Часть IV
I
МОРВЕЛЬ
В то время как вся эта молодежь, веселая и беззаботная, по крайней мере с виду, неслась золотистым вихрем по дороге на Бонди, Екатерина, свернув в трубку драгоценный приказ, только что подписанный Карлом, приказала ввести к себе в кабинет человека, которому несколько дней назад командир ее охраны отослал письмо на улицу Серизе близ Арсенала. Широкая тафтяная повязка, похожая на траурную ленту, скрывала один глаз этого человека, оставляя на виду другой глаз, горбинку ястребиного носа меж двух выпиравших скул и покрытую седеющей бородкой нижнюю часть лица. На нем был длинный плотный плащ, под которым, видимо, скрывался целый арсенал. Кроме того, вопреки обычаю являться ко двору без оружия, на боку у него висела боевая шпага, длинная и широкая, с двойной гардой. Одна рука все время скрывалась под плащом, нащупывая рукоять кинжала.
— А-а, вот и вы, сударь! — сказала королева-мать, усаживаясь в кресло. — Вы, конечно, помните, что после святого Варфоломея, когда вы оказали нам бесценные услуги, я обещала, что не оставлю вас в бездействии. Случай представился, или вернее, его предоставляю вам я. Поблагодарите же меня!
— Покорнейше вас благодарю, ваше величество, — раболепно, но не без наглости, ответил человек с черной повязкой.
— Воспользуйтесь этим случаем, сударь, — второй такой случай вам не представится.
— Ваше величество, я жду… только, судя по началу, я опасаюсь…
— Что дело не очень громкое? Не такое, до каких охотники те, кто желает выдвинуться? Однако это такое поручение, что вам могли бы позавидовать Таванн и даже Гизы.
— Сударыня, поверьте мне: каково бы оно ни было, я весь в распоряжении вашего величество, — отвечал Екатерине ее собеседник.
— В таком случае прочтите, — протягивая королевский приказ, сказала Екатерина.
Человек пробежал его глазами и побледнел.
— Как! Арестовать короля Наваррского?! — воскликнул он.
— Что же тут необыкновенного?
— Но ведь короля, сударыня! По правде говоря, я думаю… я считаю, что для этого я дворянин недостаточно знатного рода.
— Мое доверие, господин де Морвель, делает вас первым в ряду моих придворных дворян, — ответила Екатерина.
— Приношу глубокую благодарность вашему величеству, — сказал убийца с волнением, в котором чувствовалось колебание.
— Так вы исполните это поручение?
— Раз вы, ваше величество, приказываете, мой долг повиноваться.
— Да, я приказываю.
— Тогда я повинуюсь, — Как вы возьметесь за это дело?
— Пока не знаю, сударыня, и я очень хотел бы, чтобы вы, ваше величество, дали мне указания.
— Вы боитесь шума?
— Сознаюсь, да!
— Возьмите с собой двенадцать человек, а если надо, то и больше.
— Конечно, ваше величество, я понимаю это как разрешение принять все меры для того, чтобы успех был обеспечен, за что я вам глубоко признателен. Но в каком месте я должен взять короля Наваррского?
— А какое место вы считаете наиболее подходящим?
— Если можно, то лучше в таком месте, которое, будучи местом священным, обеспечило бы мне безопасность.
— Понимаю. В каком-нибудь королевском дворце… например, в Лувре. Что вы на это скажете?
— О, если бы вы, ваше величество, позволили, это было бы великой милостью!
— Хорошо, арестуйте его в Лувре.
— А где именно?
— У него в комнате.
Морвель поклонился.
— А когда прикажете?
— Сегодня вечером или лучше ночью.
— Будет исполнено, ваше величество. А теперь соблаговолите дать мне еще некоторые указания.
— Какие?
— Я имею в виду уважение к титулу…
— Уважение… Титул!.. — повторила Екатерина. — Но разве вам не известно, сударь, что французский король никому не обязан оказывать уважение в своем королевстве, где ему равных нет?
Морвель еще раз низко поклонился.
— И все же, ваше величество, позвольте мне обратиться к вам еще с одним вопросом.
— Позволяю, сударь.
— А что, если король Наваррский будет оспаривать подлинность приказа? Это маловероятно, но…
— Напротив, сударь, наверное, так и будет.
— Он будет оспаривать?
— Вне всякого сомнения.
