Глава 51
Угощение было на славу. Но Скарлетт подумала, что это, пожалуй, единственный приятный момент во всей этой кутерьме. Ей приходилось пожимать руки и улыбаться всем приезжающим и уезжающим. «Бог мой, какие мягкие и слабые пальчики у этих женщин, а разговаривают они, словно у них кость в горле застряла. И до чего же нудные! В жизни не встречала более навязчивых собеседников…»
Скарлетт не сталкивалась никогда прежде с этим соперничеством в чрезмерной, чисто провинциальной утонченности будущих джентри. Клейтонские землевладельцы и аристократия с прямо-таки деревенской прямотой выражали презрение к чарльстонской претенциозности и к тому кругу людей в Атланте, которых она причисляла к «друзьям Молли». Оттопыренный мизинец руки, держащей чашку, и микроскопической величины бутерброды и пирожные очень точно характеризовали Молли и ее окружение. Они стремились выглядеть изысканно, а на самом деле были нелепыми и манерными.
Но Скарлетт, по-видимому, решила найти утешение в еде и поглощала все с большим аппетитом, игнорируя все приглашения к беседе, во время которой можно было посетовать на горькую долю несчастных, которым приходится пачкать руки, работая на ферме.
— Молли, а чем занимается Роберт? Ходит все время в лайковых перчатках? — спросила Скарлетт и не без злорадства отметила, что на прекрасной коже Молли появляются морщинки, когда та хмурится.
«Бедняга Колум! Полагаю, ему придется выслушать от нее несколько нежных слов из-за того, что привез меня сюда, — подумала Скарлетт. — Но мне плевать на все. Она может говорить обо мне все, что угодно, будто я вовсе не О'Хара. И с чего эта идиотка взяла, что плантация — это то же самое, что и — как она там сказала — поместье. Нет, надо будет самой поговорить с Колумом. Вот умора! Какие у них были довольные рожи, когда я рассказывала, что у нас вся прислуга и работники — черные. Хотя они вряд ли даже слыхали, что у людей бывает черная кожа, и уж точно не видели ни одного негра. Все кругом как-то странно».
— Чудесный вечер, Молли, — сказала Скарлетт, — все очень вкусно! Я так объелась, что чуть не лопнула. Думаю, мне было бы неплохо пойти в свою комнату, отдохнуть немного.
— Как тебе будет угодно, Скарлетт. Я вообще-то приказала приготовить коляску, чтобы мы покатались, но если ты предпочитаешь поспать, то…
— О, нет! Мне очень хочется поехать. Мы можем отправиться к реке, как ты думаешь?
Хотя она и собиралась отделаться от Молли, но этот шанс был слишком хорош, чтобы упускать его. По правде говоря, ей больше хотелось проехаться до реки, чем идти туда пешком. С некоторых пор она не доверяла Колуму, когда он говорил «недалеко».
В действительности так оно и вышло. Молли в желтых перчатках под цвет высоких колес двуколки правила сначала по главной дороге, потом свернула в сторону, и они покатили по деревенской улице. Скарлетт с интересом глядела на ряд унылых домишек.
Коляска проехала через огромные ворота, ничего подобного Скарлетт в жизни не видела. Верх этого громаднейшего железного сооружения был с двух сторон усажен позолоченными остриями, а в центре красовался ярко раскрашенный замысловатым узором металлический диск.
— Крепость Эрлов, — нежно сказала Молли. — Мы поедем к Бит Хаус и посмотрим на реку из сада. Хорошо, что хозяина сейчас нет, а Роберт взял разрешение у мистера Андерсона.
— А кто это?
— Управляющий. Он всем здесь распоряжается. Они с Робертом — приятели.
Скарлетт постаралась сделать вид, будто все это производит на нее впечатление, хотя и не понимала, почему какой-то смотритель требует такого к себе внимания, ведь он просто нанят для помощи. Ответ на этот вопрос она получила тогда, когда коляска, проехав по широкой усыпанной гравием дорожке, выкатила на расстилающуюся гладь подстриженной лужайки, которая напомнила Скарлетт ее собственную террасу в Таре. Но первый же взгляд на Бит Хаус вытеснил все ее мысли.
Биг Хаус был огромен. Из-за множества крыш, башен, стен с бойницами, мостиков и переходов он был больше похож на маленький город, чем даже на очень большой дом. Теперь Скарлетт поняла, почему Молли с таким уважением относилась к управляющему. Да, здесь требовалось гораздо больше людей, чем на самой большой плантации. Скарлетт приходилось вытягивать шею, чтобы разглядеть верхнюю часть стен и отделанные мраморным кружевом окна. Особняк, построенный Реттом для нее в Атланте, там, несомненно, был самым большим и впечатляющим, но тут он стал бы не очень примечательным уголком.
— Я хочу посмотреть дом изнутри.
Молли ужаснулась ее просьбе:
— Но у нас есть разрешение гулять только в саду! Сейчас я привяжу пони и мы пройдем туда через те ворота, — она указала на высокую арку.
Скарлетт выпрыгнула из коляски.
Через арку они вышли на террасу. Гравий, которым она была засыпана, образовывал замысловатый рисунок из волн и завитушек. Следы Скарлетт сейчас же нарушили прекрасный узор. Робко и неуверенно ступала она, с опаской поглядывая на сад, где дорожки также были усыпаны разрыхленным гравием, правда, без этого рисунка, но следы там все равно оставались.
— Не понимаю, как им это удается? — думала Скарлетт. — Ведь у человека с граблями тоже должны быть ноги, которые оставляют следы на земле.
Она глубоко вздохнула и решительно зашагала к мраморным ступеням, ведущим в сад. Звук хрустящего под ногами гравия выстрелами отзывался в ушах, и Скарлетт уже пожалела, что пришла.
Куда это подевалась Молли?! Она как можно тише повернулась. Молли шла очень осторожно, наступая на следы, оставленные Скарлетт. Увидев, что кузина, несмотря на все свои маневры, боится еще больше, Скарлетт почувствовала себя уверенней. Ожидая Молли, она еще раз поглядела на дом. Отсюда он выглядел таким необъятным, из комнат на террасу выходили высокие двустворчатые окна, доходившие до самой земли и закрытые плотными занавесками, они были достаточно большими, чтобы проходить через них, но все же не такими огромными, как двери на фасаде дома. Теперь уже можно было поверить, что здесь живут люди, а не великаны.
— Какая дорога ведет к реке? — обратилась Скарлетт к кузине.
Она не собиралась говорить шепотом только потому, что рядом стоит пустой дом. Задерживаться ей тоже не хотелось, и поэтому она отказалась от предложения Молли обойти все тропинки и полностью осмотреть сад.
— Я только хочу увидеть реку. Мой муж вечно возится с садом, и он мне наскучил еще дома.
Всю дорогу, пока они шли по центральной аллее к деревьям на краю парка, ей пришлось отбиваться от назойливого любопытства Молли, которая проявила страшный интерес к истории ее замужества.
И вдруг в проеме между двумя рядами деревьев Скарлетт увидела воду. Никогда прежде не видела она ничего подобного. Поток переливался и играл всеми оттенками золотого и коричневого. Солнце, садившееся в верховьях реки, расплавленным золотом кружилось в водоворотах, которые образовывались на темной, как бренди, поверхности.
— Как красиво! — воскликнула Скарлетт, и голос ее смягчился.
Она не могла оставаться равнодушной к красоте.
«Послушать папу, — думала Скарлетт, — так река должна быть красной от крови ее жертв, стремительной и дикой. А на самом деле нужно приглядеться, чтобы увидеть, что она вообще движется. И это Бойн!»
Она всю жизнь слышала о ней, и вот теперь стоит только сделать шаг, протянуть руку, и можно прикоснуться к ней. Скарлетт ощутила какое-то незнакомое чувство, она не знала даже, как назвать его, искала какое-то определение. Это было очень важно, стоит ей только найти его…
— А это вид, — сказала Молли своим хорошо поставленным, отработанным голосом. — Все лучшие дома имеют вид из своих садов.
Скарлетт захотелось стукнуть ее чем-нибудь тяжелым. Теперь ей никогда не вернуть этого чувства. Она поглядела в ту сторону, куда указывала Молли, и увидела башню на другом берегу реки.
Эта башня была такой же, какую Скарлетт видела из поезда: каменная и полуразрушенная. Весь фундамент зарос мхом, а по стенам вился плющ.
«Вблизи она, наверное, просто громадная, — подумала Скарлетт, — футов тридцать в ширину, а в высоту, наверное, вдвое больше…
Ей пришлось согласиться с Молли, что вид действительно романтичный.
— Пойдем, — сказала она, еще раз взглянув на реку, и внезапно почувствовала себя уставшей.
— Колум, я готова убить свою милую кузину Молли. Слышал бы ты, как этот ужасный Роберт разглагольствовал по поводу привилегии тихонечко прогуливаться по саду Эрлов. Он сказал мне об этом раз двести, и при каждом упоминании Молли принималась щебетать в течение десяти минут о том, как это была увлекательно.
А потом сегодня утром она чуть в обморок не упала, когда увидела меня в ирландском платье. И куда делся чирикающий голосок истинной леди, хотела бы я знать. Она прочитала мне целую лекцию, что я рушу ее репутацию и совершенно не смущаюсь Роберта. Роберта!!! Да это он должен смущаться каждый раз, когда видит в зеркале свою тупую рожу! Да как она смеет выговаривать мне! Кто она такая!
Колум похлопал ее по руке:
— Она, конечно, не лучшая компания для тебя, Скарлетт, дорогая, но и у Молли есть свои достоинства. Она одолжит нам свою двуколку, и мы прекрасно проведем день. Не будем даже вспоминать о ней и омрачать нашу прогулку. Посмотри на цветы терновника в ограде и цветущие вишни в саду. Не злись. День слишком хорош. А ты в своих полосатых чулках и красных нижних юбках похожа на очаровательную ирландскую девчушку.
Скарлетт вытянула ноги и засмеялась. Колум был прав. Почему это Молли может испортить ей такой чудесный день.
Они поехали в Трим, древний город с богатой историей, которая, как знал Колум, совсем не будет интересовать Скарлетт. И потому он рассказывал ей о больших ярмарках по субботам, таких же, как в Голвее, ну разве чуть-чуть поменьше. Зато почти каждый раз здесь бывают гадалки, которых редко встретишь в Голвее. За два пенни они предскажут вам большую удачу, умеренное счастье за пенс и жизненный удар — если из вашего кармана нельзя выжать больше полпенни.
