От Генриетты Линда вернулась домой и довольно долго ждала, пока придет отец. Но когда он наконец в третьем часу ночи осторожно открыл входную дверь, она уже спала на диване, накрывшись одеялом с головой. Под утро она проснулась — ей приснился какой-то кошмар. Что именно, она не могла вспомнить, помнила только, что кто-то ее душил. Ночная тишина оглашалась громким храпом. Она зашла в спальню, где горел свет, и посмотрела на отца. Он вытянулся на спине, завернувшись в простыню. Она подумала, что он похож на большого моржа, растянувшегося на скале. Она наклонилось — от него явственно пахло спиртным.

Она попыталась догадаться, с кем же он пил. Брюки, валявшиеся на полу, были перепачканы, словно он шел по щиколотку в грязи. Он был где-то в деревне, решила она. Скорее всего, у своего старинного собутыльника Стена Видена. Сели в конюшне и распили бутылку самогона.

Из спальни Линда вышла с острым желанием разбудить его и призвать к ответу. К ответу за что? Она толком не знала. Стен Виден был, пожалуй, его самым старым другом. А теперь он очень болен. Когда отец говорил о каких-то серьезных вещах, он почему-то начинал называть себя в третьем лице. Когда Стен умрет, как-то сказал он, Курт Валландер останется совсем один. У Стена Видена рак легких. Линда знала все подробности странной истории о том, как Стен держал конюшню для тренинга скаковых лошадей на ферме недалеко от развалин крепости Шернсунд. Несколько лет назад он свернул свою деятельность и уже было продал конюшню, но когда новый хозяин приехал осматривать покупку, Стен Виден уперся. Отец рассказывал ей, что в контракте была какая-то зацепка, позволившая ему отказаться от сделки. Он снова приобрел несколько лошадей, а вскоре узнал, что у него рак. С тех пор уже прошел год. Сейчас он занимается тем, что распродает все имущество, в том числе и лошадей — у него уже забронировано место в хосписе для умирающих под Мальмё. Там он и собирается закончить свои дни. Конюшню выставили на продажу снова — на этот раз окончательно. Она разделась и легла в постель. Было без нескольких минут пять. Она поглядела на потолок и вдруг почувствовала угрызения совести. Неужели я собиралась корить отца за то, что он выпил пару рюмок со своим лучшим другом, к тому же умирающим? Откуда я знаю, о чем они там говорили, и вообще — что они значат друг для друга. Я всегда гордилась тем, что отец умеет дружить. А уметь дружить означает, в частности, потратить полночи, чтобы посидеть с умирающим другом в конюшне. Ей внезапно захотелось разбудить отца и попросить у него прощения. Это, конечно, было бы в высшей степени справедливо, но он вряд ли поймет ее благие побуждения и разозлится, что ему не дают спать. У него сегодня выходной, и они могли бы что-нибудь придумать.

Засыпая, она вспомнила Генриетту. Генриетта сказала не всю правду. Что-то она скрывает. Неужели она знает, где Анна? Или еще что-то, о чем ей не хотелось Линде рассказывать. Линда повернулась на бок и сонно подумала, что скоро ей уже будет не хватать какого-нибудь парня рядышком, — и ночью, и днем. А где его здесь найдешь? Я уже отвыкла от Сконе, и если кто-то будет признаваться мне в любви со сконским акцентом, ни за что не поверю, что это всерьез. Она постаралась перестать об этом думать, поправила подушку и уснула.

В девять часов она почувствовала, что кто-то ее трясет. Она вздрогнула, испугавшись, что проспала, открыла глаза и увидела склонившегося над ней отца. Вид у него был вовсе не похмельный. Он был уже одет и даже, что было для него совсем уж необычно, тщательно причесан.

— Завтракать, — сказал он. — Время идет, а жизнь уходит.

Линда быстро приняла душ и оделась. Он, дожидаясь ее, разложил пасьянс на обеденном столе.

— Мне кажется, ты вчера был у Стена Видена.

— Правильно.

— И к тому же вы многовато выпили.

— Неправильно. Не многовато, а очень много. Чертовски.

— И как ты добрался домой?

— На такси.

— Как он?

