Глава 28. Король на горе
Вот кто настоящий вождь. Медвежонок. «Северный Змей» ждал нас в полной готовности. Только «Северный Змей». «Клык Фреки» останется пока здесь. Так быстрее.
Я взбежал по сходням и занял подобающее ярлу место на носу. А потом мы рванули. Да еще как! Фарватер известен, на каждом руме по двое, дорога близкая. Высокий нос драккара взрезал рябую от дождя воду не хуже скоростного катера. Узлов до пятнадцати разогнались минимум.
Свартхёвди – у руля. От меня подальше. Я тоже сейчас не рвался общаться с названым братом. Нет, вслух укорять меня он бы не стал, но тут и без слов все понятно.
Рядом со мной встал Бури. Я уже заметил: грести мой азиат не любит. Ну да ладно. Грести и без него есть кому, а вот такого снайпера…
Бури погладил резную поверхность драккарова носа:
– Не слишком искусно, но – с любовью, – проговорил он по-словенски, лаская выпуклые фигурки зверей и человечков. – Иной муж коня любимого так не украшает, как люди Севера свои корабли.
– Да, это так, – я настороженно глянул на мастера-стрелка. – Они – наши кони. Нет, наши драконы. Без них мы – никто.
– Я понимаю, – отозвался Бури. – Как воин в степи – без коня.
– Больше, – не согласился я. – По суше и собственными ногами можно. А морская дорога… Она больше, – добавил я неожиданно сам для себя. – Тут ты или дракон… Или утка.
– Почему тогда ты не хочешь быть драконом? – сделал еще более неожиданный вывод Бури.
Блин! Интересный разговор получается. Хотя, может, и к лучшему. Можно не думать о том, что сейчас происходит на острове. Что ж, я не против поговорить о драконах.
– Я не хочу стать драконом, потому что я видел дракона.
Это только половина правды. Вторая: мне никто и не предлагал – в драконы. Но что да, то да. Ящер, который глядел на меня из глаз Ивара Бескостного… Такое точно не забудешь.
– Дракон страшен, – сказал Бури. Он смотрел не на меня – на воду, испятнанную каплями дождя. – Но таким и должен быть хранитель равновесия, хранитель закона. Что это за закон, перед которым не трепещут?
Под таким углом я на это дело не смотрел. Хотя аккурат в тему моих нынешних мыслей.
– Закона обязательно должны бояться? – спросил я.
– Бояться? – Бури повернулся, глянул остро. – Не бояться, нет. Бояться – мало. Трепетать. Чтить. Ужасаться. Каким же еще должен быть хранитель закона в глазах людей, если даже боги ему подвластны!
– Откуда ты знаешь?
– Стоило бы и тебе знать, танцор-привратник, – усмешка Бури меня пугала. – Дракон почтил тебя малым даром. Думаю, тебе тоже стоит чтить его. И ужасаться. На его силе держится мир.
– Мой франк говорит другое, – мне перестал нравиться наш разговор. Он затрагивал нечто… То, что я не хотел бы трогать.
– Отец Бернар говорит: мир держится на Любви Бога.
Бури засмеялся. Странный смех. Будто пес раскашлялся.
– Мир, который стоит на любви. Очень жестоко.
– Почему?
– Для защиты его придется убить всех, кто хочет другого. Только очень жестокий может позволить показать слабость.
– Любовь – это не слабость, а сила! – возразил я. – Когда я… Когда я танцую свой танец, я, знаешь ли, не испытываю ненависти. Нет! Я очень люблю этот мир!
Очень эмоционально получилось. Я смутился и перевел взгляд на изрезанную береговую линию. Как же здесь красиво! Пожалуй, мне эти берега ближе, чем та сторона Балтийского моря. Может, потому что родина?
Дождь внезапно кончился. Вернее, прекратился. Судя по серому небу, воды там, наверху, еще хватало.
– Уверен, что любишь именно этот мир? – спросил Бури. – Или тот, другой, врата в который отворяет твой меч, когда ты поднимаешься по ступеням танца и никто не смеет коснуться тебя? Ты уверен, что твоя любовь – это не отражение ужаса тех, кто глядит на тебя снизу?
