Глава 63
Скарлетт стремилась к свету, к голосам, которые смутно улавливал рассудок. Было что-то очень важное, вопрос… Твердые руки приподняли ее голову, мягкие пальцы раскрыли губы, и сладкая жидкость, обволакивающая язык, полилась в горло… Она опять заснула.
В следующий раз, когда Скарлетт боролась с собой, чтобы остаться в сознании, она вспомнила, какой вопрос ее мучил, жизненно важный вопрос. Ребенок. Он был мертв? Она коснулась руками живота, и жгучая боль последовала за этим прикосновением. Она закусила губы. Внутри не было никаких толчков, и живот перестал быть круглым. Ребенок умер… Скарлетт слабо вскрикнула и сразу же почувствовала во рту вкус лекарства. Во сне она плакала…
В третий раз полусознательно она старалась удержать темноту, остаться в ней, опять заснуть, чтобы не возвращаться в этот мир. Но боль все усиливалась. Скарлетт повернулась, чтобы как-то успокоить ее, но мучения были настолько нестерпимыми, что она застонала. И опять глоток раствора облегчил ее страдания. Позднее, когда Скарлетт вновь пришла в себя и с радостью приготовилась вернуться в мир снов, вместо спасительной сладости она почувствовала на губах воду и услышала голос, который она знала, но никак не могла вспомнить.
— Скарлетт, дорогая, Кэти-Скарлетт О'Хара, открой глаза…
Она почувствовала, что сознание и память окончательно возвращаются к ней. Колум… Это был Колум, ее кузен, ее друг… Тогда почему он не дает ей спать? Почему он не принес лекарство» чтобы не вернулась боль?
— Кэти-Скарлетт…
Она приоткрыла глаза, но свет вокруг был настолько ярким, что она вновь сомкнула веки.
— Вот умница, Скарлетт, дорогая, открой глаза. У меня есть для тебя коечто. Его голос звучал убедительно. Кто-то убрал лампу, и яркий свет уже не испугал Скарлетт.
«Это мой друг Колум», — она попыталась улыбнуться, но вдруг по-детски захныкала.
— Ребенок мертв, Колум. Позволь мне опять уснуть, забыть. Пожалуйста, Колум.
Ее губы и шею протерли влажным полотенцем.
— Нет-нет, Скарлетт, нет, ребенок здесь, он жив.
Постепенно до нее дошел смысл этих слов.
— Жив? — переспросила Скарлетт. Она увидела лицо Колума — он улыбался.
— Жив! Вот он, взгляни.
Скарлетт повернула на подушке голову. Почему так тяжело было просто повернуть голову? У кого-то в руках был белый сверток.
— Твоя дочь, Кэти-Скарлетт, — сказал Колум. Он раскрыл складки покрывала, и она увидела крошечное личико спящего младенца.
«О! — вздохнула Скарлетт. — Такая маленькая и беспомощная, но такая совершенная. Кожа нежная, как лепестки роз. Она выглядит загорелой… как маленький пират. Она так похожа на Ретта!
Ретт! Почему ты не пришел взглянуть на своего ребенка, на свою прекрасную смуглую малышку?»
Скарлетт ощутила странную, пугающую слабость, и тепло разлилось по ее измученному телу.
Дочурка открыла глаза и уставилась прямо на Скарлетт. И мать поняла, что любит. Без всяких причин, условий, обещаний…
— Эй, малышка! — сказала Скарлетт.
— А теперь выпей лекарство, — попросил Колум. Маленькое смуглое личико исчезло.
— Нет! Нет, я хочу, чтобы мне дали моего ребенка. Где она?
— Тебе принесут ее, как только ты проснешься. Скарлетт, дорогая, прими лекарство.
— Нет… — только и успела она сказать, как капли упали ей на язык, и спокойная темнота окутала ее. Во сне Скарлетт улыбалась…
Может быть, оттого, что малышка была похожа на Ретта, или Скарлетт всегда ценила то, что досталось дорогой ценой, а возможно, и без всякой причины она поняла, что любит ребенка — именно это чувство было ей недоступно всю жизнь.
Скарлетт отказалась дальше принимать болеутоляющее лекарство. Длинный красный шрам выглядел как след от ожога, но это было позабыто в сравнении с упоением, которое она испытывала, когда держала малышку или даже просто смотрела на нее.
— Отправьте ее обратно, — сказала Скарлетт, увидев молодую здоровую кормилицу. — Мне всегда приходилось перевязывать грудь и мучиться, теряя молоко, лишь для того, чтобы сохранить фигуру. Теперь я буду сама кормить своего ребенка. Она вырастет благодаря мне.
Когда малышка впервые взяла грудь, она очень сосредоточенно причмокивала, а Скарлетт торжествующе улыбалась, наблюдая за ней.
— Ты, мамина дочка, голодная как волк, тоже всегда получаешь то, чего хочешь.
Ребенка крестили в комнате Скарлетт, так как молодая мать была еще очень слаба, чтобы ходить. Отец Флинн стоял около исполинской кровати, где она возлежала на горе подушек, держа в руках дочь, пока ей не пришлось передать ее Колуму, ставшему крестным; Кэтлин и миссис Фицпатрик стали крестными.
На малышку надели вышитую льняную сорочку, в которой из поколения в поколение крестили детей в семье О'Хара. Ее назвали Кэти Колум О'Хара. Она шевелила ручками и ножками, когда ее поливали водой, но не плакала.
Кэтлин надела свою лучшую голубую блузку с белым кружевным воротничком, хотя ей следовало быть в трауре. Умерла старая Кэти-Скарлетт. Однако все в доме договорились не говорить об этом Скарлетт, пока она не окрепнет.
Розалин Фицпатрик ревниво следила за отцом Флинном, готовая подхватить ребенка, если он замешкается на секунду. Она потеряла дар речи, когда Скарлетт пригласила ее быть Крестной матерью.
— Как вы догадались, что я обожаю ребенка? — спросила она, когда вновь обрела способность говорить.
— Никак, — сказала Скарлетт, — просто я знаю, что у меня не было бы ребенка, если бы вы не остались в ту ночь со мной и не остановили ту ужасную женщину. Я хорошо помню тот вечер.
Когда церемония закончилась, Колум взял Кэти у отца Флинна и передал ее Скарлетт. Затем он налил по глотку виски священнику и крестным родителям и произнес тост:
— За здоровье и счастье матери и ребенка: Нашей О'Хара и ее новорожденной!
Потом он направился в бар Кеннеди, где угостил всех по этому поводу. Он надеялся, что это прекратит слухи, расползавшиеся по округе.
Джо О'Нейл, кузнец, сидел в кухне Биг Хауса до рассвета, а потом бросился в кузницу, чтобы выпить для храбрости.
— В ту ночь святому Патрику пришлось бы Не только молиться, но и приносить жертвы, — рассказывал он всем желающим послушать, а таких нашлось немало. — Я уже было приготовился спасти жизнь Нашей О'Хара, когда колдунья вошла прямо сквозь каменную стену и швырнула меня на пол. Потом пихнула, и я почувствовал, что это была не человеческая нога, а чертово копыто. Она заколдовала Нашу О'Хара, а потом вырвала ребеночка из матки. Ребенок был весь в крови; кровь была на полу, на стенах, в воздухе. Более слабый человек отвел бы взгляд от столь чудовищного зрелища. Но Джозеф О'Нейл видел великолепного ребенка под кровавой пленкой — это был мальчик.
«Я смою кровь», — сказала колдунья, отвернулась, а потом передала ОаХара девочку с кожей коричневой, как земля на могиле. Ну скажите, что, если не подлог, видел я в ту ужасную ночь? Ничего хорошего это не сулит ни Нашей О'Хара, ни любому человеку, видевшему ребенка-оборотня, занявшего место украденного сына Нашей О'Хара.
Эта история достигла Баллихары через неделю. Акушерка подтвердила, что О'Хара умирала, и ее можно было спасти, только избавив от мертвого ребенка. Кому, если не акушерке, распознавать такие печальные случаи, она ведь столько детей приняла на своем веку. Неожиданно мученица села на своем ложе. «Я вижу, — сказала она, — высокую женщину в белом с необычайно красивым лицом». Потом демон появился из ада, зашел через окно. И ангелы смерти позвали ребенка с собой. Они звали его душу. Но ведьма оживила мертвого младенца, отдав ему душу доброй старой женщины, бабушки О'Хара. Бесспорно, это было дело рук дьявола, и ребенок О'Хара — проклятый.
— Мне кажется, я должен предупредить Скарлетт, — сказал Колум Розалин Фицпатрик, — но что я ей скажу? Что люди так суеверны? Что для ребенка не очень хорошо быть рожденным в Хэллоуин? Я не могу дать ей никакого совета, не знаю, как защитить ребенка от сплетен.
— Я позабочусь о безопасности Кэти, — сказала миссис Фицпатрик. — Никто не войдет в этот дом без моего позволения, и никакое зло не коснется этого ребенка. Через некоторое время разговоры забудутся, ты знаешь это, Колум, и люди станут рассказывать сказки уже по какому-нибудь другому поводу. А Кэти будет для них просто маленькой девочкой, как и все остальные.
Через неделю миссис Фицпатрик принесла Скарлетт завтрак, и ей пришлось выдержать шквал упреков и вопросов.
— Я не понимаю, почему я вечно должна сидеть в этой комнате, как заключенная. Я уже достаточно хорошо себя чувствую и могу выходить. Посмотрите, какой сегодня прекрасный солнечный день! Я хочу покататься с Кэти в коляске, но лучшее, что мне разрешено, это сидеть у окна и смотреть на листопад. Я знаю, что ей это интересно. Она внимательно следит, как лист отрывается и плавно падает вниз. О! Взгляните! Посмотрите на ее глаза здесь, на свету. Они уже не голубые. Я думала, они будут такие, как у Ретта, потому что она очень на него похожа. Но ее глаза становятся зелеными, как у меня!
Скарлетт щекотала малышку.
— Ты — мамина дочка, правда, Кэти О'Хара? Нет, не Кэти, кто угодно пусть будет Кэти, а ты — Китти-Кэт с зелеными глазами, — она подняла обожаемую малышку так, чтобы миссис Фицпатрик могла ее хорошо рассмотреть.