Скарлетт рассмеялась — Колум всегда умел рассмешить ее — и потрогала кошелечек, висевший у нее на груди. Он был спрятан под ирландской рубашкой. Никто бы не догадался, что вместо корсета она носит двести долларов золотом. Она привыкла, что свобода была недопустима. Ведь с тех пор, как ей минуло одиннадцать, она ни разу не уезжала из дому надолго.
Он показал ей знаменитый замок Трима. Скарлетт, конечно, прикинулась, будто эти развалины очень ее заинтересовали. Потом он показал ей лавку, где Джейми работал с шестнадцати лет до тех пор, пока в сорок лет не уехал в Саванну. И тут уже интерес Скарлетт был неподдельным. Они поговорили с хозяином, потом, конечно, им ничего не оставалось, как закрыть лавку и пойти всем вместе наверх, повидаться с его женой, которая умерла бы от досады, если бы не услышала все новости о Саванне из уст самого Колума и не увидела бы приезжую О'Хара, о которой говорила вся округа из-за ее красоты и чисто американского очарования.
Потом все соседи должны были быть оповещены о том, какой сегодня необычный день и кто к ним пришел, и все они поспешили в верхнюю комнату лавки, пока в конце концов не начали сомневаться в прочности стен.
Потом…
— Махуони обидятся, если узнают, что мы были в городе и не повидались с ними, — сказал Колум, когда они наконец покинули бывших хозяев Джейми.
— Кто?
— Это семья Морин, успокойся. У них самая большая пивная в Триме, и, может быть, ты попробуешь немного эля?
Людей здесь было еще больше, и каждую минуту народ прибывал, и вскоре появились музыканты и еда. Время летело, и когда они отправились в Адамстаун, уже начало смеркаться.
Первый раз за этот на редкость солнечный день пошел дождь, который только усилил запах цветов на живых изгородях. Скарлетт надела капюшон, и они пели всю дорогу до самой деревни.
— Я остановлюсь здесь в трактире, узнаю, может, есть письма для меня, — сказал Колум.
Он обмотал вожжи вокруг колонки и вошел в дверь. Но тут из всех окон вокруг стали высовываться головы.
— Скарлетт! — крикнула Мэри-Хелеи. — У ребенка прорезался еще один зуб, заходи, попьем чаю и посмотришь.
— Э, нет, Мэри-Хелен, приходи ты сюда со своим зубом, мужем и всем остальным, — говорила Клара О'Тормэн, урожденная О'Хара. — Скарлетт — моя кузина, и Джим просто до смерти хочет увидеть ее.
— И моя кузина тоже! — кричала Пеготти Монаган. — А у меня горячие пончики на печке! Я ведь знаю, что она их очень любит!
— Колум!!! — завопила Скарлетт.
Все оказалось очень просто. Они просто зашли в ближайший домик и, когда половина деревни собралась там, сказали, что останутся ненадолго.
— Помни, ненадолго, потому что ты должна будешь еще принарядиться к обеду у Молли. Да, у нее есть свои недостатки, как и у всех нас, но тебе не следует ее дразнить в ее же собственном доме. Она так стремилась не носить эти юбки сама, что не выдерживает их вида в своей столовой.
Скарлетт положила руку ему на плечо:
— Как ты думаешь, можно мне остаться у Дэниэла? — спросила она. — Я просто ненавижу быть у Молли… Ну чего ты смеешься, Колум?
— А я удивлялся, как это мне удалось так легко уговорить ее дать нам коляску. Теперь я думаю, что она просто хотела отдохнуть от тебя. Ты иди туда смотреть на новый зуб, а я поговорю с Молли. Пойми меня правильно, милая Скарлетт, но она готова пообещать все что угодно, только бы я дел тебя куда-нибудь. Своим поведением она никогда не даст тебе забыть, что ты сказала насчет Роберта и его лайковых перчаток. Эту историю будут рассказывать на всех кухнях до самого Маллингара.
Скарлетт была размещена в «той» комнате на первое время. Дядя Дэниэл даже улыбнулся, когда Колум рассказал ему историю с перчатками Роберта. Это замечательное событие было затем всячески приукрашено и в конце концов выросло в целую историю, которую нужно рассказывать отдельно.
С поразительной легкостью приспособилась Скарлетт к двухкомнатному домику дяди Дэниэла. В своей отдельной комнате под крылышком у Кэтлин, которая неустанно наводила чистоту и прекрасно готовила, Скарлетт могла наслаждаться своим отдыхом, что она и делала.
Глава 52
Всю следующую неделю Скарлетт была очень занята и очень счастлива. Никогда она не чувствовала себя так хорошо. Освобожденная от тугой шнуровки и металлической клетки корсета, она впервые за много лет могла быстро двигаться и глубоко дышать. К тому же она относилась к тем женщинам, чья кипучая энергия во время беременности только возрастала, будто в ответ на нужды новой жизни, зарождающейся в ней. Она крепко спала, вставала с петухами, и уже к завтраку у нее был прекрасный аппетит, который не пропадал к ужину.
Колум с удовольствием отправлялся с ней «на поиски приключений» в коляске Молли. Но сначала ему приходилось буквально отбирать ее у новых друзей, которые появлялись на пороге сразу после завтрака, чтобы навестить ее, или позвать к себе посплетничать, или за разъяснением, если пришло письмо из Америки и что-то в нем было непонятно.
Она была знатоком Америки, и ее всегда просили рассказать об этой стране еще и еще. Но при этом она оставалась ирландкой и страдала от того, что недостаточно знала свою родину. Так что существовало многое, чему и надо было научиться.
Безыскусность ирландских женщин обезоруживала ее, они были словно из другого мира, незнакомого, как мир волшебников и чудес, в который все они искренне верили.
Она открыто смеялась над Кэтлин, когда та ставила каждый вечер молоко в чашке и кусок хлеба на тарелочке на тот случай, если кто-то из «маленького народца» будет идти мимо и захочет есть. Когда на следующий день тарелка и чашка оказывались пусты, Скарлетт говорила, что какая-то бродячая кошка воспользовалась добротой Кэтлин. Этот скептицизм Кэтлин нисколько не трогал, и «ужин для феи» стал для Скарлетт самым чудесным воспоминанием о жизни в семействе О'Хара. Другим запоминающимся событием были часы, которые она проводила с бабушкой.
«Эта старушка — крепкий орешек», — с гордостью думала Скарлетт и была уверена, что именно бабушкина кровь помогла ей выжить в самые безнадежные времена. Она часто забегала в маленький домик и, если старая Кэти-Скарлетт не спала и была не прочь поговорить, пристраивалась рядом и просила рассказать историю о том, как папа был маленьким.
Иногда она поддавалась уговорам Колума и забиралась в двуколку, чтобы отправиться покататься. Она за несколько дней научилась не обращать внимания на пронизывающий ветер с запада и постоянные дожди.
В тот день, когда Колум повез ее показать «настоящую Тару», тоже шел дождь. Плащ Скарлетт развевался на ветру, когда она поднималась по неровным каменным ступеням к вершине низкого холма, где жили и правили, любили и ненавидели, пировали и воевали Великие Короли Ирландии и где они были разгромлены.
Это даже не было развалинами. Скарлетт огляделась вокруг, но не увидела ничего, кроме нескольких овец. В сером свете под серым небом шерсть их казалась серой. Удивляясь самой себе, она почувствовала дрожь. Она вспомнила рассказы из своего детства, и это заставило ее улыбнуться.
— Тебе нравится? — спросил Колум.
— Да, по-моему, это прелестно…
— Скарлетт, милая, не надо лгать, и не надо искать прелести здесь, в Таре. Пойдем со мной, — он протянул ей руку.
Они прошли по густой траве через неровную лужайку к заросшим холмам в стороне. Колум взобрался на один из них и остановился.
— Сам Святой Патрик стоял тут, где теперь стою я. Тогда он был простым человеком, миссионером, не больше, чем я сейчас. Святым он стал позже. В человеческих умах образ его вырос и превратился в непобедимого гиганта, вооруженного словом Божьим. Но, по-моему, важнее помнить, что сначала он был человеком. Ему, наверное, было страшно здесь одному в сандалиях и грубом шерстяном плаще лицом к лицу с волшебным могуществом Великого Короля. У Патрика не было ничего, кроме долга нести правду и необходимости выполнить его. Ветер, должно быть, дул холодный, а его пожирало пламя еще неисполненного долга. Он уже преступил закон Короля, зажег костер, когда весь огонь должен был быть потушен. Его могли убить за этот проступок, он знал. Он собирался рискнуть, чтобы привлечь внимание Короля и доказать ему величие той идеи, которую он, Патрик, нес в себе. Он не боялся смерти, он боялся только не оправдать доверия, оказанного ему Господом. Но он справился. Со своего древнего, украшенного драгоценностями трона, король Лаочер дал право отважному миссионеру проповедовать без препятствий. И Ирландия стала христианской.
Что-то в спокойном голосе Колума заставило Скарлетт выслушать и попытаться понять все, что он говорил. Она никогда не думала о святых, как о людях, которые могут бояться чего-то, как и все мы. Она вообще никогда не думала о святых. Имена их означали для нее только названия праздников. Сейчас, глядя на приземистую, коренастую фигуру Колума, его простое лицо, седеющие волосы, спутанные на ветру, она представляла себе лицо другого, такого же обыкновенного человека, который был готов ко всему и не боялся смерти. Как может кто-то не бояться смерти?! На что это должно быть похоже? Она вдруг ощутила щемящее чувство зависти к святому Патрику, ко всем святым, а может быть, и к самому Колуму.
«Я не понимаю и никогда не пойму, — подумала она, — это слишком тяжкая ноша».
Она познала великую, волнующую, но горькую истину. Есть вещи слишком глубокие, сложные и противоречивые для каждодневного понимания. Скарлетт почувствовала себя одинокой и незащищенной.
Колум пошел дальше, ведя ее за собой, сделал несколько десятков шагов и остановился.
— Вот, — сказал он. — Вон тот ряд низких насыпей видишь?
Скарлетт кивнула.
