31
Линда вышла из машины на Мариагатан и сразу почувствовала странный запах, напомнивший ей Марокко. Как-то раз она и Герман Мбойя ездили туда — недельная чартерная поездка, самая дешевая из всех, что были. Гостиница кишела тараканами. Именно тогда Линда впервые поняла, что будущее вовсе не так ясно и понятно, как ей представлялось. Год спустя они расстались — Герман вернулся в Африку, а она, после долгих блужданий, поступила в Высшую школу полиции.
Запах гари. Она помнила запах горящего мусора на свалке в Марокко. Но в Истаде ведь не жгут мусор. Она услышала вой сирен пожарных и полицейских машин, и только тут до нее дошло. Горело где-то в самом центре. Она побежала.
Когда она, запыхавшись, добежала до места, пожар еще не погасили. Она мысленно осудила себя за плохую физическую форму. Словно старуха, которая сидит целыми сутками у телевизора. Из крыши вырывались языки пламени, несколько семей, живших над магазином, эвакуировали. На тротуаре стояла полусгоревшая детская коляска. Пожарники пытались не дать огню переброситься на соседние дома. Она подошла к заграждению.
Ее отец ругался со Свартманом по поводу того, что тот не допросил как следует свидетеля, и к тому же отпустил его.
— Мы никогда не возьмем этого психа, если не будем соблюдать простейшие правила.
— Этим занимался Мартинссон.
— Он говорит, что дважды просил тебя его заменить. В общем, ищи этого исчезнувшего свидетеля.
Свартман ушел, кипя от злости. Как два разъяренных буйвола, подумала Линда. Обязательно должны пометить свою территорию.
Пожарный автомобиль задом подъехал к горящему дому.
Пожарные размотали шланг, и из него ударила мощная струя воды. Курт Валландер отскочил в сторону и заметил Линду.
— Что случилось?
— Подожгли зоомагазин. Опять бензин. Так же как и с лебедями, и с теленком.
— Никаких следов?
— Эти умники упустили единственного свидетеля.
Отца трясло от злости. Вот так он и умрет в один прекрасный день, вдруг пришло ей в голову. Усталый, раздраженный, возмущенный каким-нибудь следственным промахом. Так и будет выглядеть его последнее па, если верить Зебре — она говорит, что каждый человек должен стремиться уйти из жизни, танцуя.
— Мы должны их взять, — прервал ее мысли отец.
— Их? Здесь что-то другое.
— Что?
Он глядел на нее, как будто бы она должна знать ответ.
— Не знаю. Но здесь что-то другое.
Его окликнула Анн-Бритт Хёглунд.
Линда проводила его взглядом — здоровый мужик с втянутой в плечи головой, осторожно маневрирующий между бесчисленными шлангами и дымящимися остатками того, что час назад было зоомагазином. Она заметила заплаканную женщину, неподвижно смотревшую на пожар. Хозяйка, подумала она. Или просто любительница животных? Линда вспомнила, как она в детстве видела пожар. Горел старый деревянный дом, на первом этаже был часовой магазин. Она тогда очень жалела часы: ей представлялось, как перестают биться их сердца и плавятся стрелки. Она ходила взад-вперед вдоль заграждения. Сбежалось довольно много людей; все молча наблюдали за пожаром. Горящие дома всегда вызывают страх. Словно напоминание, что и там, где ты живешь, в один прекрасный день может вспыхнуть смертельный огонь.
— Не понимаю, почему они меня не спросят, — услышала она голос рядом.
Она обернулась. Там стояли две девушки лет двадцати. Клубы дыма заставили их отшатнуться и вжаться в стену соседнего дома.
— Не собираюсь заискивать перед полицией.
Свидетель, решила Линда. Потерянный свидетель.
— А что вы видели?
Девушка поглядела на нее оценивающе. Она немного косила.
— А вы кто?
— Я из полиции. Линда Валландер.
Почти правда, подумала она. Во всяком случае, не то чтобы полная ложь.
— Как можно было взять и поджечь всех этих зверьков? Говорят, там и лошадь была?
— Нет, — сказала Линда. — Лошадей в зоомагазинах не продают. Требуется специальная конюшня. И потом, лошадей в клетках не держат. Лошадей держат в стойлах. Так что же вы видели?
— Не что, а кого. Мужчину.
— И что он делал?