— Миссис Фицпатрик, позвольте вам представить Кэт О'Хара, — улыбка солнечным светом озарила лицо Скарлетт.
А Розалин Фицпатрик почему-то испугалась, сильно, как никогда в жизни.
Глава 64
Благодаря вынужденному бездействию во время выздоровления у Скарлетт появилось время поразмышлять, потому что ее ребенок, как и все другие новорожденные, большую часть суток спал. Скарлетт пыталась читать, но она этого никогда не любила, у нее не появилось интереса к чтению и сейчас.
Она думала о том, что же изменилось в ее жизни.
На первый план вышла любовь к Кэт. Нескольких недель от роду, девочка была еще слишком мала, чтобы быть отзывчивой, за исключением моментов, когда она хотела, чтобы ее покормили теплым материнским молоком. «Любовь к малышке делает меня счастливой, — подумала Скарлетт. — Она еще не знает, что такое чувства. Конечно, приятно сознавать, что Кэт любит меня, но, откровенно говоря, сейчас она любит только поесть».
Скарлетт посмеялась над собственной шуткой. Скарлетт О'Хара шутки ради заставлявшая мужчин влюбляться в нее, была теперь всего лишь источником питания для человека, которого она ценила больше, чем кого бы то ни было в своей жизни.
Она уже давно поняла, что никогда не любила Эшли по-настоящему. Ей просто хотелось иметь то, чего у нее не могло быть, и она называла это любовью.
— Из-за фальшивого чувства я потеряла больше десяти лет своей жизни и Ретта, человека, которого действительно любила.
…А так ли это?
Она напрягла память; несмотря на боль: всегда было больно думать о Ретте, о своей ошибке, о том, что для нее он потерян навсегда. Ей стало немного легче, когда она вспомнила, как он обращался с ней, и ненависть заглушила эту боль. И все же Скарлетт сумела выбросить эти мысли из головы: так было проще всего.
Однако в долгие дни вынужденного бездействия мысли Скарлетт постоянно возвращались к прошлому, и она не могла не думать о Ретте.
Любила ли она его?
«Наверно, — подумала Скарлетт, — я все еще люблю его, иначе мое сердце не болело бы так при одном воспоминании о его улыбке, его голосе».
Но ведь в течение десяти лет она была так же околдована Эшли, вспоминая его улыбку и голос.
«Больше всего Ретт стал нужен мне после того, как ушел», — честно призналась себе Скарлетт.
Все это было слишком запутано, и у нее разболелась голова. Скарлетт не стоило вспоминать прошлое. Гораздо приятнее было думать о Кэт, о настоящем и грядущем счастье.
Я была счастлива еще до того, как появилась Кэт. Я поняла это в тот самый день, когда приехала в дом Джейми. Все было не так, как сейчас. Я и не надеялась, что кто-нибудь поймет, как я счастлива каждый раз, когда смотрю на Кэт, держу ее в своих руках или кормлю. Я радовалась уже потому, что члены семьи О'Хара приняли меня такой, какая я есть. Они не ждали, что я стану похожей на них, я не чувствовала, что должна измениться. Мне никогда не давали понять, что я не права, даже когда так это и было. У меня не было никаких оснований ожидать, что Кэтлин будет меня причесывать, следить за моей одеждой и поправлять постель, но она делала это, а я манерничала с людьми, которые сами вели себя естественно. И они ни разу не сказали: «Да перестань же ты важничать, Скарлетт». Они просто принимали все как есть: меня и мои манеры.
Я была ужасно несправедлива к Дэниэлу и всем приехавшим в Баллихару. Я старалась заставить их создать мне хорошую репутацию. Я хотела, чтобы они жили в великолепных домах и имели много земли и слуг, которые делали бы большую часть работы. Хотела изменить их. Меня никогда не интересовало, чего хотят они. Я не сумела принять их такими, какими они были.
О! Я никогда не поступлю так с Кэт, не буду стараться изменить в ней то, что заложено самой природой, а буду лишь всегда любить ее всем сердцем, что бы ни случилось.
Моя мать никогда не любила меня так, как я — Кэт. И моих сестер, Кэррин и Сьюлин, тоже. Она хотела, чтобы мы все были похожи на нее. И она была не права.
Скарлетт пришла в ужас от своих мыслей. Она всегда верила, что ее мать — само совершенство, и мысль, что Эллин О'Хара могла быть в чем-то не права, показалась ей невозможной, но все не покидала Скарлетт, возвращаясь вновь и вновь. Эта мысль никак не оставляла Скарлетт в покое, приходя каждый раз в новом, приукрашенном виде.
Мать была не права. Быть светской дамой, как она, — не единственный и не самый лучший способ существования для женщины, тем более, что это не делает ее счастливой. Каждый человек должен быть счастлив, потому что только тогда по-своему счастливы и окружающие его люди.
Мать была добра и внимательна к детям, к отцу, к неграм, но она не любила и поэтому была несчастна. О, бедная мама! Как жаль, что ты не можешь чувствовать то же, что я, что ты не можешь радоваться жизни.
Скарлетт вспомнила, что говорил дед. Его дочь, Эллин, вышла замуж за Джералда О'Хара, чтобы избежать разочарования в любви. Может быть, она поэтому была несчастлива? Была ли она привязана к кому-нибудь, как я к Эшли? Как сейчас я привязана к Ретту, но ничего не могу сделать…
Какая потеря! Какая ужасная, бессмысленная потеря. Когда счастье было так прекрасно, как мог кто-то помешать любви, делавшей их счастливыми? Скарлетт поклялась себе, что это больше не повторится. Теперь она знала, что такое счастье, и не хотела губить его.
Она взяла спящую малышку на руки и крепко прижала к себе. Кэт проснулась и протестующе зашевелила своими беспомощными маленькими ручками.
— О, Китти-Кэт, прости меня, я только хотела тебя обнять.
Они все были не правы! Эта мысль была настолько неожиданна, что Скарлетт проснулась. Они были не правы! Все они — люди, которые совершенно игнорировали меня в Атланте, тетя Евлалия и тетя Полина, и почти каждый в Чарльстоне. Эти люди хотели, чтобы я была такой же, как они, и отвергали меня, потому что это было не так. Они заставляли меня думать, что я заблуждаюсь, что я ужасный человек и заслуживаю презрения.
А ведь я ничего ужасного не делала. Такое отношение было наказанием за то, что я отказывалась признавать их правила. Я работала больше, чем любой фермер, зарабатывая деньги, а забота о деньгах — не женское дело. И неважно, что я содержала Тару, помогала тетушкам и поддерживала Эшли и его семью; каждый кусок хлеба на столе тети Питти был оплачен мной, и я старалась поддерживать порядок в доме. Все они полагали, что мне не следовало бы марать руки о бухгалтерские книги или улыбаться, продавая янки ненужный старый хлам. Было много вещей, которыми мне не следовало заниматься, и работа ради денег была не единственной из них, хотя за нее осуждали больше всего. Но и это не совсем так. Меня осуждали за то, что я добилась успеха.
А ведь я помешала Эшли сломать себе шею, бросаясь в могилу вслед за Мелли. Если бы был другой вариант и я спасла ее на его похоронах, все было бы в порядке. Лицемеры!
Что дает людям, жизнь которых состоит сплошь из лжи, право судить меня? Что особенного в том, что ты работаешь в полную силу? Что ужасного в том, что ты вмешиваешься и предотвращаешь несчастье, готовое случиться с твоим другом?
Они были не правы. Здесь, в Баллихаре, я работала на пределе, и за это мной восхищались. Я помогла дяде Дэниэлу спасти его ферму, и они стали называть меня Наша О'Хара.
Вот почему это имя заставляет меня испытывать непонятные, но прекрасные чувства. Это потому, что имя Наша О'Хара дано мне в честь поступков и вещей, которые я долгое время считала недостойными. Наша О'Хара могла засиживаться допоздна с бухгалтерскими книгами. Наша О'Хара спасла бы Эшли от могилы.
Вот что сказала миссис Фицпатрик: «Тебе не нужно ничего делать, только оставаться такой, какая есть». Я — Скарлетт О'Хара, которая иногда делает ошибки, а иногда поступает правильно, но которая всегда остается самой собой. Я — Наша О'Хара, и меня бы так никогда не назвали, если бы я была настолько плохой, как обо мне думали в Атланте. Нет, я не безнадежна. Конечно, я не святая, но я хочу быть лучше. Не стоить претендовать на невозможное, надо лишь оставаться тем, что ты есть.
Я — Наша О'Хара и горжусь этим. Именно поэтому я счастлива.
Кэт зашевелилась, чтобы показать, что она проснулась и что ее пора кормить. Скарлетт вынула ее из колыбели и села на кровать. Она положила в ладонь маленькую беззащитную головку и поднесла ее к своей груди.
— Я даю тебе слово чести, Кэт О'Хара, что ты вырастешь свободной, и я буду любить тебя, какой бы ты ни стала, даже если мы с тобой будем разными, как день и ночь. Если ты захочешь стать настоящей леди, я помогу тебе, и неважно, что я думаю об этом. В конце концов, я знаю правила, даже если не придерживаюсь их.
Глава 65
— Я ухожу, и не будем больше обсуждать эту тему, — упрямо сказала Скарлетт, сердито глядя на миссис Фицпатрик.
Экономка продолжала стоять в дверях как статуя:
— Никуда вы не пойдете.
Тогда Скарлетт решила изменить тактику.
— Пожалуйста, позвольте, — взмолилась она, одарив экономку одной из самых ангельских улыбок. — Свежий воздух пойдет мне на пользу, у меня появится аппетит, ведь вы сами говорите, что я мало ем.
— Это поправимо. Приехала новая кухарка.
Скарлетт не заметила, как отвлеклась:
— Давно пора! Потрудилась ли она объяснить, чем вызвана такая задержка?
Миссис Фицпатрик улыбнулась:
— Она выехала вовремя, но радикулит доставлял ей столько страданий, что она была вынуждена останавливаться каждые десять миль. Мне кажется, у нас не будет с ней хлопот: вряд ли она будет рассиживать в кресле-качалке вместо того, чтобы работать.