— Но тогда он откажется повиноваться?
— Боюсь, что да.
— И окажет сопротивление?
— Наверное.
— Ах, черт возьми! — произнес Морвель. — Но в таком случае…
— В каком? — пристально глядя на Морвеля, спросила Екатерина.
— Как быть в случае, если он окажет сопротивление?
— А как вы поступаете, когда у вас в руках королевский приказ, другими словами, когда вы представляете собою короля, а вам сопротивляются?
— Государыня, — отвечал негодяй, — когда мне оказана честь подобным приказом и когда я имею дело с простым дворянином, я его убиваю.
— Я уже сказала вам, сударь, — отвечала Екатерина, — и вы не могли этого забыть, что французский король в своем королевстве ни с какими титулами не считается! Иными словами, во Франции есть только один король — король французский, а все другие рядом с ним, даже люди, носящие самый высокий титул, — простые дворяне.
Морвель побледнел: он начинал понимать.
— Ого! Шутка ли — убить короля Наваррского! — воскликнул он.
— Кто вам сказал убить? Где у вас приказ убить его? Королю угодно отправить его в Бастилию, и в приказе говорится только об этом. Если он даст себя арестовать — отлично! Но так как он не даст себя арестовать, так как он окажет сопротивление, так как он попытается вас убить…
Морвель снова побледнел.
— …вы будете защищаться, — продолжала Екатерина. — Нельзя же требовать от такого храброго человека, как вы, чтобы он дал себя убить, не пытаясь защищаться, а при защите ничего не поделаешь! Мало ли что может случиться! Вы меня поняли?
— Да, государыня, а все-таки…
— Хорошо, вы хотите, чтобы после слова «арестовать» я приписала своей рукой «живого или мертвого»?
— Признаюсь, это разрешило бы все мои сомнения.
— Если вы думаете, что без этого исполнить поручение нельзя, придется приписать.
Пожав плечами, Екатерина развернула приказ и приписала: «живого или мертвого».
— Возьмите, — сказала она. — Теперь вы удовлетворены?
— Да, государыня, — отвечал Морвель. — Но я прошу вас, ваше величество, предоставить исполнение приказа в полное мое распоряжение.
— А чем может повредить то, что предложила я?
— Ваше величество, вы предлагаете мне взять двенадцать человек?
— Да, для пущей надежности…
— А я прошу позволения взять только шестерых.
— Почему?
— Потому что если с королем Наваррским случится несчастье, — а это весьма вероятно, — то шестерым легко простят, так как шестеро боялись упустить арестованного, но никто не простит двенадцати, что они подняли руку на королевское величество раньше, чем потеряли половину своих товарищей.
— Хорошо королевское величество без королевства, нечего сказать!
— Королевский титул дается не королевством, а происхождением, — возразил Морвель.
— Ну хорошо! Делайте, как знаете, — сказала Екатерина. — Только должна вас предупредить, чтобы вы никуда не выходили из Лувра.
— Но как же я соберу моих людей?
— У вас, разумеется, есть какой-нибудь сержант; вы можете поручить это ему.
— У меня есть слуга; он парень не только верный, но уже помогавший мне в такого рода делах.
— Пошлите за ним и уговоритесь. Ведь вы знаете Оружейную палату короля? Там вам дадут позавтракать; там же вы отдадите приказания. Само это место укрепит вашу решимость, если она поколебалась. А потом, когда вернется с охоты мой сын, вы перейдете в мою молельню и там будете ждать, когда наступит время действовать.
— А как мне проникнуть в его комнату? Король Наваррский, наверно, что-то подозревает — тогда он запрется изнутри.
— У меня есть запасные ключи от всех дверей, — сказала Екатерина, — а все задвижки в комнате Генриха сняты. Прощайте, господин де Морвель, до скорого свидания! Я прикажу проводить вас в Оружейную палату короля. Да, кстати! Не забудьте, что повеление короля должно быть выполнено во что бы то ни стало и никакие оправдания приняты не будут. Провал, даже неудача нанесут ущерб чести короля — это тяжкий проступок…
Не давая Морвелю времени ответить, Екатерина позвала командира своей охраны де Нансе и приказала отвести Морвеля в Оружейную палату короля.
«Черт возьми! — говорил себе Морвель, следуя за своим проводником. — В делах убийств я иду вверх по иерархической лестнице: от простого дворянина до командующего армией, от него до адмирала, от адмирала до короля без короны. Кто знает, не доберусь ли я когда-нибудь и до коронованного?».
