Книга: Перед заморозками
Назад: 43
Дальше: 45

44

Ему запомнился сон, приснившийся этой ночью. Вначале появились какие-то картинки тех далеких времен, когда он еще делал сандалии. Как-то они с Генриеттой и Анной поехали в Мальмё. Пока Генриетта была у зубного врача, они спустились в гавань. Написали на бумажке «Привет от Анны!», запечатали в бутылку и бросили в море. Ночью ему приснилось, что бутылка вернулась. Он будто бы видит ее в озере рядом с кемпингом. Он выуживает бутылку и читает записку — но ни слова не понимает. Слова и даже буквы ему незнакомы.
Чем это кончилось, неизвестно — он уже сидит на берегу другого озера и смотрит в бинокль на пылающих лебедей. Вот они с шипением исчезают в озере, и он вдруг видит в бинокль двоих — мужчину и женщину. Это удивляет его, потому что не он, а Тургейр видел подругу Анны Линду и ее отца на берегу. Во сне он как бы поменялся с Тургейром сознанием.
Сон вдруг становится необыкновенно реальным. Между Тургейром и ним уже нет дистанции, они одно целое. Если он захочет стать Тургейром, он может это сделать без труда, никто и не заметит.
После обеда Тургейр должен встретить Анну у заколоченной пиццерии в Сандскругене. Сначала он хотел поехать сам, чтобы быть совершенно уверенным, что дочь окончательно решила следовать за ним. Но под конец решил, что она уже и так достаточно от него зависит, что сопротивляться она не будет. Она не могла знать того, что он решил. И поскольку она понятия не имеет, что случилось с Харриет Болсон — Тургейр получил строжайшие указания ничего ей не говорить, — у нее не было оснований попытаться убежать. Единственное, чего он побаивался, — ее интуиции. Когда-то он специально анализировал эту ее способность и пришел к выводу, что интуиция у дочери не слабее его собственной. Она все время настороже, она внимательно прислушивается к сигналам, посылаемым ей интуицией.
Тургейр поехал за ней в голубом «саабе», угнанном им на долгосрочной стоянке в аэропорту Стуруп. Он заблаговременно выписал несколько номеров, через авторегистр узнал, кто их хозяева, и обзвонил их под видом — гримаса в адрес собственного прошлого — владельца пароходства, ищущего шведские инвестиции в строительство плавучего чартерного отеля. Он наметил две машины — их владельцы оказались в длительной командировке, и, на всякий случай, еще и третью — чей хозяин-пенсионер, в прошлом директор шахты, уехал на три недели в Таиланд.
Эрик Вестин снабдил Тургейра подробнейшими инструкциями. Хотя такое и маловероятно, но все же Анну могло испугать исчезновение Зебры. Тогда она могла начать разговоры с Линдой — по-видимому, ее ближайшей подругой. Хотя он и запретил ей строго-настрого говорить с кем бы то ни было про его существование. Это собьет тебя с верного пути, повторял он раз за разом, я наконец нашел этот верный путь, и мы не должны с него сбиться. Несмотря на то что это он, а не она, отсутствовал столько лет, блудным сыном, о котором рассказывает Библия, была она. То, что происходит сейчас, неизбежно. Что ж, на долю ее отца выпало призвать наконец людей к ответу, всех, кто забыл Бога, кто выстроил соборы, не смиренно прославляющие Бога, но славящие их самих, во всей их неизбывной гордыне. Он уже видел в ее глазах этот знакомый блеск, она уже околдована им, и, будь у него побольше времени, он бы искоренил малейшие сомнения, если они еще прячутся где-то в уголках ее сознания. Беда в том, что у него этого времени нет. Он понимал, что это его ошибка. Ему надо было давным-давно найти дочь, явиться ей намного раньше, чем тогда, на улице в Мальмё. Но, кроме нее, у него есть и другие, те, кто по знаку его откроют врата храма в тот день и час, когда он им прикажет.
Когда-нибудь в будущем он поведает, как все это было, это будет его наследием. Это станет Пятым Евангелием. Когда-нибудь он расскажет, как часами, сутками, месяцами и годами он обдумывал свой план. Сейчас он представлял им этот план как явленное ему откровение, это было необходимо, чтобы они за ним пошли. Голос Бога и Святого Духа — последнее и самое важное подтверждение: то, что произойдет, — неизбежная жертва, открывающая им двери в Рай, в вечную жизнь под крылом Бога. «Вы будете жить во флигеле, — говорил он им, — Бог живет в замке, но стены этого замка не из мертвого камня, они сотканы из тончайшей шерсти святых агнцев. Рядом с замком — флигель, и там будете жить вы».