Скарлетт изо всех сил старалась не рассмеяться, но не удержалась. Она не могла долго сердиться на миссис Фицпатрик; их слишком многое объединяло. Эта женщина переехала в комнату экономки на следующий день после рождения Кэт. Она постоянно находилась у постели Скарлетт во время ее болезни, да и сейчас всегда была готова помочь.
Очень многие навещали Скарлетт в дни ее постепенного выздоровления: Колум — почти каждый день, Кэтлин — через день, ее кузены О'Хара — каждое воскресенье после мессы, а Молли — гораздо чаще, чем хотелось бы самой Скарлетт. Но миссис Фицпатрик всегда была рядом. Она угощала посетителей чаем, а когда все уходили, оставалась в комнате Скарлетт, чтобы узнать новости и закончить уборку, а также рассказать обо всем, что удавалось услышать в магазинах. Она буквально спасала Скарлетт от одиночества.
Скарлетт попросила миссис Фицпатрик называть ее просто по имени и хотела так же обращаться к экономке сама. Но та твердо сказала, что к добру это не приведет. Она, как экономка, не будет пользоваться должным уважением, если с чьей-либо стороны будет допущена фамильярность, и, пожалуй, особенно со стороны хозяйки.
Для Скарлетт все это было слишком запутанно, но твердый, хотя и деликатный ответ миссис Фицпатрик дал ей почувствовать, что не следует настаивать. Они остановились на именах, предложенных экономкой. Скарлетт стала называть ее «миссис Фиц», а та называла хозяйку «миссис О». Но так было только в те минуты когда они оставались вдвоем. На людях же соблюдались все приличия.
— Итак, мне нельзя пойти даже к Колуму? — спросила Скарлетт. Миссис Фиц задумалась, потом согласилась. О Колуме разговор был отдельный.
И тут Скарлетт решила сыграть на расположении к нему миссис Фиц.
— Тогда я схожу туда, — сказала она. — Он давно не навещал нас, и я соскучилась.
— Вам хорошо известно, что он уехал по делам. Я слышала, как вы разговаривали об этом.
— О Боже! — пробормотала Скарлетт. — Вы выиграли. — Она подошла к своему креслу у окна и села. — Можете идти к миссис Пайлз.
Миссис Фиц громко рассмеялась.
— Кстати, — сказала она, уходя, — ее зовут миссис Кин. Но вы можете ее называть миссис Пайлз, если вам так нравится. Вам лучше с ней вообще не встречаться. Но это уже моя забота.
Скарлетт подождала немного, чтобы миссис Фиц не увидела ее, и собралась уходить. Довольно долго она была послушна. Общепринятым фактом было то, что после рождения ребенка женщина целый месяц должна восстанавливать силы, большую часть времени соблюдая постельный режим. Она уже прошла через это. И Скарлетт не понимала, почему она должна сидеть дома лишних три недели из-за того, что рождение Кэт было не совсем нормальным. Врач в Баллихаре понравился ей, он даже немного напоминал доктора Мида. Но доктор Девлин сам признался, что раньше ему не приходилось принимать роды с помощью ножа. Тогда почему она должна слушаться его? Тем более, что было одно дело, которым Скарлетт действительно нужно было заняться.
Миссис Фиц рассказала ей о старухе, которая появилась посреди праздника Всех Святых, как по волшебству, чтобы принять младенца. Колум сказал, что эта женщина — колдунья из старой башни. Скарлетт была обязана ей своей жизнью и жизнью Кэт и должна была отблагодарить ее.
Холод удивил Скарлетт. Октябрь был достаточно теплым, так почему же один месяц все изменил? Она закутала ребенка в складки своего плаща и покрепче прижала к себе. Кэт проснулась и посмотрела своими большими глазами в лицо Скарлетт.
— Хорошая моя, — мягко сказала молодая мать. — Ты никогда не плачешь, правда?
Она миновала кирпичную арку и пошла по давно известной ей узкой тропинке.
— Я знаю, что вы где-то здесь! — прокричала Скарлетт в заросли, окаймлявшие башню. — Вам все равно придется выйти и поговорить со мной, потому что я буду стоять здесь, пока не замерзну до смерти. И малышка тоже, если это имеет для вас значение. — Она подождала. Женщина, спасшая Кэт, никогда бы не позволила, чтобы ребенок так долго находился на холодном сыром ветру.
Взгляд Кэт переместился с лица матери на другие предметы, как будто она что-то искала. Несколько минут спустя Скарлетт услышала шорох в густых зарослях кустарника справа от себя, а затем увидела женщину.
— Сюда, — сказала женщина и снова исчезла в зарослях.
Подойдя поближе. Скарлетт увидела тропинку. Она бы никогда не нашла ее, если бы женщина не приподняла колючие ветки. Скарлетт шла по тропинке, пока она не исчезла в подлеске.
— Куда теперь? — спросила молодая мать, стараясь не бояться.
Позади нее раздался скрипучий смех.
— Сюда, — сказала женщина.
Она обошла Скарлетт и проскользнула в арку, образованную ветками.
Скарлетт сделала то же самое и через несколько шагов уже смогла выпрямиться. На маленькой полянке, окруженной со всех сторон кустарником, стояла маленькая грязная хижина, покрытая тростником. Из трубы шел серый дым.
— Заходи, — сказала старуха, открывая дверь.
— Чудесный ребенок, — улыбнулась женщина. Она тщательно осмотрела Кэт, даже ноготки ее крошечных розовых ножек. — Как вы ее назвали?
— Кэти Колум О'Хара, — осмелилась заговорить Скарлетт во второй раз.
Сначала она прямо с порога принялась благодарить женщину за то, что она сделала, но та остановила ее.
— Дай-ка мне ребенка, — сказала женщина, протянув руки.
Скарлетт отдала ей Кэт и молчала в течение всего осмотра.
— Кэти Колум, — повторила старуха. — Звучит слишком мягко для такого сильного ребенка. Меня зовут Грейн — сильное имя.
Ее грубый голос заставлял звучать кельтское имя как вызов. Скарлетт заерзала на стуле: она не знала, что следовало ответить.
Женщина запеленала Кэт, а затем взяла на руки и прошептала ей что-то так тихо, что Скарлетт, как ни старалась ничего не расслышала. Кэт схватила маленькой ручкой прядь волос Грейн; женщина прижала ее к себе.
— Ты не поняла бы, если бы услышала, О'Хара. Я говорила на староирландском языке. Малышка будет прелестна и обаятельна. Ты же слышала, что я знаю магию так же хорошо, как целебные травы.
Скарлетт согласно кивнула.
— Наверное, это так. Я знаю старые заклинания, но не могу назвать их магическими. Я просто смотрю, слушаю и учусь. Некоторые думают, что это колдовство, если слепой прозревает, а глухой начинает слышать. Но все зависит от того, чего сам человек хочет и верит ли он. Не надейся, что я могу и с тобой совершить чудо.
— Я не сказала, что пришла за этим.
— Только поблагодарить? Лишь за этим?
— Да, и я сделала это. А теперь должна идти, пока меня не хватились дома.
— Прости меня, — сказала женщина. — Мало кто благодарен мне за вмешательство в их жизнь. Интересно, а ты не сердишься на меня за то, что я сделала с твоим телом?
— Ты спасла меня и моего ребенка.
— Но я отняла жизнь у всех других детей. Может быть, врач сделал бы это лучше.
— Я не могла позвать доктора, иначе я бы это сделала, — Скарлетт осеклась.
Она пришла поблагодарить, а не оскорбить эту женщину. Но почему она говорит загадками, от которых мороз по коже?
— Простите, — сказала Скарлетт, — я была не права. Я уверена, что ни один врач не смог бы сделать лучше. И я не знаю, что вы подразумеваете, говоря о других детях. Вы имеете в виду, что у меня были близнецы и один из них умер? — Скарлетт думала, что это вполне вероятно: у нее был такой большой живот во время беременности. Но, разумеется, миссис Фиц или Колум сказали бы ей, а может быть, и нет. Они же не сказали ей о старой Кэти-Скарлетт, умершей через две недели после того, как это случилось.
Сердце Скарлетт сжалось от боли.
— Вы должны сказать мне, был ли еще один ребенок?
— Ш-ш-ш-ш, ты мешаешь Кэти Колум, — сказала Грейн. — У тебя не было второго ребенка. Я не думала, что ты неверно истолкуешь мои слова. Та женщина с белыми волосами выглядела такой знающей, и я думала, что она все поняла и скажет тебе. Мне пришлось вырезать ребенка вместе с маткой, но у меня оказалось недостаточно знаний, чтобы восстановить ее. У тебя больше никогда не будет детей.
Слова женщины прозвучали как окончательный приговор, и Скарлетт поняла, что это правда. Но она не хотела и не могла поверить этому. Больше не будет детей? Теперь, когда она наконец ощутила, какое это счастье — быть матерью, когда она поняла, хотя и слишком поздно, что такое любить? Не может быть. Это так жестоко.
Раньше Скарлетт не знала, почему Мелани сознательно рисковала жизнью ради того, чтобы иметь еще одного ребенка, но теперь она поняла все. Она бы поступила точно так же, она бы снова прошла через боль, страх и кровь, только бы впервые увидеть личико своего младенца.
Кэт начала издавать мягкие мяукающие звуки. Это она давала понять, что голодна. При этом Скарлетт почувствовала, что у нее сразу появилось молоко. «Зачем я принимаю все так близко к сердцу? У меня ведь уже есть самый прекрасный в мире ребенок! И я не собираюсь терять молоко, горюя о несуществующих детях, когда Кэт нужна ее мать».
— Я должна идти, — сказала Скарлетт. — Скоро кормить ребенка.
Она протянула руки, чтобы взять Кэт.
— Постой, — сказала Грейн. — Я хочу предупредить тебя.
Скарлетт испугалась. Она пожалела, что взяла с собой Кэт. Почему эта женщина не отдает ее?
— Будь всегда рядом с малышкой; есть люди, которые говорят, что, раз ее приняла ведьма, она должна быть проклята.
Скарлетт содрогнулась.