II
ОХОТА С ГОНЧИМИ
Доезжачий, который обошел кабана и поручился королю за то, что зверь не выходил из круга, оказался прав. Как только на след навели ищейку, она сейчас же подняла кабана, лежавшего в колючих зарослях, и, как определил по его следу доезжачий, зверь оказался очень крупным одинцом.
Кабан взял напрямик и в пятидесяти шагах от короля перебежал дорогу, преследуемый только той ищейкой, которая его и подняла. Немедленно спустили со смычка очередную стаю, и двадцать гончих бросились по следу зверя.
Карл IX страстно любил охоту. Как только кабан перебежал дорогу, Карл сейчас же поскакал за ним, трубя «по зрячему»; за королем скакали герцог Алансонский и Генрих Наваррский, которому Маргарита сделала знак, чтобы он не отставал от короля.
Все остальные охотники последовали за королем.
Во времена, когда происходили события, о которых идет речь, королевские леса не походили на теперешние охотничьи парки, изрезанные проезжими дорогами. Тогда леса почти не разрабатывались. Королям еще не приходило в голову стать коммерсантами и разбить леса на делянки, на строевой лес и на сечи. Деревья насаждались не учеными лесоводами, а десницей Божией, бросавшей семена по воле ветра, и не выстраивались в шахматном порядке, а росли, где им удобнее, как в девственных лесах Америки. Короче говоря, в то время этот лес являлся надежным убежищем для множества зверей — кабанов, волков, оленей, — а также для разбойников; всего-навсего двенадцать тропинок расходились звездными лучами из одной точки — из Бонди, а весь лес окружала дорога, подобно тому как обод охватывает спицы колеса.
Если продолжить это сравнение, то ступицу довольно точно представлял собой единственный перекресток в самом центре леса, служивший местом сбора отбившихся охотников, откуда они снова устремлялись к тому месту, где слышались звуки потерянной ими из виду охоты.
Спустя четверть часа произошло то, что всегда бывает в подобных случаях: на пути охотников оказались непреодолимые препятствия, голоса гончих заглохли где-то вдалеке, и даже сам король вернулся к перекрестку, по своему обыкновению ругаясь и проклиная все на свете.
— Что же это такое? И вы, Алансон, и вы, Анрио, тихи и смиренны, как монашки, идущие за аббатиссой, — говорил он. — Слушайте, это не охота! У вас, Франсуа, такой вид, точно вас вынули из сундука, и от вас так несет духами, что если вы проедете между моими гончими и зверем, то собаки сколются со следа. Послушайте, Анрио, где ваша рогатина, где аркебуза?
— Государь, зачем же мне аркебуза? — спросил Генрих. — Я знаю, что вы любите сами стрелять по зверю, когда его остановят гончие. А рогатиной я владею плохо — у нас в горах рогатины не в ходу, и мы охотимся на медведя с одним кинжалом.
— Клянусь смертью, Генрих, когда вы вернетесь к себе в Пиренеи, непременно пришлите мне целый воз живых медведей! Наверное, это чудесная охота, когда бьешься один на один со зверем, который может тебя задушить… Послушайте! По-моему, это гон. Нет, я ошибся.
Король взял рог и протрубил призыв. Ему ответило несколько рогов. Внезапно один из доезжачих подал в рог другой сигнал.
— По зрячему! По зрячему! — крикнул король. Он пустился вскачь; за ним последовали охотники, собравшиеся по его сигналу.
Доезжачий не ошибся. Чем дальше скакал король, тем явственнее слышался гон стаи, состоявшей теперь из шестидесяти собак, так как на зверя спускали одну за другой запасные стаи, оказавшиеся там, где пробегал кабан. Король еще раз «перевидел» зверя и, пользуясь тем, что здесь был чистый бор, поскакал за кабаном прямо через лес, трубя в рог изо всех сил.
Некоторое время вельможи скакали следом за ним. Но король ехал на сильной лошади и, увлеченный страстью, скакал по таким буеракам и такой чащобе, что сначала женщины, потом герцог де Гиз со своими дворянами, а потом и король Наваррский и герцог Алансонский были вынуждены отстать от него. Немного дольше других продержался Таванн, но в конце концов и он отказался от такой скачки.