Эк он красиво завернул. Я бы так не смог. Но вопрос понятен.
Я задумался.
Мир, который меня сейчас окружает, я полагал своим. В большей степени, чем тот, в котором я родился.
Однако я считал, что мой Белый Волк, мой Танец и все остальное – тоже часть этого мира. А если нет?
Я оглянулся. Гребцы на румах двигались мерно и мощно.
Медвежонок у кормила правил одной рукой. Во второй – свиной окорок. Вернее, то, что от него осталось.
Брат поймал мой взгляд, швырнул за борт обглоданную кость и показал жестом: убить всех.
Я усмехнулся. Я знал ответ на вопрос Бури. Я люблю этот мир. Именно этот. Эти берега и это небо. Люблю Медвежонка, Вихорька, Стюрмира… Всех тех, кто отдаст за меня жизнь и за кого я готов отдать свою. Люблю Зарю. И еще больше – мою единственную и неповторимую Гудрун. И ее мать. И своих детей. И даже, черт возьми, Ивара Рагнарсона я тоже люблю. Потому что он и есть воплощение этого мира. Мира, который ужасает и восхищает. Пожалуй, я даже своего хитромудрого, так обидно меня кинувшего Хрёрека тоже люблю. И именно потому, что так на него и зол.
Я глянул на Бури. Этот умник довольно ухмылялся. Он не ждал ответа. Потыкал палкой в муравейник и теперь с удовольствием наблюдал за суетой моих встревоженных мыслей.
Этакий азиатский вариант старика Стенульфа, «мастера-наставника» берсерков.
Один из моих приятелей там, в прошлой жизни, говорил, что нуждающийся в учителе непременно его находит. И чаще всего не за тридевять земель, а где-то рядом.
Вот будет забавно, если это Бури.
Хотя вряд ли. Склонен думать, что он – не сенсей, который держит бамбуковую палку. Он – сама палка.
Однако такая палка мне очень-очень пригодится.
Бури глянул вперед, прямо по курсу, и снова обернулся ко мне:
– У тебя верные воины, мой господин. Это хорошо. Вера дает им силу сражаться. И они сражаются.
– Ты это к чему? – спросил я.
И в ту же секунду сообразил, что он имеет в виду, снайпер-стрелок, чьи глаза на порядок зорче моих. Впереди показался остров, запирающий устье Вуоксы. Для меня – просто неясное пятно. Но не для Бури. Крепость, отнятая мной у свеев, еще не пала перед бывшими хозяевами. Мои бойцы держались…
Есть такая веселая игра «Король на горе». Многие ее знают. У нас, в России, правда, она называется немного по другому: «Царь горы». Но суть от этого не меняется. Тем более что в нынешней ситуации «король» более уместен. Цари-кесари – они в далеком Миклагарде. А здесь рулят конунги-короли. Задача вышеназванной игры: силой или хитростью взобраться на горку, занять ее макушку и не давать себя спихнуть, держаться, несмотря на желание остальных игроков занять твое место. Тот, кто на макушке, тот король. Пока не скинут. Однако пока ты в игре, можешь попробовать снова стать королем.
Силой и хитростью мы скинули с горы свеев. И королем стал я. Королем на горе. Я мог бы убрать их из игры окончательно, но проявил мягкость.
И они решили попробовать еще раз.
Тем более что сила пребывала, безусловно, с ними, а не с защитниками.
Однако помимо силы были и другие факторы. Например, стойкость. И время. И обороноспособность самой горы.
Хорошую крепость отгрохали свеи. На правильном месте. Дождик тоже пособил, сделав склоны скользкими.
Когда-то качество укрепления играло на руку свеям. Но они не смогли им воспользоваться.
А мои бойцы смогли. Сумели устоять, несмотря на двукратное преимущество противника в количестве и примерно такое же – в уровне личной подготовки участников. Сойдись моя молодежь и свейские ветераны в открытом бою, строй на строй, свеи размазали бы новобранцев за пару минут, если не быстрее. Однако крепкие стены и солидный запас стрел свели преимущество лучшей строевой подготовки к минимуму. Ну да, оборонять такую крепость – милое дело. А вот брать…
Успей свеи взять крепость, неизвестно, как бы все обернулось. Вернее, известно. Большой кровью для нас и неясным прогнозом на будущее. Взять их врасплох, как в прошлый раз, точно не получилось бы.