— Тебе нужна музыка и стакан виски, чтобы отогнать ветер и закрыть глаза. Но у меня ничего этого нет, поэтому тебе ничего не остается, как закрыть их, и ты увидишь. Это все, что осталось от трапезной на тысячу свечей. О'Хара были здесь, и все, кого ты знаешь, тоже. Здесь все герои. Еда и вино — прекрасны, а от музыки сердце вот-вот выскочит из груди. И тысяча гостей сидит, освещенная тысячей свечей. Ты видишь, Скарлетт? Пламя разгорается все ярче, отражаясь в золотых браслетах на их руках, золотых чашах, которые они подносят к губам, изумрудах, рубинах, сапфирах на золотых перевязях плащей. Аппетита их хватало и на оленину, и на мясо кабана, и на жареных гусей, и на медовуху, и на брагу. Они стучали кулаками по столу в такт музыке, и золотые тарелки подпрыгивали от этих ударов.
Ты видишь своего папу? А Джейми? А молодого повесу Брайана? Вот это пирушка! Ты видишь?
Она рассмеялась.
— Да, вот папа, он выкрикивает слова застольной песни и наполняет чашу вновь и вновь, потому что от пения его мучит жажда. О! Как бы ему здесь понравилось!
— Здесь должны быть лошади, — сказала она уверенно, — у папы всегда должна быть лошадь.
— Прекрасные, быстрые, как ветер, лошади рвутся с привязи.
— И кто-нибудь позаботится о нем и уложит его потом в постель? Колум рассмеялся и обнял ее за плечи:
— Я знал, что ты тоже почувствуешь это, — сказал он.
Скарлетт улыбнулась, и глаза ее сверкнули изумрудным огнем.
Ветер сбросил капюшон ей на плечи и тепло коснулся непокрытой головы. Дождь кончился. Она посмотрела на синее, будто вымытое небо. Ослепительные белые облака танцевали под порывами ветра. Казалось, что они очень близко, такие теплые, нашедшие, наконец, приют себе в Ирландии.
Потом она посмотрела вниз и увидела свою страну, что расстилалась перед ней: зеленые, свежие поляны, нежную, полную жизни листву деревьев и живых изгородей. Было видно так далеко! Горизонт закруглялся и казался краем земли.
Что-то древнее и языческое зашевелилось в ней, и едва укрощенная дикость, что составляла ее суть, нахлынула и захлестнула ее. Вот что значит царствовать — высота над землей и близость к солнцу. Она широко раскинула руки, словно желая обнять мир, лежащий у ее ног.
— Тара, — произнес Колум.
— Я так странно себя чувствую, Колум, будто это вовсе и не я, — говорила Скарлетт, забираясь в повозку.
— Это века, милая Скарлетт, все жизни, что прожиты здесь, все радости и печали, пиры и войны — они здесь, витают в воздухе, лежат в земле у тебя под ногами. Время, годы, что не имея счета, бременем ложатся на землю. Ты не можешь увидеть, услышать или прикоснуться к ним, но чувствуешь их легкое прикосновение, их беззвучные голоса. Время. И таинство.
Скарлетт поправила свой плащ.
— Это как тогда у реки. Какое-то необыкновенное чувство. Я почти нашла слово, но потом опять потеряла его, — и Скарлетт рассказала про сад Эрлов, реку и вид с башней.
— В лучших садах всегда есть вид, не так ли? — голос Колума был ужасен, в нем послышалась злоба. — Молли так сказала?
Скарлетт закуталась в плащ. Что она сказала не так? Колум никогда еще не был таким чужим.
Но вот он повернулся к ней и улыбнулся, и она поняла, что ошибалась.
— Ты поймешь мою слабость, Скарлетт. Сегодня в Триме будут представлять лошадей для скачек. Мне бы очень хотелось посмотреть и выбрать, на кого поставить в воскресенье.
Ей тоже очень этого хотелось.
Глава 53
«До Трима миль десять — это немного», — подумала Скарлетт. Но дорога сильно петляла, меняла направление, как ей вздумается, затем, сделав наугад еще несколько петель, возвращалась, наконец, в нужную сторону.
Поэтому неудивительно, что Скарлетт горячо поддержала предложение
Колума остановиться в ближайшей деревне выпить чаю и перекусить. Они проехали до перекрестка и свернули на прямую широкую дорогу. Колум подстегнул пони и тот пошел быстрее, через несколько минут подхлестнул его еще разок, и, плавно покачиваясь, они поехали через большую деревню.
— Почему здесь так пустынно? — спросила Скарлетт, когда лошадка опять сбавила ход.
— Никто не живет в Баллихаре, это место пользуется дурной славой.
— Жаль, здесь красиво…
— Ты когда-нибудь была на скачках, Скарлетт?
— По-настоящему только один раз в Чарльстоне, но дома мы частенько устраивали скачки на короткие дистанции.
Папа просто с ума сходил. Он совершенно не мог спокойно ехать по дороге и разговаривать с попутчиком. Он устраивал скачки на каждой миле по Дороге.
Скарлетт засмеялась. Иногда Колум очень походил на папу.
— Они, должно быть, все перекрыли в Триме, — сказала Скарлетт, увидев толпу на беговом поле. — Да, все здесь!
Она увидела множество знакомых лиц.
Парни О'Хара стали махать руками и улыбаться. Скарлетт не позавидовала бы им, если бы старый Дэниэл узнал, что они были здесь. Ведь они еще не перекопали поле.
Земля была утрамбована на три мили. Рабочие как раз заканчивали последние приготовления. Колум привязал пони недалеко от беговой дорожки. И они стали прокладывать себе путь в толпе.
Все были в приподнятом настроении, все знали Колума, все хотели познакомиться со Скарлетт — «той маленькой леди, которая хотела знать, носит ли Роберт Донахью перчатки во время работы на ферме».
— Я чувствую себя королевой бала, — прошептала она Колуму.
— На кого лучше поставить? — через множество препятствий он вел ее к тому месту, где лошадей водили по кругу.
— Но, Колум, они великолепны. Что такие прекрасные лошади могут делать на скачках в этом захолустье?
Ему пришлось объяснять, что скачки не были захолустными. Победитель получает денежный приз до пятидесяти фунтов, это больше, чем годовой доход владельца лавки или фермера. А прыжки через препятствие — это настоящая проверка, которая позволяет выбрать лучшего. Победитель вполне может состязаться на самых крупных скачках в Пинчестоне, Голвее или даже в Дублине.
— Или выиграть любую скачку по всей Америке.
Он с улыбкой кивнул:
— Ирландские лошади — лучшие в мире, это признают все.
— Так же, как ирландское виски, я полагаю, — сказала дочь Джералда О'Хара. Эти две вещи она слышала с самого рождения. Барьеры казались ей очень высокими, так что, скорее всего, Колум прав. Эти скачки должны быть потрясающими. Да, действительно, лучших каникул и желать невозможно.
Какой-то приглушенный ропот пронесся в толпе.
— Драка! Драка! Колум вскарабкался на изгородь, чтобы посмотреть. Дикий оскал исказил его лицо. Он стукнул кулаком по раскрытой ладони левой руки.
— Ну, на кого ставишь, Колум? — спросил человек, стоявший рядом.
— Конечно, пять шиллингов на О'Хара.
Толпа возбужденно отхлынула от беговой дорожки. Колум спрыгнул вниз, схватил Скарлетт за руку и бросился бежать.
Три-четыре дюжины мужчин, молодых и старых, схватились врукопашную и, похрюкивая и повизгивая, дрались кулаками, ногами и локтями. Толпа обступила их неровным кругом, издавая одобрительные возгласы. Как бы в подтверждение того, что драка вспыхнула внезапно, верхняя одежда кучей лежала на одной стороне «ринга», некоторые пальто и куртки были сняты в такой спешке, что их рукава оставались вывернутыми наизнанку. На дерущихся же были одни рубашки, которые очень быстро краснели от крови хозяина или его противника. Не было никаких правил или порядка. Каждый бил того, кто оказывался ближе к нему, потом оглядывался в поисках следующего. Тех, кто был сбит с ног, быстренько поднимали и снова втягивали в драку.
Скарлетт никогда не видела, как дерутся на кулаках. Звуки падающих на землю тел и вид крови изо рта или носа наводили на нее ужас. Все четверо сыновей Дэниэла были там, и она умоляла Колума остановить их.
— Да! И потерять свои пять шиллингов? Ты что рехнулась, женщина?!
— Ты невыносим, Колум О'Хара, просто невыносим! Она повторила это позже Колуму, и сыновьям Дэниэла, и Майклу, и Джозефу — двум братьям Колума, с которыми она не встречалась прежде. Все сидели на кухне в доме Дэниэла. Кэтлин и Бриджид осторожно промывали им раны, не обращая внимание на нытье и жалобы. Колум только разливал виски по стаканам. «Все-таки это не так здорово, что бы они там ни говорили», — думала Скарлетт. Она не могла поверить, что для О'Хара и его друзей сам факт драки был неотъемлемой частью того удовольствия, которое они получили от ярмарки. В самом деле — «просто хорошее настроение!» Но девушки были хуже всех, когда начинали доводить Тимоти тем, что он отделался всего лишь синяком на глазу.
На следующий день Колум очень удивил ее, прискакав еще до завтрака на лошади и ведя за собой вторую.
— Ты говорила, что любишь кататься, — напомнил он ей. — Я взял для нас напрокат лошадей. Их нужно вернуть до обеда, так что быстренько прихвати вчерашнего хлеба, и поехали, пока гости не пожаловали.
— Так ведь седла нет, Колум.
— Цыц! Наездник ты или нет?! Возьми хлеба, Скарлетт, дорогая, а Бриди подсадит тебя на лошадь.
Скарлетт не ездила верхом без седла с детства. Она уже забыла это ощущение слияния в единое существо с лошадью. Но чувство это вернулось, будто она всегда так ездила, и вскоре ей уже не нужны были поводья, животное чувствовало малейшее нажатие колен и слушалось ее.
— Куда же мы едем? — они двигались по незнакомой тропинке.
— К Бойну. Я собираюсь показать тебе кое-что.
Река. Сердце Скарлетт забилось быстрее. Что в ней притягивало и в то же время отталкивало Скарлетт?
