30 августа 2007 года, днем, в самом начале третьего, Линда родила в Истадской больнице девочку, первую внучку Курта Валландера. Роды прошли нормально, вдобавок вовремя, именно в тот день, какой рассчитала акушерка. Валландер предусмотрительно взял отпуск и в этот час пытался замешать ведерко приличного раствора, чтобы замазать трещины в стене под потолком веранды, возле входной двери. Получалось не ахти, но по крайней мере он был при деле. Когда зазвонил телефон и он узнал, что отныне может именовать себя дедом, из глаз брызнули слезы. От нахлынувших чувств он на миг оказался совершенно беззащитным.

Позвонила не Линда, а отец ребенка, финансист Ханс фон Энке. Поскольку Валландеру не хотелось показаться сентиментальным, он быстро поблагодарил за звонок, попросил передать привет Линде и закончил разговор.

Затем он долго гулял с Юсси. Лето кончалось, но в Сконе по-прежнему стояла жара, ночью прошла гроза, и сейчас, после дождя, воздух был свежий, дышалось легко. Валландер наконец мог признаться себе, как часто думал о том, что раньше никогда не замечал у Линды желания иметь ребенка. Сейчас ей уже сравнялось тридцать семь, а с точки зрения Валландера, женщине в таком возрасте заводить детей поздновато. Мона была гораздо моложе, когда появилась Линда. Он наблюдал за романами дочери, деликатно держась в стороне, некоторые ее мужчины нравились ему больше, некоторые — меньше. Случалось, он уверенно думал, что вот наконец она нашла того, кто ей нужен, но внезапно все кончалось, и она никогда не объясняла почему. Хотя отец и дочь очень доверяли друг другу, об иных вещах они не говорили даже в самые задушевные минуты. И вопрос о детях принадлежал к числу таких негласных табу.

В тот день на пронзительном ветру пляжа Моссбю Линда впервые рассказала о мужчине, от которого ждет ребенка. Для Валландера его существование явилось полной неожиданностью. Он-то думал, как раз сейчас у нее вовсе нет постоянного друга. Но, оказывается, ошибался, и ее рассказ поверг его в удивление.

С Хансом фон Энке Линда познакомилась у общих друзей в Копенгагене, на ужине по случаю помолвки. Родом Ханс был из Стокгольма, но последние два года жил в Копенгагене, где работал в финансовой компании, которая занималась в первую очередь созданием хедж-фондов. Линда решила, что он важничает, и наехала на него. Весьма свирепо заявила, что она всего-навсего простая полицейская с плохоньким жалованьем и понятия не имеет, что за штука хедж-фонд. Может, она и слово это выговаривает неправильно? Кончилось тем, что они долго гуляли по ночному Копенгагену и уговорились встретиться снова. Ханс фон Энке был на два года моложе Линды и детей тоже не имел. С самого начала своих отношений оба, по умолчанию, но совершенно определенно, решили попробовать завести ребенка.

Через два дня после раскрытия большого секрета Линда вечером приехала к отцу вместе со своим избранником. Ханс фон Энке оказался долговязым, худым, лысоватым, с пронзительными голубыми глазами. В его обществе Валландер сразу же почувствовал себя неуверенно, манера выражаться у парня была какая-то чудная, и вообще, он диву давался, что, собственно, Линда в нем нашла. Когда дочь рассказала, что Ханс зарабатывает втрое больше самого Валландера, а вдобавок имеет право на ежегодный бонус, который может составить целый миллион, Валландер мрачно подумал, что ее привлекли деньги. И так разволновался, что при следующей встрече с Линдой напрямик спросил ее об этом. Они сидели в кафе, в центре Истада. Линда жутко рассердилась, бросила в него коричную булочку и ушла. Он догнал ее на улице и попросил прощения. Нет, дело не в деньгах, сказала она, а в большой, настоящей любви, какой она раньше никогда в жизни не испытывала.

Валландер решил, что постарается смотреть на будущего зятя более теплым взглядом. Через Интернет и через банковского служащего, который обычно занимался в Истаде его немногочисленными финансовыми делами, он навел кой-какие справки о компании, где работал зять. Разузнал, что такое хедж-фонды, и выяснил многое другое, якобы составлявшее основу деятельности современного финансового учреждения. С благодарностью принял приглашение Ханса фон Энке приехать в Копенгаген и совершил экскурсию по дорогим конторским помещениям компании, располагавшимся возле Круглой башни. Затем Ханс угостил его обедом, и, вернувшись в Истад, Валландер думать забыл об ощущении собственной неполноценности, которое донимало его при первой встрече. Из машины он позвонил Линде и сказал, что начал ценить ее избранника.

