними. Трое сокрушенных концебаловским Омфалом, сторожившие при двери бункера, были из мелких тварей Темного Угла, их позвали в долю, они и продались. Но они-то – пескари. А теперь мало того что сбежал Любохват, могли уйти на дно щуки крупные, затаиться где-нибудь под корягами либо в иле. И исчезновение Любохвата – дело чрезвычайно неприятное. Это – личность опасная, изобретательная и коварная.
– Любохват за мной, за мной! – твердил Шеврикука. – Будет отловлен и доставлен.
– Ни в коем случае! Никакой самодеятельности! – кричали на него. – Никакой охоты в одиночку! Да он вам не по зубам!
– Он мне не по зубам? – возмущался Шеврикука. – Это мне-то не по зубам! Этот осквернитель чести сословия! Да еще при приданных мне силах!
– Не было у вас никаких приданных сил, – разъясняли ему. – Такова у вас натура, что велено было отозвать от вас временно приданные вам силы и полномочия, чтобы вы не втравили нас в передрягу. Сообщить вам об этом по небрежности забыли. Как вы сумели уцелеть в своем предприятии, удивительно! Петр Арсеньевич не уцелел…
Тут и Шеврикука удивился. А он-то, дуралей, этим отозванным от него силам ставил задачи, приказывал, был уверен в них. Раздосадованный, он чуть было не накричал на собеседников. Но что досадовать-то! Значит, и сам он, просто Шеврикука, был кое на что способен. А впрочем, большим открытием это назвать было нельзя.
Воровали Любохват, Продольный с командой или в чьей-то команде для продаж коллекционерам. Ублажали их тайные страсти и причуды. Естественно, с выгодой для себя. Именно причуда заставила их произвести марьинорощинский раскоп. Некий свежий делец пожелал, чтобы одна из спален его особняка вблизи Барселоны была обставлена под московскую малину сороковых годов. Черную кошку завести было легко, а вот обстановку… О сгоревшей некогда малине Дуськи Полтьевой Продольный вызнал у Петра Арсеньевича, тот ему даже план погреба начертил. Заказчик предметами быта, откопанными в 11-м проезде Марьиной Рощи, остался чрезвычайно доволен. Он и мебель завел по рекомендациям Продольного и по аналогии с киношной малиной Горбатого. И ему перестали сниться кошмары. И прошла тоска. Но клады из Марьиной Рощи (кстати, Пэрст-Капсула копал там тщательнее и выбрал из земли Продольным не востребованное) были почти исключением. Обычно Любохват и Продольный добывали (воровали, мошенничали) вещи музейные. И для коллекций заграничных. Эгоистически-закрытых. Гонорары получали валютные. Подъехали к одному придурку и убедили его в том, что он потомок Кутузова и, стало быть, имеет все права на бывшую собственность фельдмаршала. Тот так воодушевился, что позволил себе изъять экспонаты – ордена, шпаги, мундиры – из кутузовской избы в Филях. Теперь они в Канаде и на Соломоновых островах. Среди последних заказов Продольному были угличский опальный колокол и рояль Петра Ильича из клинского музея.
– Что же вы на меня кричите? – поинтересовался Шеврикука. – Теперь-то уж точно колокол и рояль останутся в Угличе и в Клину.
– Но на тех-то, кто над Любохватом и Продольным, уже вышли, а улик и доказательств не набрали, и наберем ли теперь из-за авантюры вашей милости?
– Будут улики и доказательства! – заверил Шеврикука. И спросил: – А Концебалов-Брожило?
Нет, сказали ему. Концебалова подозревали. Но нет. Омфал понадобился ему не для продажи. Исключительно из-за собственного его тщеславия. Тщеславен мнящий себя Блистонием, тщеславен. Иметь Пуп Земли, хотя бы копию его, он пожелал ради самоутверждения. Любохват же получил заказ на него от салоникского владельца кораблей. Надо заметить, что разведчики в команде Любохвата – Продольного были искусные. И наводили их личности осведомленные. Об иных из них известно, но не обо всех. А потому Шеврикуку за дурость следовало наказать. И хотели наказать. Уже и бумага была составлена в Большой Утробе с предложением выгнать Шеврикуку из действительных членов деловых посиделок, лишить его двух подъездов в престижном Землескребе и отправить на улицу Кондратюка в хрущобу. Но в Обиталище Чинов этой бумаге ходу не дали, что существенно озадачило останкинских укорителей Шеврикуки. Сам же Шеврикука получил повод важничать. То есть он и не особо важничал, а несколько успокоился и пообещал себе выследить Любохвата и захватить. Всяческие запреты лишь подталкивали его к действиям. Как наследник Петра Арсеньевича, он полагал себя имеющим право отплатить негодяю. Старик хотел побороть прохвостов, но воин в нем угас, и они, возможно, в сговоре с Отродьями Башни (Петр Арсеньевич тем явно мешал) его извели. Стало быть, поиски и одоление Любохвата были теперь для Шеврикуки делом чести. Только бы тот не сбежал куда-нибудь в Мньяму или в Объединенные Эмираты.
