64

Не успел Шеврикука известным ему ходом просквозиться в недра лыжной базы в Останкинском парке, или места летнего обитания призраков и привидений, как на него с грохотом надвинулся боевой, о двух тумбочках, стол взаимоуважающего соблюдателя Гори Бойса.

– А-а! Пролаза Шеврикука! Заявился, не поленился! – загромыхал и сам Горя Бойс. – А зачем? Давно не видали и видеть не желаем!

Очки, какие Горя Бойс смастерил из фанеры для убиений мух, были вскинуты вверх, словно бы Шеврикука был приравнен соблюдателем к крылатым насекомым и заслуживал свирепой казни.

– Не шуми и не грози! – скучно произнес Шеврикука.

И Горя Бойс успокоился.

– Я к тому, – сказал Горя Бойс, – что в Апартаменте нумер триста двадцать четвертом никто вас не ждет.

– Тебе ли судить, где меня ждут, а где нет! – рассердился Шеврикука.

– Там просто никого нет.

– То есть как? – растерялся Шеврикука. – И Дуняши-Невзоры нет?

– Ни барыни, ни прислуги, – кивнул соблюдатель Горя Бойс, и можно было подумать, миролюбиво кивнул, с сочувствием.

– А не гуляют ли они где-то? Не ведут ли беседы в гостях в номерах четвертой сотни?

– В просторах четвертой сотни их нет.

– А где же они?

– Не могем знать-с. А если бы и знали-с, не имели бы права вас, сударь, одарять знаниями. А если бы и имели право, то все равно вам, сударь…

– Замолчи, – цыкнул Шеврикука. – Мне эти барыни и прислуги сегодня нужны, как… Ты вот что. Лучше скажи, был ли у Бушмелева личный епишка?

– Вот ты что! – покачал головой Горя Бойс. – На Бушмелева, значит, выйти хочешь! Гордец и бестолочь! Горя бойся!

– Ты отвечай! Был личный епишка?

– Ну, был…

– Был? Или он и теперь есть?

– Ну, есть… – протянул Горя Бойс.

– Засунь клешню в картотеку и добудь оттуда его формуляры.

– Как же! Сейчас! А может, ты от Отродий Башни? Проваливай. А то возьму и включу авральную систему! Что с тобой сделают при наших-то нынешних непотребствах!

– Не пугай. И подумай. У тебя носков дырявых двадцать пар. А новые откуда? Айвового варенья не ел полгода. Бабка Староханова, что ли, тебе его купит? Смазь то есть. А вдруг на тебя опустятся посильные вознаграждения?

– Откуда? – хмыкнул Горя Бойс. – Из Пузыря, что ли? Или – еще лучше! Не из тебя ли?

Тут уж взаимоуважающий соблюдатель расхохотался.

– Ну а почему же и не из меня? – чуть ли не оскорбленный, сказал Шеврикука.

– Подкуп при исполнении кадровых бдений! – взвыл Горя Бойс. – Миллионы лет непорочных сидений за доверенным столом. В минуту и все порушить? Ну уж нет! Полиция! Милиция! Понятые! Свидетели! Взаимоуважающая следительница Староханова! Караул! Вербуют!

– А ну замолчи! – Шеврикука перепугался, не хватало еще, чтобы на крики командира, причитая, кликушей явилась пропахшая лыжной мазью следительница бабка Староханова или кто другой; он бросился к тощему соблюдателю, зажал ему рукой рот.

Горя Бойс дергался, мычал, ногой пытался достать до секретной кнопки вызова внутристенных бойцов, но потом замер, без всяких усилий отвел руку Шеврикуки, сплюнул и сказал:

– Вот что, Шеврикука. Твое счастье, что и у меня к этому Бушмелеву… Если ты ему насолишь, я порадуюсь. А так греметь бы тебе сейчас в кандалах. Или еще что похуже. Ишь ты, учудил! Миллионы лет беспорочного сидения, и на тебе – подкуп! Про подкуп-то ты, конечно, не забудь, ради своего душевного просветления… Про посильный-то… Не забудешь?

