Ночь затянулась. Несколько раз во время долгого разговора с пойманным беглецом у Валландера мелькала мысль, что это как бы прямое продолжение беседы, состоявшейся около шести месяцев назад, в безоконном помещении банкетного ресторана под Стокгольмом. То, что он мало-помалу начал понимать, удивляло его, но вполне четко объясняло, почему Хокан фон Энке был тогда так встревожен.

Менее всего Валландер чувствовал себя этаким Стэнли, разыскавшим своего Ливингстона. Он догадался правильно, и только. Интуиция снова вывела его куда надо. Фон Энке, если и удивился, что его укрытие найдено, виду не подал. Старый подводник выказывает хладнокровие, думал Валландер. Что бы ни происходило, его не удивишь.

Охотничий домик, снаружи непритязательный, предстал совершенно иным, едва только Валландер переступил порог. Внутренних перегородок нет, одно просторное помещение с открытой кухней. Дверью отделена лишь небольшая пристройка, где расположена ванная. В углу кровать. Спартанская обстановка, подумал Валландер, и кровать скорее похожа на корабельную койку или на крохотный закуток, каким на подлодке вынужден довольствоваться даже командир. Посередине — большой стол, заваленный книгами, папками с документами, бумагами. На одной торцевой стене — полка с радиоприемником, на столике — телевизор и проигрыватель, рядом — старомодное темно-красное кресло.

— Не думал, что здесь есть электричество, — сказал Валландер.

— Генератор установлен в выемке, пробитой взрывом в скале. Его не слышно, даже когда на море штиль.

Хокан фон Энке стоял у плиты, варил кофе. В тишине Валландер пытался приготовиться к разговору. Теперь, найдя человека, которого так долго искал, он вдруг не знал, о чем его спросить. Все, что он думал раньше, казалось мутным месивом нечетких, незаконченных умозаключений.

— Я не ошибаюсь? — вдруг сказал фон Энке, нарушив ход его мыслей. — Вы пьете кофе без сахару и без молока?

— Верно.

— К сожалению, печенья предложить не могу. Вы голодны?

— Нет.

Хокан фон Энке освободил часть большого стола. Валландер отметил, что книги в большинстве о современной военной стратегии и актуальной политике. Одна, с виду наиболее зачитанная, называлась «Угроза подводных лодок», не больше и не меньше.

Валландер пригубил кофе — весьма крепкий. Сам фон Энке пил чай. Валландер пожалел, что выбрал кофе.

На часах было без десяти час.

— Я, конечно, понимаю, у вас много вопросов, на которые вы хотите получить ответ, — сказал Хокан фон Энке. — Но я не уверен, что смогу или захочу ответить на все. И прежде должен задать несколько вопросов вам. Во-первых: вы приехали сюда один?

— Да.

— Кто еще знает, где вы?

— Никто.

Валландер видел, что фон Энке сомневается, верить ли ответу.

— Никто, — повторил он. — Это моя личная экспедиция. Больше никто в нее не посвящен.

— Даже Линда?

— Даже она.

— Как вы сюда добрались?

— На небольшой лодке с подвесным мотором. Если хотите, могу назвать имя прокатчика. Только он знать не знал, куда я собираюсь. Я сказал, что хочу нагрянуть к старому другу, у которого день рождения. Не сомневаюсь, он мне поверил.

— Где лодка?

Валландер показал через плечо:

— На другой стороне острова. На берегу, привязана к ольхам.

Хокан фон Энке молчал, глядя в свою чашку. Валландер ждал.

— Меня, конечно, не удивляет, что в конце концов кто-то меня обнаружил, — сказал фон Энке. — Но признаться, я никак не думал, что это будете вы.

— А кого вы ожидали увидеть там, в темноте?

Хокан фон Энке покачал головой, отвечать он не хотел. Валландер решил пока не настаивать.

— Как вы меня нашли?

Этот вопрос фон Энке задал усталым тоном. Валландер понимал, что находиться в бегах наверняка очень утомительно, даже если ты не все время в движении, в переездах с места на место.

— Когда я побывал на Букё, Эскиль Лундберг обронил, что этот домик — превосходное место, если хочешь спрятаться от мира. Мы тогда возвращались на материк и проплывали мимо. Вы ведь знаете, что я навестил его. Эти слова долго лежали во мне, созревали. И когда я позднее услышал, что вы очень любите острова, то понял, что вы вполне можете находиться здесь.

— Кто рассказал обо мне и моих островах?