Все общество, за исключением Карла и нескольких доезжачих, не отстававших от короля из-за обещанной награды, снова собралось поблизости от перекрестка.
Король Наваррский и герцог Алансонский стояли вдвоем на длинной просеке. В ста шагах от них спешились герцог де Гиз и его дворяне. На перекрестке остановились женщины.
— Честное слово, — сказал герцог Алансонский Генриху, краешком глаза показывая на герцога де Гиза, — у этого человека с его свитой, увешанной оружием, такой вид, будто он король. Он даже не удостаивает взглядом таких жалких августейших особ, как мы с вами.
— А почему он станет обращаться с нами лучше, чем наши родственники? — ответил Генрих. — Эх, брат мой! Разве мы с вами не пленники французского двора, не заложники от нашей партии?
При этих словах герцог Франсуа вздрогнул и взглянул на Генриха так, словно хотел вызвать его на дальнейшие объяснения, но Генрих и так сказал больше, чем это было у него в обычае, и теперь хранил молчание.
— Что вы хотели сказать, Генрих? — спросил герцог Алансонский, очевидно, недовольный тем, что его зять не продолжает разговора, предоставляя ему вступать в объяснения самому.
— Я хотел сказать, — ответил Генрих, — что все эти хорошо вооруженные люди, видимо, получили приказ не выпускать нас из виду и, по всем признакам, похожи на стражу, готовую задержать двух человек, если те вздумают бежать.
— Почему бежать? Зачем бежать? — спросил герцог Алансонский, прекрасно разыгрывая наивное удивление.
— Под вами, Франсуа, отличный испанский жеребец, — отвечал Генрих, делая вид, что меняет тему разговора, но продолжая свою мысль, — я уверен, что он может проскакать семь миль в час и сегодня до полудня сделать двадцать. Погода хорошая. Честное слово, меня так и подмывает отдать повод. Смотрите, какая там хорошая тропинка! Разве она не соблазняет вас, Франсуа? А у меня зуд даже в шпорах.
Франсуа не ответил ни слова. Он то краснел, то бледнел и делал вид, что прислушивается, словно стараясь определить, где охота.
«Известие из Польши сделало свое дело, — подумал Генрих, — мой дорогой шурин что-то затевает. Ему очень хотелось бы, чтобы бежал я, но я не побегу один».
Едва успел он закончить свою мысль, как коротким галопом проскакала группа гугенотов, принявших католичество и вернувшихся ко двору два-три месяца тому назад; с самой приветливой улыбкой они поклонились герцогу Алансонскому и королю Наваррскому.
Было очевидно, что стоило герцогу Алансонскому, подзадоренному недвусмысленными намеками Генриха, сказать одно слово или сделать одно движение, и тридцать — сорок всадников, ставших около них как бы в противовес отряду герцога де Гиза, прикрыли бы бегство их обоих, но герцог Франсуа отвернулся и, приставив к губам рог, протрубил сбор.
В это время вновь прибывшие всадники, вероятно, думая, что нерешительность герцога Алансонского вызвана присутствием и близким соседством гизаров, незаметно один за другим очутились между свитой герцога де Гиза и двумя представителями двух королевских домов и выстроились с таким тактическим искусством, которое указывало на привычку к боевым порядкам. Теперь, чтобы добраться до герцога Алансонского и короля Наваррского, надо было сначала опрокинуть этих всадников, тогда как перед братом короля и его зятем до самого горизонта лежал свободный путь.
Неожиданно в просвете между деревьями появился всадник, которого до сих пор не видели ни Генрих, ни герцог Алансонский. Генрих старался угадать, кто это такой, но всадник, приподняв шляпу, позволил узнать себя Генриху — это был виконт Тюренн, один из вождей протестантской партии, находившийся, как все думали, в Пуату.
Виконт осмелился даже сделать знак, прямо говоривший: «Едем?».
Но Генрих, внимательно вглядевшись в безразличное выражение лица и тусклые глаза герцога Алансонского, раза три покачал головой, делая вид, что ему тесен воротник камзола.
Это был отрицательный ответ. Виконт понял его, дал шпоры коню и скрылся в чаще леса.
В то же мгновение послышался приближающийся лай собак, а немного погодя все увидели, как в дальнем конце просеки пробежал кабан, через минуту вслед за ним пронеслись гончие и, наконец, подобно «адскому охотнику», проскакал Карл IX, без шляпы, не отрывая губ от рога и трубя во всю силу своих легких; за ним следовало четверо доезжачих. Таванн где-то заблудился.