— Я могу только мечтать, чтобы самому суметь сохранить такое же мужество, зная, что дни мои сочтены. Он говорит: количество скачек, в которых ты можешь принять участие, строго отмерено. Потом — все. Единственное, что можно попытаться сделать, — за отпущенное время взять как можно больше призов.

— У него боли?

— Наверняка. Но он молчит. Он как Рюдберг.

— Кто?

— Эверт Рюдберг. Ты что, забыла его? Старый полицейский с родимым пятном на щеке?

Линда что-то слабо припоминала.

— Вроде бы помню.

— Это он сделал из меня полицейского, когда я пришел сюда мальчишкой и ничего не понимал. Он тоже умер рано. Но никогда не жаловался. У него тоже было отмерено количество скачек, и он тоже нашел в себе силы примириться с тем, что его время вышло.

— А кто научит меня всему, что я не понимаю?

— Мне казалось, что твоим наставником будет Мартинссон.

— И как он?

— Он замечательный полицейский.

— У меня о Рюдберге только очень смутные воспоминания. Но Мартинссона-то я помню. Ты же несчетное количество раз приходил домой и ругался по поводу того, что он сделал или чего он не сделал.

Он смешал карты.

— Меня учил Рюдберг. И я, в свою очередь, учил Мартинссона. Ясно, что иногда я на него рычал. К тому же он не из тех, кто быстро схватывает. Зато, если он уж что-то усвоил, это навсегда. Как гвоздями вколочено.

— Другим словами, ты хочешь сказать, что мой истинный ментор — это ты.

Он поднялся из-за стола.

— Какой еще ментор? Одевайся и пошли.

Она поглядела на него удивленно. Она что-то забыла?

— Ты что-то придумал?

— Да ничего, просто нечего сидеть дома. Сегодня прекрасный день. Не успеешь моргнуть, как все будет в тумане. Ненавижу сконские туманы. Они словно в башку заползают. Я перестаю соображать, когда кругом туман. Впрочем, ты права — кое-какие планы у меня есть.

Он снова уселся за стол и вылил себе в чашку последние капли кофе.

— Ты, случайно, не помнишь Ханссона?

Линда покачала головой.

— Он уехал отсюда, когда ты была еще маленькой. Один из моих сотрудников. В прошлом году он вернулся, и я слышал, что он продает родительский дом под Тумелиллой. Мать давно умерла, а отец дожил до ста одного года. Ханссон утверждает, что у него до самого конца была совершенно ясная голова и что злости в нем к старости не поубавилось. Но теперь дом продается. Мне бы хотелось на него посмотреть. Может быть, Ханссон и не преувеличивает, когда говорит, что это как раз то, что мне надо.

Они спустились к машине и выехали из города. Было ветрено, но тепло. Они проехали караван сверкающих никелем и чисто вымытыми стеклами старинных автомобилей. Теперь пришла очередь Линды удивить отца — она знала почти все марки машин.

— Где это ты набралась таких сведений?

— От моего последнего парня, Магнуса.

— А разве его звали не Людвиг?

— Ты не врубаешься, папочка. Кстати, разве Тумелилла — то, что тебе нужно? Я считала, что ты мечтаешь сидеть на скамеечке и стареть себе потихонечку, гладить собаку и смотреть на море.

— На морской вид у меня не хватит денег. Надо выбирать из доступного.

— Займи у матери. Ее бухгалтер на пенсии упакован вполне прилично.

— Ни под каким видом. Какого черта?

— Я могу дать тебе взаймы.

— Ни под каким видом. Какого черта?

— Значит, вида на море не будет.

Линда искоса поглядела на него. Разозлился, что ли? Не поймешь. Но ее вдруг поразила мысль, насколько они похожи. Внезапная раздражительность, идиотское свойство обижаться на пустяки. Мы с ним как на качелях, подумала она. Иногда близки друг другу — просто ближе некуда, а потом вдруг пропасть. И тогда приходится наводить мосты, частенько шаткие, но все равно — они как-то нас связывают опять.

Он достал из кармана сложенный лист бумаги.

— Карта, — сказал он. — Побудь штурманом. Мы сейчас подъезжаем к развязке, найди ее, она там, наверху. Нашла? Там мы свернем на Кристианстад. А дальше ты будешь говорить, куда ехать.