«У него есть один изъян, — сказала Линда. — Волос маловато. А в остальном все отлично».

«Жду дня, когда смогу показать ему мою контору».

«Я уже показала. На прошлой неделе. Тебе никто не говорил?»

Конечно, никто ничего Валландеру не сообщил. Вечером он сидел у себя за кухонным столом и с карандашом в руке подсчитывал, сколько Ханс фон Энке зарабатывает в год. А подведя итог, поразился. На миг опять нахлынуло смутное недовольство. Сам он после стольких лет зарабатывал в месяц около 40 000 крон. И считал, что это много. Впрочем, в брак вступал не он, а Линда. Принесут ли деньги ей счастье или не принесут, его не касается.

В марте Линда и Ханс поселились под Рюдсгордом, на большой вилле, купленной молодым финансистом. Ханс начал ездить в Копенгаген и обратно, Линда работала как всегда. Когда они более-менее наладили свой быт, Линда поинтересовалась, не придет ли Курт к ним на ужин в следующую субботу. Они ожидают в гости родителей Ханса, и те, разумеется, хотят познакомиться с отцом Линды.

«Я говорила с мамой», — сказала она.

«Она приедет?»

«Нет».

«Почему?»

Линда пожала плечами: «По-моему, она больна».

«Чем это?»

Линда долго молча смотрела на него, потом ответила: «Пьет она слишком много. По-моему, больше чем когда-либо».

«Я не знал».

«Ты много чего не знаешь».

Валландер конечно же принял приглашение на ужин, где познакомится с родителями Ханса фон Энке. Отец, Хокан фон Энке, в прошлом был морским офицером, капитаном второго ранга, командовал как подводными лодками, так и надводными противолодочными кораблями. Насколько известно Линде — хоть она и не была вполне уверена, — ему доводилось также входить в состав оперативного штаба, который решал, когда подразделения вооруженных сил могут атаковать противника действительным огнем. Мать Ханса фон Энке, Луиза, преподавала языки. Братьев и сестер у него не было. Единственный ребенок.

— Я не привык общаться с аристократами, — мрачно сказал Валландер, когда Линда умолкла.

— Они самые обычные люди. Думаю, вы найдете о чем поговорить.

— Это о чем же?

— Сам увидишь. Не будь таким пессимистом.

— Да вовсе я не пессимист! Просто спрашиваю.

— Ужин в шесть. Не опаздывай. И не бери с собой Юсси. От него один беспорядок.

— Юсси очень послушная собака. В каком они возрасте, его родители?

— Хокану скоро семьдесят пять, Луиза на несколько лет моложе. Кстати, Юсси никогда не слушается, тебе ли не знать, ведь это ты не сумел воспитать его. Слава богу, со мной у тебя вышло удачнее.

Она вышла прежде, чем Валландер успел ответить. На миг он попробовал возмутиться, что последнее слово всегда остается за дочерью. Но не сумел и вновь склонился над бумагами.

В ту субботу, когда он выехал из Истада, чтобы познакомиться с родителями Ханса фон Энке, в Сконе моросил необычайно теплый дождик.

С раннего утра Валландер сидел в кабинете, еще раз, бог весть который по счету, просматривал важнейшие разделы следственных материалов по делу об убийстве хозяина оружейного магазина и краже револьверов. Вне всякого сомнения, личность преступников установлена, но доказательств пока что нет. Я разыскиваю не ключ, думал он, а пока что лишь отдаленный звон связки ключей. К трем часам он просмотрел половину объемистого материала. И решил поехать домой, соснуть часок-другой, а потом одеться к ужину. Линда говорила, что родители Ханса фон Энке, на ее вкус, пожалуй, чересчур чопорны, но именно поэтому предложила, чтобы он надел свой лучший костюм.

«Костюм у меня один, тот, в котором я хожу на похороны, — сказал Валландер. — Но белый галстук, надеюсь, не обязателен?»

«Тебе незачем приходить, если все, по-твоему, так скверно».

«Я просто пытался пошутить».

«Неудачно. У тебя есть по меньшей мере три синих галстука. Надень один из них».