Валландер решил до поры до времени не вмешивать сюда Стена Нурдландера. Есть другой ответ, проверить который невозможно:

— Луиза.

Фон Энке молча кивнул. Потом выпрямил спину, вроде как привел себя в готовность.

— У нас есть два варианта, — сказал Валландер. — Либо вы рассказываете сами. Либо отвечаете на мои вопросы.

— Меня в чем-то обвиняют?

— Нет. Но ваша жена мертва. И вы в числе подозреваемых. Автоматически.

— Это мне вполне понятно.

Самоубийство или убийство, быстро подумал Валландер. Похоже, у тебя на сей счет сомнений нет. Он хорошо понимал, что действовать надо с осторожностью. Как бы там ни было, об этом человеке ему известно слишком мало.

— Рассказывайте, — сказал Валландер. — Я остановлю, если что-то мне будет неясно или непонятно. Начать можно с Юрсхольма. С вашего юбилея.

Хокан фон Энке энергично мотнул головой. Усталость вдруг как рукой сняло. Он отошел к плите, налил в чашку кипятку, опустил туда новый пакетик чая. И, стоя там с чашкой в руках, заговорил:

— Начинать надо не там, а гораздо раньше. Есть одна-единственная отправная точка. Простая, но совершенно правдивая. Я любил мою жену Луизу больше всего на свете. Господи, прости мне такие слова, но я любил ее больше, чем сына. Луиза поистине была счастьем моей жизни — видеть, как она входит, видеть ее улыбку, слышать ее движения в соседней комнате.

Он умолк, посмотрел на Валландера, решительно и с вызовом. Требовал ответа или хотя бы отклика.

— Да, — сказал Валландер. — Я верю вам. Сейчас вы говорите правду.

И Хокан фон Энке начал рассказ:

— Надо вернуться далеко в прошлое. И мне совершенно незачем описывать тогдашние события во всех подробностях. Это займет слишком много времени, да и не нужно. Однако необходимо вернуться в шестидесятые и семидесятые годы. Я тогда еще находился на действительной службе, ходил в море на боевых кораблях, в частности периодически командовал одним из самых современных наших тральщиков. Луиза в ту пору работала учительницей. Свободное время она посвящала молодым прыгунам в воду и иной раз ездила в Восточную Европу, прежде всего в Восточную Германию, которая в те годы блистала новыми спортивными талантами. Сейчас нам известно, что достигались эти успехи чудовищными, прямо-таки рабскими тренировками и широким применением различных допингов. В конце семидесятых меня перевели на штабную работу, в верховное оперативное командование шведских ВМС. Работать пришлось много, в том числе дома. По нескольку раз в неделю я приносил с собой в квартиру секретные документы. У меня был оружейный шкаф, поскольку я любил поохотиться, прежде всего на косуль, а порой участвовал и в ежегодной лосиной охоте. Ружья и боеприпасы я держал под замком и туда же запирал портфель с документами — на ночь или если мы с Луизой уходили в театр либо в гости.

Он замолчал, осторожно вынул из чашки чайный пакетик, положил его на блюдце и продолжил:

— Когда замечаешь, что что-то не так? Едва заметные признаки, что что-то изменилось или сдвинулось? Думаю, как полицейский вы часто попадаете в ситуации, когда улавливаете такие вот слабые сигналы. Однажды утром, отпирая оружейный шкаф, я заметил: что-то не так. До сих пор помню тогдашнее ощущение. Я хотел взять свой коричневый портфель и вдруг замер. Я действительно положил его именно так, как он лежит сейчас? Что-то с замком и направлением ручки. Сомнения длились секунд пять, не больше. Потом я их отмел. Я всегда проверял, лежат ли все бумаги в надлежащем порядке. Тем утром тоже проверил. Все было нормально. И больше я об этом не думал. Я считаю себя наблюдательным, и память у меня хорошая. По крайней мере, раньше было так. Хотя с годами способности мало-помалу слабеют. Можно только беспомощно наблюдать за упадком. Вы куда моложе меня. Но, возможно, вы и сами такое замечали?

— Зрение, — сказал Валландер. — Каждый год я вынужден покупать новые очки для чтения. Пожалуй, и слух не так хорош, как прежде.

— Обоняние противится возрасту дольше всего. Это единственное из моих чувств, которое пока как будто вполне безупречно. Ароматы цветов все еще отчетливы и ясны.

Оба помолчали. Валландер услыхал какое-то шуршание в стене за спиной.