Но свеи не успели. Гуннар с молодежью сумели продержаться, а когда штурмующие увидели хищную голову «Северного Змея», летящего к острову, то немедленно осознали: королями на горе им нынче не стать.
Отреагировали они правильно: быстренько свернули атаку и попытались ретироваться.
И это им тоже не удалось. Не успели даже от берега отойти. Неудивительно. Мало того что у них было полно раненых, которых (весьма достойный поступок) свеи решили не бросать, так еще и целая толпа «гражданских» на палубе.
По уму, перед штурмом им стоило высадить семьи где-нибудь неподалеку, спрятать в шхерах, в укромном местечке, которое даже с крепостной вышки не просматривается, таких тут хоть отбавляй. Но их новый лидер так спешил занять макушку горки, что сосредоточился исключительно на победе.
И даже сейчас, после тотального разгрома, был настолько уверен в своей правоте, что провал своих реваншистских планов списал не на собственные ошибки и не на мужество защитников, а исключительно на коварство недружественных высших сил.
О чем он и заявил во всеуслышание, стоя передо мной со связанными руками и с гордым не по ситуации видом.
– Я, Ньёрд, сын Фритхофа, заявляю, что не ваша воинская доблесть, а всего лишь хитрость, подобная коварству рыжего Локи, была причиной нашей неудачи. Потому я предлагаю тебе, Ульф Свити, проверить свою настоящую удачу и расположение богов, скрестив со мной клинки!
– Эй, горлопан! Я придумал для тебя прозвище! – насмешливо крикнул Скиди в ответ на спесивое заявление. – Мейнфретр! Так тебя теперь зовут! Когда будешь представляться Хель, не забудь сказать, что это я, Скиди с Сёлунда, первым назвал тебя истинным именем!
Мои хирдманы развеселились. Фритхофсону было предложено попробовать на вкус отходы жизнедеятельности различных животных, совокупиться с тюленихой и барсуком-самцом одновременно и еще десяток развлечений, порожденных фантазией викингов, отточенной в подобных пикировках.
– А если ты откажешься, Ульф Свити, я во всеуслышание назову тебя трусом! – отчаянно завопил пленный, тщась перекричать веселящихся победителей.
Истошный вопль вызвал новый взрыв веселья, и сын Фритхофа стал обладателем еще десятка прозвищ, которые счел бы оскорблением даже затюканный трэль, полагающий потолком карьеры чистку отхожих мест пораженного дизентерией военного лагеря.
– Ты трус, Ульф-хёфдинг! Мое мужество втрое больше твоего! Беру богов в свидетели! Не увидеть мне чертогов Одина, если это не так! – заорал невезучий сын Фритхофа, буравя меня злобным взглядом.
Нарывается. Хочет умереть быстро и в бою. Он сильно рискует. У меня есть все возможности для того, чтобы сделать его смерть максимально неприятной. Но мужик полагает, что риск оправдан. Я ведь уже проявил слабость: отпустил их всех. И сейчас должен поддаться на слабо, как страдающий комплексом неполноценности подросток.
Однако боги – это серьезно. Это последний аргумент проигравшего. По сути, боец сейчас поставил на кон не только свою жизнь, но и посмертие.
Хотя так ли уж велик риск? Если я велю перерезать крикуну глотку и бросить труп в залив, Валхаллы ему тоже не видать.
– Ты, похоже, забыл, Ньёрд, как наш хёвдинг один вошел в дом, полный таких же болтунов, как ты! – напомнил Тьёдар Певец.
– Меня там не было! – возразил Ньёрд.
– Ну да! Ты был среди тех, кто стоял на коленях на палубе, бросив оружие и задрав лапки над головой! – парировал Тьёдар.
– Я не стоял на коленях! – оскорбился Ньёрд. – Меня оглушили…
– Коли он желает проявить мужество, хёвдинг, давай я пущу его вокруг столба! – хищно оскалился Гуннар.