— Король! — крикнул герцог Алансонский и поскакал по следам.
Генрих, почувствовав себя увереннее в присутствии своих друзей, сделал им знак не отдаляться и подъехал к дамам.
— Ну что? — спросила Маргарита, выехав к нему навстречу.
— Что? Охотимся на кабана, государыня, — отвечал Генрих.
— Только и всего?
— Да, со вчерашнего утра дует противный ветер; по-моему, я это и предсказывал.
— А перемена ветра не благоприятствует охоте? — спросила Маргарита.
— Нет, — ответил Генрих, — иногда это путает все планы, и приходится их менять.
В это время чуть слышный лай стал быстро приближаться, и какое-то тревожное волнение заставило охотников насторожиться. Все приподняли головы и превратились в слух.
Почти сейчас же показался кабан, но он не проскочил обратно в лес, а побежал по тропе прямо к перекрестку, где находились дамы и любезничавшие с ними придворные дворяне и охотники, еще раньше отбившиеся от охоты.
За кабаном, «вися у него на хвосте», неслись штук сорок наиболее вязких гончих; вслед за собаками скакал Карл IX, потерявший берет и плащ, в разорванной колючками одежде, с изодранными в кровь руками и лицом.
При нем оставался только один доезжачий.
Король то бросал трубить, чтобы натравливать собак голосом, то переставал натравливать, чтобы трубить в рог. Весь мир перестал для него существовать. Если бы под ним пала лошадь, он крикнул бы, как Ричард III:
«Корону — за коня!».
Но конь, видимо, вошел в такой же азарт, как и всадник: он едва касался копытами земли, и пар валил у него из ноздрей.
Кабан, собаки, король — все промелькнуло, как видение.
— Улюлю! Улюлю! — крикнул на скаку король и снова приложил рог к своим окровавленным губам.
По пятам за королем скакали герцог Алансонский и два доезжачих. У всех остальных лошади или отстали, или сбились со следа.
Все общество поскакало на звуки горна, так как было ясно, что кабан станет на «отстой».
В самом деле, не прошло и десяти минут, как зверь свернул с тропинки и пошел лесом, но, добежав до полянки, прислонился задом к большому камню и стал мордой к гончим.
На крики Карла, не отстававшего от кабана, все съехались на этой поляне.
Наступил самый увлекательный момент охоты. Зверь, видимо, решил оказать отчаянное сопротивление. Гончие, разгоряченные трехчасовой гоньбой, подстрекаемые криками и руганью короля, с остервенением накинулись на зверя.
Охотники расположились широким кругом — впереди всех король, за ним вооруженный аркебузой герцог Алансонский и Генрих с простым охотничьим ножом.
Герцог Алансонский отстегнул аркебузу от седельного крючка и зажег фитиль. Генрих то вынимал, то вкладывал в ножны свой охотничий нож.
Герцог де Гиз, довольно презрительно относившийся к охотничьим потехам, стоял со своими дворянами в стороне.
Съехавшиеся дамы тоже образовывали отдельную группу, подобную группе герцога де Гиза.
Все, в ком жил охотник, в тревожном ожидании не спускали глаз с кабана. Поодаль стоял доезжачий, напрягшись всем телом, чтобы сдержать двух одетых в панцири молосских догов короля, которые выли и рвались так, что, казалось, вот-вот разорвут свои цепи, — до того не терпелось им броситься на кабана.
Кабан, защищаясь, делал чудеса. Штук сорок гончих с визгом нахлынули на него разом, точно накрыв его пестрым ковром, и норовили впиться в морщинистую шкуру, покрытую ставшей дыбом щетиной, но зверь каждым ударом своего клыка подбрасывал на десять футов вверх какую-нибудь собаку, которая падала с распоротым животом и, волоча за собой внутренности, снова бросалась в свалку, а тем временем Карл, всклокоченный, с горящими глазами, пригнувшись к шее лошади, яростно трубил «улюлю».
Не прошло и десяти минут, как двадцать собак вышли из строя.
— Догов! — крикнул король. — Догов!..
