Часть III
Тара
Глава 51
Уила Бентин
Когда мисс Скарлетт переехала в Тару, а дядя Генри Гамильтон выставил ее изысканный дом в Атланте на продажу, Уилл Бентин понял, что она бедствует.
Мисс Скарлетт с капитаном Батлером были в ссоре, об этом все знали.
Когда капитан Батлер ускакал с похорон миссис Уилкс, Уилл даже обрадовался. Как он говаривал своему псу Бу, «каждой твари порой приходится зализывать свои раны».
Но и на мисс Скарлетт тоже было жалко смотреть.
У управляющего, начавшего лысеть «крекера» родом из Джорджии, были кроткие глаза, выгоревшие добела волосы и загорелые докрасна, как свежесрезанная свекла, запястья и шея. Голова и грудь у него были массивными, единственная же оставшаяся нога выглядела не толще деревянной, которую он заработал при Геттисберге. Зато пальцы отличались толщиной никак не меньше запястий его дочери Сьюзи.
Как-то в трудные годы после войны, когда Скарлетт отправляла всю выручку с лесопилок в Тару, она пожаловалась:
— До войны, Уилл, наша семья кормилась с плантации, а не наоборот.
Уилл снял с головы бесформенную шляпу и поскреб лоб.
— Ну, мисс Скарлетт, думаю, вы могли бы сдать Тару внаем какому-нибудь янки.
Больше она не жаловалась.
Теперь плантация должна была снова поддерживать всех: помимо Скарлетт с детьми и семьи Бентинов, еще негров — Дилси, Присси, Порка, Большого Сэма и Мамушку.
Вскоре после приезда Скарлетт у семилетней Эллы случился припадок. За ужином она, издав странный крик, свалилась со стула. Несмотря на то что девочка была без сознания, глаза ее вращались, ноги дергались, и Уилл Бентин не мог ее удержать. Вскоре она пришла в себя, побледнев и еще дрожа, но Уилл перепугался до смерти.
Бо Уилкс тоже жил в Таре. Отец пока не в состоянии был заботиться о сыне. Кроме того, Скарлетт после похорон попросила остаться и Розмари с ее мальчиком.
У Уилла были свои соображения, почему мисс Скарлетт пригласила сестру капитана Батлера с сыном.
Сьюлин сказала мужу:
— Грязная игра — использовать сестру Ретта в качестве приманки.
Уилл поцелуем заставил ее замолчать. Никто, кроме него, не мог заткнуть ей рот.
Сьюлин О’Хара была не первой, на кого положил глаз Уилл. Поначалу он ухаживал за Кэрин, младшей дочерью в семье О’Хара, однако та приняла решение уйти в чарльстонский монастырь.
К тому времени Уилл уже поселился в Таре, но, несмотря на более свободные нравы после войны, он не мог делить дом с незамужней Сьюлин. А у гордой Сьюлин других кавалеров не нашлось, и идти было некуда.
Несмотря на такое несентиментальное начало, их брак оказался счастливым. Шестилетняя Сьюзи росла своевольной, а родители любили ее за это еще больше. Как говаривала Сьюлин (она помнила, как Скарлетт увела у нее кавалера, Фрэнка Кеннеди), «никто нашу Сьюзи не проведет!». Зато сын Бентинов, Роберт Ли, был настолько робким и миловидным, что отец порой смотреть на него не мог.
Уилл вернулся в Тару калекой. И так же, как плантация исцелила его, теперь он возвращал ее к жизни. На средства Скарлетт Уилл восстановил хлопковый пресс, купил новомодную косилку Сайреса Маккормика и заменил множество мелких инструментов: четырех— и шестизубчатые поперечные пилы, седельные скобы, сверла и шила, которые разворовали или сломали солдаты Шермана. Организованные Уиллом бригады выкорчевали подрост кедров и заросли ежевики, восстановили ограды из слег, перекрыли крышу на леднике и в холодной, где хранили мясо. А также вычистили сад и подрезали там деревья, вдвое расширили огород, выстроили конюшню на двенадцать лошадей, огородили загон для свиней и возвели беленый амбар для хлопка из теса с нащельниками на фундаменте прежнего.
Чтобы подготовить комнату для Скарлетт, Бентины освободили переднюю спальню Джеральда и Эллен.
— На плантации может быть только одна хозяйка, — сказал Уилл своей раздраженной супруге. — По-моему, ею будет мисс Скарлетт.
Но Скарлетт не хотела занимать спальню родителей, с балконом и балдахином над кроватью, где были зачаты, появились на свет и умирали все О’Хара. Вместо этого она заняла свою старую комнату наверху, рядом с детской.
После войны все полевые работники плантации уехали в город, о котором они так много слышали. Проведя там несколько голодных лет, большинство вернулись в округ Клейтон и поселились в разрушенном квартале Джонсборо, который все называли «Темный город».
— Почему они не живут здесь, как Большой Сэм и другие слуги? — спросила Скарлетт Уилла.
— Они скорее будут жить в убогих полуразрушенных хибарах, чем вернутся в хижины, где были рабами на плантации. Да и что нам делать с ними зимой?
— Здесь всегда найдется работа.
— Мисс Скарлетт, — объяснил Уилл, — они больше не принадлежат Таре. Мне нужны полевые работники с марта по сентябрь, и я плачу им достойную зарплату. Работающий в полную силу получает пятьдесят центов в день.
— А в остальные месяцы на что они живут?
— Они стали наемными работниками, мисс Скарлетт, — вздохнул Уилл. — Не мы их освободили.
Мисс Скарлетт немедленно поместила все деньги, вырученные от урожая хлопка, в банк Атланты — собственноручно отвезла выручку в город. Когда Уилл сообщил ей, что требуется новый рабочий инвентарь для весенней посадки, она ответила:
— Нужно починить старый.
Неурядицы в личной жизни или денежные затруднения — Уилл не знал, какие из них серьезнее.
Капитан Батлер находился в Европе с мистером Уотлингом.
Вечерами в гостиной Розмари читала вслух письма брата. Ретт писал о парижских ипподромах, соборах и художниках, смеялся над шапочками кардиналов, высоко подвешенных в соборе Парижской Богоматери. «Французы верят, что когда какая-то из шапочек падает, ее обладатель попадает в рай. Некоторые шляпы висят там веками!»
Уилл восхищался вместе с детьми и жалел Скарлетт: она казалась… заброшенной.
Мисс Розмари, скромная и всегда готовая помочь, вошла в жизнь Тары вместе с Луи Валентином совершенно естественно.
Она стала сельской учительницей, а детскую в доме превратили в классную комнату.
Все слуги подчинялись Сьюлин, кроме Мамушки, которая справлялась сама.
По воскресеньям Большой Сэм на двуколке ездил в Джонсборо, где Розмари с детьми ходили на службу в методистскую церковь. Негры посещали Первую африканскую баптистскую церковь преподобного Максвелла, стоявшую за железнодорожными путями.
Как бы ни было туго с деньгами, никто на плантации не голодал. Собранные дары лета хранились в погребе; ряды блестящих банок для консервирования, изготовленные по патенту мистера Мейсона, были заполнены персиками, ягодами, томатами и бобами.
Зарезали трехлетнего бычка, мясо засолили в рассоле. Забили пятнадцать свиней и, просолив, подвесили в мясохранилище вялить. Окорока Уилла Бентина славились на всю округу, и на Рождество он сам развозил их по одному к столу дорогих соседей — «маленький подарок от Тары».
Хоть Уилл был полевым фермером, животных он любил больше. Как и миссис Тарлтон, он с ума сходил по лошадям. Любил коров и мулов, по-дружески относился к своим свиньям: Кабанчику, Коротышке, Девочке. Он прямо восхищался их полным свинством. Как-то Девочка приболела, так Бентин полночи просидел возле нее, истратив уйму скипидара.
Забой свиней в первый холодный день ноября был горькой радостью. Да, Уилл набил мясохранилище до отказа, но на следующее утро не мог подойти к свиному загончику. Девочка уже не встретит его радостным хрюканьем и не ткнется пятачком в ноги.
По субботам, с утра, из Атланты приезжал Эшли. Он был благодарен Скарлетт за заботу о Бо и часто привозил ей небольшие подарки: вышитый батистовый платочек или баночку английских ирисок.
По словам Эшли, строительство замерло. Пилы лежат без работы, бревна посерели. «Кимболл-хаус» закрылся.
— Депрессия, — равнодушно пожимал он плечами.
— Боже мой, Эшли, — хмурилась Скарлетт, — и тебя это не волнует?
— Меня волнует, кого в понедельник утром я уволю следующим и как он будет кормить свою семью.
Эшли выпивал чашку кофе с Бо, Скарлетт и Розмари и проверял, чему сын научился за это время по книжке «Макгаффи-ридерз», но никогда не оставался выпить вторую — спешил в Двенадцать Дубов, где поднимался на кладбище поговорить с Мелани.
Кроткая Мелани не разделяла горе Эшли. Она уверяла скорбящего мужа, что когда-нибудь они воссоединятся. Беседуя с ней, Эшли прибирал кладбище, выбрасывал сухие ветки за стену. В третий свой приезд он привез топорик, чтобы проредить заросли. Мелани всегда любила открывающийся отсюда вид.
Он ночевал в домике негра-кучера — как и в Таре, солдаты Шермана пощадили негритянские хижины. Это была единственная ночь в неделю, когда Уилкс спал безмятежным сном без сновидений.
Прежде чем уехать в Атланту, он немного задерживался в Таре, предаваясь воспоминаниям о прежних временах. Порой Скарлетт с удовольствием слушала его звучный и нежный голос. Когда же она была не в духе, то напоминала Эшли, что ему пора на поезд.