Около полуночи, возвращаясь на такси в Лёдеруп, Валландер думал, что вечер оказался значительно приятнее, чем он ожидал. И со старым капитаном второго ранга, и с его женой он вполне мог поговорить. В обществе незнакомых людей он всегда держался настороже, всегда считал, что они с более или менее плохо скрытым презрением относятся к тому, что он полицейский. Но у этих двоих ничего подобного не заметил. Напротив, оба, как ему показалось, проявили неподдельный интерес к его работе. Вдобавок Хокан фон Энке имел ряд соображений и касательно организации шведской полиции, и касательно различных недочетов в расследовании широко известных преступлений, что Валландер любезно согласился с ним обсудить. В свою очередь он смог расспросить о подводных лодках, о шведском военно-морском флоте, о нынешних сокращениях в шведских вооруженных силах и получил компетентные и интересные ответы. Луиза фон Энке говорила мало, большей частью сидела с дружелюбной улыбкой и слушала разговор за столом.

Когда вызвали такси, Линда проводила отца до калитки. Шла с ним под руку, склонив голову к его плечу. Так она делала, только когда была им довольна.

— Стало быть, я вел себя хорошо, — сказал Валландер.

— Лучше чем когда-либо. Можешь ведь, когда захочешь.

— Что могу?

— Хорошо себя вести. Даже задавать разумные вопросы о вещах, не имеющих отношения к работе полиции.

— Они мне понравились. Но о ней я узнал мало.

— О Луизе? Она такая. Говорит мало. Зато слушает лучше нас всех, вместе взятых.

— Мне она показалась чуточку загадочной.

Они вышли к дороге и стали под деревом, прячась от дождя, который так и не перестал.

— Не знаю никого загадочнее тебя, — сказала Линда. — Много лет я думала, что у тебя есть секрет, который ты стараешься скрыть. Но теперь поняла, что лишь часть загадочных людей вправду что-то скрывает.

— И я не из их числа?

— Пожалуй, да. Я права?

— Пожалуй. Хотя, возможно, иной раз человек хранит тайны, о которых сам не знает.

Темноту прорезал свет фар — подъехало такси. Машина оказалась похожей на автобус, в таксопарках они становились все более популярны.

— Терпеть не могу эти автобусы, — проворчал Валландер.

— Не заводись. Завтра я доставлю твою машину.

— После десяти я буду в Управлении. А теперь иди и узнай, как я им понравился. Завтра жду отчета.

Линда пригнала его машину утром, около одиннадцати.

— Очень, — сказала она, войдя в кабинет, по обыкновению, без стука.

— Что «очень»?

— Ты им очень понравился. Хокан выразился довольно забавно. Сказал: «Твой папа — незаурядная аквизиция для семьи».

— Я даже не знаю, что это означает.

Ключи от машины Линда положила на стол. Спешила уйти, потому что они планировали прогулку с ее будущими свекром и свекровью. Валландер глянул в окно. В тучах появились просветы.

— Вы поженитесь? — спросил он, когда дочь уже направилась к двери.

— Им очень этого хочется, — ответила она. — Буду признательна, если хоть ты не станешь настаивать. А мы посмотрим, подходим ли друг другу.

— Но у вас же будет ребенок?

— В этом смысле все в порядке. Но сможем ли мы затем прожить вместе всю жизнь — дело другое.

Она исчезла. Валландер слышал ее быстрые шаги, каблуки сапог стучали по полу. Не знаю я свою дочь, думал он. Когда-то полагал, что знаю. А теперь понимаю: она становится все более и более незнакомой.

Он стал у окна, глядя на старую водонапорную башню, голубей, деревья, синее небо в разрывах редеющих туч. Тревожное волнение нахлынуло на него, тоскливое одиночество, заполнявшее все вокруг. Или, может, на самом деле оно было внутри? Все его существо как бы незаметно превращалось в песочные часы, из которых беззвучно утекал песок. Он еще долго смотрел на голубей и деревья, и в конце концов тревога отпустила. Тогда он сел за письменный стол и снова принялся упрямо просматривать документы, стопками громоздившиеся на столе.