В своих проповедях, «божественных говорениях», он никогда не забывал напомнить, что их ждет. Жертва — всего лишь короткое прощание, не больше. Их мученичество — это привилегия, к ней должны стремиться все, все и стремились бы, если бы знали правду об объявленной им священной войне безбожию.
Смерть Харриет Болсон была их первым по-настоящему серьезным испытанием. Он поручил Тургейру следить за их реакцией — на тот случай, если кто-то усомнится. Кого-то это могло даже сломать. Сам он держался в стороне, сказав Тургейру, что должен очиститься после содеянного. Он должен остаться в одиночестве, совершать омовения трижды днем и трижды ночью, бриться каждые семь часов и не разговаривать ни с кем, пока не освободится окончательно от злых сил, которыми была одержима Харриет Болсон. Тургейр звонил ему каждый день два раза по украденным мобильникам. Нет, все держатся хорошо. Никаких признаков сожаления или сомнения. Наоборот, Тургейр отмечал их растущее нетерпение, как будто они ждут не дождутся Главного Жертвоприношения.
Он очень долго говорил с Тургейром, прежде чем послал его за Анной. Если она вдруг проявит хотя бы малейшие признаки нежелания ехать с ним, он должен применить силу и заставить ее сесть в машину. Поэтому они и выбрали безлюдное место у заброшенной пиццерии. Он внимательно наблюдал за Тургейром, когда сказал ему, что тот может применить силу. Тургейр выглядел обескураженным, глаза его беспокойно бегали. Тогда Эрик Вестин наклонился к нему, положил руку на плечо и спросил — видел ли он когда-либо, чтобы он, Эрик, по-разному относился к людям? Не он ли вытащил его из канавы, подыхающего от наркотиков и болезней? И почему с его дочерью надо обращаться по-иному, чем с другими? Разве Бог не создал мир, где все равны, мир, который люди сначала отвергли, а потом разрушили? Разве не в этот мир им предназначено вернуть людей силой?
Он не отпускал Тургейра, пока не убедился, что тот без колебаний применит силу, если понадобится. Его дочь, если все пойдет так, как он надеется, если она окажется достойной, станет его наследницей. Нельзя оставлять Божье царство на земле без присмотра. Всегда должен быть лидер, и Бог сам сказал, что его царство — наследное.
Иногда он думал, что Анна может и не подойти для этой роли. Ну что ж, он заведет еще детей, много детей, и выберет из них достойнейшего.
В эти последние дни, когда заканчивались последние приготовления, у них было три штаба. Эрик выбрал себе дом в Сандхаммарене. Он был расположен на отшибе и принадлежал ушедшему на пенсию капитану, лежавшему в больнице с переломом шейки бедра. Вторым штабом служил брошенный и выставленный на продажу хутор под Тумелиллой. Третьим — тот самый дом за церковью Лестарпа, они оставили его, когда дочка полицейского начала проявлять к нему повышенный интерес.
Эрик даже знать не хотел, каким образом Тургейр находит эти пустые дома, где неожиданные посещения почти исключены. Он доверял Тургейру, он был уверен, что тот не совершит ошибки.
Тургейр уехал за Анной. Эрик Вестин спустился в подвал. Тургейр стал совершенно незаменим. Во-первых, он умел потрясающе находить укрытия, несмотря на что, что Эрик предъявлял ему все более жесткие требования. Взять хотя бы этот дом — подвал с великолепной звукоизоляцией, здесь можно продержать человека несколько суток. Старый капитан построил дом с толстыми стенами, в подвал вела дверь с крошечным окошком. Когда Тургейр показывал ему дом, им одновременно пришла в голову одна и та же мысль — у капитана словно бы имелась своя, частная тюрьма. Они так и не нашли разумного объяснения, зачем он сделал этот… даже не подвал, скорее камеру. Тургейр предположил, что она была задумана как бомбоубежище на случай атомной войны. С окном? Зачем тогда окно?
Он остановился и прислушался. Поначалу, как только прошло действие препарата, она кричала, кидалась на стены, ударила ногой ведро, которое должно было служить ей туалетом. Потом стихла — он тогда осторожно заглянул в окно. Она сидела, скорчившись на койке. На столе была вода, хлеб и кусок сыра. Она не притронулась к еде, как он, впрочем, и ожидал.
И сейчас, когда он шел по лестнице, из подвала не доносилось ни звука. Он беззвучно подошел к двери и заглянул. Она лежала спиной к нему и спала. Он долго смотрел, пока не убедился, что она дышит. Тогда он поднялся и сел на веранде в ожидании, когда Тургейр привезет Анну. Оставалось решить еще одну проблему. Скоро, очень скоро надо будет решить, что делать с Генриеттой. До этого момента Тургейру и Анне удавалось убедить ее, что все идет как надо. Но Генриетта ненадежна и капризна. Она всегда была такой. Он очень хотел бы сохранить ей жизнь. Но, если это будет необходимо, она должна исчезнуть.