— Поджег магазин, и все звери сгорели. Я шла от стоянки у театра — мне надо было несколько писем отправить. На полпути к почте, ну, примерно в квартале отсюда, заметила, что за мной кто-то идет. Я даже вздрогнула — до того он беззвучно шел. Я его пропустила. А потом пошла за ним, тоже почему-то тихо. Но через несколько метров вспомнила, что забыла письмо в машине. Пошла назад, взяла письмо и пошла на почту.
Линда подняла руку.
— Сколько времени у вас ушло, чтобы вернуться к машине и взять письмо?
— Три-четыре минуты. Машина была у театра.
— И что случилось, когда вы шли на почту? Вы его опять увидели?
— Нет.
— А когда проходили магазин? Что вы видели?
— Не знаю. Может быть, кинула взгляд в окно. Я не особенно интересуюсь черепахами и хомяками.
— И что вы увидели?
— Ну, там всегда такой голубоватый свет внутри.
— Откуда вы знаете?
— Я отправляю письма несколько раз в неделю. Каждый раз ставлю машину у театра, каждый раз прохожу мимо зоомагазина и каждый раз вижу синюю лампу. Она, наверное, для подогрева. Самое большое для меня удовольствие в жизни — писать письма, причем от руки, и отправлять их по почте. Я — член антиэлектронной мафии.
— А что дальше?
— Отправила письма и пошла назад. Это заняло еще от силы три минуты.
— И что потом?
— Магазин взорвался. Мне, во всяком случае, так показалось. Я как раз шла мимо, когда раздался взрыв. Меня даже тряхнуло. И яркий свет. Я бросилась на землю. А потом там начало гореть. Мимо меня какой-то зверек промчался, на нем шерсть горела. Жуть какая-то!
— Что дальше?
— Все было очень быстро. Но я заметила, что на той стороне улицы человек стоит. Я его хорошо видела — светло было, как днем. Тот самый, что меня обогнал. И большая сумка в руках.
— А она была, когда он мимо вас прошел?
— Да. Я забыла сказать. Черная сумка. Старая. С такими раньше врачи ходили.
Линда знала такие сумки.
— Что случилось потом?
— Я крикнула, чтобы он мне помог.
— Вы поранились?
— Мне показалось. Этот взрыв и потом свет… это было прямо жуть.
— И что, помог он вам?
— Посмотрел и пошел прочь.
— В какую сторону?
— К площади.
— А раньше вы его видели?
— Никогда.
— Описать его можете?
— Высокий, здоровенный. Лысый. Или очень коротко стриженный.
— А как одет?
— Темно-синяя куртка, темные брюки. На башмаки я и раньше обратила внимание — мне было интересно, чего это у него такой неслышный шаг. Коричневые башмаки на толстой резиновой подошве. Но не кроссовки.
— А что вы еще можете вспомнить?
— Он кричал.
— Кричал? Кому?
— Не знаю.
— Там был кто-то еще?
— Я не видела.
— Что он кричал?
— Что-то вроде: «Gud kravde».
— Gud kravde?
— Первое слово точно — «Gud». Потом, как мне показалось, «kravde». Но словно он это кричал на другом языке.
— Можете попробовать воспроизвести?
— Звучало как «krevet».
— «Krevet»?
— Может быть, это по-датски. Или, скорее, по-норвежски. Точно — по-норвежски. Тот, кто это крикнул, кто поджег магазин, говорил по-норвежски.
Линда почувствовала, как у нее участился пульс. Тот же самый норвежец. Наверняка. Если, конечно, это не какой-нибудь норвежский заговор. Хотя это уж вряд ли.
— Он что-нибудь еще сказал?
— Нет.
— Как вас зовут?
— Ами Линдберг.
Линда нашла в кармане ручку и записала ее телефон у себя на запястье. Они пожали друг другу руки.
— Спасибо, что выслушали, — сказала Ами Линдберг и скрылась в книжном магазине.
Существует какой-то тип по имени Тургейр Лангоос, думала Линда. Он все время где-то поблизости от меня. Как тень.
Тушение пожара явно перешло в более спокойную фазу — пожарники перестали суетиться, движения стали помедленнее — признак того, что им наконец удалось справиться с огнем. Отец о чем-то говорил с брандмейстером. Когда он повернулся в ее сторону, она инстинктивно пригнулась, хотя в темноте он не мог ее увидеть. Мимо прошел Стефан Линдман, ведя под руку молодую женщину, ту, что недавно рыдала, глядя на горящий дом. Стефан умеет обращаться с плачущими женщинами, подумала она. Мне-то от этого мало толку, я никогда не плачу, ни разу не плакала с детства. Она проводила их взглядом. Стефан пригласил женщину в полицейскую машину, они обменялись несколькими словами, потом он посадил ее в машину и захлопнул за ней дверцу.