Норег стоял отдельно, в окружении дренгов, варягов и весян, с которыми держал оборону. Держал и выдержал.
– Хёвдинг! Сделай нам такой подарок! – воскликнул Гуннар. – Если этот фретр обойдет его хотя бы дважды, я готов признать, что он воин, а не болтливая баба!
Он неисправим, Гуннар по прозвищу Гагара. И понятно, почему его уже не исправить. По меркам викингов, Гуннар почти старик: в рыжеватой бороде пробивается седина. Время не обходит викингов стороной. В вике один год можно смело считать за три, а то и за четыре, так что обветренная, кирпично-красная шелушащаяся физиономия Гагары густо изрезана морщинами, а глаза…
Впрочем, этот взгляд характерен для большинства тех, кто достаточно долго странствовал по Лебединой Дороге. Перефразируя еще не родившегося философа: не стоит заглядывать в глаза тому, кто слишком долго всматривался в бездну.
И да, он любит повеселиться, Гуннар Гагара. Повеселиться в «добрых» традициях викингов. Может, позволить ему проверить мужество нахального свея? В конце концов, это он, Гуннар Гагара, отстоял крепость. Так что это в большей степени его победа, чем моя.
А мой народ оживился. Поглядеть, как враг будет самостоятельно наматывать внутренности на вкопанный в землю столб? Это ж развлечение ничуть не хуже поединка! Тем более поединка между мной и каким-то свейским хускарлом. Что за веселье, когда результат известен заранее! А вот когда можно спорить, сколько кругов намотает (в прямом смысле этого слова) враг, прежде чем свалится от болевого шока, это ж совсем другое дело!
Я молчал. Мне мерзок и сам факт бессмысленного мучительства, и то, какой ажиотаж оно вызывает у людей, которые мне дороги.
– Брат! Я знаю: ты умеешь смотреть в будущее, однако на этот раз ты ошибся, – негромко обратился ко мне Медвежонок, неверно истолковавший мое молчание. – Если ты захочешь снова их отпустить, я буду против.
– Хочешь, чтобы я разрешил Гагаре намотать кишки Ньёрда на столб?
– Как пожелаешь. Главное – ни один из них не должен больше поднять на нас оружие.
Я поглядел на пленных свеев. Настроение у них и прежде было не очень, а после предложения Гуннара и вовсе ушло в черный сектор. Показывать свое мужество, терпя пытки, – не та смерть, о которой мечтает воин. Одно дело – умереть в бою, совсем другое – стать живой бастурмой в умелых руках победителей.
Четырнадцать человек. Почти все ранены, причем трое – серьезно. Однако не настолько серьезно, чтобы не суметь подняться на ноги. Тех, кто не мог встать, уже добили.
Они – наши враги. Я точно знал: будь победа за ними, проигравшим бы не поздоровилось. И я не могу спасти их жизни, предложив им войти в мой хирд, потому что уже предлагал и получил отказ. А после этого проявил к ним доверие. И был предан. Они должны умереть. И они, и – очень желательно – их семьи. Чтобы некому было потом мстить. Возможно, я смогу сохранить жизнь их женам и детям. Но этих придется казнить. Так почему бы не отдать их норегу?
Нет, тоже неправильно. Причем не только из-за моего «чистоплюйства». Вряд ли тем свеям, которые теперь мои, будет по вкусу глядеть на то, как их соотечественники умирают под пытками.
С другой стороны, просто перерезать им глотки, как овцам – не самый оптимальный вариант. Если уж придется их прикончить, то надо сделать это эффектно.
Мне вспомнилась варяжская «тризна». Дать им оружие и позволить сразиться с добровольцами из моих хирдманов?
В принципе, тоже вариант. Но, похоже, я уже придумал кое-что получше.