Он сидел на веранде и смотрел на море. Когда-то он любил Генриетту. Даже если это время казалось сейчас нереальным, словно подернутым морской дымкой, как будто он не сам пережил это, а только слышал чей-то рассказ, все равно — эта любовь всегда жила в нем. Когда Анна родилась, он был весь переполнен этой любовью, но несмотря на то, что он обожал дочку, что ему никогда не надоедало смотреть на нее, когда она спала или играла, несмотря на все это, в его любви уже тогда появилась пустота, та пустота, что в конце концов заставила его порвать со всем и уехать, бросив их обеих. Тогда он был уверен, что скоро вернется, что он уезжает на несколько недель, самое большее — на месяц. Но, уже добравшись до Мальмё, он понял, что уезжает надолго, может быть, навсегда. Он и сейчас помнил, как, стоя на вокзале, чуть не поддался искушению вернуться. Но он не мог, он был убежден, что жизнь — это нечто большее, чем то, что выпало на его долю.
Это было время исхода в Пустыню. Первые шаги нескончаемого побега, он был пилигримом без определенной цели, он не знал святых мест, которым мог бы поклониться. В отчаянии он был уже готов покончить счеты с жизнью, но тут на пути его встал пастор Джим Джонс. Сначала он решил, что это мираж, потом ощутил, как чистая родниковая вода омывает его опаленную гортань. Джим всегда говорил о воде, что это самое святое питье, куда более святое, чем вино.
На берегу появились какие-то люди. Около них прыгала собака, у одного на плечах сидел ребенок. Я делаю все это для вас, подумал он. Это для вас я собрал людей, готовых принести себя в жертву, для вашей свободы, для того, чтобы священной верой заполнить пустоту в ваших душах, пустоту, о существовании которой вы, возможно, даже не догадываетесь.
Люди ушли. Он посмотрел на воду. Волны почти не было, слабый ветерок тянул с юго-востока. Он пошел в кухню и налил стакан воды. Скоро Тургейр привезет Анну. Впрочем, еще полчаса, не меньше. Он снова занял свой пост на веранде. Далеко, почти на самом горизонте, угадывался идущий корабль. За оставшееся до появления Анны время он должен был продумать еще одну проблему, и он не знал пока, с какой стороны за нее взяться. Христианских мучеников в новые времена было так мало, что большинство даже и не догадывалось об их существовании. Во время Второй мировой войны, конечно, были священники, отдававшие свою жизнь за других в концлагерях, были святые мужи и святые женщины. Но само мученичество утекло у христиан между пальцами, как, впрочем, и все остальное. Теперь их место заняли мусульмане, эти не сомневаются, призывая братьев по вере совершить высшее жертвоприношение. Он посвятил много времени изучению видеозаписей — как они готовились к этому, как мотивировали свое решение умереть мученической смертью; короче говоря, он перенял все, что было достойно подражания в религии, ненавидимой им более всего, религии, бывшей самым страшным его врагом; для мусульман не было места в наступающем Царстве Божьем. Но здесь таилась опасность: люди христианского мира, вернее, мира, который когда-то был христианским и теперь станет им снова, наверняка посчитают, что произошедшие события — дело рук мусульман. В этом была и хорошая сторона: ненависть к почитателям Корана вспыхнет с новой силой. Плохо было то, что люди не сразу поймут, что на землю наконец-то вернулись и христианские мученики. Это не какая-то крошечная секта, не Мараната — это великое обращение, и оно будет происходить до тех пор, пока Царство Божье не восстановится на земле.
Он посмотрел на руки. Иногда, когда он напряженно размышлял о том, что его ждет, руки начинали дрожать. Но сейчас руки были спокойны. Конечно, какое-то время, скорее всего очень короткое, на меня будут смотреть как на умалишенного. Но когда бесконечные ряды мучеников пойдут по земле, люди поймут, что я и есть Апостол Разума, которого они ждали тысячи лет. Вряд ли, вдруг подумал он, вряд ли я достиг бы этого, если бы не было Джима Джонса. Он научил меня преодолевать мои слабости, не бояться призывать других умереть во имя высшей цели. У него я научился, что путь к свободе и спасению — это путь крови, путь смерти, других путей нет. И кто-то должен пройти этот путь первым.