Семь месяцев спустя, в середине октября, Валландер и его сотрудники продвинулись настолько, что смогли пойти к прокурору и потребовать ареста четырех подозреваемых. Двое из них, граждане Польши, были опознаны по пленкам с камер наблюдения оружейного магазина. Кроме того, полиция собрала достаточно улик, чтобы взять под стражу двух гётеборжцев, связанных с организованной преступной группировкой, которой руководили выходцы из бывшей Югославии. И снова Валландеру вспомнилось жестокое нападение в Ленарпе без малого двадцать лет назад. Когда стало известно, что это злодейство дело рук иностранцев, произошел целый ряд расистских выступлений, в том числе налеты на лагеря беженцев и убийство совершенно невинного человека. Страшное было время.

В ходе долгого и подчас безнадежного расследования Валландер осознал, что обе ближайшие его сотрудницы действительно хорошие полицейские. Он проникался к ним все большим уважением и даже ощутил прилив энергии, которую, казалось, подрастерял в последние годы. Особенно ему импонировала Кристина Магнуссон — своим ясным умом и упорством. И он по-прежнему украдкой поглядывал на нее в коридорах Управления.

Летом Ханну Ханссон выписали из больницы. Ослепшую на один глаз и с повреждением позвоночника. Валландеру побеседовал с одной из ее дочерей, которая держала конеферму под Хёрбю.

— Зрение не вернется, — сказала дочь. — И от болей в спине врачи фактически ее не избавят. Но хуже всего другое. Знаете, что именно?

— Смерть мужа.

— Это настолько очевидный факт, что о нем можно не говорить. Я имею в виду другое, затаенное.

Валландер так и не догадался, какого ответа она ждала.

— Страх, — сказала дочь. — Она стала бояться людей. Боится выходить, спать, оставаться одна. Как это излечить? Можно ли наказать за это?

— Хороший обвинитель убедит суд в особой тяжести преступления, — сказал Валландер.

Дочь покачала головой. Она сомневалась, как, впрочем, и сам Валландер. Шведские суды зачастую неприятно удивляли его своей нерешительностью в оценке тяжести преступления.

— Вы только их поймайте, — сказала она, перед тем как вышла из кабинета. — Не дайте им уйти от ответа за содеянное.

Валландер лично провел первые допросы двух задержанных поляков. Оба молодые парни, чуть старше двадцати. Они смотрели на него с издевкой и через переводчиков заявили, что не имеют касательства к краже оружия, что даже не были тогда в Швеции и на его вопросы больше отвечать не намерены. Но Валландер не позволил себе горячиться, хотя руки чесались надавать им затрещин. И мало-помалу сумел расколоть одного из них, который в ноябре вдруг начал давать показания. После этого все пошло быстро. При обыске некой квартиры в Стаффансторпе полиция обнаружила больше половины украденного оружия, в другой раз, опять-таки при обыске в одном из предместий Стокгольма, нашли еще четыре ствола. В декабре, когда начался судебный процесс, недоставало лишь трех единиц оружия. Тем утром Валландер собрал своих соратников на кофе с кексом в одной из комнат для совещаний. Хотел сказать несколько хвалебных слов, но сбился, и в результате они большей частью обсуждали текущие переговоры о заработной плате и общее недовольство бесконечными реформами и изменчивыми приоритетами руководства Государственной полиции.

Рождество Валландер встречал вместе с семьей Линды. С восторгом и молчаливой радостью смотрел на внучку, у которой до сих пор не было имени. Линда уверяла, что девочка похожа на него, особенно глаза, но Валландер никакого сходства не видел, как ни старался.

— Девочке нужно имя, — сказал он, когда вечером в сочельник они сидели и пили вино.

— Будет у нее имя, — успокоила Линда.

— Мы думаем, в один прекрасный день оно само появится, — сказал Ханс.

— Почему меня назвали Линдой? — вдруг спросила дочь. — Откуда взялось это имя?

— Я тебя так назвал, — ответил Валландер. — Мона хотела назвать тебя по-другому, не помню как. Но для меня ты с самого начала была Линдой. А твой дед считал, что надо назвать тебя Венерой.

— Венерой?

— Ты же знаешь, он иногда чудил. Тебе не нравится твое имя?

— У меня имя хорошее. И можешь не беспокоиться. Если мы поженимся, я и фамилию менять не буду. Никогда не стану Линдой фон Энке.

— Может, мне стоило бы стать Валландером, — сказал Ханс. — Но, думаю, родители возмутятся.