– Не забуду, – шепотом пообещал Шеврикука. – А ты поищи, что у вас там в компьютерах на бушмелевского епишку.

– Что искать уже отысканное. Вот! Не зевай! – Горя Бойс стукнул кулаком по столу, один из ящиков выдвинулся с треском, выстрелил серой папкой с лиловыми тесемками. Горя Бойс подпрыгнул, изловчился поймать папку, протянул ее Шеврикуке. – Держи. Там и фотографии, и дактилоскопия, и состав слюны, и размеры, и прочее. Здесь не смотри, а где-нибудь один, в тихом углу…

– Быстро вы! – восхитился Шеврикука.

– А чего уж быстро, – скромно произнес Горя Бойс, – я уж три дня знал, что ты придешь и зачем придешь…

Взаимоуважающий соблюдатель спохватился и замолк.

Шеврикука в волнении не успел осмыслить и уразуметь суть слов Гори Бойса, а уже услышал:

– Барыню, что из триста двадцать четвертого нумера, не ищи. Ты ее сейчас не отыщешь. А вот служанка ее без головы… или с головой… прости ее грехи и чудеса… может обнаружиться в Лавандовом саду… может… а может и не обнаружиться… и эта… тоже чудесная… Увека-Векка… там лепестки, случается, нюхает…

И опять Шеврикуку забрала тоска. Не гатчинскими ли водами омывается остров Тоски? Тоска, хорошо знакомая Шеврикуке. В ней удручало однообразие тихой боли разума, замком затворявшей действия и решения. Впрочем, сегодня никакие замки Шеврикуку ни в чем не стесняли. Шеврикуке захотелось поинтересоваться у Гори Бойса, а тот глядел на него с умилением, отчего же Гликерии нет нигде поблизости, ведь ей определено всего лишь домашнее содержание, да еще и с послаблениями. Или изменился режим содержания? Но проще было бы вызнать об этом у Дуняши-Невзоры, если она повстречается. А спросил он вот о чем:

– Неужели у вас не прекратились гуляния в садах? При ваших-то клокотаниях?

– Вот именно при клокотаниях! – согласился Горя Бойс. – А у нас и еще одна забота вспухла. Но в садах гуляют.

– Какая забота?

– А бомжи, – сказал Горя Бойс.

– Какие бомжи?

– Ты, Шеврикука, «Дважды два» не смотришь? Бомжам ночлег предоставляют…

– Ну слышал. Смотрел. Предоставляют… Но ведь в бомбоубежищах. Бывших.

– В бомбоубежищах, – подтвердил Горя Бойс. – Но это где? А у нас им отдают лыжную базу и лыжный образ жизни. Здесь, мол, сам воздух нравственно целительный. А нам-то куда деваться летом?

И взаимоуважающий соблюдатель Горя Бойс зарыдал. Впрочем, сначала он выругался, произнеся: «Блендамед!» – а уж потом зарыдал.

Шеврикука стоял озабоченный.

Когда он выскочил из Землескреба в направлении лыжной базы, он увидел Радлугина. Тот прикнопливал на стенд деловых объявлений прокламацию. Прокламация была ксерокопией, текст ее начинался плакатно: «Всем! Всем! Всем! Декрет!»

– Разве это декрет? – заметил Шеврикука. – По жанру это скорее воззвание. И что это за исполнительный комитет? Это вы, что ли?

– Я хотел посоветоваться с вами. – Губы Радлугина обиженно сжались. – Но связи нет.

– Нет, – строго сказал Шеврикука. – «Дупло» в потусторонних делах.

– Ах так, – успокоился Радлугин и будто бы обрадовался потусторонним делам связного.