Кто-то должен пройти этот путь первым. Так когда-то поступил Иисус. Но Господь покинул его, потому что он не решился идти до конца. Он был слаб. У Иисуса не было такой силы, как у него. То, что он оставил незавершенным, должен завершить я. В Библии записаны все законы, по которым должен жить человек. Мы вступаем в эпоху священных войн, но мы победим, потому что у христианского мира есть оружие, делающее его непобедимым.
Он прищурился. На горизонте действительно был корабль, он шел на запад. Ветер совершенно стих. Он посмотрел на часы. Тургейр явится с минуты на минуту. Остаток дня и ночь он посвятит ей. Он еще не добился безраздельной власти над ней, в ней по-прежнему угадывается сопротивление. С ее стороны, конечно, было своего рода подвигом, что она решилась солгать насчет этого старика в Копенгагене, Вигстена, в чьей квартире, незаметно для хозяина, жил Тургейр. Анна в жизни не училась играть на фортепиано, не взяла ни одного урока, но в полиции ей, кажется, поверили. Он посетовал, что неправильно оценил время, необходимое ему для полного обращения Анны. Но теперь было поздно. Все не может идти, как по нотам. Главное, что они продолжают следовать Великому Плану.
Открылась наружная дверь. Он вслушался. В трудные годы своей жизни он посвятил немало времени тренировке всех органов чувств. Он до такой степени отточил слух, зрение, обоняние, что они иногда казались ему связкой острых ножей, висящих на поясе. Шаги. Тяжелые шаги Тургейра и чьи-то легкие, почти неслышные. Анна с ним. Тургейр не тащит ее, она идет сама — значит, силу применить не понадобилось.
Они вошли на веранду. Он поднялся и обнял Анну. Он видел, что она встревожена, но не настолько, чтобы ему не удалось ее успокоить. Только в покое он мог подавить остатки ее воли. Он попросил ее присесть и проводил Тургейра к выходу. Его порадовало то, что сообщил Тургейр — оборудование надежно припрятано, люди ждут. Никто не выказывает даже признаков сомнения, разве что нетерпение все нарастает.
— Это голод, — сказал Тургейр. — Голод и похоть.
— Мы приближаемся к пятидесятому часу. Осталось всего только двое суток и два часа, и мы выйдем из наших укрытий и пойдем на первый бой.
— Она была совершенно спокойна. Я потрогал ее лоб — пульс нормальный.
Вспышка гнева была совершенно неожиданной.
— Я и только я могу возлагать руку на чей-то лоб, я и только я могу проверять пульс. И никогда — ты.
Тургейр побледнел.
— Я не должен был этого делать.
— Нет, не должен. Но ты можешь загладить свою вину, чтобы я про это забыл.
— Как?
— Подруга Анны. Она слишком любопытная, слишком лезет не в свое дело. Я поговорю с Анной. Если та девица что-то подозревает, она должна исчезнуть.
Тургейр кивнул.
— Надеюсь, ты понимаешь, о ком я говорю?
— Дочка полицейского, — сказал Тургейр. — Ее зовут Линда.
Он знаком повелел Тургейру удалиться, тихими шагами подошел к двери на веранду и остановился, оставшись незамеченным. Анна сидела на стуле у стены. Как я, подумал он. Всегда садится так, чтобы спина была защищена. Он внимательно смотрел на нее, стараясь угадать, что она чувствует. Она казалась спокойной. Но он ясно чувствовал, что где-то в глубине ее души шевелится червячок сомнения. Это нормально — только идиоты никогда не сомневаются. Главная гарантия безопасности человека — в его душе, это ангелы-хранители, вовремя предупреждающие о возможной беде. Вдруг она повернула голову в его сторону. Он отпрянул за дверь. Заметила? Ему не нравилось, что в присутствии дочери он чувствует какую-то неуверенность. Это потому, что есть вещи, которые я не хочу приносить в жертву. Меня охватывает ужас, когда я об этом думаю. Но я должен быть готов и к этому, если вдруг придется. Даже моя дочь не имеет права требовать абсолютной свободы. Никто не имеет на это права. Кроме меня.
Он вышел на веранду и сел напротив нее. Он уже приготовился начать разговор, как случилось то, чего он не ожидал. А все этот чертов капитан — стены, может быть, и были достаточно толстыми, но не пол. Из подвала под ними донесся вой. Анна оцепенела. Вой перешел в рычание, словно бы дикий зверь грыз цементные стены, пытаясь вырваться на свободу.
Это был голос Зебры. Анна уставилась на него. Он ее отец. Но он и еще кто-то, она пока не знает кто. Он увидел, как она закусила губу так, что выступила кровь.
Он понял, что ему предстоят непростые день и ночь. Он еще не знал, отшатнулась ли от него Анна, или вопль Зебры просто на какой-то момент вывел ее из равновесия.
Назад: 43
Дальше: 45