51

Гликерия. Дударев. Концебалов-Брожило, без тоги, но в сандалиях. Радлугин навытяжку. Ухарь-купец Кышмаров со товарищами в кудрях. Кабы еще Малохол и его водяные сотрудники. Кабы еще Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный, верхом на змее Анаконде, откормленном гвоздиками, и при нем Векка Вечная с ветвью маньчжурского ореха и японский друг Сан Саныч.

Такие расстегаи с томленой стерлядью.

Силы. Премия. Новые значения. Штаны с лампасами. Что еще? Кышмаров сам, похоже, готов заплатить должок. Какой? Неважно. Придумает. И ваксой до блеска должок отчернит.

Что еще?

Еще следует идти на 3-ю Ново-Останкинскую в очередь к мастеру срочных портретов. И на вишневом «мерседесе» концерна «Анаконда» крепыш Дубовое Полено доставит Игорю Константиновичу Шеврикуке заграничный паспорт. Нет, скорее всего, доставит сам Олег Сергеевич Дударев.

Что ж, нанесем визит и фотографу, объявил себе Шеврикука, отчего же не нанести?

Отчего же не съездить и на острова. Пройтись там по пляжу и кивнуть разомлевшим от услад Радлугину и Нине Денисовне Легостаевой, Денизе? Впрочем, Дениза в лицо его не ведает. Ну что же, кивнет хотя бы и Радлугину. Тот пребыванию Игоря Константиновича на островах вряд ли удивится.

Никто из Отродий Башни сегодня никак себя не проявил. Да и зачем им, с их техническими приспособлениями, себя проявлять? Небось им и так известно, что доступный их вниманию домовой из Землескреба пока и сам не знает, какие ему приданы силы, сшиты ли ему штаны с лампасами и какие он приобрел (если приобрел) новые значения.

Ведомо все про Шеврикуку наверняка и Китайгородскому Увещевателю, озабоченному «генеральной доверенностью», его соратникам и старальцам. Если не все, то многое.

Кстати, а не Увещеватель ли с соратниками, не Отродья ли и пустили в толпу слухи о переменах в состоянии Шеврикуки, чтобы тот, услышав подметные слухи о нем, с бумажными цветами фантазий и предположений, возжелал узнать, что с ним происходит или должно произойти? А он возжелал. Но, может быть, и совсем иные личности вводили в заблуждение Гликерию, Дударева, Концебалова-Брожило, прочих… Имело ли сейчас это значение? Нет, для Шеврикуки, пожалуй, не имело.

«Наизнанку и навыворот!..» Разговор в Обиталище Чинов, важнейшим в котором оказались слова о генеральной доверенности Петра Арсеньевича, с ним вели наизнанку и навыворот. Должно было и сегодня держать это в голове.

И не забывать про чашу.

В недавних его видениях из туманов, или из горячих паров, или из неспокойных облаков проступала чаша, то ли каменная, то ли кованная из неведомых металлов с острова Алатыря, а может быть, и не чаша… Крошечная женская фигурка в белом, с золотой диадемой, скорее угадываемой, нежели различимой, женщина металась под чашей, будто призывала кого-то помочь ей или спасти ее…

Это видение казалось сейчас важным Шеврикуке.

Призывала кого-то… Ясно, что его, Шеврикуку. И ясно, что призывала Гликерия. Гликерия в квартире Уткиных видение чаши и мечущейся возле нее женщины не могла ни устроить, ни сотворить. Знак подавали ему иные силы. Или его собственные предчувствия и знания.

Но ведь и какая-нибудь Увека Увечная могла молить Шеврикуку стать ее оплотом и спасением.

Нет. То была Гликерия, стоял на своем Шеврикука. Увека же Увечная, Векка Вечная, успокаивал он себя, в оплоты и спасители наверняка определила удальца и мореплавателя Сергея Андреевича Подмолотова, Крейсера Грозного. Он мог осыпать ее гвоздиками и содержать в теле флотскими борщами.

То есть нынешние слова и просьбы Гликерии ничего не меняли и не ставили под сомнение то, что Шеврикуке было указано видением о чаше.

Глупости! Все это глупости, объявил себе Шеврикука, и не надо сейчас думать о них. А надо взять в руки «Возложение» и, признав его неизбежностью, в спокойствии, благоразумии и даже добродушии исследовать заново и истолковать бумагу. А потом обмозговать, стоит ли и наступило ли время заглядывать в потайные ходы, щели и укрытия и отмыкать указующими циферками и якобы руническими крюками секретные замки.

Но палка Петра Арсеньевича находилась под надзором Пэрста-Капсулы.

Призванный повелительным сигналом пред очи Шеврикуки, Пэрст-Капсула не явился. Не был он обнаружен и в своем спальном получердачье. «Экий разгильдяй!» – отругал полуфабриката и специалиста по катавасиям Шеврикука, будто бы Пэрст-Капсула находился у него в услужении, а временные свободы его были окованы вахтенными расписаниями. Нет, Пэрст-Капсула гулял по пространствам, как вольный и серый сибирский кот. Но теперь он не только ворчал на Пэрста, но и дулся, признавая справедливость собственной обиды на полуфабриката. Сегодняшнее отсутствие Пэрста-Капсулы начинало казаться Шеврикуке ехидно-подозрительным. Все, все (уже все!) обратили внимание на новые (по слухам, ну пусть и по слухам) значения Шеврикуки, проявили интересы и корысти, один лишь Пэрст-Капсула остался к ним лениво нелюбопытен. Впрочем, почему один? И Увещеватель в Китай-городе с соратниками, и Отродья Башни, да, и они были к нему якобы лениво нелюбопытны. Вот именно, внушал себе Шеврикука, вот в том-то и есть ехидство Пэрста, в том-то и есть подозрительность его отсутствия, что и ему все существенное о Шеврикуке ведомо, и к новостям ему спешить не надо, сами поспешат… Так кто же он, этот Пэрст-Капсула, от кого, и откуда, и зачем он здесь в Землескребе при Шеврикуке?..