– Гуннар, – я повернулся к норегу, который азартно спорил со Стюрмиром и Тьёдаром о количестве кругов, которые пройдет сын Фритхова, когда его вынутую из живота кишку прибьют к столбу. – Ты славно бился, Гуннар. И мои дренги, которыми ты командовал, тоже. Вы все заслуживаете награды, а ты – особенно. Напомни мне об этом, когда придет время. А ты, – я глянул на мрачного свея, делавшего вид, что его не интересует диспут о количестве оборотов, – ты, Ньёрд Фритховсон, хочешь узнать, за что любят меня боги? – Именно так. Не ставить под сомнение свою удачу или мужество, а всего лишь продемонстрировать его в очередной раз. – Что ж, я не против. Однако слишком мало чести для меня сойтись в поединке с таким, как ты. – Я поднял руки, чтобы все, включая пленных, увидели золотые браслеты на моих запястьях. Браслеты, которые было бы незазорно носить не только славному ярлу, но и целому конунгу. Те самые, что я надел, дабы произвести правильное впечатление на своих будущих подданных-кирьялов.
Ньёрд окончательно пригорюнился. Если что-то и говорит о славе воина больше, чем песни, которые о нем слагают, так это золото. Причем именно такое. Я – викинг. За все, что я взял, заплачено не деньгами. Я сражался с ярлами и конунгами. И отдал за мое золото «железную цену», как здесь говорят. Великий воин – и какой-то там свейский «таможенник».
– На что тут смотреть богам, сын Фритхова? – добивал я гордость вероятного противника. – На то, как я прикончу тебя первым же ударом? Заткнись и слушай! – пресек я попытку свея возразить. – Я буду сражаться сразу со всеми вами!
Дерзко, да. Возможно, даже опрометчиво. Мой язык, как это со мной частенько случалось, чуток опередил голову. Свеев-то – четырнадцать. И по крайней мере половина все еще может драться в полную силу. Да и остальные боеспособны. И это не молодняк. Это умелые бойцы с приличным опытом. «Зато я уж точно не буду чувствовать себя палачом», – подбодрил я себя. И такой вариант точно придется по вкусу моей Удаче. Игра на грани.
– Вот будет весело! Не скучно ни богам, ни людям! И тебе будет о чем спеть, Тьёдар, верно!
– Так и есть, ярл! – Глаза моего скальда загорелись. – Убей их всех!
– Так не пойдет! – раздался рядом свирепый рык. – Я против!
Свартхёвди Медвежонок навис надо мной. Устрашающее зрелище.
– Я – вождь! – рявкнул я в ответ. – Я решаю!
– А я – твой брат! И я тоже вождь! И я говорю: ты не смеешь забрать себе все веселье! Я встану рядом с тобой – или ты мне больше не брат!
Я размышлял не больше секунды. А потом шутливо толкнул побратима кулаком в волосатую морду:
– Так я и не против! Ты в своем праве, брат! – заявил я. – Повеселимся вместе, почему бы и нет?
Наши, притихшие было, радостно заорали.
Свеи для них – ничто. А вот наша с Медвежонком размолвка – это было бы скверно.
Тут же образовали круг. Реденький, надо отметить. Все же маловато у меня людей, а в последнюю неделю еще и убавилось. Мало, зато какие! Я подмигнул радостно ухмыляющемуся Медвежонку, оглядел своих: Гуннара, Тьёдара, Бури, Стюрмира, Скиди, Вихорька, отца Бернара… Здесь все, кроме Хавура, которого я вместе с Зарей оставил в селении. Как жаль, что с нами нет Хавгрима Палицы! Пусть ему будет весело там, наверху, в чертогах Одина!
– Развяжите их и дайте оружие!
Думаю, и шестерке моих новичков-свеев, Льотольву Кто-то Умрет, Торнюру и Вилмару Варгдропи, Кёлю Длинному и еще одной парочке братьев, Траусти и Трюгви Крумисонам, невредно будет лишний раз поглядеть, на что способны их новые лидеры. Ничто так не способствует верности викингов, как наглядная демонстрация физического превосходства.
Не скажу, что наши противники выглядели грозно. Грязные, избитые, в окровавленных тряпках. Но они были профессионалами, и их профессией было убийство. Полминуты – и толпа пленных превратилась в готовых к бою воинов.
Они, несомненно, знали, что Свартхёвди – берсерк. И меня в бою тоже видели. Но были полны решимости нас прикончить.