Разговор с Ами Линдберг не выходил у нее из головы. Gud krevet. Gud kravde. Божья воля… какая воля? Уничтожить зоомагазин, обречь мучительной смерти беспомощных животных. Сначала лебеди. Потом теленок на ферме. Почерневший, обугленный. А теперь целый магазин. Конечно, это один и тот же преступник. Спокойно, без спешки уходит с места преступления, выкрикнув, что на это есть Божья воля.
И все время присутствует какой-то норвежец. Сожженные звери, пропавшие люди, воскресшие отцы… и моя подруга куда-то исчезла… она огляделась — ей почему-то показалось, что Анна тоже вполне может быть где-то рядом. Она подошла к Стефану Линдману. Он удивился:
— А ты что тут делаешь?
— Болтаюсь среди зевак. Но мне надо с кем-то поговорить.
— О чем?
— О пожаре.
Он задумался на секунду.
— Я еду домой поесть. Можешь поехать со мной.
Его машина стояла у отеля «Континенталь». Они поехали на запад. Он жил в одном из трех многоквартирных домов, выросших на первый взгляд безо всякой на то воли архитектора посреди района вилл. Рядом стоял длинный ряд зеленых контейнеров для сбора различных видов мусора.
Дом номер четыре был посредине. Стекло в подъезде было разбито и заклеено полоской бумаги, но бумага, в свою очередь, тоже была порвана. «Жизнь на продажу. Позвони на ТВ и расскажи», — прочитала Линда на стене дома.
— Каждый день вчитываюсь, — сказал Стефан, — очень глубокомысленная надпись.
За дверью на нижнем этаже истерически хохотала женщина. Стефан Линдман жил на самом верху. На двери был прибит черно-желтый вымпел с надписью «Спортивный клуб Эльфсборг». Линда вспомнила, что так называется футбольная команда Буроса. Под вымпелом на клочке бумаги было написано имя Стефана.
Он подал ей вешалку для куртки. Немногочисленная разрозненная мебель в гостиной стояла как бог на душу положит.
— Нечем тебя угостить, — пожаловался он. — Вода, бутылка пива. У меня дома почти ничего нет. Это временное жилье.
— Когда ты переедешь? Ты говорил что-то о Кникарпе.
— Я там ремонтирую дом. Вокруг большой сад. Думаю, мне там будет хорошо.
— А я все еще живу с отцом. Считаю дни до переезда.
— У тебя хороший отец.
Она посмотрела на него с любопытством. Комплимент был неожиданным.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Именно то, что сказал: у тебя хороший отец. У меня такого не было.
На столе лежали газеты и еще пара черно-желтых вымпелов. Она наугад вытащила газету — «Буросская газета».
— По дому я не тоскую, — объяснил он. — Но мне нравится читать о том, от чего я избавился.
— Было так скверно?
— Я дал себе слово, что если выживу после этого рака, уеду.
— А почему именно в Истад?
— Мне почему-то казалось, что в пограничном городе жить интереснее. Вся Швеция за спиной. Сконе — приграничная полоса. Лучше объяснить не могу.
Он замолчал. Линда не знала, с чего начать. Он проворно поднялся с дивана.
— Я принесу пиво, — сказал он. — Там, по-моему, есть какие-то бутерброды.
Он принес два стакана, пиво и бутерброды, но ел он один.
Линда рассказала, как она случайно оказалась рядом с Ами Линдберг, и передала содержание разговора. Он слушал внимательно, ни о чем не спрашивая. Только раз поднял руку, прося прерваться, и переставил торшер, светивший ему прямо в глаза. Штора на окне зашевелилась — поднимался ветер. Было довольно душно.
Он поймал ее взгляд.
— Думаю, будет гроза. У меня болят виски. Это у меня от матери. Виски болят — к грозе. У меня есть приятель из эстерсундской полиции, Джузеппе Ларссон.
— Ты называл это имя.
— Он утверждает, что перед грозой он чувствует непреодолимое желание выпить рюмку и закусить селедкой. Скорее всего, выдумывает.
— То, что я рассказываю, чистая правда.
Он кивнул:
— Я не хотел тебя перебивать.
— Мне трудно сосредоточиться.