— Мыши, — объяснил Хокан фон Энке. — Я приехал сюда еще в холода. Порой шорохи были просто адские, там что-то грызли. Но настанет день, когда я не услышу мышиной возни за стеной.

— Не хочу прерывать ваш рассказ, — вставил Валландер. — Но, когда вы в то утро исчезли, вы сразу отправились сюда?

— За мной приехали.

— Кто?

Фон Энке качнул головой, не желая отвечать. Валландер настаивать не стал.

— Вернемся к оружейному шкафу, — продолжил фон Энке. — Прошло несколько месяцев, и мне опять показалось, что портфель сдвинули. И я конечно же опять решил, что у меня разыгралось воображение. Бумаги в портфеле были на своих местах, никоим образом не перепутанные, и вообще… Но на сей раз я встревожился. Ключи от оружейного шкафа лежали на моем письменном столе, под весами для писем. И знала об их местонахождении одна только Луиза. И я сделал то, что следует сделать, если что-то тебя тревожит.

— Что же именно?

— Задал прямой вопрос. Она как раз завтракала на кухне.

— И что она ответила?

— Ответила «нет». И в свою очередь резонно спросила, с какой стати ей интересоваться моим оружейным шкафом. Вообще-то, хоть она и не говорила, ей всегда было не по душе, что я держу дома оружие. Помню, я сгорал со стыда, когда спускался вниз к машине, которая возила меня на работу в штаб. В ту пору я по должности имел право на служебный автомобиль с матросом-водителем.

— Что произошло дальше?

Валландер заметил, что его вопросы мешают фон Энке. Он сам хотел устанавливать ритм и темп. И Валландер поднял руки: мол, прошу прощения, больше перебивать не стану.

— Я был уверен, Луиза сказала правду. Но и дальше меня преследовало ощущение, что портфель и документы сдвигаются. Хочешь не хочешь, я начал устраивать маленькие неприметные ловушки. Нарочно клал бумаги не в том порядке, совал в замок портфеля волосок, оставлял на ручке жирное пятно. Самую большую трудность, разумеется, представлял мотив. Зачем Луизе интересоваться моими бумагами? От любопытства или от ревности? Такого я даже представить себе не мог. Она знала, что причин для ревности у нее нет. Не меньше года прошло, прежде чем я впервые спросил себя, возможно ли совершенно немыслимое.

Фон Энке немного помолчал, потом продолжил:

— Возможно ли, что Луиза связана с некой иностранной державой? Это казалось абсолютно невероятным по очень простой причине. Документы, с которыми я работал дома, крайне редко могли представлять мало-мальский интерес для иностранной разведки. Однако тревога мучила меня по-прежнему. Я заметил, что потерял доверие к жене, начал подозревать ее, причем лишь на основе смутных догадок и какого-нибудь сдвинутого с места волоска в качестве улики. В итоге к концу семидесятых я решил раз и навсегда прояснить, справедливы мои подозрения насчет Луизы или нет.

Он встал, некоторое время что-то искал в углу комнаты, заставленном рулонами карт. Вернувшись, разложил на столе морскую карту центральной акватории Балтийского моря. Углы придавил камнями.

— Осень семьдесят девятого, — сказал он. — Точнее, август и сентябрь. Нам предстояли плановые учения с участием большинства кораблей флота. Самые рядовые учения, ничего особенного. Я тогда служил в штабе и был назначен наблюдателем. Примерно за месяц до начала, когда все планы и сроки были утверждены, маршруты навигации установлены и все корабли вышли на позиции в разных районах учений, я составил свой план. Сочинил документ и собственноручно снабдил его грифом «секретно». Главком даже подписал его, разумеется сам о том не подозревая. Я включил в учения сверхсекретный компонент, а именно: одна из наших подводных лодок якобы должна осуществить операцию по заправке топливом с новейшего танкера, управляемого с помощью РЛС. Чистейшая выдумка, однако же не настолько, чтобы счесть ее совершенно невозможной в действительности. Я точно указал координаты и срок проведения операции. И знал, что эсминец «Смоланд», где размещались наблюдатели, будет в указанное время очень близко от означенного места. Документ этот я взял домой, запер его на ночь, а утром, когда приехал в штаб, хорошенько спрятал в столе. Эту процедуру я повторял несколько дней. А неделю спустя запер документ в банковский сейф, арендованный специально с этой целью. Сперва я хотел разорвать бумагу, но понял, что она может понадобиться как улика. Тот месяц перед началом учений был самым ужасным в моей жизни. При Луизе мне приходилось вести себя как ни в чем не бывало. А ведь я приготовил ей ловушку, которая, если мои опасения окажутся правдой, уничтожит нас обоих.