В одно субботнее утро он приехал раскрасневшийся, с блестящими глазами. Скарлетт за столом сводила счета. Розмари сидела рядом и штопала.
— Я продал лесопилки, — объявил Эшли. — Одному янки с Род-Айленда. Боже милостивый, у этого человека денег без счета!
Скарлетт поджала губы.
— Самые современные лесопилки в Атланте!.. Эшли, сколько он заплатил?
Глаза его стали серьезными.
— Мне много не нужно. Я возвращаюсь в Двенадцать Дубов. Буду жить в домике кучера.
Розмари сжала его руку.
— Как я рада, что вы будете нашим соседом! Но что вы там будете делать сами по себе?
— Я один не останусь! — ответил Эшли. — Найму старика Моисея — помните его? — а тетушка Бетси поможет мне по хозяйству. Приятно будет видеть их снова. Да, и еще есть Уилсон, содержатель конюшни в Джонсборо, — каждое лето туристы-янки обращаются к нему, чтобы проехать мимо наших «живописных развалин». Восстановлю сады. Уберем ежевику, дикий виноград, и старый фонтан снова заработает. Помнишь фонтан, Скарлетт? Какой он был красивый? А сады станут памятником Мелани. Двенадцать Дубов — такие, какими были, какими задумывались. Мелани их очень любила.
— Мистер Уилкс, — улыбнулась Розмари, — у вас доброе сердце.
Скарлетт нахмурилась.
— Ты станешь пускать туристов в свои сады за плату?
— Ну, я не думал о плате. Хотя, пожалуй…
Неожиданно похолодало. Река Флинт замерзла, а в доме жарко топились печки. Розмари перенесла занятия вниз, в гостиную. Над желобом, откуда пили кони и где текла более теплая ключевая вода, поднимался пар.
До Рождества оставалось четыре дня, когда Мамушка вернулась из мясохранилища в такой ярости, что едва могла говорить. Все сидевшие в это время за столом — был завтрак — обернулись к ней.
— Все уничтожили! Испортили! Там нечистый побывал! — Она прислонилась к раковине, переводя дух. — Цветные такого не сделают.
Скарлетт вскочила.
— Что случилось, Мамушка?
Та дрожащей рукой указала в сторону хранилища.
Когда дети побежали за ней, Скарлетт рявкнула:
— Элла, Уэйд, Бо — оставайтесь в доме! Розмари, Сьюлин, пожалуйста, присмотрите за ними!
Дверь домика, сорванная с верхней петли, косо болталась. Уилл Бентин отодвинул ее в сторону и с опаской ступил внутрь.
— Бог ты мой! — охнул он.
— О господи, Уилл! — закричала Скарлетт.
Окорока были срезаны и валялись на грязном полу, напоминая мертвых младенцев. Бочки с засоленной говядиной были опрокинуты. Все было завалено кучами навоза.
В дверях замаячила Мамушка.
— Это не цветные!
— Мамушка, — огрызнулась Скарлетт, — я и так вижу!
Бу, поджав хвост, сунул голову в запретное для него место и принюхивался.
Мясо вперемешку с навозом хлюпало у людей под ногами. Вонь стояла жуткая.
— Может, перемоем?
Уилл поднял один окорок и бросил, вытирая руки о штаны.
— Нет, мэм. Видите, как их посекли? Мясо испорчено, мисс Скарлетт. Чистая отрава.
Мамушка с расширенными от ужаса глазами задрожала.
— Это все те лодыри, опять пришли, — прошептала она. — Я знала, что когда-нибудь они вернутся.
— Война закончилась, Мамушка, — отрезала Скарлетт. — Шермановские солдаты больше нас не тронут!
Прошедшей ночью Бу лаял без умолку, но Уилл не стал вылезать из постели, чтобы посмотреть, чего это пес беспокоится. Теперь, выразительно рыча, Бу привел Скарлетт с Уиллом к садовой ограде, где снаружи вся земля была истоптана — здесь привязывали лошадей.
Уилл опустился на колени и рассмотрел следы.
— Похоже, их было трое, — покачал он головой. — Что за ублюдки — простите за выражение, мисс Скарлетт.
— Будь они прокляты! — добавила она.
Уилл по следам дошел до дороги на Джонсборо, где они оборвались.
Никто из негров не переступал порог оскверненного мясохранилища — даже Большой Сэм, который служил кучером у Уилла Бентина, а до этого — у Джеральда О’Хара.
— Вот уж не думала, что ты стал трусом, Сэм, — прошипела Скарлетт. — Ведь ты Большой Сэм.
Резкие слова окатили понуро стоявшего Сэма.
— Есть вещи, с которыми цветные не шутят, — пробормотал он.
Уилл вместе со Скарлетт и Розмари погрузили перепачканное мясо в тележку и отвезли на свалку — в отдаленный овраг, куда сбрасывали мертвых животных с плантации.
Окорока, подпрыгивая, покатились по склону, и Уилл прошептал:
— Прощай, Девочка, мне очень жаль, что с тобой так обошлись.
Глава 52
Почва прогревается
Деньги могли обесцениться за одну ночь, избранные правительства могли пасть, но лишенные окон прочные ледники, где хранилось мясо, всегда напоминали тем, кто жил от земли, что истинное процветание обеспечивается трудами собственных рук да Божьим промыслом.
Соседи прибыли, чтобы своими глазами убедиться в совершенном поругании.
— Как только они додумались сотворить такое?
Мужчины бормотали проклятия и обходили ферму кругом, словно преступники могли еще быть неподалеку. Уилл проводил желающих к месту, где были привязаны лошади ночных вандалов, фермеры наклонялись и проводили по следам пальцами. Тони Фонтен принялся спорить с братом Алексом о размере подков одной из лошадей.
Словно на похоронах, женщины принесли хлеб и кастрюли с едой; миссис Тарлтон передала Сьюлин два окорока.
— Чтобы у вас было чем встретить Рождество.
Сьюлин сказала, что будет хранить их в кладовой, так безопаснее.
Безопаснее. Кто теперь может поручиться за безопасность?
Постепенно соседи разошлись по домам. К половине шестого, когда зимой уже темнеет, перепуганные домашние слуги-негры — все, за исключением Мамушки, которая спала в комнатке над кухней, сидели по своим хижинам, запершись на засов.
Возбужденный суматохой и чувством ответственности, Бу той ночью лаял на каждую лисицу или хорька, пытавшихся пробраться через ограду. И Уилл Бентин каждый раз поднимался, натягивал на ночную сорочку комбинезон и совал босую ногу в холодный ботинок. Спустившись по черной лестнице, он выходил с ружьем во двор.
А когда он возвращался в постель, Сьюлин, сонно ворча, отодвигалась от его холодных объятий.
Ближе к вечеру, в канун Рождества, фургон «Рейлуэй экспресс» доставил большой деревянный ящик, залепленный наклейками пересылочных компаний. Уилл с Большим Сэмом помогли сгрузить тяжелый ящик и угостили возницу кружкой пунша, которую он быстро опорожнил, поглядывая на низко нависшие облака.
Уилл сказал, что, по его мнению, вполне может пойти снег.
— Сегодня никого не встретишь на дороге, — заметил Большой Сэм.
— И я не задержусь, это уж точно, — ответил возница и погнал коня в сторону Джонсборо.
После ужина все собрались в зале и принялись наряжать елку, установленную Большим Сэмом. Перешептываясь, то и дело бросая взгляды на таинственный ящик, дети принялись увешивать деревце яблоками, грецкими орехами, вырезанными из бумаги фигурками. Встав на табурет, Уилл водрузил на самую верхушку ангела, совсем недавно сшитого Розмари из лоскутиков розового и белого шелка. Взрослые укрепили подсвечники на еловых лапах повыше, чтобы ручки детей не могли до них дотянуться.
На крыльце послышались шаги — пришел Эшли Уилкс. На его шляпе и пальто блестели снежинки.
— Простите, что задержался. Я подстригал яблоньки и совершенно забыл о времени. Счастливого Рождества, Бо! — обнял он сына. — Всем счастливого Рождества!
Пока Розмари наливала Эшли рождественского пунша, Уилл подошел с гвоздодером к ящику. Скрежет вытаскиваемых гвоздей заставил детей заткнуть уши.
Ретт прислал Элле изящную французскую куклу с фарфоровым личиком, Бо с Луи Валентином получили по паре коньков, а Уэйд, к своему восторгу и к зависти младших мальчишек, — однозарядный карабин, к предохранительной скобе спускового крючка которого была привязана записка: «Уэйд, доверяю Уиллу показать тебе, как из этого стрелять. Если ты будешь хорошо себя вести и научишься метко стрелять, мы с тобой вместе поохотимся, когда я вернусь домой».
В ящике еще был золотой кулон для Розмари, а для Скарлетт — шляпа зеленого бархата, точно подходившая по цвету к ее глазам. Хотя там не нашлось никакого письма или записки для нее, сердце Скарлетт подпрыгнуло от радости. Даже когда Элла опрокинула свою кружку с пуншем, улыбка не исчезла с губ Скарлетт.
Снег все падал, и мальчики выбрались на крыльцо, где принялись шумно кататься на ногах с одного конца до другого. Эшли принес детям небольшие подарки, а Уилл подарил Сьюлин вязаный красный ночной колпак. Лишь к полуночи Розмари удалось отправить бурно протестующих детей наверх спать. Позевывая, ушли и Уилл с женой, натянувшей его подарок на голову.
Эшли сидел у камина.
— Какой чудный вечер.
Помолчав, он продолжил:
— Скарлетт, случается тебе тосковать по старым временам, теплу, веселью?