Начался дождь, и Скарлетт с благодарностью подумала о Бриди, которая заставила ее взять платок. Она покрыла голову и затем медленно поехала позади Колума, прислушиваясь к шуму дождя в листьях живой изгороди и медленному, размеренному цоканью копыт. Так все спокойно. Она совсем не удивилась, когда дождь вдруг прекратился. Теперь птицы, прятавшиеся в изгороди, могут опять выпорхнуть наружу. Дорожка закончилась, и вот она — река. Берега были такими низкими, что вода буквально выплескивалась.
— Вот это брод, где Бриди купалась, — сказал Колум. — Может быть, ты тоже захочешь принять ванну?
Скарлетт задрожала.
— Я же не такая смелая. Вода, наверное, ужасно холодная.
— Попробуй, ты можешь только слегка плеснуть водой. Мы сейчас будем переправляться. Держи поводья как следует.
Его лошадь осторожно ступила в воду. Скарлетт подобрала юбки и заткнула их за пояс, потом последовала за ним.
Достигнув противоположного берега, Колум спешился.
— Слезай и давай позавтракаем, — сказал он, — я привяжу лошадь к дереву.
Деревья росли здесь же неподалеку, и тень от них ложилась на лицо Колума. Скарлетт плавно соскочила на землю и передала Колуму поводья. Она выбрала солнечное местечко на тропе и села, прислонившись к стволу дерева. Берег был покрыт ковром из маленьких желтых цветочков с листьями, напоминающими по форме сердечко.
Она закрыла глаза и прислушалась к спокойному шуму реки, шелесту листьев, птичьему пению. Колум сел подле нее, и она медленно открыла глаза. Он разломил хлебную ковригу надвое и дал Скарлетт большую часть.
— Я хочу рассказать тебе одну историю, пока мы едем, — сказал он. —
Местность, где мы находимся, называется Баллихара. Двести лет назад, совсем недавно, это был дом наших людей. Это земли О'Хара.
От неожиданности Скарлетт выпрямилась и открыла глаза. Это? Вот эти земли принадлежат О'Хара? «Баллихара — разве не так называлась та опустевшая деревня, через которую они так быстро вчера проехали? Она нетерпеливо повернулась к Колуму.
— Теперь успокойся и ешь свой хлеб, Кэти-Скарлетт. Это долгая история, — сказал он.
Улыбка Колума не дала вопросам Скарлетт сорваться с губ.
— Две тысячи лет назад первый О'Хара поселился здесь и сделал землю своей собственностью. Тысячу лет назад викинги, или скандинавы, как мы их сейчас называем, открыли зеленые богатства Ирландии и захотели присвоить их. О'Хара, как и другие ирландцы, охраняли реку, когда по ней могли вторгнуться завоеватели на длинных лодках с драконами на носу. Они строили прочные укрепления против неприятеля.
Колум отломил кусочек хлеба и положил в рот. Скарлетт нетерпеливо ждала, пока он прожует. Так много лет она даже представить себе не могла. Что же происходило дальше, тогда, тысячу лет назад?
— Викинги отступили, — сказал Колум, — и О'Хара возделывали свою землю и поили свой скот еще лет двести или больше. Они построили укрепленный замок для себя и своих слуг. У ирландцев хорошая память, и они знали, что завоеватели могут прийти опять, как когда-то давно приходили викинги. Так оно и случилось. Но пришли не викинги, а англичане. Больше половины Ирландии было отдано им, но О'Хара выдержали их натиск за прочными стенами и сохранили свои земли еще на пятьсот лет до битвы на Бойне. Эта печальная история тебе известна. После двухтысячелетнего в падения О'Хара эта земля стала английской. Вдовы и дети О'Хара, которые остались в живых, переправились через брод. Один из этих детей вырос, стал фермером-арендатором и женился на нашей бабушке, Кэти-Скарлетт. И он уже мог смотреть с другой стороны темных вод Война на замок О'Хара, который был разрушен, и на выросшие на его месте дома англичан. Но название осталось прежним — «Баллихара».
Папа видел этот дом, знал, что эта земля принадлежала О'Хара. Скарлетт заплакала при мысли о папе, она поняла ту боль и ярость, которую видела на его лице, когда он рассказывал о Воинской битве. Колум подошел к реке, стал пить из ладони. Он вымыл руки, потом вновь набрал в пригоршню воды для Скарлетт. Когда она попила, он стер слезы с ее лица своими нежными влажными пальцами.
— Я не хотел тебе это рассказывать, Скарлетт…
Она сердито перебила его:
— Я имею право знать это.
— Я тоже так подумал.
— Я вижу по твоему лицу, что это не все, расскажи мне остальное.
Колум побледнел, как будто от боли.
— Да, это не все. Английская Баллихара была построена молодым лордом. Про него говорили, что он был прекрасен, как Аполлон, а сам он приравнивал себя к Богу. Он решил сделать Баллихару самым лучшим поместьем во всей Ирландии. Его деревня — Баллихара — принадлежала ему вся, до последнего камешка, она должна была быть больше всех остальных, может, даже больше Дублина. Так оно и было. Конечно, она оставалась меньше Дублина, но ее единственная улица была шире, чем центральная улица столицы. Конюшни у него были как собор, окна — чистые, как алмазы, сады его мягким ковром укрывали берега Бойна. Павлины расправляли свои великолепные хвосты на лужайках, и прекраснейшие женщины, все в драгоценностях, приезжали к ним в гости. Он был господин Баллихары.
Но у него была печаль: только один-единственный сын. Он дожил до того времени, когда родился внук. И внук этот тоже не имел ни брата, ни сестры. Он был красив и великолепен и стал господином Баллихары вместе со всеми ее конюшнями, похожими на соборы. Как потом и его сын.
Я помню молодого хозяина Баллихары. Я был совсем ребенком и думал, какой он чудесный и хороший.
Он ездил на высокой чалой лошади. Если его джентри вытаптывали наше зерно во время охоты на лису, он всегда бросал монетки нам, детям. Он сидел такой высокий и стройный в своем розовом плаще, белых бриджах и начищенных сапогах. Я не мог понять, почему отец забирал у нас монетки, ломал их и проклинал лорда.
Колум вскочил и начал ходить взад-вперед по берегу. Когда он продолжил, голос его был тонким и напряженным.
— Начался голод, люди болели и умирали. «Я не могу видеть, как страдают мои крестьяне, — сказал лорд. — Я куплю два крепких корабля, дам им свободу и отправлю в Америку, где есть еда и всего в изобилии. Мне все равно, что мои коровы ревут от того, что их некому доить, мне все равно, что мои поля заросли крапивой. Меня больше заботят мои люди, а не скот и зерно».
Крестьяне и поселенцы целовали ему руку и благодарили за заботу.
Многие собрались в дорогу. Но далеко не все могли вынести боль разлуки с
Ирландией. «Мы останемся, хотя и умираем от голода», — сказали они молодому лорду. Потом он объявил на всю округу, что всякому, кто попросит, дадут любой дом с радостью и совершенно бесплатно. Мой отец проклял его. Он очень разозлился на двух своих братьев за то, что те приняли дар англичанина. Но они настаивали на том, чтобы ехать… Они утонули вместе с остальными, когда гнилые корабли попали в первый же шторм. Корабли эти получили горькое название «гробы».
Мужчина из Баллихары лежал в конюшне и ждал. Ему было наплевать, что она похожа на собор. И когда молодой лорд пришел, чтобы оседлать свою высокую чалую лошадь, он схватил его. И он повесил золотоволосого хозяина Баллихары в башне близ Бойна, где когда-то один из О'Хара стерег корабли.
Скарлетт прикрыла рот рукой. Колум был очень бледен, он шагал и говорил не своим голосом. Башня! Это, должно быть, та самая. Рука плотно прижалась к губам. Она не должна говорить.
— Никто не знает, — продолжал Колум, — имя этого человека, что был в конюшне. Одни называют одно имя, другие — другое. Когда пришли английские солдаты, он уже покинул Баллихару, не оставив никаких следов. Англичане повесили всех за смерть молодого лорда.
В тени дерева лицо Колума было еще белее. Крик вырвался из его горла.
Нечеловеческий бессловесный крик.
Он повернулся к Скарлетт, и она содрогнулась, увидев его дикие глаза и искаженное мукой лицо.
— Вид? — выкрикнул он. Это прозвучало подобно пушечному выстрелу.
Он опустился на колени на желтый ковер цветов и наклонился, пряча лицо.
Его трясло.
— Прости меня, Скарлетт, дорогая, — сказал уже тот Колум, которого она знала, и поднял голову. — Моя сестра Молли просто заражена этим западным миром, поэтому говорит подобные вещи. Она всегда умела приводить меня в ярость.
Он улыбнулся, и его улыбка была убедительней всяких доводов.
— У нас есть еще время проехать через Баллихару, если ты хочешь посмотреть. Она пустует уже около тридцати лет, но никто ее не разорил. Никто даже близко не подходит туда.
Он разжал крепко стиснутые руки, и улыбка на его мертвенно-бледном лице стала естественной:
— Пойдем, лошади здесь.
Лошадь Колума вырвалась на тропинку через заросли куманики и спутанные ветви кустарников, и вскоре Скарлетт увидела гигантские камни в стенах башни прямо перед собой. Он выставил руку, чтобы предупредить ее, затем осадил лошадь, сложил руки рупором у рта.
— Сэакайн! — крикнул он. Этот странный звук эхом отразился от камней. Он повернул голову, и глаза его оживились, а щеки порозовели.
— Это гаэльский, Скарлетт, древний ирландский язык. Где-то здесь живет в хижине мудрая женщина. Говорят, что это ведьма, старая, как Тара, жена того человека, который сбежал от Пэдди О'Брайна из Трима двадцать лет назад. Ты, верно, слышала о нем. Я предупредил ее, что мы проезжаем. Я вообще-то не очень верю в колдунов, но это не значит, что мы не должны проявлять к ним уважения.
Они выехали на прогалину вокруг башни. Вблизи Скарлетт увидела, что между камнями нет известкового раствора и они не сдвинулись за все это время ни на дюйм. Сколько им лет, говорил Колум? Тысяча? Две тысячи? Не имеет значения. Она не чувствовала страха, хотя Колум ей рассказывал такие ужасные вещи. Эта башня была всего лишь строением, и Скарлетт никогда не видела работы прекрасней. Это место нисколько не пугало ее, напротив, даже приглашало войти. Она подъехала поближе.
— Ты очень смелая, Скарлетт. Я предупреждал тебя, что ходят слухи, будто в башне обитает призрак повешенного человека.