Нечаянное явление в магазине Продольного Крейсера Грозного и амазонского змея вскоре получило объяснение. Продольный давно крутился вблизи змея. Крейсеру Грозному его рожа была знакома и противна. Редкостный по величине змей, да еще и с прекрасной родословной, уворованный, мог бы принести Любохвату с Продольным приличный денежный приз. В крайнем случае они сумели бы пустить его шкуру на обшивку коммерсантских портфелей. И змей, видимо, ощутил интерес Продольного к его независимой личности. В минуты, когда Шеврикука проник в склад-бункер, змей в своем корабле на колесах чрезвычайно разволновался и вынудил Сергея Андреевича доставить его именно в магазин «Табаки и цветные металлы». Он, пожалуй, мог бы в те мгновения и заглотить стервеца.
– А дамочку-то вашу, Игорь Константинович, – сказал Крейсер Грозный, – этот ваш приятель, который в черном плаще и со шпорами, увез куда-то на такси…
И глаза его стали очень хитрыми.
Шеврикука собрался было пошутить насчет гвоздик и маньчжурского ореха, но раздумал.
– А он, ваш приятель-то, мне понравился… Он обещал прийти в гости к змею… На дегустацию провизии и напитков змея… С вами вместе…
– И с императором… – сказал Шеврикука в раздумье.
– С каким императором? – насторожился Крейсер Грозный.
– С каким-нибудь… Вы-то ведь пили с императором…
– А как же! Я пил с императором Хайлем Селассием!
– Вот и он пил…
– С Хайлем Селассием? С эфиопским? – Крейсер Грозный чуть ли не возмутился.
– Кроме эфиопов и другие народы имели императоров, – заметил Шеврикука.
Сам же он и думать не думал ни о каких императорах. Упомянутая Сергеем Андреевичем дамочка, увезенная на такси, дала совершенно иное направление его мыслям. Говорить о чем-либо с Гликерией Шеврикука не желал. Но полагал, что получить от нее две вещицы, переданные ему некогда Пэрстом-Капсулой и по договоренности с Гликерией оставленные у нее на сохранение, ему необходимо. Хотя бы одну из них. Посылать же за вещицами Пэрста-Капсулу вышло бы неучтивостью. И Шеврикука пригласил Дуняшу в парк, к той самой шашлычной, где не состоялось свидание Дуняши с посредниками похитителей. Или Любохват все же являлся к шашлычной?
Он уже не жалел о том, что простил Гликерию. Он даже сузил смысл прощения. Он простил Гликерии ее выходку-уловку. А кто он был такой, чтобы иметь право судить Гликерию, назначать ей наказания или помилования? Никто. Он мог жить с собственным частным мнением о Гликерии. И только. Ко всему прочему, он был присушен Гликерией или к Гликерии. Но на каждую присушку есть отсушка. Средства отсушки Шеврикука хорошо знал. Хотя бы из простодушных заклинаний Петра Арсеньевича. И в острые минуты обиды в сокольническом томлении мысль об отсушке, немедленной причем, приходила ему в голову. Теперь же, после того как он простил Гликерию, желание отсушки как будто бы и отменялось. Прощение в магазине на Покровке вышло и впрямь вынужденным. Но, может, оно и к лучшему. Иначе он долго бы маялся сомнениями: прощать, не прощать. А простив, он получил явственное облегчение. Да и скучно было бы ему существовать без Гликерии. Гликерия Андреевна Тутомлина была его вечным приключением. В грядущем же не исключались и самые неожиданные повороты в их отношениях.
В парке, у шашлычной, Шеврикука сразу же объявил Дуняше о цели своего прихода. «Хорошо, хорошо, – заверила его Дуняша. – Я принесу тебе их». Тотчас же Шеврикука осознал неловкость положения. Выходило, будто бы он, как при детских раздорах, явился требовать свои игрушки.
«Знаешь, – поспешил он, – мне-то нужна одна вещь. Для дела. Та монета, что теперь вправлена в перстень. А другая, фибула, пряжка, пусть так и останется украшением ремня…» Шеврикука не стал объяснять Дуняше, для какого дела ему понадобится золотая монета, условно названная Петром Арсеньевичем оболом, то есть пропуском куда-то, неизвестно куда, может, и в ловушку. Да и понадобится ли? Но предчувствие подсказывало Шеврикуке, что понадобится. И очень может быть, что этот обол и выведет его на Любохвата.
На другой день, при возвращении обола, Дуняша попыталась передать Шеврикуке и некие слова Гликерии. «Не надо! – остановил ее Шеврикука. – Не надо!» И все же он был принужден выслушать сведения об обстоятельствах нынешней жизни Гликерии и Дуняши. Когда Шеврикуку размуровали и возродили, обо всем тут же стало известно. От Гликерии отвернулись, в хорошее общество ее перестали приглашать. Да и она сама поняла, что натворила, пребывала в затворничестве и отчаянии. Ее уязвимость почувствовали Любохват с Продольным, потому и затеяли похищение. Но после похищения мнение о Гликерии изменилось, ее теперь жалеют, ей сострадают, и наверняка они с Дуняшей будут приглашены на зимний маскарад.
– Вот и повеселитесь, – сказал Шеврикука.
– Какие уж тут, Шеврикука, веселья, – печально вымолвила Дуняша. – А всю твою добычу Гликерия готова вернуть в коллекцию Тутомлиных.
Шеврикука пожал плечами и удалился, успев, уходя, произнести:
– Привет Петюле!