— Я заманю тебя в Смоланд, — сказала она, разворачивая карту. — Тингсрюд — правда, здорово звучит? Оттуда-то мы уж точно не найдем дороги назад.

Дом Ханссона красиво возвышался на пригорке, окруженном лесом. За лесом шли поля, а еще дальше — болото. За домом рос старый фруктовый сад. Газон был не подстрижен, стебли роз, увивших побеленные, но выщербленные временем стены дома, были перепутаны и кое-где сломаны. Где-то работал трактор, то взревывая, то затихая. Линда присела на каменную скамейку в кустах красной смородины. Она наблюдала за отцом. Он, прищурившись, смотрел на крышу. Потом покачал водосточную трубу и заглянул в окно. Потом скрылся — пошел смотреть дом с фасада.

Оставшись одна, Линда вновь начала думать о Генриетте. Сейчас, по прошествии времени, ощущение, что Генриетта не говорила ей всю правду, переросло в уверенность. Что-то она скрывала. Что-то, связанное с Анной. Она достала телефон и набрала номер Анны. После нескольких долгих сигналов включился автоответчик. Она не стала оставлять никаких сообщений, выключила мобильник, поднялась и пошла к входной двери. Там стоял отец и качал воду из колонки. Коричневая вода постепенно заполняла ржавую кадку. Он покачал головой:

— Если бы я мог взвалить этот дом на спину и отнести к морю, ни минуты бы не сомневался. Здесь слишком много деревьев.

— Ты мог бы купить кемпер, — сказала Линда, — и поставить его у моря. Кусок участка тебе кто угодно уступит.

— С какой это стати?

— Кто откажется иметь под боком полицейскую охрану, причем бесплатно?

Он скорчил гримасу, вылил кадку и пошел к дороге. Линда последовала за ним. Он даже не оглядывается, подумала она. Он уже забыл этот дом.

Они сели в машину. Линда проводила глазами коршуна — тот медленно пролетел над полем и исчез, растворился в небе.

— Чем займемся теперь? — спросил он.

Линда подумала об Анне. Она поняла, что должна поделиться с отцом своей тревогой.

— Нам надо поговорить. Только не здесь.

— Тогда я знаю, куда мы двинемся.

— Куда?

— Увидишь.

Они поехали на юг, свернули на шоссе к Мальмё, а потом по указателям взяли курс на озеро Кадешё. Здесь был лес, может быть, самый красивый из всех, виденных Линдой. Она сразу догадалась, что отец хочет поехать именно сюда. Они гуляли здесь несчетное количество раз, особенно когда Линде было лет десять-одиннадцать. Кроме того, она припоминала, что как-то раз они были тут с матерью, но без отца — но ни одного случая, когда бы они приехали сюда всей семьей, она вспомнить не смогла.

Они вышли из машины у штабеля бревен. Толстые стволы приятно пахли смолой. Они пошли по тропинке через лес, мимо странной, склепанной из листового железа статуи, воздвигнутой в честь предполагаемого посещения Кадешё Карлом Двенадцатым. Линда хотела рассказать про Анну, но отец поднял руку. Они стояли в небольшом прогале между высокими деревьями.

— Здесь мое кладбище, — сказал он. — Мое подлинное кладбище.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я собираюсь открыть тебе большой секрет, мою, может быть, самую большую тайну… Может быть, завтра раскаюсь. Эти деревья, что ты видишь, они растут в честь всех моих умерших друзей. И отец мой здесь, и мать, и вся старая родня.

Он показал на молодой дубок:

— Это Стефан Фредман. Отчаявшийся индеец. Он тоже относится к моим мертвым.

— А та, о которой ты рассказывал?

— Ивонн Андер? Вон там.

Он показал на другой дуб. Сучья его образовали причудливый рисунок.