— Ха-ха! Привидений не бывает. Кроме того, лошадь не подошла бы так близко, если бы здесь что-то было. Все знают, что животные это чувствуют.
Колум расхохотался. Скарлетт прикоснулась к камням, они были гладкими от многовекового выветривания. Они впитали в себя солнечное тепло, холод ветра и дождя. В сердце ее воцарился необычный покой.
— Она действительно очень старая, — сказала Скарлетт, хотя знала, что слова пусты, потому это и не имело значения.
— Она выжила, как огромное дерево, — сказал Колум, — корни которого уходят глубоко, к центру земли.
«Корни уходят глубоко…» Где она слышала это раньше? Ну конечно. Ретт говорил это о Чарльстоне. Скарлетт, улыбнувшись, постучала по древним камням. Она могла бы рассказать ему кое-что о корнях, которые глубоко уходят. Нужно только подождать, когда он снова начнет рассказывать о том, как стар Чарльстон.
Дом в Баллихаре был тоже построен из камня, но еще и облицован гранитом. Каждая пластина была великолепно отшлифована, и все это выглядело надежно и крепко. Дом был огромный, каждое его крыло было больше, чем любой, даже очень большой дом. «Построен надолго, — сказала она себе. — Жаль, что никто здесь не живет».
— У лорда не было детей? — спросила она Колума.
— Нет, — спокойно ответил он. — Была жена, но она вернулась к своим родным или ушла в монастырь. Поговаривают, будто она сошла с ума.
Скарлетт почувствовала, что не стоит восхищаться домом при Колуме.
— Давай посмотрим деревню, — предложила она.
Это был целый городок, слишком большой для деревни. Но здесь не осталось ни одного целого окна или невыломленной двери. Скарлетт стало не по себе, она чувствовала, что ее прямо разрывает от ненависти.
— Как нам лучше поехать домой? — спросила она Колума.
Глава 54
— Завтра у старушки день рождения, сказал Колум, оставляя Скарлетт у Дэниэла. — Скажи им, что я приду утром.
Скарлетт удивилась, почему он сказал это так игриво. Не так уж много нужно, чтобы отпраздновать день рождения пожилой женщины. Пирог, конечно, а что еще? Она уже решила, что подарит своей бабушке хорошенький кружевной воротник, который купила в Голвее. У нее будет еще время купить себе такой же, когда она поедет домой. Боже мой! Это будет в конце недели!
Вдруг Скарлетт поняла, что ей надо делать. Она сразу вскочила и выбежала на улицу. Надо спешить, ей предстоит много работы. Надо все вымыть и вычистить в доме старой Кэти-Скарлетт, даже если там сейчас и не очень грязно, и в доме Дэниэла. Еще нужно подмести двор и прополоть огород в старом доме. Приготовить скамейки, стулья и табуретки, чтобы рассадить тех, кто не поместится в домике. Амбар надо вычистить и постелить свежую солому для тех, кто останется ночевать. Это будет большое празднество, не так уж часто отмечают людям сто лет.
Ешьте и идите, — сказала Кэтлин мужчинам, когда те пришли обедать.
Она поставила на стол кувшин молока, четыре хлебца и масленку. Все было съедено безропотно, но так быстро, что Скарлетт даже представить себе не могла. Потом они вышли, нагибаясь, чтобы пройти через низкую дверь. За все время никто не промолвил ни единого слова.
— Ну, начнем, — скомандовала Кэтлин, как только все вышли. — Мне надо побольше воды из колодца. Ведра там, за дверью.
Скарлетт, подобно мужчинам О'Хара, и не подумала возражать.
После обеда женщины со всей деревни пришли, чтобы помочь им. Было очень шумно, работа была не из легких, и вскоре нежные руки Скарлетт покрылись волдырями. Но она получила удовольствия даже больше, чем предполагала. Босиком, как и все остальные, юбки заткнуты за большой фартук на талии, рукава закатаны до локтя, она снова чувствовала себя ребенком, который играет в саду, приводя в бешенство маму, потому что вечно пачкает передничек и стаскивает туфли и чулочки. Только сейчас товарищи по игре у нее были много лучше, чем плакса Сьюлин или крошка Кэррин, которая была слишком мала, чтобы брать ее в игру.
Как давно это было… Да нет, не очень давно по сравнению с башней.
Корни, которые уходят глубоко…
«Колум меня так напугал сегодня утром… Ужасная история про эти корабли… То ведь были мои дядьки, родные папины братья утонули. Будь он проклят, этот английский лорд. Я даже рада, что его повесили».
Наверное, мир не видел еще такого празднества, как день рождения старой Кэти-Скарлетт.
О'Хара со всего графства и дальше приезжали в повозках, крытых фургонах, верхом и пешком. Здесь была половина Трима и весь Адамстаун. Они несли подарки, еду и выпивку, приготовленную или припасенную специально к празднику. Вскоре Скарлетт показалось, что еды этой хватит на целую армию. Фургон Махуоли из Трима прикатил забитый бочонками с элем, как и фургон Джима Дэли из Маллингара. Старший сын Дэниэла поехал верхом в Трим и вернулся с ящиком глиняных трубок, возвышавшихся за спиной, подобно огромному уродливому горбу, а также с двумя сумками табака, которые были приторочены к седлу. В честь такого знаменательного события каждый мужчина и многие женщины должны были получить по новой трубке.
Бабушка Скарлетт принимала поток гостей и подарков, как королева, восседая в своем кресле с высокой спинкой и попивая чай с виски. На ней был новый кружевной воротник, надетый поверх черного шелкового платья.
Когда зазвонили к вечерне, уже собралось не менее трехсот человек, которые приехали поздравить Кэти-Скарлетт О'Хара в ее сотый день рождения.
Самый старший мужчина сидел на почетном месте у огня напротив нее. Осторожно, с любовью развернул он полосатую ткань и достал арфу. Сотни три с лишним голосов ахнули. Это был Маккорнак, единственный настоящий наследник искусства бардов сегодня, после смерти великого О'Кэролона. Он заговорил, и его голос уже звучал музыкой.
— Я скажу вам слово учителя Турлофа О'Кэролона. Я проводил время в Ирландии и был счастлив, пил за каждого сильного мужчину, который действительно любит музыку. И эти слова я переделаю на свой лад. Я пью за всех сильных мужчин и за каждую сильную женщину, такую, как КэтиСкарлетт О'Хара.
Он поклонился ей.
— Но это должно быть сказано, когда все пьют.
Две дюжины рук наполнили стаканы. Он выбрал самый большой, поднял его за старую Кэти-Скарлетт и осушил до дна.
— А теперь я спою вам сказку про Финна Маккула, — сказал он. Его старческие согнутые пальцы коснулись струн арфы, и волшебство наполнило воздух.
Следуя за Колумом О'Хара, пришли два музыканта, с собой у них были волынки, несчетное количество скрипок, с дюжину разных дудочек и флейт, а в руках — трещотки, которыми они отбивали задорный ритм.
Женщины наполняли тарелки едой. Дэниэл О'Хара сидел во главе стола. распоряжаясь небольшим бочонком черного пива. Танцующие заняли середину двора, и никто не спал.
— Я даже представить себе не могла, что бывают такие вечеринки, — запыхавшись, сказала Скарлетт, когда вырвалась из круга танцующих.
— Ты что, никогда не праздновала Первый майский день?! — воскликнули кузины, шокированные таким заявлением.
— Тебе надо будет остаться до Первого мая, Кэти-Скарлетт, — сказал Тимоти О'Хара.
Целый хор голосов поддержал его слова.
— Я не могу, мне нужно успеть на корабль.
— А что, не будет других кораблей? Скарлетт вскочила со скамейки. Она уже достаточно отдохнула, а скрипачи завели новый рил.
И пока она танцевала, одна мысль беспрестанно вертелась в ее мозгу. Должны же быть другие корабли. Почему бы не остаться и не продлить себе удовольствие плясать рил в пестрых полосатых чулках? Чарльстон никуда не денется. Он будет стоять, как стоял, когда она приедет. Ничто там не изменится, те же чаепития, в тех же самых обваливающихся домах, за теми же самыми высокими недружелюбными стенами.
И Ретт тоже никуда не денется. Пусть подождет. Она его достаточно долго прождала в свое время в Атланте, но теперь все по-другому. «Ребенок в моей утробе удержит Ретта, сделает его моим, стоит мне только захотеть».
Она решила, что ей можно остаться еще, до первого мая.
На следующий день она спросила Колума, есть ли еще корабли после первого мая. Конечно, они были. Прекрасный корабль, который останавливался сначала в Бостоне, откуда придется ехать еще, прежде чем добраться до Америки. Они с Бриди очень хорошо сделают, если подумают о том, как они будут добираться до Саванны, прежде чем оставаться.
— Корабль отправляется девятого вечером. Так что у тебя будет всего полдня на покупки в Голвее.
Ей больше не надо делать покупки, она уже думала об этом. В Чарльстоне никто никогда не станет носить ирландские чулки и нижние юбки. Они слишком яркие и простые. Она хотела только оставить несколько, это будет прекрасный сувенир. Остальные она отдаст Кэтлин и своим новым друзьям в деревне.
— Девятое мая. Это намного позже, чем мы планировали, Колум.
— Немного больше недели после первого мая, Кэти-Скарлетт. Совсем немного по сравнению с вечностью.
Да, действительно. У нее не будет больше такого случая сделать что-то для
Колума. Путешествие из Саванны в Бостон и обратно будет для него трудным.
После всего, что он для нее сделал, она должна была проявить к нему хоть какое-то внимание.
26 апреля «Брайан Бору» отплыл из Голвея, две каюты на борту были свободны. Прибыл корабль 24 в пятницу с пассажирами и почтой. Почту разобрали в Голвее в субботу, воскресенье есть воскресенье, так что небольшая сумка с письмами ушла в Маллингар только в понедельник. Во вторник почтовый дилижанс оставил пакет с письмами почтмейстеру в Триме, среди них был большой толстый конверт со штемпелем «Джорджия» для Колума О'Хара из Саванны. Колум О'Хара получил очень много писем, они предназначались всей семье О'Хара и посвящались дню рождения бабушки.
Почтальон оставил конверт в пивной в Адамстауне.
— Я подумал, что незачем ждать еще сутки, — сказал он Мэту О'Тулу, хозяину этого заведения, которое служило пивной, небольшой лавкой и почтой одновременно. — В Триме они будут только печать ставить до завтра, пока ктото другой не возьмется привезти его.