Доезжачий спустил с цепи двух молосских догов; доги ринулись в свалку. Расталкивая и опрокидывая всех и вся, они в своих панцирях мгновенно проложили себе путь, и каждый впился в кабанье ухо. Кабан, почувствовав на себе догов, щелкнул клыками от ярости и боли.
— Браво, Зубастый! Браво, Смельчак! — кричал Карл IX. — Смелей, собачки! Рогатину! Рогатину!
— Не хотите ли взять мою аркебузу? — спросил герцог Алансонский.
— Нет, нет, — крикнул король. — Ведь не чувствуешь, как входит пуля, — никакого удовольствия, а рогатину чувствуешь. Рогатину! Рогатину!
Королю подали охотничью рогатину с закаленным железным ножом.
— Брат, осторожнее! — крикнула Маргарита.
— У-лю-лю! У-лю-лю! — закричала герцогиня Неверская — Не промахнитесь, государь! Пырните хорошенько этого нечестивца!
— Будьте покойны, герцогиня! — ответил Карл. Взяв рогатину наперевес, он устремился на кабана, кабан же, которого держали два дога, не мог увернуться от удара. Но, увидав сверкающую рогатину, зверь сделал движение в сторону, и рогатина попала ему не в грудь, а скользнула по лопатке, ударилась о камень, к которому прислонился задом зверь, и затупилась.
— Тысяча чертей! Промазал! — крикнул король. — Рогатину! Рогатину!
Осадив коня, как это делали рыцари на ристалище, он отшвырнул уже негодную рогатину.
Один из охотников хотел было подать ему другую.
Но в это самое мгновение кабан, как бы предвидя грозившую ему беду, рванулся, вырвал из зубов молосских догов свои растерзанные уши и с налившимися кровью глазами, ощетинившийся, страшный, шумно выпуская воздух, как кузнечный мех, опустил голову и бросился на лошадь короля.
Карл был охотник очень опытный, и он предвидел возможность нападения: он поднял коня на дыбы, но не рассчитал силы и слишком туго натянул поводья; конь от чересчур затянутых удил, а может быть, и от испуга, запрокинулся. У всех зрителей вырвался крик ужаса; конь упал и придавил королю ногу.
— Государь! Отдайте повод! — крикнул Генрих. Король бросил поводья, левой рукой ухватился за седло, а правой старался вытащить охотничий нож, однако нож, придавленный тяжестью короля, не желал вылезать из ножен.
— Кабан! Кабан! — кричал король. — Ко мне, Алан-сон! Ко мне!
Между тем конь, предоставленный сам себе, словно поняв, что хозяин в опасности, напряг мускулы и уже поднялся на три ноги, но тут Генрих увидел, как герцог Франсуа, услыхав призыв своего брата, страшно побледнел и приложил аркебузу к плечу, но пуля ударила не в кабана, который был в двух шагах от короля, а раздробила колено коню, и он ткнулся мордой в землю. В ту же минуту кабан одним ударом клыка распорол сапог Карла.
— О-о! — побелевшими губами прошептал герцог Алансонский. — Видно, королем французским будет герцог Анжуйский, а королем польским — я.
В самом деле, кабан уже добрался до ляжки Карла, как вдруг король почувствовал, что кто-то поднял его руку, затем у него перед глазами сверкнул клинок и вонзился под лопатку зверю, и чья-то рука в железной перчатке оттолкнула кабанье рыло, уже проникшее под платье короля.
Карл, успевший высвободить ногу, пока поднимался его конь, с трудом встал и, увидев, что он весь в крови, побледнел как мертвец.
— Государь! — все еще стоя на коленях и придерживая пораженного в сердце кабана, сказал Генрих. — Это пустяки! Вы не ранены, ваше величество, — я отвел клык.
Он встал, оставив нож в туше зверя, и кабан упал, истекая кровью, хлынувшей не из раны, а из горла.
Карл IX, стоя посреди задыхавшейся от волнения толпы, ошеломленный криками ужаса, способными поколебать мужество в самом отважном человеке, готов был упасть тут же, рядом с издыхавшим кабаном. Но он тут же взял себя в руки и, повернувшись к Генриху Наваррскому, пожал ему руку и посмотрел на него глазами, в которых блеснуло искреннее чувство, вспыхнувшее в сердце короля впервые за все двадцать четыре года его жизни.
— Спасибо, Анрио! — сказал он.
— Бедный брат! — подойдя к Карлу, воскликнул герцог Алансонский.