Грязные руки Грейн приподняли покрывало Кэт, и женщина мягко поцеловала маленькую беззащитную головку, пробормотав: «Будь счастлива. Дара». Затем она отдала ребенка Скарлетт.
— Я буду звать ее Дара, что значит «дубок». Она будет в моей памяти. Для меня было подарком увидеть ее и услышать твою благодарность. Но не приноси ее сюда больше. Для нее не очень хорошо иметь со мной что-либо общее. А теперь уходи. Кто-то идет сюда, а тебе не следует быть замеченной. Нет, тропинка, по которой идет чужой, не для тебя. С северной стороны есть другая, по которой ходят глупые женщины, покупающие снадобья для красоты или яды для тех, кого они ненавидят. Иди. Береги ребенка.
Миссис Фицпатрик заметила мокрый плащ на полу у камина, но сделала вид, будто ничего не произошло.
— Миссис Пайлз хорошо замешивает тесто, — сказала она. — Я принесла вам пшеничных лепешек к чаю.
— Хорошо, я просто умираю от голода.
Она уже покормила Кэт и задремала, а солнце опять выглянуло из-за туч. Скарлетт сознавала, что эта прогулка пошла ей на пользу. Теперь она уже ни у кого не спрашивала разрешения, когда в следующий раз захотела выйти из дома. А миссис Фиц и не пыталась остановить ее, сразу поняв тщетность своих попыток.
Когда Колум вернулся, Скарлетт отправилась к нему выпить чаю и посоветоваться.
— Я хочу купить маленький закрытый кабриолет. Сейчас уже слишком холодно выезжать в двуколке, а мне пора заняться дедами. Не мог бы ты выбрать для меня что-нибудь?
Колум сказал, что с удовольствием сделает это, но, наверное, она предпочла бы выбрать сама. Изготовители кабриолетов привезут ей образцы, так же, как и любые другие производители. Ведь она хозяйка Бит Хауса.
— Как я сама до этого не додумалась? — удивилась Скарлетт.
Уже через неделю она разъезжала в аккуратном черном кабриолете, запряженном изящной серой лошадью, которая соответствовала обещаниям продавца: она была послушна и так легка на ходу, что кнут почти не требовался.
У нее также появился обтянутый зеленой драпировкой дубовый гарнитур для гостиной, состоящий из десяти стульев, которые можно было пододвинуть к камину, и круглого стола с мраморной крышкой, достаточно большого, чтобы обедать вшестером. Шикарной основой всему этому служил уилтонский ковер, а сама комната находилась по соседству со спальней Скарлетт. Несмотря на то, что Колум рассказывал возмутительные истории о француженках, развлекавших гостей лежа на кушетках, она хотела иметь особое место для приема своих посетителей. И невзирая на увещевания миссис Фиц, Скарлетт не видела никакого смысла в том, чтобы устроить гостиную внизу, когда на втором этаже было достаточно свободных комнат.
У нее еще не было своего большого стола и кресла, потому что мебельщик Баллихары только занимался их изготовлением. Какой тогда смысл строить свой собственный город, если ты не можешь всем в нем дать работу? А если все заняты делом и зарабатывают деньги, ты можешь быть уверена, что за аренду будет заплачено вовремя.
Куда бы Скарлетт ни поехала, колыбелька Кэт всегда была рядом с ней на сидении кабриолета… Малышка урчала и звенела погремушками, и Скарлетт казалось, что они пели дуэтом. Она показывала Кэт в каждом магазине и доме Баллихары, и люди спешили увидеть смуглую малышку с зелеными глазами. Скарлетт сияла от счастья: ей казалось, что каждый благословляет ребенка.
С приближением Рождества у Скарлетт пропало то приподнятое настроение, которое появилось, когда она освободилась от оков бездействия.
— Если бы даже в Атланте или Чарльстоне меня приглашали на все вечеринки с их глупыми фантами, картами и танцами, я бы туда не ходила, — сказала она Кэт. — Но мне бы хотелось съездить куда-нибудь, где не так сыро.
Скарлетт полагала, что было бы неплохо жить в коттедже, который она могла бы побелить и навести порядок, как это делали кузены, Кэтлин и все другие фермеры. Когда она ходила 22 декабря в бар Кеннеди и увидела, что все дома и магазины побелены и покрашены, и сделано это поверх почти новой побелки, она запрыгала от восторга. Удовольствие от того, что ее город процветает, затмило даже легкую грусть, которую она часто чувствовала, приходя в бар, чтобы с кем-нибудь поговорить. Ей порой казалось, что разговоры затихали при ее появлении.
— Мы должны украсить дом к Рождеству, — объявила Скарлетт миссис Фиц. — Как это делают ирландцы?
Экономка сказала, что над камином, окнами и дверями прикрепляют дубовые веточки, а в одном из окон ставят большую свечу, обычно красную, чтобы она освещала путь младенцу Христу. Скарлетт тут же решила, что они поставят свечи во все окна, но миссис Фиц стояла на своем: только в одно. Она сказала, что Скарлетт может зажечь свечи на столе или даже на полу, если ей так нравится, но в окне должна быть только одна, которая зажигается в Рождественскую ночь, когда запоют ангелы.
Экономка улыбнулась:
— По традиции самый младший ребенок зажигает лучину от углей в камине, как только раздастся голос ангелов, а потом зажигает свечу этой лучиной. Вам, возможно, придется помочь немного малышке.
Скарлетт и Кэт встретили Рождество в доме Дэниэла. Кэт уделили столько внимания, что Скарлетт осталась довольна. А гости, приходившие поздравить, помогли ей не думать о Рождестве в Таре в старые добрые времена, когда вся семья и домашние слуги выходили в гостиную, услышав слова: «Рождественские сюрпризы!» Джералд О'Хара давал каждому мужчине глоток виски и щепотку табака вместе с подарком. Обычно это были новые сапоги или пальто. А Эллин О'Хара читала коротенькую молитву для каждой женщины с ребенком, которым она дарила отрезы ситца и фланели вместе с орешками и апельсинами. Иногда Скарлетт невыносимо скучала по добрым улыбкам и голосам своих темнокожих друзей.
— Мне нужно съездить домой, — сказала Скарлетт.
— Но неужели ты не дома здесь, на вновь обретенной земле О'Хара?
— О, Колум, не будь со мной таким сухим ирландцем! Ты ведь прекрасно знаешь, что я имею в виду. Мне до боли хочется услышать южный говор, увидеть южное солнце, вновь поесть их пищи. Мне хочется кукурузного хлеба и жареных цыплят, а ведь в Ирландии даже не знают, что такое кукуруза. Для них это просто слово, обозначающее какое-то растение.
— Я знаю, Скарлетт, и мне очень жаль, что ты так тоскуешь. Почему бы тебе действительно туда не съездить? Ты можешь оставить Кэт с нами. Миссис Фицпатрик и я позаботимся о ней.
— Никогда! Я никогда не оставлю Кэт! Больше говорить было не о чем. Но время от времени к Скарлетт возвращалась мысль: ведь всего две с половиной недели нужно, чтобы пересечь океан, и иногда даже можно увидеть играющих дельфинов, приносящих радость!
В первый день Нового года Скарлетт по-настоящему поняла, что значит быть Нашей О'Хара. Миссис Фиц пришла утром в ее комнату с чашкой чая, вместо того чтобы прислать Пегги Куин с завтраком.
— Пусть благословения всех святых сойдут на мать и дочь в Новом году, — сказала она радостно. — Я должна сообщить вам об обязанности, которую вам нужно выполнить перед завтраком.
— Я тоже поздравляю вас с Новым годом, миссис Фиц, но, ради Бога, что все это значит?
— Традиция, ритуал, — сказала миссис Фиц.
По ее словам, без этого год не мог быть счастливым. Сейчас Скарлетт могла сделать только несколько глотков чая. А первым блюдом, съеденным в доме, должно было быть специальное дрожжевое тесто. Три кусочка нужно съесть во имя Святой Троицы.
— Однако перед тем, как сделать это, — сказала миссис Фиц, — пройдите в комнату, которую я приготовила. Потому что после того, как вы съедите «троицкое тесто», вы должны будете бросить пирог об стену со всей силы так, чтобы он разлетелся на кусочки. Я вчера специально вымыла стену и пол.
— Это самая большая нелепость, о которой я когда-либо слышала. С какой стати я должна портить такой прекрасный пирог? И почему обязательно на завтрак надо его есть?
— Потому, что так принято. Выполните свой долг, наша О'Хара, пока все в этом доме еще не умерли от голода. Никто не может приступить к еде, пока не будет разбит «троицкий пирог».
Скарлетт закуталась в шерстяную накидку и повиновалась. Она сделала глоток чая, чтобы освежить рот, а затем постучала три раза по краю богато украшенного фруктами пирога, как велела миссис Фиц. Скарлетт пришлось держать его двумя руками: такой он был большой. Потом она прочла молитву и бросила пирог об стену. Он разлетелся на кусочки.
Скарлетт рассмеялась:
— Какой ужасный обычай! Но кидать было довольно забавно.
— Я рада, что вам понравилось, — сказала экономка. — Но у вас есть еще и другие новогодние обязанности. Каждый мужчина, женщина и ребенок в Баллихарс должен получить кусочек на счастье. Все они ждут на улице. Служанки потом уберут остатки.
— Тогда мне следовало бы сделать побольше кусочков, — улыбнулась Скарлетт.
После завтрака она поехала в город в сопровождении Колума для выполнения следующего ритуала. Считалось, что если в первый день Нового года дом посетит человек с черными волосами, то весь год этой семье будет сопутствовать удача. По традиции этот человек входил, потом выходил из дома и его приглашали войти еще раз.
— И не вздумай смеяться, — сказал Колум. — Любой черноволосый человек приносит счастье, а глава общины — в десять раз больше.
Когда это все закончилось, у Скарлетт подкашивались ноги.
— Слава Богу, что в городе заселены еще не все дома, — с трудом проговорила она. — У меня просто распух живот от чая и пирогов. Нам действительно необходимо было есть и пить в каждом доме?