— Как на барбекю в Двенадцати Дубах, когда я призналась тебе в любви, а ты мне отказал? — дразня, ответила она.
Взяв кочергу и привстав на колено, Эшли поворошил огонь.
— Я был обещан Мелани…
— Ох, Эшли, фидл-ди-ди, — довольно добродушно отозвалась она.
Но когда он поднял свой взор, Скарлетт увидела в его глазах сполохи хорошо знакомого ей огня и резко выпрямилась.
— О, я совсем забыла, который уже час!
Боже, что Эшли достает из кармана? Неужели коробочку с кольцом?.. Скарлетт вскочила с кресла.
— Эшли, я совершенно без сил. Тяжелый был день… Пожалуйста, захлопни за собой дверь, когда будешь уходить, ладно?
— Но, Скарлетт!
Однако она уже взбежала наверх и закрыла дверь в свою комнату на ключ.
Господи, стоит только Ретту прознать об этом, он решит, что они с Эшли… И никогда не вернется домой!
Уэйд унес новенький карабин к себе, но мать забрала записку Ретта к сыну и теперь, раздеваясь перед сном, ее перечитывала. Муж писал: «когда я вернусь домой». Вот его точные слова. Распуская волосы, Скарлетт ощущала себя счастливой.
Яркие звезды освещали снежную пелену, блестящую, словно неснятые сливки. Лошадь Эшли медленно брела домой. Где-то в лесу с резким хлопком, похожим на выстрел, треснуло от мороза дерево. Эшли плотнее закутался в пальто из шкуры бизона.
Он шептал, обращаясь к Мелани: «Сердце мое, говорил я тебе, что не получится. Ты думаешь, я нуждаюсь в уходе, но Скарлетт не из тех, кто склонен заботиться о взрослых мужчинах. Ну и лицо у нее было, когда она поняла, что я собираюсь сделать ей предложение… О Мелли!» Его смех громко разнесся вокруг. Копыта лошади похрустывали по снегу. «Наше первое Рождество врозь, дорогая Мелли. Эшли и Мелани Уилкс. Разве не были мы самыми счастливыми людьми на земле?»
Бревенчатая хижина конюха окнами выходила на заброшенный сад Двенадцати Дубов. Эшли отскоблил с песком сосновый пол, побелил бревна и повесил над камином саблю дяди Гамильтона времен Мексиканской войны.
Встав на колени, он разжег очаг. Теперь можно посидеть у огня. Ему столько нужно было поведать Мелани.
Той ночью Бу не лаял, и Уилл Бентин спокойно проспал подле жены всю ночь. Кисточка нового колпака Сьюлин щекотала ему нос.
В январе потеплело, и снег отступил в тень. Флинтри-вер помутнела и забурлила, ее стало слышно от самого дома. Но когда река вновь замерзла, подтаявший снег превратился в блестящую корку, на которой легко можно было поскользнуться; поэтому все, кому не требовалось выходить наружу по неотложным делам, сидели дома у камина. Каждое утро Большой Сэм колол дрова, а Уэйд приносил их в комнаты.
Уилл Бентин обошел все дома фермеров и хижины белых бедняков на двадцать миль вокруг. Кто держал обиду на обитателей Тары? Не хвастал ли кто «подвигом» разорения мясного склада? На рынке в Джонсборо кто-то сказал Тони Фонтену, что тут, должно быть, замешан Клан. Уилл усомнился.
— Клану крышка, Тони. Да и прежде ККК демократов не трогал.
С сеновала конюшни видно было дальше всего, поэтому, когда растаял снег и всадники чаще стали появляться на дороге в Джонсборо, Уилл затащил на сеновал старый тюфяк и несколько одеял.
Сьюлин считала, что Уилл лишь зря тратит время, поскольку разорители «уже позабавились».
— Медовичок ты мой, — отвечал ей муж, — мне бы очень не хотелось каждый раз, когда Бу поднимает лай, будить тебя.
На что Сьюлин заявила: случись что с Уиллом — она ему этого ни за что не простит.
Тем вечером Большой Сэм лишь глянул на люк сеновала, но туда не полез:
— Простите, мистер Уилл. Не дело цветному таким заниматься.
— Увидимся утром, Сэм.
Не совсем понимая перемены порядков, Бу сначала улегся возле конюшни, но примерно через час встал, потянулся и возобновил свой ночной обход.
Луна заливала светом застывшую землю. Ночь стояла безветренная. Завернувшись в стеганые лоскутные одеяла, Уилл спокойно проспал до утра.
Следующая ночь также прошла без происшествий.
В третью ночь на сеновале Уилла разбудило шарканье. Кто-то взбирался по лестнице. Рука Уилла потянулась из-под теплого одеяла к ледяной двустволке, нащупывая курки.
Ощутив, как дрогнул пол сеновала, Уилл со щелчком взвел оба курка: клак-клак.
— Это я, Уилл, — прошептал Уэйд Гамильтон.
С облегчением Уилл снял ружье со взвода.
— Сынок, — промолвил он, когда голова мальчика показалась из люка, — ну и напугал же ты меня, прямо душа в пятки.
— Я пришел вам на помощь. — Уэйд подвинул к нему новенький карабин. — Неправильно, что вы тут сидите в одиночку.
Широкое лицо Уилла осветила улыбка.
— А карабин-то заряжен?
— Нет, сэр. Я думал, вы мне покажете, как заряжать.
— Утром, Уэйд. Спасибо, что пришел, но я уж сам тут управлюсь.
Засыпая, Уилл все еще улыбался.
Утром, когда Уилл пришел в дом завтракать, Сьюлин заворчала:
— Вот и муженек пожаловал. Я уж начала сомневаться, есть ли он у меня.
Женщина попыталась было отстраниться, но Уилл ее поцеловал.
— Доброе утро, горошинка. Должен признаться, что спать с двустволкой чертовски холоднее, чем с тобою, — сказал он, шлепнув ее по заду.
— Ладно тебе, Уилл. Дети…
— Слушаюсь, мэм.
Уилл с Большим Сэмом готовились к севу. Они осмотрели и подровняли копыта тягловым лошадям, начистили и смазали лемеха, проверили упряжь и хомутные клещи.
— Мистер Уилл, — посетовал Большой Сэм, — надо бы купить новую упряжь. Прежняя вся высохла и потрескалась.
— Собери то, что попрочнее.
Большой Сэм искоса на него посмотрел.
— Разве Тара не сможет заплатить?
Уилл не ответил.
Второго февраля на безоблачном небе светила полная луна, и недостаточно темная ночь не давала Уиллу спокойно спать. А окончательно он проснулся, когда яростно залаял Бу, и тут же раздалось несколько выстрелов подряд — даже неясно сколько, так быстро кто-то стрелял. Уилл ринулся вниз по лестнице, пропустил перекладину и чуть не свалился. Не обувшись, он побежал на лай.
Бу несся к нему темной тенью. Уши пса были прижаты к голове.
— Все нормально, Бу, — хрипло сказал Уилл.
На огороженном выгуле, залитом ярким светом луны, его глазам открылась жуткая картина.
— Господи, Иисус Христос…
Один жеребенок в ужасе носился вдоль загона, второй стоял, дрожа, возле убитой матери. Лежащие на земле кобылы казались меньше, чем когда были живыми. Второй жеребенок опустил длинную шею и ткнулся носом в бок мертвой матери. Как все испуганные дети, маленькая лошадка хотела пососать молока.
Появились соседи. Мужчины по двое-трое стояли у загона, негромко переговариваясь. Перепуганные женщины собрались на кухне. Все спрашивали друг друга: кто мог сотворить такое черное дело? Мамушка повторяла: «Цветные тут ни при чем, это уж точно». Тони Фонтен попытался разыскать следы, но земля была совсем промерзшей.
Миссис Тарлтон забрала жеребят к себе, выкармливать козьим молоком. По ее словам, в аду для тех, кто вздумает застрелить лошадь, припасено специальное местечко.
Чуть успокоившись и свыкнувшись с тем, что произошло, Сэм с Уиллом обвязали кобылам задние ноги цепью и оттащили на свалку.
Потеплело, земля оттаяла, и хотя по ночам Уилл по-прежнему спал на сеновале, днем он, как все фермеры в округе Клейтон, вспахивал и валковал хлопковые поля.
Еще до восхода солнца Большой Сэм надевал упряжь и хомуты на сильных тягловых коней. При этом он мог заметить: «Прохладно сегодня» или «Гляди-ка, Долли плечо натерло».
На что Уилл мог отреагировать:
— Вроде погода устанавливается.
Редко мужчины обменивались более пространными замечаниями. Большой Сэм всегда сам присоединял хомутные клещи. А Уилл зажигал фонарь, когда они заходили в упряжную, и задувал на выходе.
Едва рассветало настолько, чтобы видеть борозды, они опускали лезвия плугов и пахали до полудня. Тогда они давали лошадям передохнуть и съедали обед, который приносила им Сьюлин. Уилл никогда не уставал слушать рассказы о Таре до войны, и Сэм послушно описывал барбекю в усадьбе и то, как Джеральд О’Хара как-то раз организовал скачки на дороге в Джонсборо:
— Все юнцы делали ставки и пили, просто удивительно, как никто из них не свалился и не убился. Мисс Эллен — та была добрая христианка. Да только вот порой выходит, что если кто очень хороший, другим от этого погано на душе делается. А у массы Джеральда был и норов! — Сэм лишь покачал головой. — Масса Джеральд был словно летний ливень: вымочит до нитки — и уже пролетел. Вымочит — и нет его.
Пока Уилл раскуривал трубочку, Сэм рассказывал о том, что делается среди его соплеменников, в негритянском квартале. Ему не нравился преподобный Максвелл, молодой проповедник Первой африканской баптистской церкви.