А Шеврикука пообещал себе сегодня же проведать спальню Пэрста-Капсулы и не допустить, чтобы в получердачье возникли какие-либо поводы для вмешательств Радлугина. Радлугин непременно должен был ринуться в преследование бомжей. Если уже не ринулся.

– Пусть будет и воззвание, – согласился Радлугин. – Но нельзя, чтобы наше бомбоубежище отдали бомжам. Тут речь идет и о боеспособности державы. И о том, какие лужи и кучи вонючие, извините, появятся во дворах возле Цандера. И там рядом – детская музыкальная школа.

– Мне это известно, – сказал Шеврикука.

Действительно, он то ли читал, то ли слышал о намерении чиновных разумников разместить в пустующих бомбоубежищах ночлежки МХАТа им. Горького для имеющих московскую прописку бомжей. Но известие это его не задело всерьез. Как и мало кого в Москве. Повторялись лишь расхожие шутки. Как теперь будут называть стратегические объекты гражданской обороны – бомжеубежища, или бомжехранилища, или бомжележбища, или бомжеложи, или просто ложи бомжей? Перекатывались с газетных страниц в зрительные информационные пространства рассудительные мечтания о нарождении новой жизнестойкой человеческой цивилизации. Понажимают все же нервные идиоты на кнопки или АЭСы поломаются, ничего, многие передохнут, оно и к лучшему, но после ядерной зимы ворота бомжеубежищ распахнутся, и на свет весенний выйдут бодрые морозоустойчивые экземпляры. Обросшие, но цельные. «Только бы потопа не случилось!» – нудили пессимисты. «Наши бомжи из любого потопа выйдут сухими!» – отвечали патриоты. Шутки шутками, а ведь домовые могли остаться без среды обитания и клубных помещений в Большой Утробе. А теперь новость – бомжи претендуют и на лыжную базу.

– Ты что, Шеврикука? Заснул, никак? – поинтересовался Горя Бойс. Он уже не рыдал. И мог снова произнести: «Блендамед!»

– Я думаю, – смутился Шеврикука. – Я соображаю. Говорили, что как только все выберут из Пузыря и разделят, так в его пустую оболочку всех бомжей и поместят. Наверняка и тех, что отписаны к вам, на лыжную базу, туда умнут.

– Я, Шеврикука, думал, что ты умнее. Когда это твой Пузырь будут делить и выскребывать? А-а-а! Ты бы что-нибудь придумал, чтобы отвести от нас бомжей. А то прогадаешь… Клокотание клокотанием, а сейчас, похоже, многие сбились в кучу. Общий интерес. Общая оборона. А Бушмелева, из-за его натуры и удали, готовы произвести в воеводы. И произведут. Вот тогда мы и запляшем!

– Ладно, – сказал Шеврикука. – Отправлюсь-ка я в Лавандовый сад.

В Лавандовый сад и в другие оздоровительные места, с подогревом и подсветкой воздуха, с романтическими посадками, родниками и тихоструйными ручьями, Шеврикуке надо было бы спускаться в кабине лифта или в шахтном подъемнике. Но он решил спланировать вниз сам, раскинув крылья душевности и свойственной ему прыти. Но в самом начале вольного спуска был схвачен за рукав куртки костлявой лапой взаимоуважающей следительницы бабки Старохановой. Та словно бы не желала нарушать церемонию вхождения в недра лыжной базы, изловила его и зашептала:

– Красавец ты наш писаный, рыцарь золотая мозоль, дело ты свое исполняй, но Векку-то нашу, Увекочку, не прогляди, она ведь теперь как персик, как Лиза Минельева, она даже лучше Лизаветы-то, а ножки-то у нее, ножки-то, она не для бомжей, ты уж ее, барин ты наш ненаглядный, в обиду не давай!

– А ну проваливай, бабка! – взревел Шеврикука. – Когти свои убери, а то лапу изувечу!

– Фу, грубиян, фулиганье! Бандюган! – прошипела бабка Староханова и принялась вдогонку Шеврикуке скорострельно чихать.