— Скарлетт, дорогая, как можно называть это визитом, если не оказан должный прием? Если бы ты была мужчиной, тебе пришлось бы пить виски, а не чай.
— Кэт, возможно, это бы понравилось, — усмехнулась Скарлетт.
В Ирландии считалось, что первое февраля — начало работы на земле. Сопровождаемая всеми, кто жил и работал в Баллихаре, Скарлетт встала посреди огромного поля и, прочитав молитву к урожаю, копнула лопатой землю. Вот теперь начался сельскохозяйственный год, но и то лишь после яблочного пирога с молоком. Ведь первое февраля было также днем святой Бриджид, еще одной святой покровительницы Ирландии.
Когда после этой церемонии все угощались и разговаривали, Скарлетт опустилась на колени и взяла пригоршню чернозема.
— Это во имя тебя, отец, — прошептала она. — Ты видишь, Кэти-Скарлетт не забыла, что ты говорил ей. Земля графства Мит — самая лучшая на свете, лучше, чем Тара или земля в Джорджии. Я буду ухаживать за ней и любить, как ты учил меня, отец. Это земля О'Хара, и она опять наша.
Древний процесс распахивания поля вызывал у Скарлетт искреннее восхищение и уважение к тем, кто жил за счет земли. Она чувствовала это, когда жила в доме Дэниэла, и сейчас, наблюдая за работой фермеров Баллихары, она даже начала уважать себя, потому что в какой-то мере была одной из них. У нее не хватило бы сил идти за плугом, но ведь это она дала его фермеру, и лошадь, тащившую плуг, и семена, которые он бросал в землю…
Контора управляющего теперь была ее домом даже в большей мере, чем комнаты в Бит Хаусе. Возле рабочего стола Скарлетт стояла колыбель для Кэт, такая же, как и в ее спальне, и она могла укачивать ее ногой, работая со своими бухгалтерскими книгами и счетами. Вопросы, в которых миссис Фицпатрик упорствовала, теперь решались очень просто, особенно, если ты — О'Хара и твое слово — закон. Скарлетт всегда приходилось уговаривать людей делать то, что она хотела; теперь же ей стоило только спокойно сказать, и никто не спорил. Она очень полюбила первое воскресенье каждого месяца. Скарлетт начала понимать, что к мнению других людей тоже стоит прислушиваться. Действительно, фермеры знали о земледелии гораздо больше, чем она, и ей было чему у них учиться. Триста акров земли Баллихары были ее собственностью, а эти люди только обрабатывали ее и платили Скарлетт половинную ренту за арендованную землю. На Юге землей владели сообща, и хозяйствовать единолично было для Скарлетт непривычно. Она хотела стать лучшим землевладельцем в Ирландии.
— Фермеры тоже у меня учатся, — как-то сказала она Кэт. — Они никогда даже не слышали об удобрении фосфатами, пока я не показала, как это делается. Если бы у нас был хороший урожай, мы, пожалуй, смогли бы вернуть Ретту его деньги.
Она никогда не называла его отцом в присутствии Кэт. Кто знает, вдруг малышка запомнила бы это. Особенно ребенок, который был умнее всех детей на свете.
Шли дни, и дожди перестали, а ветры стали теплее. Кэт О'Хара становилась все очаровательнее.
— Я абсолютно правильно назвала тебя, — сказала ей Скарлетт. — Ты — самая прекрасная малышка из всех, кого я видела.
Когда мать говорила, большие зеленые глаза Кэт внимательно ее изучали, а потом взгляд перемещался на собственные пальчики. Малышка никогда не шумела, у нее была удивительная способность занять саму себя. Скарлетт перестала кормить ее грудью, это было тяжело для самой матери, но не для Кэт. Она развлекалась тем, что макала палец в кашу и облизывала его. Казалось, это доставляет ей огромное удовольствие. Она была крепким ребенком, держала спину прямо и ходила с высоко поднятой головой. Скарлетт обожала ее. И что особенно важно, уважала. Она любила целовать мягкие волосы и щеки Кэт, держать ее на руках и убаюкивать. Но малышка выдерживала эти нежности только несколько минут, а потом старалась высвободиться с помощью кулачков. И при этом на смуглом личике было написано такое возмущение, что Скарлетт не могла удержаться от смеха, несмотря на то, что была отвергнута.
Самое счастливое время наступало для них обеих в конце дня, когда Скарлетт разрешала Кэт вместе с ней принимать ванну. Кэт шлепала по воде и хохотала, увидев брызги. Скарлетт купала ее и напевала детскую песенку. Для нее было наслаждением мыть и припудривать шелковистую нежную кожу дочурки.
Когда Скарлетт было двадцать лет, война вынудила ее отказаться от ежедневного туалета. Закалились не только ее воля и характер, но и ее лицо. Весной 1876 года, когда ей исполнился тридцать один год, надежда и нежность юности вернулись к ней. Но Скарлетт не заметила этого. Все ее мысли были целиком поглощены фермой и ребенком, несмотря на то, что она стала более тщеславной.
— Вам необходимо новое платье, — сказала однажды миссис Фиц. — Я слышала, что есть портниха, которая хочет арендовать дом, где вы жили раньше, если вы его отремонтируете. Она вдова, но достаточно обеспечена, чтобы платить ренту. Женщинам в городе это понравится, да и вам не помешало бы обновить гардероб.
— Чем вам не нравится мой внешний вид? Как и подобает вдове, я ношу черное, а мои нижние юбки вообще не видны.
— Вы носите не черное платье, а пыльную серую крестьянскую робу, а ведь вы — хозяйка Бит Хауса.
— Вздор! Как бы я смогла ездить верхом на поля, чтобы посмотреть, как всходит пшеница, если бы была в шикарном платье «хозяйки дома»? Кроме того, я люблю, чтобы мне было удобно. Как только я смогу носить нормальную одежду, я и начну следить за ней. Я всегда ненавидела траур. Не понимаю, зачем пытаться сделать черное привлекательнее — что бы с ним ни делал, оно все равно останется черным.
— Значит, вас не интересует портниха?
— Конечно, интересует. Меня всегда интересует лишний источник ренты. И на днях я закажу несколько платьев. Но только после посева: надо подготовить землю на этой неделе.
— Есть еще один возможный источник ренты, — сказала экономка. Она удивилась неожиданной уступчивости Скарлетт. — Брендан Кеннеди полагает, что он бы преуспел, если бы к своему бару присоединил гостиницу. Рядом с ним есть постройка, которая для этого вполне подойдет.
— Ну кто приедет в Баллихару, чтобы останавливаться в гостинице? Это безумие. Кроме того, если Брендан Кеннеди хочет арендовать у меня помещение, ему бы следовало самому прийти ко мне и поговорить, а не подсылать вас.
— Ну, хорошо, это не так важно. — Миссис Фиц отдала Скарлетт книгу с отчетом о ведении хозяйства и перевела разговор на другую тему.
Лучше бы Колум завел этот разговор, он имел большее влияние на Скарлетт.
— По-моему, у нас больше прислуги, чем у английской королевы, — сказала Скарлетт. Она говорила это каждую неделю.
— Если вы собираетесь разводить коров, вам понадобятся рабочие руки, — сказала экономка, а Скарлетт продолжила:
— …чтобы доить их и сбивать масло — я знаю. А масло можно продавать. Но я просто не люблю коров. Вернемся к этому позже, миссис Фиц. Я сейчас хочу показать Кэт, как срезают торф на болоте.
— Вам бы лучше заняться этим сейчас. У нас нет денег, а завтра надо заплатить кухаркам.
— О, Боже! Мне придется взять деньги в банке. Я поеду в Трим.
— На месте банкира я ни за что бы не выдала деньги созданию, одетому, как вы.
Скарлетт рассмеялась:
— Ну-ну-ну. Скажите портнихе, что я распоряжусь, чтобы дом побелили.
«Но не чтобы открыли гостиницу», — подумала миссис Фицпатрик. Сегодня вечером ей опять придется говорить с Колумом.
Фениев становилось все больше, эта организация крепла. В Баллихаре они теперь нашли все, что им необходимо: удобное место, где руководители от разных округов могли собираться и обсуждать планы совместных действий и где человек, не желавший встречаться с полицией, мог чувствовать себя в безопасности. Тем более, что в городе, который был едва больше деревни, чужаки сразу бросались в глаза. Полицейских и констеблей из Трима было немного, но и одного человека с колючими глазками было достаточно, чтобы расстроить самые хитроумные планы.
— Нам просто необходима гостиница, — решительно сказала Розалин Фицпатрик. — Очевидно, что человек, работающий в Триме, может снять здесь комнату: и недалеко, и дешевле, чем в городе.
— Вы правы, Розалин, — согласился Колум, — и я поговорю со Скарлетт.
Но не теперь. Она принимает слишком поспешные решения. Пусть это немного забудется, тогда она не заподозрит неладного в том, что мы оба давим на нее.
— Но, Колум, нам нельзя терять времени.
— Но Нам нельзя и спешить. Я выберу для этого подходящий момент.
Миссис Фицпатрик пришлось согласиться: здесь распоряжался Колум.
Она успокоила себя тем, что ей удалось устроить хотя бы Маргарет Сканлон, не сочиняя никаких небылиц. Скарлетт действительно нужна была новая одежда. Просто неприлично было жить так, как она, — самая дешевая одежда и две комнаты из двадцати. Если бы не Колум, миссис Фицпатрик ни за что бы не поверила, что не так давно Скарлетт была светской дамой.
«Если в медь превратится бриллиант, мама купит тебе шоколад», — напевала Скарлетт.
Кэт радостно шлепала по пенистой воде в ванной.
— А еще мама купит тебе симпатичные юбочки и платьица. И мы поедем на большом корабле.
Не было причины откладывать это. Ей необходимо было ехать в Америку.
Сели бы она уехала сразу после Пасхи, то успела бы вернуться к началу сбора урожая.