— Этот мальчишка не знает своего места, — говорил Сэм. — Он родился на Севере. Его ни разу не покупали и не продавали.
После обеда они снова пахали до сумерек, после чего возвращались в конюшню, где растирали и кормили лошадей. Уилл больше не заходил в загон, где убили его кобыл.
Однажды в воскресенье, возвращаясь из церкви, Розмари и Бо Уилкс заехали в Двенадцать Дубов. Стоял свежий февральский денек, кончики ветвей набухли и розовели готовой проклюнуться новой жизнью.
Дед Эшли, Роберт Уилкс из Виргинии, разбил плантацию в совершенно диком месте. Его негры валили лес и корчевали или выжигали упрямо державшиеся за землю пни под будущие хлопковые поля плантации Двенадцать Дубов. Она крепла и богатела, постепенно пристраивались здания служб, помещения для домашних слуг, и наконец отстроили большой господский дом. Сады Двенадцати Дубов были разбиты Робертом уже в преклонном возрасте и отражали его вечное стремление облагородить дикую природу.
Огромные магнолии росли по углам. Кизил, багряник, кустарниковая черника, лесная яблоня служили фоном цветущим вечнозеленым растениям. Кусты спиреи затеняли дорожки, а разбитый в английском духе розарий, благоухающий бурбонскими розами, окаймляли самшитовые живые изгороди. Изогнутый китайский мостик был переброшен через ручей, по берегам которого цвели камелии, а железная ограда, заплетенная абелией, подводила к небольшому парку с плещущимся фонтаном.
Так было до прихода Шермана.
Парадный въезд почернел там, где Эшли жег вырубленный подрост. Огромная куча, выше лошади Розмари, ждала своей очереди. Они с Бо спешились, и Бо побежал по недавно прорубленной дорожке на звук мужского пения.
На полянке над безводным фонтаном возвышался вставший на дыбы бронзовый конь. Эшли вонзал саблю в землю возле фонтана; не ведая о появлении гостей, он пел: «Масса — он сбег, ха-ха». И затем, вонзив саблю в другое место: «А темнокожие здесь, хо-хо». Эшли опустился на четвереньки и покачал саблю: «Должно быть, Рай на земле недалек!»
— Папочка, — воскликнул Бо, — это же дедушкина сабля!
Эшли поднял глаза и улыбнулся.
— Привет, Бо. Не слыхал, как вы подъехали. Миссис Раванель, добро пожаловать в Двенадцать Дубов. — Вытерев измазанные красной глиной руки о штаны, он поднялся и сказал, указывая на саблю: — Ищу клапанную коробку. Никогда не думал, что придется стать водопроводчиком.
Заметив, что Розмари разглядывает статую вздыбившегося коня, Эшли пояснил:
— Приобрел в Италии много лет назад. Меня убеждали, что она этрусская. — Он скептически скривил бровь.
Бо вытащил саблю из земли и вытер ее пучком сухой травы.
— Бо, сабля замечательно подходит рубить хворост на растопку и искать подземные клапаны.
— Следует перековать мечи ваши на орала? — спросила Розмари.
— Что-то вроде. Можешь попробовать, Бо, вот на тех кустах ежевики. Не прижимай рукоять к запястью. Хорошо.
Отец поправил саблю в руке сына и показал, как лучше встать.
Бо срезал побег ежевики на уровне человеческого сердца.
— Прекрасно. Мой учитель фехтования одобрил бы. Миссис Раванель, как хорошо, что вы привезли ко мне сына. Не пройдете ли в дом? Бо, дай я понесу саблю.
Из трубы хижины струился дымок.
— Моисей — лучший христианин, чем я. Моисей не станет работать в День Господень, нет, сэр. — Эшли ловко, словно юноша, взбежал на крыльцо. — Зайдете, миссис Раванель? Могу предложить вам чай.
— Если станете звать меня Розмари.
— Розмари так Розмари.
Хижина Эшли была сложена из бревен, всего одна комната с каменным очагом. Стекла окон блестели, кровать была аккуратно застелена. На столе — книги по садоводству. В кувшине на сухой раковине для умывания стояли камыши.
— Typha domingensis, — сказал Эшли. — У нас там, в камышах, гнездятся красноплечие черные трупиалы.
Бо поворошил огонь, взял корзину и отправился за дровами.
— Славный мальчуган, — сказала Розмари.
— К счастью, пошел в мать. — Эшли повесил чайник на кронштейн и повернул его к огню. — Быстро закипит. — И, не меняя тона, добавил: — У Мелани в столе я нашел кое-какие письма. Не знал, что у жены была постоянная корреспондентка. Я верну их вам, если желаете.
— Думаю, тогда… письма Мелани помогли мне не сойти с ума. Мой муж Эндрю… Это было… так дико. — Розмари обхватила себя руками. — Ужасные воспоминания. Нет, не надо мне их возвращать; прошу вас, сожгите эти письма.
Эшли глядел на огонь.
— Я так любил ее. Мелли… теперь всегда со мной. — Он неожиданно улыбнулся. — Знаете, она все это одобряет: что я продал лесопилки и заделался садовником.
— Конечно, ей бы это понравилось!
Бо поставил корзину с дровами возле очага.
— Папа, а можно, я навещу дядюшку Моисея и тетушку Бетси?
— Уверен, они будут рады гостю.
Когда Бо убежал, Эшли пояснил:
— Тетушка Бетси готовит замечательные овсяные печенья.
Зашипел чайник, Эшли налил кипяток в фарфоровый заварочный чайник с изображением голубой ивы над мостиком.
— Обнаружил его наполовину заваленным под садовой скамейкой. Верно, какой-то янки-мародер поставил его там и забыл. Он принадлежал моей матери.
Когда Розмари насыпала заварку, Эшли спросил напрямик:
— Скарлетт не говорила, что я пытался сделать ей предложение?
— Нет, Эшли. Не говорила.
В смехе Эшли смешались облегчение, ирония и радость.
— Я почти убедил себя, что Мелани бы хотелось, чтобы мы поженились. Благодарю Провидение и врожденный здравый смысл Скарлетт, которая высмеяла мои намерения.
Эшли достал из шкафа две разные чашки.
Розмари тихо спросила:
— Зачем вы мне это рассказываете, Эшли?
— Потому что я устал от обмана. Больше я никогда не стану скрывать свои истинные чувства.
К первой неделе марта Уилл Бентин и Большой Сэм закончили вспахивать поля у реки и перешли к тем, что располагались выше. Как большинство сельских жителей, они редко говорили о красоте вокруг, но оба с наслаждением озирали просторы с холмов и Тару, раскинувшуюся у их ног.
Каждый день пополудни Уилл спускался к полям у реки и мял в пальцах землю, проверяя, насколько она прогрелась.
Когда полили дожди, работы прекратились и лошадей завели в конюшни. Влажную глинистую почву пахать было бы слишком трудно.
— Будем чинить упряжь, пока не перестанет лить, — сказал Уилл. — И так управимся.
Дождь превратил дорогу на Джонсборо в вязкое месиво, поэтому в воскресенье выбраться в церковь не было никакой возможности, и Розмари читала псалмы в зале, а Большой Сэм с Дилси сопровождали чтение энергичными баптистскими возгласами «аминь». Дети повторяли молитвы, которые каждый день говорили перед сном, и Скарлетт закрыла глаза, услышав, как Элла просит Господа вернуть папочку домой.
Боже, как же она по нему скучала! Не по его остроумию, силе или прикосновению — по нему целиком!
Порой, лежа в постели, Скарлетт просыпалась оттого, что ей чудилось дыхание мужа. Она протягивала руку и гладила то место, где он мог бы лежать.
Скарлетт болезненно остро ощущала все кругом, буквально кожей. Неожиданные звуки заставляли ее вздрагивать, а гостя, подъезжающего по аллее, она слышала задолго до всех остальных. Порой она застывала перед окном, глядя в пространство. «Милый Господь, прошу, дай мне еще один шанс…»
Дядя Генри Гамильтон прибыл после обеда, когда посуду уже помыли и расставили по местам в шкафу. Из-за плохой дороги поездка от Джонсборо заняла целых четыре часа. Дядя Генри замерз и вымок, лошадь, взятая напрокат, выбилась из сил. Добраться обратно на вокзал, чтобы сесть на последний поезд, он никак не успевал.
— Садись у огня, обогрейся, а мы пока соберем что-нибудь поесть, дядя Генри, — сказала Скарлетт. — Присси, пожалуйста, постели в передней спальне.
У Мамушки были припасены яблочный пирог и кукурузные лепешки, а в плите уже грелась фасоль. Порк отнес седельные сумки дяди Генри наверх. Обрадовавшись, что может выполнить работу, к которой был приучен, Порк выложил там на столик принадлежности для бритья и принес кувшин воды.
Зашел Уилл, дыша на застывшие руки. Ночью дорога должна подмерзнуть; если дядя Генри выедет утром пораньше, лошади будет нетрудно скакать.
Согревшись и утолив голод, дядя Генри сложил салфетку вдвое, а потом еще раз, подчеркнуто аккуратно.
— Скарлетт, могли бы мы поговорить наедине?
Сьюлин рассчитывала услышать свежие сплетни из Атланты, поэтому вышла из столовой недовольная.
У Скарлетт упало сердце. О боже, верно, что-то случилось с Реттом! Генри привез какие-то ужасные вести о Ретте!.. Но он говорит о каком-то пожаре…
— Что? — переспросила она. — Какой пожар?
Дядя Генри странно на нее посмотрел.
— В твоем доме, в Атланте, дорогая Скарлетт, — повторил он. — Ужасно сожалею. Спасти не удалось. Капитан Малвани прибыл всего через десять минут после тревоги, но его люди не успели даже мебель вынести.