Он с готовностью взял кружку пива, которую Мэт О'Тул предложил ему от имени Колума. Может, пивная О'Тула была маленькая и не очень богатая, но кружки здесь были большие, из темного стекла.
Мэт О'Тул позвал свою жену со двора, где она развешивала белье.
— Посиди здесь, Кэт, пока я схожу к дядюшке Дэниэлу.
Отец Мэта был братом покойной жены Дэниэла, Терезы, царствие ей небесное.
— Колум! Это великолепно! — в конверте лежало письмо от Тома Мэхона, подрядчика церкви. После недолгих уговоров епископ согласился позволить Скарлетт пересмотреть приданое ее сестры.
— Тара, моя Тара, я сделаю это! Это не женщина, это просто сгусток энергии!
— Колум! Представляешь? Этот толстокожий епископ просит пять тысяч долларов за треть Тары. О Господи, помилуй! Да за пять тысяч можно купить все клейтонское графство. Но я заставлю его уступить.
— С епископами не торгуются, — говорил ей Колум. — Если ей нужно приданое и у нее есть денежки, ей придется выложить их. Таким образом, она финансирует работу церкви, пусть ее это успокоит.
— Ты знаешь, что это не так, Колум. Я ненавижу, когда кто-нибудь хочет на мне поездить, даже церковь. Прости, если тебе обидно слышать такие слова. Все равно Тара должна быть моей, там мое сердце. О, какой я была дурой, что позволила себя уговорить остаться. Сейчас мы были бы на полпути к Саванне.
Колум не стал поправлять ее. Он ушел, пока она искала ручку и бумагу.
— Мне необходимо написать обо всем дяде Генри Гамильтону, сию же минуту. Он возьмется за все. Все должно быть готово, когда я приеду.
В четверг Скарлетт пошла в Трим сама. Ее раздражало, что Кэтлин и Бриди были заняты на ферме, а Колум просто приводил в бешенство своими внезапными исчезновениями. Хотя он все равно не мог, бы ей ничем помочь. А ей так много надо было сделать. Она еще хотела купить такие хорошенькие мисочки, как у Кэтлин на кухне, и корзинки разного плетения, и еще кучу плотных полосатых льняных скатертей и салфеток. Она собиралась сделать свою кухню в Таре такой же уютной, как ирландские. В конце концов, разве само название «Тара» не из Ирландии?
Что же касается Билла и Сьюлин, она должна быть с ними щедрой, особенно с Биллом, как бы то ни было, он заслужил это. Есть много хороших земель, которые графству будут не нужны. Уэйд и Элла могут жить с ней и Реттом в Чарльстоне. Ретт к ним очень хорошо относится. Она подыщет хорошую школу, где каникулы покороче.
Ретт будет о них заботиться, как всегда заботится о детях, но когда родится малыш, он увидит, как Скарлетт любит его, он ведь перестанет ее все время критиковать, а летом они будут в Таре, красивой, возрожденной, своей Таре.
Скарлетт понимала, что она строит воздушные замки. Может быть, Ретт никогда не покинет Чарльстон и ограничится случайными визитами в Тару. Но почему бы не помечтать в такой чудесный весенний день, пока едешь в повозке, запряженной хорошеньким пони, и на тебе надеты чулки в красную и синюю полоску.
Первый майский день был отмечен, как и обещали. Было много угощения, танцев на улице Трима да плюс еще огромное майское дерево на стене разрушенного замка. В волосах Скарлетт была алая лента и венок из цветов, а когда английский офицер попросил ее прогуляться до реки, она ему ответила не слишком вежливыми словами.
Она вернулась домой уже после захода солнца. Скарлетт прошла пешком четыре мили, все время останавливаясь. Ей так не хотелось, чтобы эта ночь кончилась, хотя она еще не наступила. С одной стороны, она страстно хотела домой в Тару, чтобы работать, делать что-то, но все равно была рада, что осталась на Первое мая. Оставалась всего неделя, казалось бы, совсем немного.
В среду Фрэнк Келли, почтальон из Трима, остановился у Мэта О'Тула выкурить трубку и выпить кружечку пива.
— Для Колума О'Хара опять раздутый конверт, — сказал он. — О чем, черт возьми, могут ему писать?
Его предположения были совершенно дикими. В Америке все может быть.
И они могли только предполагать.
Папаша О'Хара был очень хорошим и дружелюбным человеком и большим болтуном. Но когда сказать было нечего, даже он замолкал.
Мэт О'Тул не отдал ему письма. Нужды в этом не было. Он знал, что Клара
О'Торман зайдет после обеда, а потом пойдет проведать свою старую бабушку.
Она и передаст письмо, даже если Колум не зайдет сам. Он прикинул, сколько оно весит. Наверное, очень хорошие новости, если не жаль потратить денег и послать такое тяжелое письмо. Или наоборот.
— Там почта для тебя, Скарлетт. Колум оставил на столе и чай, если захочешь. Ну что, приятно провела время с Молли? — в голосе Кэтлин послышалась неприязнь.
Скарлетт не стала ее разочаровывать. Посмеиваясь, она описала свой визит.
— У Молли была еще жена доктора. Когда я вошла, Молли чуть не уронила чашку. Она не знала, может, нужно просто уйти и сказать, что я новая служанка. Потом жена доктора пропищала: «О, богатая американская кузина! Какая честь!», стараясь при этом отвести взгляд от моей одежды. Услышав это. Молли подскочила как ужаленная и кинулась целовать меня в щеки. Клянусь тебе, Кэтлин, что на ее глаза навернулись слезы, когда я сказала, что пришла за своим дорожным костюмом. Она просто умоляла меня остаться, как бы я ни выглядела. Я чмокнула ее, когда собралась идти. И докторшу тоже, как следует. Все надо делать как следует и доводить до конца.
Кэтлин расхохоталась, ее шитье выпало из рук на пол. Скарлетт бросила тут же свой дорожный костюм. Она была уверена, что он ей будет маловат в талии. Даже если из-за ребенка она не стала толще, то все равно легкие платья и обильная пища сделали свое дело. Как бы то ни было, она не собиралась утягиваться так, что — бы невозможно было дышать во время такого долгого путешествия.
Она схватила конверт и посмотрела его на свет. Честно! Ее дедушка, наверное, самый ужасный человек на свете. А этот ответственный Жером еще более ужасный человек, чем он. Она нетерпеливо разорвала конверт. Какая-то официальная контора. Первоначально письмо было отправлено на Пигтристрит. Она, наверное, должна уплатить какую-то пошлину. Теперь, когда ей предстоят такие затраты на выкуп Тары и на постройку дома, ей очень не хотелось тратить деньги на выплату каких-то штрафов, денег нужно очень много для работ в Таре, уже не говоря о том, что нужно купить участок для Билла. Пальцы ее потянулись к кошелечку под рубашкой. Нет, деньги Ретта — это деньги Ретта.
Документ был датирован двадцать шестым марта 1875 года. День ее отплытия из Саванны на «Брайан Бору». Скарлетт пробежала глазами строчки. Она помертвела. Потом вернулась к началу и перечитала все медленно. Краска схлынула с ее лица.
— Кэтлин, где Колум, ты знаешь? — спросила она и подумала, что голос ее звучит очень обыденно. — Забавно.
— Он у бабушки, я думаю. Клара пошла туда за ним. Подожди немного.
Я сейчас закончу переделывать дорожный костюм для Бриди, ей нужно узнать твое мнение.
— Я не могу ждать.
Она должна была видеть Колума. Произошла ужасная ошибка. Они должны уехать сейчас, сию минуту. Ей надо быть дома.
Колум был во дворе, возле дома. Неестественное спокойствие Скарлетт исчезло, как только она увидела его, она потянулась к нему и завизжала:
— Отвези меня домой, Колум. Черт бы побрал тебя, и всех О'Хара, и Ирландию. Я никогда больше не уеду из дома.
Руки ее сжались до боли так, что ногти впились в ладонь.
«Заявление.
В официальную книгу записей суверенного штата Джорджия внесено постановление о разводе Ретта Киннисета Батлера с его женой Скарлетт О'Хара Батлер. Администрация Военного Округа Южной Каролины».
— В Южной Каролине нет развода, — сказала Скарлетт, — мне об этом говорили два адвоката.
Она повторяла это снова и снова, одно и то же, пока горло ее не пересохло, и ее рот не мог издать ни один звук. Но губы продолжали шевелиться, произнося все те же слова.
Колум отвел ее в тихий уголок сада, сел возле нее и начал говорить, но она не слушала его. Тогда он взял ее крепко сжатые руки в свои и притих. Солнце зашло, и сумерки спустились на землю. В темноте пришла Бриди звать их к ужину, но Колум отослал ее.
— Скарлетт просто голову потеряла. Скажи дома, чтобы не волновались, Бриди. Просто ей нужно время, чтобы прийти в себя после шока. Из Америки пришли новости: ее муж серьезно заболел. Она боится, что он умрет там без нее.
Бриди побежала домой докладывать.
— Скарлетт молится, — сказала она.
И вся семья тоже начала молиться.
— Отнеси им фонарь, Тимоти, — сказал Дэниэл.
Свет фонаря отразился в глазах Скарлетт.
— Кэтлин еще прислала шаль, — прошептал Тимоти.
Колум кивнул, накрыл плечи Скарлетт и отослал парня обратно.
Прошел еще час. Звезды сияли на безлунном небе: свет их был ярче, чем свет фонаря… Сдавленный крик вырвался из горла Скарлетт.
— Что мне делать?! — ее хриплый голос прозвучал неестественно громко в тишине полей. Колум вздохнул и поблагодарил Бога. Самое страшное было позади.
— Мы поедем домой, как и собирались, Скарлетт, милая. Все еще можно поправить, — голос его был мягким и успокаивающим.
— Разведенная! — истерично выкрикнула Скарлетт.
— Еще не все потеряно, Скарлетт.
— Если бы я только осталась! Никогда не прощу себе!
— Слезами горю не поможешь. Главное — надо все хорошенько обдумать.
— Но он никогда не примет меня обратно, если его сердце настолько очерствело, что он прислал мне развод. Я ждала, что он вернется ко мне, я была уверена. Какая же я дура! Я беременна, Колум. Как я могу рожать ребенка, если у меня нет мужа?!