И все же Шеврикука заставил себя посчитать, что он теперь глуп и безрассуден. Вздувая нагретым воздухом интересы к нему Гликерии, Дударева, Концебалова-Брожило, вознося в поднебесья претензии к загулявшему полуфабрикату, он и свою личность возводил в дельфийский Омфал, в базальтовый Пуп Земли! Да кому он нужен? Кому нужны якобы новые его значения? И что меняется от того, приставлен к нему Пэрст-Капсула или не приставлен?

«А что ждать-то? – подумал Шеврикука. – В «Возложении» и слов-то было меньше чем на страницу. Можно их, наверное, и вспомнить…»

Стал вспоминать. А вспоминая, выводил слова на салфетке, взятой из орехового серванта Уткиных.

«Возложение. Грамота Безусловная с единственным направлением и исходом», – записал Шеврикука. Для кого безусловная? Для него. И для всех. Пусть будет так. А дальше что?

А дальше возвратился в Землескреб Пэрст-Капсула. Будто ожидал в прохладной укромности начала серьезных исследований Шеврикукой смутных текстов. И готов был составить исследователю компанию, проявив дарования криптографа, шифровальщика и чтеца междустрочных пустот.

Нет, Шеврикука повелел исключительно себе быть криптографом, шифровальщиком и разгадывателем упрятанных в никуда подтекстов, а Пэрста-Капсулу уполномочил лишь доставить ему предмет обихода Петра Арсеньевича. Салфетку не скомкал, а оставил для доверительных знаков.

Не так уж, стало быть, приблизительно-темен был нынче Концебалов, употребив осторожное: «при вашем новом значении…» Свои привилегии и возможности Петр Арсеньевич передавал, «пользуясь отведенным мне значением…». И если грамота была не шутейной и не ложной, то Петр Арсеньевич, несомненно, располагал значением, скрытым или до поры до времени для публики утраченным, будто фреска со славными ликами, замазанная слоями побелок. Возложенные на Петра Арсеньевича привилегии и возможности (а с ними, надо полагать, и значение) должны были «плавно и скользя» перейти к «упомянутому Шеврикуке». И далее следовало то, от чего Шеврикука днями назад отпихивался, отбивался, полагая никогда не ступать в трясину тайн, от близости к которым и сгинул Петр Арсеньевич. В грамоте предполагаемая (и вполне возможная) погибель его именовалась «безвозвратным исчезновением» или «воздушным убытием из Останкина», но делали ли эти небесно-подъемные слова погибель праздником души? (Впрочем, погоди, пришло в голову Шеврикуке, а может, «воздушное убытие» и впрямь не погибель и не изъятие, а нечто временное и поправимое?) А в «Возложении» следовало: «Указания о приемах, средствах и линиях возможных действий любезно дадены в тайнопредохранительных приложениях, кои предстоит рассмотреть в п.п. хлюст – 247Ш, 4918УГ, ч. с. 7718Кр.». И прочее. И др.

Супруги Радлугины находились сейчас в местах, где их усердия одухотворялись платежными ведомостями и премиальными фондами. И Шеврикука, тихонько потревожив Мопассана, вытянул из шкафа портфель Петра Арсеньевича. В квартире Уткиных из портфеля хорошей кожи, первобытно – красно-бурого, теперь – почти повсеместно – темно-коричневого, потертого и с щелями, Шеврикука достал бумаги и реликвии Петра Арсеньевича. Все было на месте. И Сокольнический список собственноручных записок феи Т., в составе мекленбургского посольства посещавшей Москву в 1673 году, и чей-то клык, и шелковая лиловая лента (от девичьих локонов?), и пучок засушенной травки, и четыре замусоленных валета. Много чего. Ничто, казалось, не исчезло, ничто вроде бы не было уворовано. Реликвии Шеврикука на этот раз из портфеля не вытряхивал, не швырял с раздражением и недоумениями первого знакомства, а относился к ним настороженно и с вниманием. И на валетах могли открыться не одни лишь шулерские крапинки, а и путеуказующие метины, в каких сыскались бы и подсказки к решению ребусов и загадок. А иные предметы могли заключать в себе и уберегать непознанную пока силу. Гордея, так, что ли, звали в Риме божество дверных запоров? Вот бы сейчас призвать в помощники Гордею…

Да, все реликвии были на месте, а бумаг-то прибавилось! Глаз домового управителя не мог не ощутить приращения имущества. Оно всегда было для Шеврикуки желанным. Но не вышло ли приращение в портфеле Петра Арсеньевича умышленным? Зловредители или даже проказники, скажем, взяли и напихали в портфель исписанные листы, обрывки писем и ресторанных счетов, коммунальные квитанции, способные смутить исследователя, ложными дорогами подвести его к заманным камням на распутье. «Направо пойдешь, налево пойдешь…» А то и вовсе столкнуть его в бездонные провалы. Нет, посчитал Шеврикука, никто ничего не напихал и не подсовывал. И он был начеку. И датчики слежения злонамеренностей не отметили, но и не проворонили их. Прежние бумаги расслоились и обросли, а новые при них образовались именно по сюжетам действия «Возложения», вступающего в силу. В таком толковании приращения бумаг уверил себя Шеврикука. Позже подтвердилось – он не ошибся.