— Мой дом… сгорел?
Мысли в голове Скарлетт неслись вскачь.
— Мне очень жаль приносить дурные вести, — продолжал дядя Генри. — Боюсь, Атланта теперь не скоро сможет вновь увидеть столь великолепный дом.
— Все пропало?
— Пожарные Малвани спасли только каретный сарай. Дорогая Скарлетт, не хотелось бы еще сильнее тревожить тебя, — доверительно произнес он, наклоняясь ближе, — но капитан Малвани считает…
Дядя Генри кашлянул.
— Что он считает?
— В газетах, конечно, ничего такого не будет, я об этом позаботился!
— Дядя Генри! Что ты хочешь сказать?
— Скарлетт, дом подожгли.
Дети, вынужденные долго сидеть дома, затеяли шумную игру на парадной лестнице.
Скарлетт подумала: «Сейчас кто-нибудь упадет и начнет реветь». Она позволила досаде подавить испытываемое облегчение.
— Резная лестница, восточные ковры, бюро, книги Ретта — все пропало?
Против ее воли, уголки рта Скарлетт потянулись кверху в улыбке.
Дядя Генри нахмурился.
— Прости, я не могу разделить твоего веселья.
— Это я прошу прощения, дядя Генри. Я заняла столько денег, Тара высасывает все до пенни, а тот дом был полностью застрахован.
Дядя Генри надел очки, достал бумаги из кармана сюртука и развернул их с видом человека, который уже знает, что в них содержится.
— Страховщиком выступала «Сазерн бенефит», фирма Эдгара Пурьера? Не было ли еще других?
— Нет. «Сазерн бенефит» должна выплатить полную сумму.
Дядя Генри со вздохом сложил полис и убрал его обратно в карман.
— Тогда, моя дорогая, боюсь, никаких денег не будет. Эдгар и его страховая компания «Сазерн бенефит» — банкроты. Во время депрессии не один ваш дом стал жертвой поджога.
Теперь нахмурилась Скарлетт.
— Кто-то пытается меня уничтожить.
— Что ты такое говоришь? Кто…
— Не знаю, — сказала Скарлетт и встряхнула головой, словно отгоняя наваждение. — Не важно. Генри, тут ничего не поделаешь. Думаешь, двойной участок на Пичтри-стрит что-нибудь принесет?
— Постараюсь продать, — ответил дядя Генри.
В то утро, когда дядя Генри отбыл назад в Атланту, дождь не пошел, и вообще дожди прекратились. Почва прогрелась, к удовлетворению Уилла. Лошади Тары отдохнули и были рады снова поработать.
В третье воскресенье марта Уилл Бентин отправился к негритянским хижинам — сообщить работникам Тары, что в понедельник для них будет работа.
— Обычная плата для взрослого работника. Двадцать пахарей, двадцать сеятелей. Начнем на рассвете на полях у реки.
В понедельник еще затемно Уилл с Сэмом загрузили семена, подкапывающие лемехи и запасные гужи в длинный фургон. Когда они повели рабочих лошадей вниз по извилистой дороге, еще не рассвело, но путь был знаком, свет и не требовался. Внизу у реки тянуло холодком; Сэм дремал, а Уилл курил трубку.
Небо посветлело, в низинах пока держался туман. Проснулись и запели птицы. Уилл выколотил трубку, соскочил с фургона наземь и потянулся. Он плотно позавтракал, приготовившись к длинному рабочему дню.
В десять утра, галопом прискакав в негритянское поселение, Уилл обнаружил там только женщин и детей. Жены сообщали, что рабочие, которых он ждал, либо заболели, либо отправились на заработки в Атланту, либо уехали навестить родственников. Одна из негритянок посмотрела ему в глаза и сказала:
— Знаете ведь, как оно, мистер Уилл.
— Нет, Сейди, не знаю. Я готов начать сев, а у меня нет рабочих. Я плачу хорошие деньги и всегда поступал по справедливости. Нет, не знаю, как оно.
Женщина не грубо, но твердо закрыла дверь прямо перед носом Уилла.
Негры не выходили работать в Таре, а соседям надо было сеять свой хлопок. Эшли пришел помочь, а Моисей отказался.
— Я ниггер Двенадцати Дубов. И нигде, кроме Двенадцати Дубов, работать не стану.
Эшли Уилксу никогда не приходилось идти за плугом, поэтому Уилл шел рядом, пока тот не приноровился. Дилси сеяла хлопок, хотя, по ее словам, ей прежде не доводилось этого делать, и Присси тоже. Пожаловавшись на жизнь, Порк все же повесил на шею матерчатый мешок с семенами и двинулся следом за пахарями, открывавшими неглубокую борозду на хлопковых грядах. Скарлетт, Розмари и Сьюлин ехали позади сеятелей, их лошади тянули за собой доски, закрывавшие семена.
Дождь не пошел и в этот день.
Уилл больше не уходил спать на сеновал. В конце дня он слишком уставал и все равно не услышал бы лая пса.
Мамушка поднималась в четыре утра, чтобы разжечь плиты и приготовить завтрак. Поев, все собирались в конюшне. Порк бормотал: «Слава богу, масса Джеральд не дожил, чтобы увидеть, до чего мы дошли». Сьюлин напоминала Уиллу, что прежде, пока «кое-кто» не вернулся в Тару, никаких трудностей с наймом работников не было. Всю дорогу, пока фургон вез их на поле, Розмари сидела с закрытыми глазами, стараясь урвать еще несколько минут сна.
В полдень Уэйд привозил им обед и оставался, чтобы подносить воду работающим людям и лошадям. Мамушка доила коров, собирала яйца, кормила свиней и ухаживала за меньшими детьми. К вечеру, когда усталые работники Тары возвращались, едва передвигая ноги, у Мамушки уже был готов ужин.
Когда Розмари читала письма брата, дети с трудом могли удержаться, чтобы не уснуть. А Ретт там шутил, что его чуть не погребли в трюме шотландской шхуны, которая ловила сельдь, под целой тонной извивающейся рыбы.
Луи Валентин скорчил рожу.
А Элла спросила:
— Мама, когда папочка вернется домой?
Утро последнего воскресенья в апреле выдалось теплым и ясным. В воздухе витал аромат жимолости и каликанта. Маленькая Элла увязалась за Мамушкой в коровник. Ей очень нравилось смотреть, как Мамушка прыскает молоком из вымени коровы прямо в раскрытые рты кошкам, комично рассевшимся возле ее табурета.
— Что это, Мамушка? Там, возле ворот?
Старая негритянка схватила Эллу за руку.
— Сладенькая, пойдем со мной. Не надо туда смотреть.
Элла упала на землю и забилась в конвульсиях.
Длинный вывалившийся язык облепили мухи, белые клыки отважно оскалены — на шесте ворот была насажена окровавленная голова Бу.
В сумерках Уилл обнаружил Сэма возле реки, где разводились чукучаны. Однако хотя рыба ходила стадами, удочка Сэма лежала без дела на берегу. Уилл присел рядышком, в колене хрустнуло.
— Старый становлюсь, — сказал Уилл.
Над водой пронеслась скопа и подхватила когтями извивающуюся рыбину.
— Жаль Бу, — промолвил Сэм. — Знатный был пес.
— Угу.
Уилл завозился, разжигая трубку.
Помолчав, Сэм сказал:
— Я теперь священник в нашей Первой африканской церкви.
— Видный пост.
— Как считаете, врать — значит не говорить того, что знаешь, или только говорить неправду?
Тут трубочка Уилла потухла, избавив его от необходимости отвечать. Через некоторое время Сэм продолжил разговор:
— Ниггеры боятся. Вот почему они не выходят на работу.
Уилл наконец снова разжег трубку, но скривился и вытряхнул отсыревший остаток табака.
— Я так примерно и думал. Кто их напугал?
— Только глянь на этого мерзавца! Целых три фута, никак не меньше.
— Да, здоров.
Рыбаки припомнили самого большого чукучана, выловленного тарлтонским Джимом во Флинт-ривер, сорокафунтового, судя по весам, где Беатрис обычно взвешивала свиней.
Сэм произнес:
— Я это знал всю дорогу, мистер Уилл. Как думаете, это грех, что я молчал?
Уилл прочистил веточкой чубук.
— Верно, грех, если еще и священник.
— Э-эх, — горестно вздохнул Сэм.
Уилл тихо спросил:
— Одни и те же парни испортили нам мясо, застрелили кобыл и Бу?
Сэм снова вздохнул.
— Думаю, да. Маленький Уилли, что работает на рынке в Джонсборо, слышал, как они там шутки шутили.
— Кто?
— Тот объездчик лошадей. Уилли слышал, как он сказал: «Я люблю есть свинину без навоза». А дяде объездчика — его зовут как пророка, Исайя — такие грубые речи не понравились. Их было трое: объездчик лошадей, Исайя и еще Арчи Флитт из Манди-Холлоу.
После этого Уилл посоветовался с Сэмом, на что лучше ловить чукучанов — верно ли, что они клюют почти на все? Потом припомнил, как миссис Тарлтон восхищалась любимицей Сэма — кобылой Долли, когда та была жеребенком.
Через некоторое время Сэм продолжил:
— Объездчик с Арчи Флиттом были клуксерами. Запугивали весь округ Клейтон после войны. — Сэм вздрогнул. — Для Арчи цветного прикончить — раз плюнуть. Это он убил того негритянского сенатора в Мэконе. Вздернул его, будто тот ничего не значил!
Уилл поехал к Тарлтонам.
Миссис Тарлтон презрительно фыркнула.