— Все нормально, — спокойно сказал Колум, — пусть тебя это не волнует. Ты просто должна сказать ему об этом.
Скарлетт охватила руками живот. Ну конечно! Ничто, никакая бумага не заставит Ретта отказаться от своего ребенка. Он может аннулировать развод, стереть любую запись. Ретт может все. Он только что доказал это. В Каролине не было разводов, пока Ретт не решил устроить один.
— Я хочу ехать сейчас же, Колум. Должен же хоть какой-нибудь корабль отплывать пораньше. В ожидании я сойду с ума.
— Мы уезжаем в пятницу утром, Скарлетт, милая, а корабль отплывет в субботу. Даже если мы поедем завтра, все равно придется ждать целый день. Не лучше ли провести его здесь?
— О нет! Я должна знать, что мы едем. Хоть понемножечку, но я приближаюсь к дому, к Ретту. Я должна действовать. Все будет хорошо… Да, Колум? Скажи, что все будет хорошо!
— Все будет просто чудесно, Скарлетт, дорогая. Но сейчас ты должна поесть. Хотя бы молока выпить. И тебе надо поспать. Ты должна держаться бодро, ради себя и своего малыша.
— О, да! Я буду очень следить за собой. Но прежде мне надо уложить все свои вещи в сундук. Колум, а как мы доберемся до поезда?.. — голос ее опять был нормальным.
Колум встал и помог ей подняться на ноги.
— Я позабочусь об этом и помогу девочкам упаковаться. Но только если ты поешь чего-нибудь.
— Да, да! Так я и сделаю! Он проследил, чтобы она выпила и виски, как только они вернулись домой. Бедняжка! Будет ужасно, если она потеряет ребенка.
Глава 55
Как и многие другие, Колум недооценивал силу Скарлетт О'Хара. Она настояла, чтобы ее багаж был перенесен от Молли в тот же вечер. Она приказала Бриджид упаковать вещи, пока Кэтлин подгоняла ей платье.
— Следи за шнуровкой, Бридд, — резко сказала она, надевая корсет. —
Ты должна будешь делать это на пароходе, и я не смогу видеть, что ты делаешь сзади.
Ее возбужденный и резкий голос внушал Бриди ужас. Пронзительный вопль Скарлетт от боли, когда Кэтлин рванула шнурки, заставил Бриди тоже вскрикнуть.
— Не обращай внимания на мой крик, — напомнила о себе Скарлетт, — всегда бывает больно при шнуровании корсета. Я просто забыла, как это больно, я снова привыкну к этому через некоторое время. Я не причиню вреда ребенку. Я всегда ношу корсет как можно дольше, когда беременна, обычно даже при большем сроке беременности, чем у меня сейчас. Еще нет десяти недель. Я еще влезаю в свои платья, уже влезла и буду завтра в этом платье со шлейфом, даже если это убьет меня!
— Затягивай, Кэтлин, — крикнула она. — Туже!
Колум отправился в Трим и устроил так, чтобы коляску подали на день раньше. Затем он совершил обход родни, распространяясь о том, как ужасно обеспокоена Скарлетт. Когда он закончил дела, было уже поздно, он очень устал. Но теперь никто не будет удивляться, почему американка О'Хара уехала, как воришка, ночью, не попрощавшись.
И очень хорошо сделала. Шок предыдущего дня покрыл ее бронированным щитом нечувствительности. Только однажды она не выдержала и расплакалась, когда прощалась с бабушкой.
— Бог с тобой, — сказала старая женщина, — да хранят тебя ангелы! Я счастлива, что повидала тебя, дочку Джералда, в свой день рождения. Только жаль, что тебя не будет на моих поминках… Почему ты плачешь? Разве ты не знаешь, что нет ничего важнее для живущих, чем поминки близких? Стыдно пропускать их!
Скарлетт молчала и в коляске по дороге в Маллингар, и в поезде в Голвей.
Бриди была слишком взволнована, чтобы говорить, и все ее волнение отражалось на красных щеках и в больших очаровательных глазах. За свои пятнадцать лет она никогда не уезжала из дома дальше, чем на десять миль.
Когда они подъехали к отелю, Бриди уставилась с открытым ртом на все его великолепие.
— Я провожу вас в вашу комнату, — сказал Колум, — и скоро вернусь за вами, чтобы пойти пообедать. Я только спущусь в порт проследить, как идет погрузка наших вещей. Еще я хотел бы посмотреть, в какие каюты нас поместят. Сейчас еще можно поменять их.
— Я пойду с тобой, — сказала Скарлетт. Это было первое, что она произнесла за всю дорогу.
— Не нужно, Скарлетт.
— Это нужно мне. Я хочу осмотреть корабль, или я не буду чувствовать себя в безопасности.
Колум согласился. И Бриди попросила взять ее с собой. Отель подавлял ее огромными размерами. Она не хотела оставаться там одна.
От воды веял солоноватый ветерок. Скарлетт вдохнула его всей грудью, вспоминая, что в Чарльстоне всегда соленый воздух. Она не замечала, как слезы медленно стекали с ее щек. Если бы они могли отплыть сейчас, сразу. Посчитается ли капитан с ее желанием? Она дотронулась до мешочка с золотом на груди.
— Я ищу «Брайан Бору», — сказал Колум одному из портовых грузчиков.
— Она там, — человек указал пальцем, — только что пришла.
Колум скрыл удивление. Судно должно было прийти тридцать часов назад. Не стоило говорить Скарлетт, что такая задержка могла быть связана с неполадками.
Грузчики сновали туда-сюда. Судно везло не только пассажиров, но и грузы.
— Здесь нет места женщинам, Скарлетт. Отправляйся обратно в отель, а я приду за вами позднее.
Скарлетт стиснула зубы.
— Нет. Я хочу поговорить с капитаном.
— Он слишком занят, чтобы разговаривать с кем-либо, даже с такой красавицей, как ты.
Она не была настроена выслушивать комплименты.
— Ты знаешь его, Колум, не так ли? Ты знаешь всех. Устрой так, чтобы я повидала его сейчас.
— Я не знаю этого человека, я никогда не видел его, Скарлетт. И как я могу знать его? Это Голвей, а не графство Мит.
С трапа «Брайан Бору» сходил человек в униформе. Два больших холщовых мешка на плечах, казалось, совсем его не обременяли, его походка была легкой и быстрой, что не обычно для людей такого размера и роста.
— А это не отец ли Колум О'Хара собственной персоной? — проревел он, когда проходил мимо них. — Что занесло тебя так далеко от бара Мэта О'Тула, Колум?
Он швырнул один из мешков на землю и снял шляпу перед Скарлетт и Бриди.
— Разве я не говорил всегда, что семейству О'Хара чертовски везет с дамами? — захохотал он, довольный собственной шуткой. — Ты не сказал им, что ты пастор, Колум?
Скарлетт небрежно улыбнулась, когда была представлена Фрэнку Махони, и совсем не обратила внимание на его родственные отношения с семьей Моурин. Она желала поговорить с капитаном!
— Я только что получил почту из Америки. Не хочешь ли взглянуть, Колум, или ты подождешь до возвращения домой, чтобы там прочитать надушенные любовные письма? — он разразился хохотом над своим остроумием.
— Ты всегда такой, Фрэнк! Я взгляну, с твоего разрешения.
Колум развязал мешок под ногами и подтянул его поближе к высокому газовому фонарю, освещавшему пирс. Он сразу наткнулся на письмо из Саванны.
— Сегодня мне везет, — сказал он. — Из последнего письма я узнал, что у моего брата скоро должен появиться еще ребенок, а я уже потерял всякую надежду. Спасибо, Фрэнк. Не позволишь ли мне купить тебе кружку пива?
— Не надо. Я сделал это ради удовольствия нарушить английский порядок, — Фрэнк снова взвалил мешок на спину. — Проклятый надзиратель уже смотрит на свои золотые часы. Я не могу задерживаться. До свидания, дамы.
В конверте было полдюжины меньших писем. Колум просмотрел их, ища разборчивый четкий почерк Стивена.
— А вот письма для тебя, Скарлетт, — сказал он и передал ей голубой конверт, нашел письмо от Стивена и открыл его.
Он только начал читать, как услышал пронзительный крик и почувствовал, как что-то наваливается всей тяжестью на него. Он не успел выставить руки, и Скарлетт лежала у его ног. Голубой конверт и тонкие листочки письма трепетали в ее ослабевшей руке, затем легкий ветерок разнес их по рыбацким лодкам. Пока Колум поднимал Скарлетт за плечи и старался нащупать ее пульс, Бриди побежала собирать листки.
Наемный кэб трясся и раскачивался от скоростной гонки обратно в отель.
Голова Скарлетт моталась из стороны в сторону, как ни старался Колум крепко держать ее.
Он быстро пронес ее через вестибюль гостиницы.
— Позовите доктора, — крикнул он служащему в ливрее, — и уйдите с моей дороги.
Только в комнате Скарлетт он положил ее на кровать.
— Давай, Бриди, помоги мне раздеть ее, — сказал он. — Нам нужно дать ей возможность дышать.
Он вытащил нож из кожаного футляра. Пальцы Бриди ловко двигались. расстегивая пуговицы платья на спине Скарлетт.
Колум перерезал шнуры корсета.
— Теперь, — сказал он, — помоги положить под голову подушку и укрой ее чем-нибудь теплым.
Он с силой растирал руки Скарлетт, мягко хлопал по щекам.
— У тебя есть нюхательная соль?
— У меня нет, Колум. Откуда я знаю, есть ли у нее?
— У доктора должна быть. Я надеюсь, что это только обморок.
— Это обморок, отец, — сказал доктор, когда он поднялся с кровати Скарлетт. — Но глубокий. Я оставлю тонизирующее у прислуги на будущее. Ох уж эти дамы! Они перекрывают себе всю циркуляцию крови ради моды. Однако беспокоиться не о чем. С ней будет все в порядке.
Колум поблагодарил его, заплатил за визит и проводил до двери. Затем он тяжело опустился на стул у освещенного лампой столика и положил голову на руки. Было о чем подумать, и он задавал себе вопрос, будет ли когданибудь Скарлетт О'Хара здорова снова. Измятые, намоченные водой, листки письма были разбросаны на столе рядом с ним. Среди них была аккуратная вырезка из газеты. «Вчера вечером, — прочитал Колум, — в церкви приюта вдов и сирот был совершен обряд бракосочетания между мисс Анной Хэмптон и мистером Реттом Батлером».