Между Рождеством и Новым годом Валландер занимался «расчисткой» — разбирал скопившиеся за год бумаги. Много лет назад он завел привычку перед Новым годом освобождать место для наступающего года. В начале января вынесут приговор по делу о краже оружия. Валландер говорил с прокурором, который потребовал для обвиняемых самого сурового наказания, а у защиты не нашлось веских контраргументов. Он все-таки сможет посмотреть в глаза дочери Ханны Ханссон, если снова ее встретит.

Все вышло так, как он предполагал. Приговоры оказались суровыми. Двое поляков, совершивших убийство и жестокое избиение, получили по восемь лет тюрьмы. Валландер был уверен, что апелляция в Верховный суд не приведет к какому-то особенному смягчению приговора.

Вечером того дня, когда суд первой инстанции вынес свое решение, Валландер думал побыть дома, посмотреть какой-нибудь фильм. Он раскошелился на параболическую антенну и теперь имел доступ к множеству разных киноканалов. Перед уходом он прихватил с собой табельное оружие, чтобы дома почистить. Отставал со стрелковой подготовкой и знал, что самое позднее в начале февраля предстоит отработать практические стрельбы. Письменный стол не пустовал, но никаких срочных дел он сейчас не вел. Пользуйся моментом, подумал он. Сегодня можно посмотреть фильм, а завтра, глядишь, будет слишком поздно.

Но, приехав домой и прогулявшись с Юсси, он вдруг почувствовал беспокойство. Порой в этом доме, среди пустынных полей, его охватывало ощущение заброшенности. Я словно обломок разбитого корабля, думал он тогда. Выброшенный сюда, в эту бурую глину. Чаще всего беспокойство проходило быстро. Но именно этим вечером упорно не отступало. Валландер сел за кухонный стол, расстелил старую газету и вычистил пистолет. Закончив, посмотрел на часы: только восемь. Откуда взялась эта мысль, неизвестно. Он поспешно переоделся и поехал обратно в Истад. Зимой город был почти безлюден, особенно будними вечерами. И допоздна работали максимум два-три бара или ресторана на весь город. Валландер припарковал машину и направился к ресторану, расположенному на рыночной площади. Посетителей оказалось мало. Он сел за столик в углу, заказал закуску и бутылку вина. В ожидании заказа выпил в баре несколько коктейлей. Так странно: он просто вливал в себя спиртное, чтобы заглушить беспокойство. И был уже изрядно подшофе, когда официант принес закуску и налил ему вина.

— Пусто у вас, — заметил Валландер. — Где же посетители?

Официант пожал плечами:

— Во всяком случае, не здесь. Надеюсь, вы останетесь довольны закуской.

Закуску Валландер только поковырял. Зато меньше чем за полчаса опустошил бутылку. Достал мобильник, полистал записанные там номера. Хотел с кем-нибудь поговорить. Но с кем? Спрятал телефон — незачем кому-то слышать, что он пьян. Бутылка пуста, и выпил он уже многовато. Однако это не помешало ему заказать еще чашку кофе и рюмку коньяка, когда подошедший официант сообщил, что ресторан закрывается. Вставая из-за стола, Валландер покачнулся. Официант устало наблюдал за ним.

— Такси, — сказал Валландер.

Официант позвонил по телефону, который висел на стене за стойкой бара. Валландер стоял в ожидании и сам чувствовал, что его шатает. Официант повесил трубку, кивнул.

На улице в лицо ударил пронизывающий ледяной ветер. Валландер сел на заднее сиденье такси, и, когда машина завернула во двор его дома, глаза у него слипались. В доме он кучей побросал одежду на пол и, едва положив голову на подушку, мгновенно уснул.

Через полчаса после того, как Валландер уснул, в Полицейское управление пришел мужчина. Он был встревожен и хотел поговорить с кем-нибудь из ночных дежурных. Его направили к Мартинссону.

Сообщив, что он официант, посетитель выложил на стол перед Мартинссоном пластиковую сумку, в которой оказался пистолет, такой же, как у самого Мартинссона.

Официант даже назвал фамилию клиента, поскольку с годами Валландер стал в городе известной персоной.

Мартинссон сделал запись в журнале происшествий, а потом долго сидел, глядя на пистолет.

Как Валландер мог забыть свое табельное оружие? И зачем взял его с собой в ресторан?

Мартинссон посмотрел на часы. Начало первого. Вообще-то надо бы позвонить Валландеру, хотя… нет, не стоит.

Подождем до утра. Даже думать не хочется, что будет.