Так решила Скарлетт в тот самый день, когда увидела нежные зеленые всходы на лугу, где бросила первое зерно. От счастья и гордости ей захотелось крикнуть: «Это мое, моя земля, мои ожившие зерна!» Она взглянула на едва заметные молодые побеги и представила себе, как они наливаются, становятся выше, сильнее и зацветают, наполняя воздух дивным ароматом, опьяняющим даже пчел. Потом человек скосил бы их и собрала золотые копны. Из года в год этот цикл повторялся бы — посев и жатва — ежегодный процесс рождения и взросления. Овес вырастет и станет пищей. Кэт вырастет и будет говорить, ходить, есть овес и хлеб, прыгать в стог сена, как когда-то это делала Скарлетт. Баллихара — ее дом.
Скарлетт взглянула на солнце, увидела набежавшие облака и поняла, что скоро начнется дождь, а потом небо опять прояснится, и солнце будет согревать поля до следующего дождя, за которым опять последует теплый солнечный свет.
«Я еще почувствую обжигающее тепло солнца Джорджии, — решила она, — я имею право на это. Мне иногда так его не хватает. Но все-таки Тара — скорее мечта, чем память. Она принадлежит прошлому, как и прежняя Скарлетт. Та жизнь не имеет больше ничего общего со мной. Я сделала свой выбор. Для Кэт Баллихара — то же, что для меня — Тара. И теперь это мой дом. Тару я оставлю в наследство Уэйду и Элле, но продам все имущество в Атланте и обрежу нити прошлого. Баллихара теперь мой дом. Здесь наши корни: мои, Кэт, отца. Я возьму с собой немного земли О'Хара и отнесу ее к могиле Джералда О'Хара».
Мысли Скарлетт коснулись дела, которое она должна была выполнить.
Все остальное могло подождать. Она теперь решала, как лучше сказать Уэйду и Элле об их прекрасном новом доме. Они не поверят, что нужны ей, — почему они должны верить? Откровенно говоря, это действительно было так, до тех пор пока она не почувствовала, что значит любить детей, быть настоящей матерью.
«Это будет нелегко, — сказала себе Скарлетт, — но я смогу. Я исправлю свою ошибку. Во мне сейчас столько любви, и я хочу подарить ее моим сыну и дочери. Может быть, им вначале не понравится Ирландия, ведь она совсем другая. Но я свожу их на праздники, куплю им пони… Элла будет выглядеть очень мило в юбочках и платьицах; маленькие девочки любят наряжаться…
Все О'Хара вокруг станут их кузенами, а дети из Баллихары — друзьями…»
Глава 66
— Ты не можешь уехать до конца Пасхи, дорогая Скарлетт, — сказал Колум. — В страстную пятницу состоится обряд, который могут проводить только О'Хара.
Скарлетт не стала спорить. Быть членом рода О'Хара значило для нее слишком многое. Но она почувствовала себя раздраженной. Какая разница, кто посадит первую картофелину? То, что Колум не ехал вместе с ней, тоже вызывало недовольство. А также и то, что она его очень редко видела. «Много дел», — говорил он. Но почему он, как и раньше, не мог заниматься сбором денег в Саванне?
Дела обстояли так, что все раздражало Скарлетт. Теперь, после того как она решила ехать, она хотела скорее отправиться в путь. Скарлетт вела себя очень придирчиво по отношению к Маргарет Сканлон, портнихе, которая никак не могла закончить ее платья и которая уж слишком заинтересовалась, почему Скарлетт заказала два платья из яркого шелка и льна вместо траура.
— В Америке я увижусь со своей сестрой, — сказала мягко Скарлетт, — и эти яркие платья — мой подарок ей.
«Мне безразлично, веришь ты мне или нет, — рассерженно подумала она, — я не настоящая вдова и не собираюсь, вернувшись в Атланту, выглядеть серой и неэлегантной».
Неожиданно все, что она носила: черная юбка, гольфы, платок, показались настолько гнетущими и унылыми, что она почувствовала, как у нее не осталось сил дождаться той минуты, когда она сможет надеть зеленое льняное платье с широкими оборками и кружевами кремового цвета.
— Ты удивишься, когда увидишь, какая красивая твоя мама в своих новых платьях, — сказала Скарлетт Кэт, — я заказала несколько замечательных платьиц и для тебя.
Ребенок заулыбался, выставляя напоказ небольшую коллекцию маленьких зубов.
— Тебе понравится на большом корабле, — пообещала Кэт Скарлетт. Она заказала самую большую и лучшую каюту на «Брайан Бору», который отправлялся из Голвея в пятницу, после Пасхи.
В вербное воскресенье погода испортилась, начался проливной дождь, который продолжался и в страстную пятницу. Во время долгого обряда, который проходил в открытом поле, Скарлетт промокла до нитки.
Она быстро поспешила в Бит Хаус с мыслями о горячей ванне и чае. Но у нее не оказалось времени даже переодеться, так как ее ожидала Кэтлин со срочным сообщением:
— Старый Дэниэл просит тебя прийти к нему, Скарлетт. Ему плохо, он умирает.
Увидев старого Дэниэла. Скарлетт вздрогнула. Кэтлин перекрестилась и сказала тихо:
— Он спит.
Глаза Дэниэла О'Хара утонули в глазницах, а щеки были настолько впалыми, что голова стала похожа на череп, обтянутый кожей. Скарлетт наклонилась над скромной с виду кроватью и взяла его руку. Рука была горячей, очень сухой и слабой.
— Дядюшка Дэниэл, это Кэти-Скарлетт.
Дэниэл открыл глаза. Глядя на то, каких усилий это ему стоило, Скарлетт была готова заплакать.
— Я хочу попросить тебя об одном, — сказал он еле дыша.
— Все, что хочешь.
— Похорони меня в земле О'Хара.
«Не будь глупцом, ты так далек от нее», — хотелось ответить Скарлетт, но она не могла солгать старому человеку.
— Я это сделаю, — ответила она в свойственной ирландцам манере.
Глаза Дэниэла закрылись, Скарлетт заплакала. Кэтлин усадила ее на стул рядом с камином.
— Ты мне поможешь с чаем, Скарлетт? Скоро сюда все придут.
Скарлетт кивнула головой, она не могла говорить. До самого последнего момента она не осознавала, как много значит дядя в ее жизни. Все, что его характеризовало, укладывалось в следующее: твердый, спокойный, не меняющийся и сильный глава семейства. В представлении Скарлетт дядюшка Дэниэл был настоящий О'Хара.
Кэтлин посоветовала Скарлетт возвратиться домой до того, как стемнеет:
— У тебя там остался ребенок, а здесь больше делать ничего не надо.
Приходи завтра.
В субботу все было как и в пятницу. Под проливным дождем люди приходили, чтобы отдать дань уважения. Вскипятив чай, Скарлетт поставила на плиту котелок, нарезала пироги и намазала маслом хлеб.
В воскресенье она осталась сидеть с дядей, в то время как Кэтлин и мужчины рода О'Хара были в церкви. Когда они возвратились, Скарлетт пошла назад в Баллихару. О'Хара, должно быть, празднуют Пасху в местной церкви. Она вспомнила бесконечно длинные проповеди отца Флинна и подумала, что ей не удастся избежать расспросов местных жителей о здоровье дяди и услышать от них, что они надеются на его выздоровление.
Даже после сорока дней строгого поста О'Хара никак не могла разговеться. Скарлетт совсем не хотела есть.
— Отнесите это в дом дяди, — посоветовала миссис Фицпатрик. — Там ведь живут здоровые мужики, которые работают в поле. Им нужно есть, а у бедняжки Кэтлин нет времени из-за дядюшки Дэниэла.
Прежде чем уйти, Скарлетт обняла и поцеловала Кэт. Кэт погладила своими ручками по влажным от слез щекам матери. «Какая внимательная у меня крошка. Спасибо, мое золото. Скоро все будет лучше, и мы с тобой поиграем и попоем в ванночке. А потом отправимся в чудесное путешествие на большом корабле». Скарлетт презирала себя за то, что она надеялась не опоздать на «Брайан Бору.
После полудня того же дня Дэниэлу немного полегчало. Он уже мог узнавать людей и называть их по имени.
— Спасибо Господу, — сказала Скарлетт Колуму.
Она благодарила Господа за то, что Колум был здесь. Почему ему так часто приходится уезжать? В эти последние дни недели она скучала по нему.
И именно Колум сообщил ей в понедельник утром о том, что Дэниэл ночью скончался.
— Когда будут похороны? Я собиралась уехать в пятницу.
Это великолепно иметь друга Колума, она могла ему говорить все, не боясь, что ее неправильно поймут или осудят.
Колум покачал головой.
— Это невозможно, дорогая Скарлетт. Слишком много людей, уважавших Дэниэла, и членов рода О'Хара, которые живут далеко. Им потребуется время, чтобы добраться сюда. Поминальная церемония займет по крайней мере три, а скорее всего, четыре дня. И только потом будут похороны.
— О нет. Колум! Скажи, что мне не нужно быть там. Я их ненавижу и вряд ли смогу вынести на поминках.
— Ты должна пойти, Скарлетт, я буду с тобой.
Дом еще не показался, а Скарлетт уже услышала доносившиеся причитания. Она посмотрела на Колума с отчаянием в глазах. Лицо его даже не шелохнулось. Около небольшой двери собралась толпа людей. Оплакивать Дэниэла пришло так много народу, что внутри дома не хватило всем места. Скарлетт услышала: «О'Хара», и стоявшие расступились перед ней, давая проход. Всем своим сердцем она сопротивлялась участию в последних почестях. Но, опустив вниз голову, вошла в дом, твердо решив делать все, что ей полагалось.
— Он в гостиной, — сказал ей Симус.
Скарлетт приняла строгий вид. Из гостиной доносились жуткие причитания. Скарлетт вошла. С двух сторон большой кровати горели длинные и толстые свечи. Тело Дэниэла лежало поверх покрывала, одетое в белый с черным костюм. Его натруженные руки были скрещены на груди.
Why did you leave us? Ochon?
Ochon, Ochon, Ullagon O!
Оплакивающая женщина качалась из стороны в сторону. Скарлетт узнала кузину Печчи, которая жила в деревне. Она наклонилась над кроватью, чтобы произнести молитву по Дэниэлу, но звуки плача все в ней перевернули, она не могла даже думать.
Ochon, Ochon.
Жалобный плач сжимал ее сердце и внушал чувство страха. Скарлетт встала и пошла на кухню.