Она продолжала. Вернулась к тому времени, когда, может быть, все и началось, когда Анне показалось, что она видела своего отца на улице в Мальмё. И во всем этом повествовании той дело возникала загадочная фигура некоего предположительно норвежца, по имени предположительно Тургейр Лангоос.
— Кто-то убивает животных, — закончила она. — Все более жестоко, более дерзко, если слово «дерзко» вообще применимо к психу. Кто-то убивает и человека, разрубает его на куски. И Анны тоже нет.
— Понимаю твое беспокойство, — сказал Стефан. — Прежде всего потому, что тут присутствует не только странная фигура кого-то, кто, может быть, и в самом деле отец Анны, но и еще какая-то неизвестная личность, она появляется где-то на периферии и заявляет: «Gud krevet!» Может быть, не всякий раз настолько громко, чтобы кто-то это слышал. Но слова эти звучат. Ты говоришь, вдруг выяснилось, что твоя подруга Анна — верующая. Есть и другие элементы этой разрозненной мозаики, а может быть, это вовсе никакая не мозаика, а только ее видимость. Мираж. И это непостижимая жестокость — сложенные в молитве отрубленные руки… Все, что ты рассказала, да и все, что я сам видел, не оставляет сомнений — во всем этом присутствует какая-то религиозная подоплека. Мы пока об этом всерьез не думали, и, по-видимому, зря.
Он допил остатки пива. Вдалеке послышался удар грома.
— Над Борнхольмом, — сказала Линда. — Там вечно грозы.
— Ветер с востока. Значит, гроза скоро будет здесь.
— И что ты думаешь о моем рассказе?
— Все, что ты говоришь, — правда. И не просто правда. Это факты, которые мы обязаны учесть в следствии.
— В котором из следствий?
— По делу Биргитты Медберг. Что касается твоей подруги, то до сих пор мы как бы просто наблюдали, как будут развиваться события. Думаю, теперь все будет по-другому.
— Как по-твоему, мне есть чего бояться?
Он неуверенно покачал головой:
— Не знаю. Сейчас сяду и запишу все, что ты рассказала. Тебе тоже хорошо бы это сделать. Завтра на оперативке подниму этот вопрос.
Линда передернула плечами:
— Отец взбесится. Как это я посмела говорить с тобой без его ведома?
— Скажи, что он был занят пожаром.
— Он скажет, что для меня у него всегда есть время.
Стефан подал ей куртку. Он ей определенно нравится. Как бережно и в то же время уверенно коснулся он ее плеча…
Она пошла домой на Мариагатан. Отец ждал ее в кухне. По лицу его она поняла, что он злится. Вот тебе и Стефан, подумала она. Неужели обязательно было звонить отцу, даже не дождавшись, пока я доберусь домой.
Она села и уперлась руками в стол.
— Если ты собираешься лаяться, я иду спать. Нет, я ухожу отсюда. Посплю в машине.
— Ты могла сначала поговорить со мной. Я воспринимаю это как тотальное недоверие.
— О боже! Ты же занимался пожаром! Сгоревшими зверями! Целый квартал чуть не сгорел!
— Ты не должна была сама говорить с этой девицей. Сколько раз повторять тебе, что это не твое дело. Ты даже еще и не начала работать.
Линда протянула ему руку с записанным на запястье телефонным номером Ами Линдберг:
— Этого хватит? Я иду спать.
— Очень печально, что ты до такой степени меня не уважаешь, что действуешь у меня за спиной.
Линда оцепенела.
— У тебя за спиной? О чем ты говоришь?
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
Линда одним движением руки смахнула на пол солонку и вазу с увядшими цветами. С нее хватит. Она рванулась в прихожую, схватила куртку и выбежала на улицу. Я его ненавижу, думала она, лихорадочно нашаривая в кармане ключ от машины. Я ненавижу его вечные упреки. Больше ноги моей здесь не будет.
Она села за руль и попыталась успокоиться. Теперь он думает, что меня мучают угрызения совести. Сидит там на кухне и ждет, что я вернусь. Он уверен в том, что я вернусь. Подумаешь, Линда Каролина устроила маленький бунт. Опомнится.
Не вернусь, решила она. Посплю у Зебры. Она завела мотор и тут же передумала. Зебра начнет бесконечные разговоры, будет задавать вопросы, любопытничать. На это у нее сейчас не было сил. Она поехала к Анне. Пусть сидит там и ждет ее хоть до скончания века.
Она сунула ключ в замок, повернула его и открыла дверь. В прихожей стояла Анна и улыбалась.