— Какой он объездчик! Джоузи Уотлинг только так заявляет! Говорит, что на Западе настоящих диких лошадей объезжал. Самоуверенное ничтожество. Знаете Джима Боутрайта, владельца хлопковых складов? Бог наделил гусей большим соображением, чем этого человека. У Джима был один американский рысак, немного пугливая кобылка, но резвая, такой бы каждый позавидовал. А когда она сбросила Джоузи Уотлинга, этот тип изо всех сил саданул ее бочарной клепкой. И вышиб кобыле глаз.
На следующее утро, только пробило десять, Сэм поставил двуколку Скарлетт у коновязи перед зданием суда. На Скарлетт было скромное платье с высокой талией и та зеленая шляпка, что Ретт прислал ей на Рождество. Большой Сэм помог даме спуститься.
— Сэм, подожди меня здесь.
— Я буду в скобяной лавке, мисс Скарлетт. Мистеру Уиллу надо купить предплужников.
Кабинет шерифа располагался в подвале здания суда, где было прохладнее, что Скарлетт почувствовала, спустившись по ступенькам. На стене за спиной шерифа висели карта округа Клейтон, пожелтевшие плакаты с изображениями разыскивающихся преступников и обязательная литография генерала Роберта Ли. Когда Скарлетт представилась, Оливер Тэлбот выразил свое удовольствие встречей. Он знал мужа миссис Батлер.
— Вы вместе служили?
— Нет, мэм. — Шериф повернулся, чтобы показать высохшую руку. — Таким уродился, мэм. Уродство, конечно, — он хихикнул невольному каламбуру, — но, как говорит моя жена, «возблагодари Господа, Олли, эта хилая рука спасла тебя от смерти на войне».
Скарлетт сказала:
— Моя плантация пострадала от вандалов, а негры слишком напуганы, чтобы работать на ней.
— Отца вашего я тоже знавал. Достойный был джентльмен, Джеральд О’Хара… Кого вы подозреваете, миссис Батлер?
Скарлетт в красках описала, как пришлось выбросить безнадежно испорченные окорока и как жеребенок пытался сосать убитую мать.
— Двадцать восемь окороков, говорите, две кобылы… И собака? — Шериф Тэлбот нахмурился. — Скажите мне, какие ниггеры это сотворили, и я призову их к порядку.
— Негры тут ни при чем, шериф. Лишь белые люди способны проявить столько злобы, те же самые белые, что подожгли мой дом в Атланте. Лучший особняк в Атланте спален дотла.
Улыбка шерифа Тэлбота несколько увяла.
— Миссис Батлер, с делами в Атланте я ничего поделать не могу. Там Дж. П. Робертсон шерифом. Но порча имущества — не дело рук белых.
Она назвала по именам Исайю и Джоузи Уотлингов и Арчи Флитта.
— Флитт меня ненавидит. А прежде сидел в тюрьме, думаю, вам известно. Арчи убил свою жену.
Тэлбот кивнул.
— Бедная Хэтти Флитт приходилась мне родней, миссис Батлер. Я знал Арчи Флитта до осуждения и знаю его сейчас. Старина Арчи не подарок. Но разорять мясохранилище? На Арчи не похоже. Что до других… Исайя Уотлинг — богобоязненный, трудолюбивый человек. Когда он еще владел фермой в Манди-Холлоу — какой это был год? Тысяча восемьсот сороковой или тысяча восемьсот сорок первый?..
— Шериф, приберегите свои трогательные воспоминания для тех, кто более склонен их выслушать. Моя семья кое-что значит в этом округе.
Улыбка совершенно исчезла с губ шерифа Тэлбота.
— Миссис Батлер, здесь, в округе Клейтон, каждый белый кое-что значит. Я знаю тех, кого вы назвали. Они не ангелы. Но они не стали бы делать то, что, по вашим словам, совершили. Тут явно замешаны какие-то наглые ниггеры, и я намереваюсь их выявить.
Когда Скарлетт вновь появилась из недр судебного здания на свет божий, то увидела худощавого старика, прислонившегося к ее двуколке. Приложив пальцы к полям шляпы, он сказал:
— Доброе утро, миссис Батлер. Я — Исайя Уотлинг, знавал вашего мужа еще с тех пор, когда он был молодым господином на Броутонской плантации. Слыхал, Батлер сейчас в Европе. — Старик поцокал языком. — Некоторым людям всегда удается вовремя ускользнуть. Станете писать мужу, не забудьте сообщить, что о нем справлялся Исайя Уотлинг.
— Мистер Уотлинг, что вы творите? Зачем вы мучаете нас?
Он издал старческий смешок.
— Есть разного рода мучения, миссис Батлер, но хуже всех мучения ада. — И добавил, наставив на нее костлявый палец: — Арчи говорит, вы Иезавель, но я представлял Иезавель иначе.
— Если поймаю вас возле своих земель, то прикажу высечь.
— Высечь, миссис Батлер? — Он вроде даже удивился. — Сколько я за свою долгую-долгую жизнь ни видел тех, кого секли, и сам ни сек — никому это пользы не принесло, ни на волос. Волосяной кнут, ни на волос пользы — надо же… — У глаз Исайи Уотлинга даже собрались морщинки, настолько ему показался забавным каламбур. — Вот какая вышла шутка.
Он выпрямился и двинулся прочь.
Окинув взглядом пустую площадь, Скарлетт ощутила холодок.
— А где Сэм? Он должен был ждать меня тут.
— Тот верзила ниггер был, значит, ваш, миссис Батлер? Сбежал, наверное.
— Сэм — послушный негр. Он бы меня не оставил.
— Что ж, тем более жаль, что он сбежал, мэм. Но лучше бы ему не останавливаться, пока он не будет очень далеко отсюда.
Глава 53
Телеграмма
Телеграфист железной дороги Джорджии подтвердил, что сможет отправить телеграмму на имя Роба Кэмпбелла в Лондон, в Англию, по трансатлантическому кабелю — верно, мэм, есть такой. Впрочем, прежде он не посылал телеграмм в Лондон, в Англию.
Сверившись со справочником, телеграфист присвистнул:
— Мэм, выйдет по доллару за слово!
Карандаш Скарлетт глубоко продавливал каждую линию на бланке для сообщений. «Ты нужен Розмари», — написала она и протянула было блокнот телеграфисту, но тут же снова схватила и дописала: «Ты нужен мне. Милый, возвращайся домой».
Глава 54
Глазго
Тэзвеллу Уотлингу хотелось порвать бумагу в клочья, но он положил ее обратно в конверт и дал мальчику шестипенсовик.
Посыльный неуверенно дотронулся до фуражки.
— Сэр, вы передадите это мистеру Батлеру?
— Я найду его.
Полугодом ранее, когда Ретт Батлер зашел в офис Николета и Уотлинга, Тэзвелл с трудом узнал его. Некогда элегантный костюм теперь болтался на Ретте как на вешалке, лицо страшно постарело.
— Сэр?
Ретт крутил шляпу в руках.
— Я еду за океан, Тэз. — Лучше бы он вовсе не улыбался, такой печальной выглядела его улыбка. — Большое турне. Музеи. Исторические места. Изящное искусство.
После небольшой паузы он добавил:
— Я вот подумал… а не хочешь ли присоединиться ко мне?
Тэз чуть было не сказал, что октябрь для них самый напряженный месяц. Корабли уже выстроились возле пристани Николета, а хлопка поступало столько, что пришлось арендовать еще один склад. Но Тэзвелл глянул в опустошенные глаза опекуна и сказал:
— Конечно хочу.
Они сели на почтовый пароход, отправлявшийся в тот же день.
Красотка писала Тэзу о Ретте: «Радость моя, в худшем состоянии я его никогда не видела. Сначала Бонни Блу, теперь вот мисс Мелли. Даже если бы Ретт с мисс Скарлетт могли утешать друг друга, и то было бы нелегко, но они не в состоянии. Боюсь, Ретту больше почти не из-за чего жить».
Ретт ни о чем не рассказывал и только на входе в Бристольский канал, уже в Англии, упомянул имя Мелани Уилкс. Над белыми меловыми утесами кружили, то и дело опускаясь к самой воде, морские птицы.
— Мисс Мелли нельзя было обмануть, — произнес Ретт. — Мелани Уилкс всегда доверяла собственному сердцу.
Тэзвелл отвернулся, чтобы не видеть слез, струившихся по лицу опекуна.
О жене Ретта Тэз не спрашивал. Имя Скарлетт ни разу не сорвалось с губ Ретта — большего молодому человеку знать не требовалось.
В лондонской гостинице посыльный распаковал их багаж, пока Ретт сидел на кровати, безвольно свесив руки. Тэз хотел навестить Кэмпбеллов, но Ретт отказался, сославшись на усталость.
Тэз провел у Кэмпбеллов приятный вечер, возобновляя знакомство, а по возвращении в гостиницу Ретта там не застал. Привратник сказал, что Ретт не брал кеба, а отправился в Мейфэр пешком.
— Джентльмен выглядел вроде как рассеянно, — добавил привратник. — Словно у джентльмена было что-то на уме.
Ни в одном из игорных клубов его не оказалось. Конечно же, они знают мистера Батлера. А что, мистер Батлер вернулся в Лондон?
Через трое суток, в той же одежде, в которой и пропал, Ретт вернулся в гостиницу, грязный и небритый. Скорее всего, он спал одетым.
— Бесполезно, Тэз. Не могу забыть. Выпивка, опий, женщины — никогда не думал, что прокляну собственную память. — Он перевел взгляд себе на руки. — Можешь ехать обратно в Новый Орлеан. Спасибо, что оторвался от работы ради меня, но…
Тэз сказал:
— Я налью ванну.