С недоверием она взглянула на собравшихся мужчин и женщин. Они ели, пили и разговаривали, как будто ничто не произошло. Дверь и окна были открыты, но воздух был наполнен табачным дымом. Скарлетт подошла к группе сидящих вокруг отца Донахера.
— Да, он очнулся с чистой душой. Это была великая исповедь. Я никогда не слышал ничего лучше. Прекрасный человек был Дэниэл О'Хара. Теперь в этом мире мы его уже не увидим.
Скарлетт отошла.
— А помнишь ли ты, Джим, когда Дэниэл и его брат Патрик, да упокоится душа его, взяли свинью у англичанина и привезли ее на торфяное болото, где она и опоросилась? Двенадцать маленьких поросят, и все визжат, а их мать разъярена, как дикий кабан. Управляющий имением весь затрясся, англичанин начал сыпать проклятиями, остальные же надорвали животы, глядя на все это.
Джим О'Торман хлопнул по плечу рассказчика своей тяжелой рукой.
— Я не помню, и ты не можешь этого помнить. Мы тогда еще не родились, когда случилась эта история. Ты узнал о ней от своего отца, как и я от своего.
— Да, но я бы многое отдал, чтобы на все это посмотреть, а Джим? Твой двоюродный брат Дэниэл был великим человеком, правда?
«Это правда!» — подумала Скарлетт. Она ходила от одних к другим, слушая всевозможные истории из жизни дядюшки Дэниэла. Кто-то из собравшихся заметил ее.
— Не расскажешь ли ты нам, Кэти-Скарлетт, как твой дядюшка отказался взять ферму с коровами, свиньями и прочим скотом, которую ты хотела ему подарить?
Она на мгновенье задумалась.
— Так это все и было, — начала она. Десяток жаждущих слушателей повернули глаза в ее сторону. Что же им сказать? — Я… я сказала ему: дядюшка Дэниэл… я сказала: хочу сделать подарок. Затем я добавила: у меня есть собственная ферма, сто акров земли, речка, болото и… сто волов, пятьдесят коров, триста гусей, двадцать пять свиней и шесть упряжек лошадей.
Слушавшие одобрительно покачали головой. Скарлетт почувствовала себя более непринужденно.
— Дядюшка Дэниэл, — сказала я, — все это предназначено для тебя и еще и деньги впридачу. Но тут он как закричал громогласным голосом так, что я задрожала: «Ничего я не возьму, Кэти-Скарлетт О'Хара!»
Колум схватил ее за руку и вывел из дому за амбар. Затем он рассмеялся.
— Ты не перестаешь меня удивлять, дорогая Скарлетт. Ты рассказала о великой глупости Дэниэла, а может, о великом благородстве; я не знаю, благородно ли воспользоваться женской глупостью.
Скарлетт тоже засмеялась.
— Я только разошлась, а ты меня увел.
Неожиданно она зажала свой рот рукой. Как она могла смеяться на поминках дяди…
Колум взял ее запястье и опустил руку.
— Все нормально, — сказал он, — любые поминки — это прославление прожитой жизни человека. И смех, как и слезы, часть этого прославления.
Похоронили Дэниэла О'Хара в четверг. Похороны были такими же, как и у старой Кэти-Скарлетт. Скарлетт величественно шла впереди процессии. Процессия направлялась к могиле, выкопанной сыновьями Дэниэла на древнем кладбище в Баллихаре, которое обнаружил и расчистил Колум. Скарлетт взяла горсть земли с могилы Дэниэла и насыпала ее в кожаный мешочек. Когда она привезет эту землю на могилу отца и там ее оставит, это будет все равно, что похоронить дядюшку рядом с его братом.
Когда похороны завершились, все семейство отправилось в Бит Хаус, чтобы немного перекусить. Длинные столы протянулись через всю гостиную и библиотеку. Они были заставлены ветчиной, гусятиной, говядиной, горами хлеба, бочонками пива, многочисленными бутылками виски и чайниками с чаем. Несмотря на уличную грязь, сотни представителей рода О'Хара пришли на трапезу.
Скарлетт привела с собой Кэт, чтобы познакомить ее со всеми родственниками. Восхищения было столько, сколько Скарлетт и пожелать не могла.
Вскоре Колум принес скрипку и барабан, а три кузины достали свистульки, и музыка лилась не умолкая. Кэт размахивала ручонками в такт музыке, пока не устала и не заснула на коленях у Скарлетт.
«Я не жалею, что не успела на корабль, — подумала Скарлетт, — это так чудесно. Жаль лишь, что причиной стала смерть Дэниэла».
Два высоких кузена подошли к ней. Один из них, это был Джо — сын
Патрика, прошептал:
— Нам нужны О'Хара.
— Зачем?
— Мы тебе завтра скажем, когда все утихнет.
Оказалось, что необходимо было обсудить, кто унаследует ферму Дэниэла. С тех пор, как умер старый Патрик, два кузена Скарлетт из рода О'Хара претендовали на право владения. Как и брат Джералд, Дэниэл не оставил завещания.
«Опять как в Таре, — подумала Скарлетт. Ее решение было простым. — Сын Дэниэла Симус проработал не покладая рук на ферме тридцать лет, в то время как сын Патрика жил вместе со старой Кэти-Скарлетт и ничего не делал. Надо отдать ферму Симусу, как в свое время папе следовало бы оставить Тару мне».
Она была О'Хара, и других доводов у нее возникнуть не могло. Скарлетт ликовала. Она почувствовала в себе уверенность, ибо отнеслась к Симусу более справедливо» чем когда-либо относились к ней.
На следующий день какая-то уже немолодая женщина оставила на пороге Биг Хауса сетку с яйцами. Миссис Фиц узнала, что это была возлюбленная Симуса. Она ждала от него предложения почти двадцать лет, и через час после принятия решения Скарлетт в его пользу он его сделал.
— Это очень мило, — сказала Скарлетт, — но я надеюсь, что они поженятся не слишком быстро, иначе я никогда не доберусь до Америки.
Теперь у нее была зарезервирована каюта на корабле, который отплывал 26 апреля, то есть ровно через год после того, когда она первоначально планировала закончить свой «отдых» в Ирландии.
Корабль был не такой комфортабельный, как «Брайан Бору». Он даже не был чисто пассажирским судном. Но Скарлетт была суеверна; если до праздника весны она не уедет, то не уедет никогда. Кроме того, Колум знал капитана корабля. Корабль действительно был грузовым, но его груз составляли лишь тюки с ирландским льном, и не было ничего, что могло бы испачкать пассажиров. К тому же капитан постоянно ходил в море вместе со своей женой, которая могла бы составить в пути компанию Скарлетт. Но самое главное — корабль был не на паровой тяге, и все плавание проходило под парусами.
Глава 67
Более недели стояла прекрасная погода. Дороги высохли, плетеные изгороди были усеяны цветами, а Кэт провела беспокойную ночь, потому что у нее резался новый зубик.
Накануне отъезда Скарлетт почти вприпрыжку побежала в Баллихару, чтобы забрать новое платье для Кэт. Она была уверена, что сейчас все будет в порядке.
Когда Маргарет Сканлон заворачивала платьице, Скарлетт выглянула в окно посмотреть на обезлюдевший в обеденное время городок и увидела Колума, входящего в ирландскую протестантскую церковь, стоящую на другой стороне широкой улицы.
«А, хорошо, — подумала она, — он в конце концов собирается это сделать. Я уж решила, что он никогда не прислушивается к голосу разума. Это нелепо, когда весь город давится в тесноте во время службы каждое воскресенье в маленькой нарядной часовне, в то время как пустует эта огромная церковь. И то, что она построена протестантами, не повод, чтобы не занять ее. Я не знаю, почему он так долго упрямился, но не буду поднимать из-за этого шум, а лишь скажу ему, как я рада, что он передумал».
— Я сейчас вернусь, — сказала Скарлетт миссис Сканлон.
Она побежала вдоль тропинки, поросшей сорняками, которая вела к маленькому боковому входу. Скарлетт тихо постучала в дверь, а затем надавила на нее.
Послышался громкий неприятный звук, затем другой, и Скарлетт почувствовала, как что-то острое задело ее рукав, она услышала звук осыпающегося возле ее ног гравия, который с гулом отдавался в глубине церкви.
Луч света из открытой двери падал прямо на незнакомого человека, стоявшего лицом к ней. Его темные угрюмые глаза напоминала глаза дикого животного.
Незнакомец пригнулся и направил в ее сторону пистолет, который держал двумя грязными, грубыми, как камень, руками.
«Он стрелял в меня! — эта мысль полностью овладела Скарлетт. — Он уже убил Колума, а сейчас хочет убить и меня. Кэт! Я больше никогда не увижу Кэт».
Подступившая ярость помогла Скарлетт освободиться от физического шока и, сжав кулаки, она ринулась вперед.
Звук второго выстрела раздался словно взрыв, оглушительно отражавшийся от сводчатых потолков в течение какого-то времени, показавшегося вечностью. С криком Скарлетт бросилась на пол.
— Я прошу тебя, успокойся, дорогая Скарлетт, — сказал Колум.
Скарлетт знала его голос, и все же этот голос был не его. В нем чувствовались лед и сталь. Скарлетт посмотрела вверх. Она увидела, как правая рука Колума обхватила шею человека, а левая держала его запястье. Ствол пистолета был направлен к потолку. Скарлетт медленно встала на ноги.
— Что здесь происходит? — осторожно произнесла она.
— Закрой, пожалуйста, дверь, — сказал Колум, — здесь достаточно света из окон.
— Что… здесь… происходит?
Колум ничего не ответил.
— Брось, Дэви, — сказал он человеку. С металлическим грохотом пистолет упал на пол.
Медленно опустил Колум руку незнакомца, быстро освободил свою собственную, обвивавшую его шею, сжал обе руки в кулаки и со всей силой нанес удар. Бессознательная человеческая масса упала к его ногам.
— С ним все будет хорошо, — сказал Колум. Он быстро пробежал мимо Скарлетт и тихо закрыл дверь на засов. — А теперь, дорогая Скарлетт, нам надо поговорить.