Глава 56
Разум Скарлетт поднимался по спирали все выше и выше, быстро и легко вращаясь, кружась, выше, выше из черноты в сознание, но какой-то инстинкт заставлял его снова опускаться, скользя, сползая в темноту, прочь от невыносимой правды. Снова и снова шла борьба, утомляющая ее настолько, что она лежала в большой кровати измученная, недвижимая и бледная, словно мертвая.
Она спала и видела сон, полный движения и назойливости. Она была в Двенадцати Дубах, дом был цел и прекрасен, каким он был до того, как его сжег Шерман. Изящная винтовая лестница пронизывала пространство, и Скарлетт легко, проворно сбегала по ее ступенькам. Эшли бежал впереди нее, взбираясь вверх, он не слышал ее просьб остановиться. «Эшли, — кричала она, — Эшли, подожди меня». И бежала за ним.
Какая длинная лестница! Скарлетт не помнила, чтобы лестница была столь высокой, казалось, что она становилась выше, пока Скарлетт бежала, а Эшли уже был высоко. Она должна догнать его. Она не знала зачем, но знала, что должна, и бежала все быстрей и быстрей, пока ее сердце не начало биться в груди. «Эшли! — кричала она. — Эшли». Он остановился, и она обнаружила в себе силу, о которой и не подозревала раньше, она продолжала бежать еще быстрее.
Чувство облегчения наполнило тело и душу, когда она коснулась его рукава. Он повернулся к ней, и Скарлетт беззвучно вскрикнула. У него не было лица, только бледный, бесформенный блин.
Затем она падала, кувыркалась в пространстве; ее глаза с ужасом следили за фигурой над ней, горло напрягалось. Но единственным звуком был смех откуда-то снизу, который поднимался, как облако, чтобы окружать ее и насмехаться над ее немотой.
«Я умираю, — подумала она. — Ужасная боль сокрушит меня, и я умру».
Но неожиданно сильные руки обняли и нежно подхватили ее, спасая от падения. Она знала их, ей было знакомо плечо, подпиравшее голову. Это был Ретт. Ретт спас ее. Она была в безопасности в его объятиях. Скарлетт повернула голову, подняла ее, чтобы посмотреть ему в глаза. Леденящий ужас парализовал все ее тело. Его лицо было бесформенным, расплывчатым, как туман или дымка, как лицо Эшли. Затем снова послышался смех… из темного пятна, которое должно было быть лицом Ретта.
Скарлетт перенесла потрясение, разум вернулся к ней. Спасаясь от ужаса, она открыла глаза. Ее окружала темнота и неизвестность. Лампа была потушена, и Бриди спала на стуле, невидимая в углу громадной комнаты. Скарлетт раскинула руки в просторы чужой кровати. Ее пальцы коснулись мягкого льняного полотна, больше ничего. Края матраса были слишком далеко. Ей показалось, что она покинута на странных мягких просторах без названия. Может, это переход в темноту безмолвия. Ее горло сжалось от страха. Она была одна и брошена в темноте.
Прекратить! Ее разум отогнал панику, потребовав, чтобы она взяла себя в руки. Скарлетт осторожно сняла одеяло, повернулась и встала на колени. Ее движения были медленными, она старалась не шуметь. В темноте мог быть кто угодно, прислушивающийся. Она кралась на коленях с отчаянной осторожностью, пока ее руки не коснулись края кровати, а затем деревянной рамы.
«Ну и простофиля ты, Скарлетт О'Хара, — говорила она себе, и слезы облегчения катились по ее щекам. — Конечно, кровать чужая, и комната тоже. Ты упала в обморок, как глупая, слабая, мнительная девица, и Колум с Бриди принесли тебя в отель. Прекрати этот психоз».
Затем подобно физическому удару память атаковала ее. Ретт потерян для нее… Разведен с ней… Женился на Анне Хэмптон. Она не могла поверить этому, но она должна поверить, ибо это правда.
Почему? Почему он сделал это? Она была так уверена, что он любит ее. Он не мог этого сделать, не мог.
Но он сделал.
«Я никогда не знала его». Скарлетт слышала слова, как будто она произносила их вслух. «Я совсем его не знала. Но кого я тогда любила? Чьего ребенка я ношу?
Что со мной будет?»
В ту ночь в пугающей темноте невидимой гостиничной комнаты в стране за тысячи миль от ее родины Скарлетт О'Хара совершила самый смелый поступок, на который когда-либо была способна. Она стойко встретила свое поражение.
«Во всем моя вина. Мне следовало немедленно возвращаться в Чарльстон, как только я узнала, что беременна. Я предпочла развлечения. И эти недели развлечений стоили мне единственного счастья, о каком я действительно мечтала. Я не думала о том, что Ретт мог подумать о моем отъезде. Я не думала, что будет потом. Я не думала совсем. Я никогда не думала».
Все импульсивные, необдуманные ошибки ее жизни роились вокруг Скарлетт в черном молчании ночи, и она заставляла себя признать их. Чарльз Гамильтон — она вышла за него замуж назло Эшли, она совсем его не любила. Фрэнк Кеннеди — она вела себя отвратительно с ним, лгала ему на Сьюлин, поэтому Фрэнк женился на ней и дал денег, чтобы спасти Тару. Ретт — о, она совершила слишком много ошибок, их невозможно сосчитать. Она вышла за него, когда не любила его, и не сделала ни одной попытки дать ему счастье; ее даже никогда не заботило, что он несчастлив, — до тех пор, пока не стало слишком поздно.
«О Господи, прости меня, я никогда не думала о том, что делала, о том, что они чувствовали. Я обижала, делала больно и приносила несчастье всем им, потому что не давала себе труда подумать.
Мелани тоже, особенно Мелли. Мне тяжело вспомнить, как ужасно гадко я вела себя с ней. Я никогда не чувствовала себя благодарной за то, что она любила и защищала меня. Ни разу не сказала ей, что люблю ее тоже, потому что не думала об этом вплоть до ее конца, когда уже не было шанса.
Разве когда-нибудь я задумывалась о том, что я делала? Подумала ли я когда-нибудь о последствиях?»
Отчаяние и стыд охватили сердце Скарлетт. Как она могла быть такой дурой? Она презирала дураков. Затем она крепко сжала кулаки, напрягла спину, ее челюсть сделалась твердой. Она не должна копаться в прошлом и чувствовать сожаление о содеянном. Она не будет ныть, не будет плакаться ни кому-то, ни самой себе. Она уставилась в темноту над головой сухими глазами. Она не будет плакать, не сейчас. Она будет плакать всю жизнь. Теперь она должна подумать, и подумать тщательно, прежде чем на что-то решиться.
Она должна подумать о ребенке.
В данный момент она ненавидела его, ненавидела свою полнеющую талию и неуклюжее тяжелое тело. Она полагала, что получит Ретта обратно, но этого не произошло. Есть вещи, которые может сделать женщина, — она слышала о женщинах, избавляющихся от нежеланных детей… Ретт никогда бы не простил ее, если бы она сделала это.
А что это изменит?
Ретт ушел навсегда… Запрещенное всхлипывание вырвалось с губ Скарлетт, несмотря на всю силу волу. «Потерян. Я потеряла его. Ретт выиграл».
Затем неожиданный гнев вспыхнул в ней, делая ее нечувствительной к боли, заряжая энергией ее измученное тело и дух.
«Я разбита, но я расквитаюсь с тобой, Ретт Батлер, — подумала она с горьким триумфом. — Я ударю тебя сильнее, чем ты ударил меня». Скарлетт нежно положила руки на живот. О нет, она не будет избавляться от этого ребенка. Она будет заботиться о нем лучше, чем заботились о любом другом ребенке в истории всего мира.
Ей вспомнились Ретт и Бонни. «Он всегда любил Бонни больше меня. Он бы отдал все, он бы отдал свою жизнь, чтобы вернуть ее. У меня будет новая Бонни, полностью моя. И когда она подрастет, когда она будет любить меня, и только меня, больше, чем что-нибудь или кого-нибудь на земле, тогда я позволю Ретту познакомиться с ней, понять, что он потерял…
О чем я думаю? Я, должно быть, сошла с ума. Только минуту назад я поняла, сколько боли причинила ему, и ненавидела себя. А сейчас ненавижу его и думаю о том, как сделать ему больнее. Я не буду такой, не позволю себе подобные вещи. Не позволю.
Ретт ушел. Я допускаю это, но не могу опуститься до сожаления или мести, пустая трата времени, тогда как я должна заняться построением новой жизни с самого начала. Я должна найти что-то свежее, что-то важное, что-то, для чего жить. Я смогу, если пораскину умом».
Весь остаток ночи Скарлетт методично перебирала в уме все возможности. Она натыкалась на безвыходные ситуации, она преодолевала препятствия, находила удивительные уголки в памяти. Она вспомнила свою юность, родину, время перед войной. Воспоминания были каким-то безболезненными, отдаленными, и она понимала, что больше не была той Скарлетт, которой сама позволила сбиться с пути. И она оставила прежние дни и мертвых в покое.
Она сосредоточилась на будущем, на реальности, на последствиях. В висках у нее начало стучать, затем сильно колотиться, и страшно заболела голова. Но она продолжала думать.
Когда с улицы донеслись первые звуки, Скарлетт уже знала, что намерена делать. Как только луч света пробился через спущенные шторы в комнату, Скарлетт позвала:
— Бриди! Девушка вскочила со стула, моргая со сна глазами.
— Слава Богу, вы поправились! — воскликнула она. — Доктор оставил тонизирующее. Я сейчас найду ложку, она где-то на этом столе.
Скарлетт покорно открыла рот для горького лекарства. Затем сказала твердо:
— Хватит. Я больше не буду болеть. Открой шторы, сейчас уже, должно быть, день. Я хочу завтракать; у меня болит голова, но я собираюсь окрепнуть.
Шел дождь. Настоящий дождь, а не туманный ливень, который был привычен. Скарлетт чувствовала удовлетворение.
— Колум хочет узнать, не лучше ли вам. Можно мне впустить его?
— Не сейчас. Скажи ему, что я повидаюсь с ним позже. Я хочу поговорить с ним, но не теперь. Иди. Скажи ему. И попроси его помочь тебе заказать завтрак для меня.