Фон Энке ткнул пальцем в карту. Валландер наклонился и увидел, что он указывает в точку северо-восточнее Готска-Сандён.

— Вот здесь должна была состояться выдуманная встреча подводной лодки с несуществующим заправщиком. Это место располагалось за пределами непосредственной акватории учений. То, что на некотором расстоянии стояли русские корабли и наблюдали за нами, никого не удивляло. Мы сами точно так же наблюдали за учениями Варшавского договора. Чин чином держались на почтительном расстоянии. А выбрал я для фиктивной встречи именно эту точку по одной простой причине: тем утром главком отбудет в Бергу. Стало быть, эсминец, возвращаясь в акваторию учений, будет в нужном месте как раз в момент вымышленной заправки.

— Не хочу перебивать, — сказал Валландер. — Но вправду ли возможно в точности соблюдать все сроки, когда задействовано столько кораблей?

— Это одна из задач учений. Война требует не только денег, но и высочайшей пунктуальности.

По крыше вдруг что-то грохнуло, Валландер вздрогнул. Но Хокан фон Энке даже бровью не повел.

— Ветка, — коротко пояснил он. — Иногда они падают и резко бьют по крыше. Я и сам бы не прочь спилить засохший дуб. Но бензопилы здесь не нашлось. А ствол очень толстый. Думаю, дереву лет полтораста, не меньше.

Затем фон Энке продолжил описание событий конца августа 1979 года.

— Осенние учения получили острую добавку, никем не запланированную. Южнее Стокгольма на Балтику налетел штормовой зюйд-вест, метеорологи даже не успели дать предупреждение. Одна из наших подлодок, под командованием чрезвычайно дельного молодого офицера, Ханса-Улова Фредхелля, потерпела аварию — поломка руля, пришлось отбуксировать ее в бухту Бровикен и оставить там до тех пор, пока не удастся отвести ее на базу Мускё. Экипажу в шторм изрядно досталось. Подлодки могут испытывать весьма сильную качку. А один из корветов получил течь на траверзе Хевринге. Команду эвакуировали на борт другого корабля, но корвет не затонул. Впрочем, значительная часть учений все-таки прошла согласно плану. К началу заключительного этапа ветер немного ослабел. Признаться, я тревожился и почти не спал те несколько дней, что оставались до мнимой встречи подлодки и новейшего заправщика. Но никто как будто бы не считал мое поведение странным. Мы высадили главкома, который остался доволен увиденным. И неожиданно командир «Смоланда» скомандовал «полный вперед», желая удостовериться, что корабль в безупречном состоянии. Некоторое время я даже опасался, не слишком ли рано мы пройдем нужную точку. Однако высокая волна не позволила эсминцу превысить ту скорость, которую я принял в расчет. Все утро я провел на мостике. Никто не обратил на это внимания, ведь, что ни говори, я и сам командир корабля. Командир эсминца передал полномочия старпому, Ёргену Маттссону. Было без четверти десять утра. Он-то вдруг и протянул мне бинокль и показал рукой. Шел дождь, вдобавок густой туман. Но я сразу понял, что именно он обнаружил. Впереди по левому борту стояли два рыболовецких судна, оснащенные аппаратурой слежения, все эти антенны выдавали русских и были знакомы нам по кораблям охранения русского ВМФ. В трюмах у них явно не было ни одной рыбешки. Вне всякого сомнения, там сидели русские технари, слушали нашу радиосвязь. Пожалуй, стоит добавить, что находились мы в международных водах. Они имели право быть там.

— То есть они ожидали подлодку и диковинный заправщик?

— Маттссон об этом, разумеется, не знал. «Чем они занимаются? — спросил он. — Так далеко от района наших учений?» До сих пор помню свой ответ: «Возможно, это вправду рыболовецкие суда». Но он не успокоился. Позвонил командиру, тот поднялся на мостик. Эсминец застопорил ход, а мы доложили о присутствии рыболовецких судов. Прилетел вертолет, повисел над ними некоторое время, затем мы оставили их и двинулись дальше. Но тогда я уже покинул мостик, спустился в каюту, отведенную мне на время учений.

— Вы узнали то, чего знать не хотели?