Что радовало. Ведь именно поэтому я дал им время, чтобы собрать строй и собраться самим, почувствовать себя не живыми мертвецами, а воинами. А я… Я больше не чувствую себя палачом.
А Медвежонок… Ему – поровну. Медвежонок предвкушает, как ярость Одина вскипит в нем и… Вот оно, счастье!
– Погоди еще немного, – попросил я его.
И начал свой персональный танец – призыв. Шаг, еще шаг, взмах, поворот…
Медвежонок ждал.
Свеи – тоже. Они не понимали, что происходит. Но лезть в драку не спешили. Держать строй против берсерка надежнее, когда этот строй неподвижен.
И тут из-за туч выглянуло солнце. А секундой позже вспыхнул и засиял мой собственный мир. И Белый Волк пихнул меня в бедро осклабившейся мордой.
Я глянул на Медвежонка. Ого! Он тоже сиял. Но не весь. Голова его оставалась темной.
И вдруг я как-то разом сообразил кое-что. По поводу имени моего брата. Я ведь его услышал раньше, чем стал более или менее сносно общаться по-скандинавски. И в памяти оно так и легло. Свартхёвди и Свартхёвди. Просто имя. И я почему-то не задумывался о том, что оно значит. И почему вдруг когда-то давно сын Сваре Медведя проникся ко мне внезапной симпатией.
Черноголовый. Вот как переводилось его имя.
Потом я услышал песню. Его песню. В этой песне не было слов, зато было столько счастья, что оно понесло меня, будто могучий ветер.
Но Свартхёвди все равно обогнал меня. Он всегда был проворнее. Сейчас – тоже. Ненадолго. Я увидел, как сразу четыре копья полетели ему навстречу. Их полет был красив, но недостаточно быстр. Свартхёвди уклонился от трех грациозным разворотом и в развороте же метнул свой щит. А потом перехватил четвертое копье левой рукой и послал следом. Я увидел, как брошенный щит ударился о шлем одного из свеев, подскочил и полетел дальше. То же произошло и с копьем, когда другой свей, присев, подбил его краем щита. Этим свеем был Ньёрд, и мне понравилось, как он это сделал.
А еще мне понравилось, что я обогнал Медвежонка, который потерял время, уклоняясь и бросая щит и копье. Я обогнал его – и первым достиг вражеского строя. И разорвал его. Это было легко, потому что оба свея, чьи лица я перечеркнул одним взмахом Вдоводела, смотрели не на меня, а на моего брата. Боевой топор прошел над моей головой. Уклониться было нетрудно – немного присесть. Заодно – второй росчерк. Ниже края щита. Двух щитов. Кожа – никудышная защита от Вдоводела. Я даже не почувствовал сопротивления. И с низкой стойки нырнул в образовавшуюся брешь. Толчок плечом, хлест крест-накрест, разворот – и передо мной только спины и затылки.
И радостная песня моего брата. В правой руке у Свартхёвди – меч, в левой – чья-то секира. И алые брызги вокруг. Ему хорошо, Свартхёвди Медвежонку. Мне – тоже, но вот беда: три взмаха – и сражаться больше не с кем. Остались только мы вдвоем.
Я смотрел на Свартхёвди, а он – на меня. Я видел, как он качает свой берсерочий «маятник», как щерится его рот в счастливой улыбке и слюна течет по заплетенной в косицы бороде… Он жаждал битвы. Равно как и я мечтал о продолжении танца. Такое искушение! Сплясать с таким же, как ты. Но…
Я опустил оружие и увидел, как блекнет окружающий мир. И как гаснет сияние вокруг моего брата.
Свартхёвди встряхнул головой, уронил наземь отнятую секиру и утер мокрый рот тыльной стороной ладони:
– А неплохой обед воронам мы с тобой приготовили! – проворчал он. – Жаль, продуктов было маловато.
– Да, – согласился я. – Собирали мы пиры и пообильней.
– Ну так не в последний раз! – ухмыльнулся Свартхёвди и сграбастал меня медвежьими лапами, чувствительно приложив мою еще не зажившую поясницу крестовиной меча, который так и не выпустил.
Я же хлопал брата по спине и старался не думать о том, что было бы, не сумей я преодолеть искушение.