— Я приехал сюда через несколько недель после смерти отца. Я тогда совершенно потерял опору. Ты была гораздо крепче. Помню, сидел у себя и разбирался насчет очередного случая избиения. Ирония судьбы — молодой парень ударил отца кувалдой. Чуть не убил. Этот парень, он все время врал и изворачивался. И вдруг меня проняло. Я прервал допрос и приехал сюда. Я даже взял полицейскую машину и включил сирену — так мне хотелось поскорее удрать из города. Потом из-за этого даже вышел небольшой скандал. И когда я сюда приехал, вдруг появилось ощущение, что все эти деревья — могильные памятники всем, кого я любил. И чтобы повидаться с ними, я иду сюда. Не на кладбище. Мне здесь так покойно, как нигде больше. Здесь я могу их обнять, пусть они меня и не видят.

— Я никому не скажу, — серьезно произнесла Линда. — Спасибо, что ты со мной поделился.

Они постояли еще немного. Она не хотела спрашивать, какое дерево досталось ее деду, только предположила, что это, скорее всего, вон тот могучий, стоящий немного на отшибе дуб.

Сквозь густую листву то и дело проблескивало солнце. Подул ветер, и сразу стало прохладно. Линда села и рассказала все про исчезновение Анны, про Генриетту, которая, как ей кажется, что-то скрывает, и о том, что ей кажется, с Анной что-то случилось.

— Ты можешь сделать глупость, — закончила она. — Ты можешь, например, отмахнуться от меня и сказать, что все это ерунда и мои фантазии, но тогда я разозлюсь. Но если ты скажешь, что я ошибаюсь и объяснишь почему, я буду слушать.

— Когда ты станешь полицейским, тебе откроется очень важная, я бы сказал, основополагающая истина. Необъяснимые вещи почти никогда не случаются. Даже исчезновения, как правило, имеют совершенно разумное, хотя часто и неожиданное объяснение. Эта неожиданность чаще всего вполне логична, но вычислить эту логику до того, как все разъясниться, невозможно. Это касается большинства исчезновений. Ты не знаешь, что с Анной, и ты обеспокоена — это совершенно понятно. Но мой опыт подсказывает, что ты должна призвать на помощь единственное достоинство, которым настоящий полицейский может гордиться.

— Терпение?

— Совершенно верно. Терпение.

— И как долго я должна терпеть?

— Пару дней. За это время она наверняка появится. Или даст о себе знать.

— И все равно я уверена, что ее мать мне лгала.

— Не думаю, чтобы мы с Моной, когда говорили о тебе, всегда были абсолютно честными.

— Я попытаюсь набраться терпения. Но все равно, у меня есть вполне определенное чувство: что-то здесь не так.

Они вернулись к машине. Был уже второй час. Линда предложила поехать куда-нибудь пообедать. Они доехали до придорожной харчевни со странным названием «Отцовская шляпа». Курт Валландер припомнил, что как-то они обедали здесь с отцом и страшно поссорились. О чем был спор, вспомнить он не мог.

— «Кабак, где я поссорился с отцом», — сказала Линда. — Всему можно дать название. Скорее всего, вы поругались из-за твоей профессии. По-моему, во всем остальном у вас не было разногласий.

— Ты даже не представляешь. У нас были разногласия во всем. Двое мальчишек, так и не выросших и затянувших свои злые игры на всю жизнь. Он обвинял меня, что я не уделяю ему никакого внимания, если я опоздал на пять минут. До того доходило, что он подводил стрелки часов, чтоб утверждать, будто я опоздал.

Не успели они заказать кофе, как зазвонил мобильник. Линда схватилась за карман, но оказалось, что это у отца — у них были одинаковые сигналы. Он нажал кнопку и стал слушать, периодически вставляя короткие вопросы и записывая что-то на обратной стороне только что принесенного счета. Дождавшись конца разговора, Линда спросила:

— Что там?

— Исчезновение.

Он расплатился, сложил счет и сунул его в карман куртки.

— Что происходит? — спросила Линда. — Кто еще исчез?

— Мы возвращаемся в Истад, но по пути заедем в Скуруп. Исчезла одинокая вдова, Биргитта Медберг. Ее дочь уверена, что что-то случилось.

— Как это — исчезла?

— Она не очень уверена. Судя по всему, ее мать ученый, но ведет полевые исследования — ищет старые тропинки. Странное занятие.

— Может быть, она заблудилась?

— Именно это я и подумал. Скоро узнаем.

Они свернули на Скуруп. Ветер усилился. Было девять минут четвертого, среда, 29 августа.