Роб Кэмпбелл снабдил их необходимыми аккредитивами и пообещал пересылать почту. Тэз купил билеты на пароход, направлявшийся в Дьеп. Позаботился о запасе свежих рубашек для Ретта и вовремя напоминал о том, что пора принять пищу.
Париж в декабре встретил их промозглым холодом, его знаменитые огни немилосердно обрисовывали черты разочарованного путешественника. Ретт никак не мог согреться и порой, выходя на улицу, надевал даже два пальто.
Подобно почтительному сыну, сопровождающему немощного родителя, Тэз ходил с Реттом в Лувр, собор Парижской Богоматери и в «Опера Гарнье», заполняя разговорами молчание. На прямой вопрос Тэза его прежний опекун вежливо отвечал, но сам почти никаких наблюдений не высказывал и ничего ровным счетом не предлагал.
Как-то вечером они миновали на рю де ла Пэ группку возбужденных танцовщиц, заходящих в maison de couture. Тэз приветственно приподнял шляпу и заметил:
— Существуют ведь и другие женщины.
— Как смеешь ты мне это говорить!
Глаза Ретта так яростно сверкнули, что Тэз даже отшатнулся.
Порой молодой человек просыпался ночью и видел, как Ретт сидит без сна возле окна. Лицо его заливал мертвеннобелый зимний свет луны.
Каждую неделю, без пропусков, Ретт писал письмо детям. Прежде чем отправить, он просил Тэза читать письма вслух.
— Обычные наблюдения праздного туриста. Они не должны никого встревожить, — говорил Ретт.
В письмах парижские достопримечательности, которые Ретт миновал, не удостоив, казалось, и взглядом, описывались в ярких подробностях. Каждый день был солнечным. Ретта забавляли парижские извозчики, известные своим пристрастием к спорам с седоками, а также официанты, притворявшиеся, будто не понимают креольского диалекта.
Письма Тэза к матери также были жизнерадостны.
Розмари писала на адрес Роба Кэмпбелла, что останется в Таре, пока «не решит, как быть дальше».
Красотка писала Тэзу: «Пару раз заходил твой дедушка. Может, когда-нибудь уговорю его остаться выпить кофе».
Покупка рождественских подарков была сущим мучением. Несмотря на мороз, Ретт весь взмок в своем твидовом пальто. Купив подарки детям, он выскочил из кеба на площади Согласия и забежал в галантерейную лавку, а уже через пять минут вернулся и со стоном опустился на сиденье.
— Ну, вроде бы дело сделано. Я совершенно без сил. Будь добр, проследи, чтобы все отправили.
Той ночью Ретт исчез из гостиницы. После целой недели отсутствия его привели два жандарма — рядовой и капитан.
— Нет, мсье, — сказал капитан Тэзу, — господин Батлер не совершил никаких безобразий. Но этот джентльмен совсем не бережет свою жизнь… В Монтфоконе, где мы обнаружили вашего друга, жандармы ходят только вчетвером.
— Ретт?
Тот закашлялся. И никак не мог остановиться, хотя от помощи Тэза отмахнулся.
— Может, мсье болен? — осведомился капитан.
— Да, болен, — кивнул Тэз и дал жандарму двадцать франков.
Если в Париже было холодно, то в Глазго и того пуще. Ночь по прибытии Тэз с Реттом провели в гостинице «Грейт вестерн» напротив вокзала Гэллоугейт. В огромной столовой было совсем немного постояльцев: несколько деловых людей, которые не отрывались от газеты даже за едой, да пожилая супружеская пара с внуком, решившая устроить праздничный ужин. Они долго выбирали, прежде чем остановились на бутылке самого дешевого шампанского.
Ретт вяло поковырял еду на тарелке и ничего не стал пить. А наутро исчез.
Тэз объездил все больницы Глазго, посетил центральную тюрьму, откуда его направили в сумасшедший дом Гартней-вел.
Когда пришла телеграмма от Скарлетт, Тэз поместил объявление в «Глазго гералд»:
«Все, кому известно местонахождение мистера Ретта Батлера — американского джентльмена средних лет, высокого роста, прилично одетого, по-видимому в смятенных чувствах, — могут обратиться за значительным вознаграждением к мистеру Тэзвеллу Уотлингу в гостиницу «Грейт вестерн»».
Через четыре дня встревоженный кебмен подвез Тэзвелла к пивной в трущобах Ист-Энда.
— Тут небезопасно, — предостерег он Тэза. — Глядите, поосторожней.
Дым от угля, которым отапливались дома, стоял такой густой, что и в пять часов на улице было почти темно. Над узеньким переулком нависли доходные дома, лишь на углу грязным светлым кружком светился газовый фонарь.
Тэз сказал:
— Заплачу, когда увижу мистера Батлера.
Кебмен оскалил зубы.
— Хочу получить свои деньги сейчас. Я туда ни ногой.
— Хочешь получить деньги — подождешь.
Кебмен привстал на козлах, чтобы осмотреться. В проулке раздался кошачий ор.
— Если подождешь, удвою вознаграждение.
Кебмен сдался, хотя ответил уклончиво:
— Не могу обещать, но, может, и подожду. Богом молю, управьтесь поскорее.
Стоило шагнуть за никак не отмеченную входную дверь заведения, как запах шибанул в нос, и глаза Тэза заслезились. Комната с низким потолком была полна голубоватого табачного дыма, мешавшегося с запахом давно не мытых тел. Вонь прежних дней осела на побуревшем потолке. Вдоль стойки бара стояли прочные табуреты, возле столов — скамьи. Вся мебель была основательная и тяжелая, чтобы ее нельзя было использовать в качестве оружия.
В глубине слабо освещенной комнаты, облаченный в отороченный норкой плащ, поблескивая запонками из золотых самородков на рукавах рубашки и толстой золотой цепочкой от часов, за столом сидел Ретт Батлер в компании пяти отъявленных злодеев, хуже которых Тэзу видеть не приходилось. Преступные намерения прямо полыхали в их взоре.
— Привет, Тэз. Иди сюда, я тебя представлю. Помнишь, ты спрашивал меня о деде, Луи Валентине? Броутонская плантация была куплена вот как раз такими достойными ребятами.
— Господи, ну не забавно ли? — хихикнул один из «достойных».
Одежда Ретта была помята, щеки небриты, но взгляд был совершенно трезвый, а стакан перед ним нетронут.
— У меня тут кеб, Ретт.
— Ночь только началась, Тэзвелл Уотлинг, а я тут рассуждаю о любви с этими шотландскими философами. Мистер Смит, что сидит слева от меня, считает, что регулярная порка согревает супружескую постель. Мистер Джоунз — вот этот крепкий блондин — того же мнения.
— Нельзя позволять им выпендриваться, — подтвердил Джоунз.
— Вне всякого сомнения, — кивнул Ретт.
— Ретт, я тебя повсюду разыскивал, — сказал Тэз, передавая Ретту телеграмму.
«Убьет или вылечит» — пронеслось у него в мозгу, пока Ретт читал краткое послание Скарлетт. Глаза Ретта глядели на отпечатанные слова перед ним, на лбу выступила испарина. Затем с прежней гибкостью он поднялся из-за стола.
— Что ж, джентльмены, к сожалению, все хорошее когда-нибудь заканчивается.
Смит запротестовал:
— Эй, куда это вы собрались?
Джоунс тоже встал и поглубже нахлобучил кепку.
— Мы ведь собирались поразвлечься.
— Отчего-то, — усмехнулся Ретт, — мне так и показалось.
Джоунз опустил руку под стол, и в ней вдруг возникла короткая толстая дубинка. В руке Смита что-то блеснуло. Бармен уронил свое полотенце и кинулся к двери.
— Нет уж, вы останетесь с нами, сэр. Ненадолго.
Тут Тэзвелл достал из кармана револьвер и как бы ненароком направил его вверх.
— Боюсь, придется вас разочаровать, но наш кебмен не станет ждать.
— Господи, — подхватил Ретт, — нам тогда придется идти до самой гостиницы пешком? Доброй ночи, друзья. Возможно, мы еще встретимся.
Джоунз, с дубинкой в руке, ухмыльнулся.
— Конечно, сэр. Заходите в любое время. Будем ждать с нетерпением.
Снаружи кебмен делал им отчаянные знаки, но Ретт, похлопав себя по карманам, нахмурился.
— Я забыл там перчатки.
— Боже, Ретт, ты совсем сошел с ума?
Ретт чуть помолчал, а потом его лицо осветилось прежней открытой улыбкой.
— Любовь — штука неверная, Тэз. Рискуешь своей бессмертной душой.
Глава 55
Сушь
В округе Клейтон стояла засуха. Мятлик глушил нежные ростки хлопка. В отсутствие Большого Сэма и при вернувшемся в Двенадцать Дубов Эшли Уилл Бентин начал культивацию, выходя в поле еще до восхода солнца и доверяя лошадям самим держать борозду. Вместо отдыха в полдень Уилл впрягал свежую лошадь и продолжал работать, перекусывая хлебом и сыром на ходу.
Но плугом Уилла нельзя было пропалывать сорняки и прореживать хлопок до нормы в восемь дюймов. Требовалось мотыжить руками. Только Мамушку, которая была уже слишком стара, и трехлетнего Роберта Бентина по малолетству освободили от этого каждодневного каторжного труда.
Уже в сотый раз за утро Скарлетт стряхивала пучки вьюнков со своей мотыги.
— Уэйд Хэмптон Гамильтон! Поли сорняки, а не хлопок!
— Да, мама.
Хотя корень растения был подсечен, мальчик аккуратно вдавил его каблуком в почву.