Стоя сзади, Колум положил руку на ее плечо. Скарлетт вздрогнула и резко повернулась к нему.
— Не «нам», Колум. Ты… Ты скажешь мне, что здесь происходит.
Живость и теплота вновь прозвучали в его голосе.
— Произошла неприятность, дорогая Скарлетт…
— Не зови меня «дорогая Скарлетт». Этот человек пытался меня убить. Кто он? Что происходит здесь?
Очертания лица Колума были неясными из-за тени. Шея его как будто побелела от испуга.
— Пойдем туда, где светло, — сказал он тихо и направился туда, где тонкие лучи солнечного света падали через заколоченные окна.
Скарлетт не могла поверить своим глазам. Колум улыбался, глядя на нее.
— Беда в том, что если бы у нас была дешевая гостиница, то этого бы не произошло. Я хотел, чтобы ты ничего не знала, Скарлетт, дорогая, ты видишь, это приносит неприятности.
Как он мог улыбаться? Как у него хватало духу? Скарлетт заикалась, она была слишком напугана, чтобы говорить.
И Колум рассказал ей историю фенианского братства.
Когда он закончил, она вновь смогла говорить.
— Иуда! Ты мерзкий, лживый предатель. Я доверяла тебе. Я считала тебя своим другом!
Она была слишком удручена, чтобы злиться на то, как он с жалостью и улыбкой смотрел на нее в ответ.
Все было предательством, все. Он использовал ее, обманывая с момента встречи. Они все так поступали: Джейми и Морин, все кузены из Саванны и Ирландии, все фермеры и другие жители из Баллихары и окрестностей. Даже миссис Фиц. Ее счастье оказалось иллюзией.
— Послушай, Скарлетт…
Она ненавидела голос Колума, его музыку, его обаяние.
— Я не буду слушать.
Скарлетт попыталась закрыть уши, но слова его проскальзывали сквозь пальцы.
— Помнишь свой Юг и сапоги завоевателя, вступившего на него? Подумай об Ирландии, ее красоте и о том, что она истекает кровью в руках врага. Они украли у нас наш язык. В этой стране учить ребенка ирландскому — преступление. Неужели ты не видишь? Скарлетт, если бы ваши янки говорили словами, которые ты выучила с ножом у горла. «Стой» — слово, которое ты знаешь лучше всего, потому что могут убить из-за того, что не остановилась. А затем твой ребенок учит язык, на котором говорят янки, и язык твоего ребенка — не твой собственный, и он не понимает тех слов любви, которые ты ему говоришь, а ты не понимаешь, что он просит на языке янки, и не можешь ему помочь. Англичане украли у нас наш язык и вместе с ним украли наших детей.
Они взяли нашу землю, которая для нас — мать. Когда мы потеряли детей и мать, у нас ничего не осталось. Мы пережили горечь поражения. Подумай, Скарлетт, подумай о том, как у тебя отнимали твою Тару. Ты мне рассказала, как ты ее защищала. Защищала всем своим сердцем, всей волей, всей силой. Когда нужно было — лгала, нужно было убивать — могла убивать. Так было и с нами, кто боролся за Ирландию. И все же мы спасли ее, потому что мы еще можем радоваться жизни. Ее музыке и любви. Ты знаешь, Скарлетт, что значит любить. Я наблюдал, как ты росла и расцветала. Неужели ты не понимаешь, что любовь — это чаша, наполненная до краев: чем больше из нее пьешь, тем больше в ней остается.
Так и мы любим Ирландию и ее народ. Я люблю тебя, Скарлетт, все мы тебя любим. Ты не останешься без любви из-за того, что Ирландия — наша главная любовь. Неужели ты не заботишься о своих друзьях только потому, что заботишься о своем ребенке? Одно не исключает другое. Ты думала, я — твой, ты говоришь: брат. Ты не ошиблась, я останусь другом и братом до самой смерти. Твое счастье — мое, твоя горечь и боль — мои. И все же Ирландия — моя душа. Я не делаю ничего предательского, чтобы освободить ее от рабства. Но моя любовь к Ирландии не исключает мою любовь к тебе, она придает ей новую силу.
Как бы сами по себе руки Скарлетт опустились и теперь висели неподвижно. Колум очаровал ее, как он всегда очаровывал, когда так говорил, хотя она понимала не более половины. Ей казалось, будто кто-то завернул ее в шаль, которая согревала, но в то же время стесняла.
Человек, лежащий на полу без сознания, застонал. Скарлетт со страхом взглянула на Колума.
— Этот человек — фенианец?
— Да, сейчас он скрывается. Он говорит, что его друг донес на него англичанам.
— Ты дал ему пистолет? — сказала Скарлетт.
— Да, Скарлетт. Как видишь, у меня больше нет от тебя секретов. Я спрятал оружие в этой английской церкви. Я — его хранитель в братстве. Когда придет день восстания, тысячи ирландцев получат оружие, хранящееся здесь.
— Когда? — спросила Скарлетт, боясь ответа.
— У нас нет точной даты. Нам нужны еще корабли, которые привезут это оружие. Шесть, если возможно.
— Это то, что ты делаешь в Америке?
— Да. С помощью многих людей я собираю деньги, затем мне помогают купить на них оружие, и я сам перевожу его в Ирландию.
— На «Брайан Бора»?
— И на других судах.
— Ты собираешься убивать англичан?
— Да. Но мы будем более милосердны. Они убивали наших женщин, детей, мужчин. Мы будем убивать солдат. Солдатам платят за то, чтобы их убивали.
— Но ты же — священник, — сказала Скарлетт. — Ты не можешь убивать.
Несколько минут Колум молчал. В пробивавшихся лучах солнца можно было видеть, как пылинки медленно кружили над его опущенной головой. Когда Колум поднял ее, Скарлетт увидела, как потемнели его глаза, наполненные горечью.
— Когда мне было восемь лет, — сказал он, — я видел, как из Адамстауна в направлении Дублина шли стада и телеги, груженные пшеницей, чтобы англичане устроили пир. Я видел, как умирала моя сестра. Ей было лишь два года, но от голода у нее не было сил даже подняться. Моему брату было три, и у него тоже почти не было сил. Самые маленькие всегда умирали первыми. Они плакали, потому что были голодные и слишком маленькие, чтобы понять, что нет еды. Мне было восемь, я уже кое-что понимал. Я не плакал, потому что знал: когда ты голоден, чем больше плачешь, тем меньше у тебя остается сил. Еще один брат умер, ему было семь лет. Затем умер следующий, тому было шесть, а затем брат, которому было пять. Или, к моему великому стыду, я не помню, может, это была сестра. Затем в мир иной ушла моя мать. Я всегда считал, что она умерла от боли, исходящей из ее разбитого сердца, а не из пустого желудка.
От голода умираешь не один месяц, Скарлетт. Смерть от голода — немилосердная смерть. Все эти месяцы мимо нас проезжали телеги с едой.
В голосе Колума чувствовалось отсутствие жизни, но вскоре он оживился.
— Когда я был мальчиком, я подавал надежды. Учеба мне давалась легко, я много читал. Наш священник считал меня очень способным, и он сказал моему отцу, что, возможно, за мое усердие меня примут в семинарию. Мой отец дал мне все, что мог. Мои старшие братья, работая на ферме, делали больше, чем им полагалось, и мне не приходилось трудиться. Я мог оставаться со своими книгами. И никто меня и словом не попрекнул, потому что для семьи большая честь, когда один из сыновей — священник. И я принимал все как должное, потому что искренне верил в добродетель Господа и мудрость святой церкви. Я верил, что быть священником — это призвание. — Колум заговорил громким голосом: — Теперь-то уж я смогу получить ответ на вопрос, который меня мучил. Так я решил. В семинарии будет много книг, в ней царит мудрость святой церкви. Я занимался, молился и искал. Занятия и молитвы приводили меня в восторг. Но я никак не мог найти ответ на свой вопрос. «Почему? — спрашивал я своих наставников, — почему маленькие дети должны умирать от голода?» Единственный ответ, который я получил, был: «Веруй в любовь и мудрость Господа».
Колум поднял руки над своим измученным лицом. Голос его перешел в крик.
— Господи! Я чувствую, что ты здесь. Чувствую твою силу. Но я не могу видеть твое лицо. Почему ты отвернулся от своего народа — ирландцев?
Руки его упали.
— Ответа нет, Скарлетт, — сказал он, запинаясь, — и никогда не было. Но у меня было видение. В нем я увидел, как голодные дети собрались вместе. Они были уже не такие слабые. Тысячи детей протягивали свои маленькие истощенные ручки, этими ручками они опрокинули повозку с едой и не умерли. Теперь это моя миссия. Опрокидывать повозки, вышвыривать англичан, сидящих за столами, заставленными всякой снедью, дать Ирландии любовь и сострадание, которые не дал ей Господь.
Скарлетт с трудом дышала, слушая богохульство Колума:
— Ты попадешь в ад.
— Я уже в аду! Если я вижу, как солдаты насмехаются над чей-то матерью, которой приходится просить милостыню, чтобы купить еды для своих детей, это видение ада. Когда я вижу, как на улице старика толкают в грязь, чтобы солдаты могли идти по чистой стороне, я вижу ад. Когда я вижу, как людей выселяют из домов, подвергают телесным наказаниям, а мимо семьи, у которой картофельная грядка не больше метра, проезжает телега, скрипящая под тяжестью зерна, я говорю, что вся Ирландия — это ад. И я с радостью умру и приму вечные муки ада, лишь бы хоть на один час избавить Ирландию от ада земного.
Неистовство Колума потрясло Скарлетт. Она попыталась осознать, что он сказал. Допустим, ее не было там, когда англичане ломились в дом Дэниэла. Допустим, у нее не было денег, а Кэт была голодна. Допустим, английские солдаты действительно были как янки и забрали у нее животных, а поля, на которые она любила смотреть, сожгли.
Она знала, как беспомощно чувствуешь себя перед солдатами. Она знала чувство голода. Эти воспоминания остались у нее, и ничто не могло их стереть.
— Как мне тебе помочь? — спросила она Колума. Он боролся за Ирландию, а Ирландия была домом ее народа и ее ребенка.