— От этого накатила тошнота. А ведь даже от морской болезни со мной в жизни такого не бывало. В каюте меня вырвало. Потом я лег на койку, думая о том, что теперь никогда уже не будет как раньше. Вывод совершенно однозначен: моя фальшивка через Луизу попала в руки Варшавского договора. Конечно, у нее мог быть сообщник, на это я и надеялся. Что она не прямое связующее звено с иностранной разведкой, а скорее помощница шпиона, располагавшего главными контактами. Хотя и в это я уже верить не мог. Я изучил ее жизнь до малейших деталей. Не было никого, с кем бы она встречалась регулярно. Я по-прежнему понятия не имел, как она действовала. Не знал даже, как она скопировала мою фальшивку. Сфотографировала? Переписала? Или просто выучила наизусть? И как она передавала информацию? Еще важнее, разумеется, был вопрос, где она добывала секретные материалы. Ведь скудным содержимым моего оружейного шкафа они явно не исчерпывались. С кем она сотрудничала? Я не знал, хотя больше года все свое свободное время пытался разобраться в происходящем. Однако ж нельзя не поверить собственным глазам. Лежа в каюте, я чувствовал вибрацию мощных машин. Деваться некуда. Пришлось признать, что я женат на женщине, которой совершенно не знаю. А значит, не знаю и себя. Как я мог до такой степени в ней ошибиться?

Хокан фон Энке встал, свернул карту в рулон. Отнес на место, открыл дверь и вышел на улицу. Валландер еще не вполне успел осознать услышанное. Слишком оно значительно, слишком важно. И по-прежнему остается множество вопросов, требующих ответа.

Фон Энке вернулся, закрыл дверь, проверил молнию на брюках.

— Вы рассказали о событиях более чем двадцатилетней давности, — сказал Валландер. — С тех пор много воды утекло. Почему происходят нынешние события?

Хокан фон Энке вдруг словно бы рассердился, в голосе сквозило недовольство:

— Что я сказал в самом начале разговора? Вы забыли? Я сказал, что любил жену. Этого я изменить не мог. Невзирая ни на что.

— Все-таки вы должны были призвать ее к ответу.

— Должен?

— Во-первых, она совершила преступление против нашей страны. А вдобавок предала вас. Крала ваши секреты. Вы никак не могли жить с нею дальше, не открыв, что вам известно.

— Не мог?

Валландеру с трудом верилось, что услышанное — чистая правда. Но человек, крутивший в руках пустую чайную чашку, производил убедительное впечатление.

— Значит, вы ничего ей не говорили?

— Нет, никогда.

— Никогда? В голове не укладывается.

— И все же так и есть. Я перестал брать домой секретные бумаги. Не вдруг, ни с того ни с сего. Мои задачи менялись, и это вполне объясняло, что вечерами мой портфель был пуст.

— Наверняка она что-то заметила. Все прочее маловероятно.

— Я ничего такого не видел. Она вела себя как всегда. Через несколько лет я начал думать, что все это был дурной сон. Хотя, конечно, могу ошибаться. Вполне возможно, она поняла, что я ее раскусил. Так мы сообща хранили тайну, толком не зная, что именно известно или неизвестно другому. Но однажды все вдруг изменилось.

Валландер скорее догадывался, чем сознавал, куда он клонит.

— Вы имеете в виду подводные лодки?

— Да. Тогда же пошел слух, будто главком подозревает, что в шведских вооруженных силах затаился шпион. Первые сигналы поступили через русского агента-перебежчика, который дал информацию Лондону. В шведских вооруженных силах орудует шпион, которым русские очень дорожат. Не какая-то там мелкая сошка, а серьезная фигура, умевшая добыть по-настоящему важные сведения.

Валландер медленно покачал головой:

— Не очень понятно. Шпион в шведских вооруженных силах. Ваша жена работала учительницей и в свободное время тренировала молодых талантливых прыгунов в воду. Как она могла добраться до армейских секретов, если ваш портфель был пуст?

— Помнится, русского перебежчика звали Рагулин. Один из многих в те годы. Порой трудновато было их различать. Он, разумеется, не знал ни имени, ни иных деталей касательно агента, на которого русские чуть ли не молились. Однако он сообщил одну вещь, деталь, если угодно, резко изменившую всю картину. В том числе и для меня.

— Какую же деталь?

Хокан фон Энке отставил пустую чашку. Словно собрался с духом. Валландер меж тем вспомнил рассказ Германа Эбера о другом русском перебежчике по фамилии Киров.

— Это была женщина, — сказал фон Энке. — Рагулин слыхал, что шведский шпион — женщина.

Валландер молчал.

Мыши тихонько грызли стены охотничьего домика.