Скарлетт закрыла глаза, пытаясь вернуть иссякающее терпение. Дилси крикнула:
— С вами все в порядке, мисс Скарлетт?
Скарлетт резко бросила:
— Если меньше болтать и больше полоть траву, вполне можно когда-нибудь закончить это поле.
Уэйд пробормотал себе под нос:
— Возможно ли?
«Да, — подумала Скарлетт — Хороший вопрос». Но вслух ничего не сказала.
За спиной группки культиваторов оставались редкие тонкие ростки хлопка, томящиеся под знойным небом. Перед ними простиралось бескрайнее вьюнковое поле, в котором с трудом угадывались посевы хлопка.
Вчера Уилл сказал, что придется оставить верхнее поле. Мы не успеем там ничего сделать, прежде чем хлопок совсем заглушится, мисс Скарлетт. Нет никакого смысла ходить там с плугом. Лучше я стану мотыжить рядом с вами.
Луи Валентин Раванель и Бо Уилкс обрабатывали один ряд вдвоем. Как более взрослый, Уэйд стоял на рядке один. Уилл Бентин захватывал сразу два.
Облака лениво плыли по небу, гоня под собой тени по крошечной части мира, на которой трудились обитатели Тары.
И хотя они больше не ездили в Джонсборо на воскресную службу, труды заканчивали к полудню, и тогда усталые притихшие дети забирались в фургон. В горячем мареве позванивали поводья, Уилл бормотал: «Пошла, Молли, просыпайся», и большие лошадиные копыта стучали по сухой земле.
У конюшни дети выбирались из фургона, а Порк, Дилси и Присси шли в свои хижины.
— Сьюлин, отмой детей, пожалуйста. Я помогу Уиллу с лошадьми.
— Не думайте, что мне нужна помощь, мисс Скарлетт, — сказал Уилл.
— Я думаю, все же нужна, — ответила Скарлетт.
Розмари озадачило появление черной кареты перед домом. Определенно она ее уже где-то прежде видела…
— О, какими судьбами, мисс Уотлинг? Вот сюрприз!
В скромном клетчатом коричневом платье, Красотка могла сойти за обыкновенную женщину из сельской местности, явившуюся с визитом.
— Не хотелось бы докучать, мисс Розмари, но мне пришлось приехать.
— Я всегда рада видеть друзей Ретта, Красотка. В Атланте тоже стоит такая сушь? У нас тут все просто выжгло. Не желаете ли зайти в дом?
Стоя на пороге, гостья заколебалась.
— У мисс Скарлетт настоящий дворец…
— Верно. Входите, прошу вас.
Розмари провела Красотку в прохладную гостиную.
— Не желаете ли присесть? Выпить чего-нибудь? Есть свежая пахта.
— О нет, ничего не надо. Я приехала… сказать вам и мисс Скарлетт… — Красотка положила перчатки на подлокотник диванчика, затем взяла их и принялась теребить. Потом глубоко вздохнула. — Мисс Розмари, мы с вами находимся в дружеских отношениях, зато мисс Скарлетт меня ненавидит. Однако я намерена сказать кое-что важное и поэтому просила бы вас ее позвать.
Розмари вышла в холл и крикнула наверх:
— Уэйд, позови сюда маму. Скажи — важно!
Красотка добавила:
— Вопрос жизни и смерти.
Мальчик, громко топая, сбежал по черной лестнице во двор. Розмари попросила Мамушку принести воды в гостиную.
Когда Розмари вернулась, Красотка пристально рассматривала портрет над каминной доской. Прервав созерцание, она произнесла:
— Вот образец настоящей леди.
— Пожалуй. Бабушка миссис Батлер была замужем три раза.
— Простите, что явилась без приглашения. — Красотка нагнулась над свежесрезанными розами, которые Порк приносил каждый день. — Я теперь поливаю розы водой из колодца…
Когда Мамушка, поджав губы, внесла кувшин и стаканы, Розмари поспешила упредить громкое выражение ее недовольства, сказав:
— Спасибо, Мамушка. Дети могут поужинать на кухне. Но та все же пробормотала:
— Бедная мисс Эллен перевернется в гробу…
Грязная потная Скарлетт вошла в гостиную, развязывая на ходу шляпку от солнца.
— Жизни и смерти, Розмари?.. А, мисс Уотлинг!
— Миссис Батлер, не хотела бы вас беспокоить…
— У вас действительно нет необходимости нас беспокоить.
Скарлетт подчеркнуто отошла в сторону, как бы давая дорогу.
— Скарлетт… — запротестовала Розмари.
Улыбка Скарлетт была неколебима.
— Дорогая Розмари, Луи Валентин перемазался как трубочист. Не позаботишься, чтобы его искупали?
— Вряд ли Красотка ехала сюда из самой Атланты без очень важного дела.
Скарлетт откинула со лба пропылившиеся волосы, подошла к шкафчику, откупорила графин и налила себе бренди. Выпив, скривилась.
— Простите, мисс Уотлинг. Вас здесь… не ждали.
— Мне очень нелегко. — Красотка отпила немного воды. — Тут вода вкуснее, чем в городе.
— Слушайте, — начала Розмари, — что именно… Красотка прижала ко лбу холодный стакан с водой.
— Мисс Розмари, меня, может, и не было бы в живых сегодня, если бы не Ретт Батлер. Да и моего мальчика Тэзвелла не было бы в живых.
— Мисс Уотлинг, — прервала ее Скарлетт, — я с рассвета в поле. Я вся в грязи и раздражена.
Гостья откинулась головой на спинку диванчика и закрыла глаза.
— Папа ненавидит Ретта. Он считает, что Ретт коварно вовлек моего брата Шадру Уотлинга в дуэль и хладнокровно застрелил его — в отместку за убитого Шэдом Уилла с Броутонской плантации.
— Можно уточнить, о чем вообще речь? — потребовала Скарлетт.
Красотка продолжала говорить, не открывая глаз.
— Каждое воскресенье, почти всегда ровно в десять часов, папа меня навещает…
Исайя Уотлинг направлялся по дорожке прямо к крыльцу, не замечая ни как она следит за лужайкой перед домом, ни ее роз, ни веселых петуний в цветочном ящике на подоконнике. У Красотки на террасе всегда были наготове кофейник и сладкие булочки — на случай, если он вдруг захочет попить кофе или перекусить, — но он ничего не брал.
— С добрым утром, папа.
Он всегда приходил один, оставляя Арчи и Джоузи в Манди-Холлоу, и садился на диванчик-качалку на террасе, плотно уперев ступни в пол, чтобы тот не раскачивался. Не снимая шляпы, он произносил: «Дочь», выговаривая это слово так, словно не был уверен, дочь ли она ему.
Исайя никогда не спрашивал о внуке, хотя, казалось, был не прочь послушать, если Красотка читала вслух письма Тэзвелла, в которых он описывал приливную волну на реке Северн, собор Парижской Богоматери и скачки в Лоншамп, где Тэз и Ретт встретили художника Дега: «Полагаю, что изображение на картине должно быть похоже на изображаемый предмет» (Красотка вполне разделяла это здравое мнение).
— Только подумай, папа, — говорила она, — у них во Франции есть ипподром, прямо как у нас!
Когда Белл заканчивала читать и аккуратно складывала каждое из этих драгоценных писем, отец непременно спрашивал:
— Не пишет ли мальчик, когда они вернутся?
— Нет, папа.
— Батлеру больше не укрыться за спиной мисс Элизабет.
Они сидели на террасе, как сидят отцы с дочерьми во множестве домов воскресным утром. И Красотка брала на тарелку булочку.
Бывало, Исайя сидел молча. А порой вспоминал ферму Уотлинг в Манди-Холлоу, вызывая при этом в памяти клички всех лошадей и даже как звали старую гончую брата, которую Шед очень любил.
— Все говорили, что лучше джема из бузины, что готовила твоя мать, не едали, — говорил Исайя. — Мне-то бузина никогда особо не нравилась.
Они с Джоузи и Арчи жили неподалеку.
— Сама ферма пропала, — говорил Исайя. — И дом, и амбар обрушились, словно нас там никогда и не было.
В прежние дни Исайя пытался выбить из сына зло.
— Шадра был жестокий, — сказала Красотка.
— Это не означает, что Ретт Батлер мог его пристрелить.
— Я твоя дочь, папа.
— Я думал об этом. — Качалка скрипнула. — А ты когда-нибудь думала о раскаянии?..
— Мисс Уотлинг, — прервала ее рассказ Скарлетт, — ваш отец и его подручные терроризируют нас и распугивают наших рабочих. Хотя я даже вообразить не могу, какие обиды у него могут быть на меня.
— О, у него нет на вас обид! Арчи Флитт вас ненавидит, но папа о вас и не думает.
— Мисс Уотлинг, вы говорили, что у вас дело «жизни и смерти»…
Красотка поставила стакан на стол. Затем взяла перчатки и аккуратно их сложила.
— Никак не думала, что будет так трудно сказать…
— Красотка… — мягко подбодрила ее Розмари.
— Мисс Розмари, вы ведь помните, как папа относился к вашей матушке. Просто считал ее святой. И вы знаете его: стоит что-то ему забрать в голову — уже не вытряхнешь. Мисс Скарлетт, папа не имеет ничего против вас, но Ретта он хочет убить уже давно, а теперь, когда мисс Элизабет умерла, а папа связался с Флиттом и кузеном Джоузи… дело плохо.
— Зачем… — начала Скарлетт.
— Пока Ретт за океаном, они ему ничего сделать не могут, поэтому досаждали вам, чтобы вы позвали его вернуться. Я о чем? Что бы ни происходило, — взмолилась Красотка, — прошу вас, мисс Скарлетт, не надо звать его домой!