— А-а! Это ты, Алансон! — сказал король. — Ну, знаменитый стрелок, где твоя пуля?
— Наверное, расплющилась о шкуру кабана, — отвечал герцог.
— Ах, Боже мой! — воскликнул Генрих, прекрасно разыгрывая изумление. — Видите ли, Франсуа, ваша пуля раздробила ногу коню его величества. Как странно!
— Гм! Это правда? — спросил король.
— Очень может быть, — уныло ответил герцог, — ведь у меня так сильно дрожали руки!
— Как бы то ни было, для такого искусного стрелка, Франсуа, выстрел небывалый! — нахмурив брови, сказал Карл. — Еще раз спасибо, Анрио! Господа, — продолжал он, обращаясь ко всем присутствовавшим, — мы возвращаемся в Париж, с меня довольно.
Маргарита подъехала поздравить Генриха.
— Да, да, Марго, — сказал Карл, — похвали его от чистого сердца! Если бы не он, французского короля звали бы теперь Генрих Третий.
— Увы, сударыня, — сказал ей Беарнец, — герцог Анжуйский и без того мой враг, а теперь возненавидит меня еще больше. Но как быть? Каждый делает, что может, — спросите хоть герцога Алансонского.
Он нагнулся, вытащил из туши кабана охотничий нож и раза три всадил его в землю, чтобы счистить кровь.
III
БРАТСТВО
Спасая жизнь Карлу, Генрих сделал больше, чем спас жизнь человеку: он предотвратил смену государей в трех королевствах.
В самом деле: если бы Карл IX погиб, королем французским стал бы герцог Анжуйский, а королем польским, по всей вероятности, — герцог Алансонский. Что же касается Наварры, то, так как герцог Анжуйский был любовником принцессы Конде, наваррская корона, вероятно, заплатила бы мужу за покладистость жены.
Таким образом, из всей этой великой перетасовки не могло выйти ничего хорошего для Генриха Наваррского. Он получал другого господина — только и всего. Но вместо Карла IX, относившегося к нему сносно, Генрих представлял себе на французском престоле герцога Анжуйского, умом и сердцем двойника своей матери Екатерины, который поклялся уничтожить Генриха и который сдержал бы свою клятву.
В то мгновение, когда кабан набросился на Карла IX, все эти мысли разом мелькнули в голове Генриха, и мы видели последствия быстрого, как молния, вывода, который он сделал: вывода, что жизнь Карла IX неотделима от его жизни.
Карл IX спасся благодаря преданности Генриха, подлинный источник которой остался ему неизвестен.
Но Маргарита поняла все и была восхищена неожиданной для нее смелостью Генриха, блиставшей, подобно молнии, только в грозу.
Однако царствование герцога Анжуйского было, к сожалению, еще не все — надо было самому стать королем. Надо было бороться за Наварру с герцогом Алансонским и принцем Конде, а самое главное — надо было покинуть этот двор, где приходилось ходить между двумя пропастями, но уехать под прикрытием принца крови.
На обратном пути в Париж Генрих серьезно обдумал положение, и, когда он входил в Лувр, план его уже созрел.
Не снимая сапог, как был — в пыли и крови, он прошел прямо к герцогу Алансонскому; герцог в сильном возбуждении большими шагами ходил по комнате.
При виде Генриха герцог сделал нетерпеливое движение.
— Да, — беря его за обе руки, сказал Генрих, — да, брат мой, я понимаю вас: вы сердитесь на меня за то, что я первый обратил внимание короля на пулю, попавшую в ногу его коня, а не в кабана, как того хотели вы. Что делать! Я не мог сдержать изумления. Но все равно, король и без меня заметил бы, что вы промахнулись.
— Конечно, конечно, — пробормотал герцог Алансонский. — Но все же ничему иному, кроме злого умысла, я не могу приписать ваш, в сущности говоря, донос, который, как вы видели, вызвал у моего брата Карла, по меньшей мере, сомнения в искренности моих намерений и омрачил наши отношения.
— Мы сейчас к этому вернемся, — сказал Генрих. — Что же касается моих добрых или злых намерений по отношению к вам, то я для того и пришел сюда, чтобы вы сами могли судить о них.
— Хорошо! — с обычной своей сдержанностью ответил герцог Алансонский. — Говорите, Генрих, я вас слушаю.
— Когда я скажу вам все, Франсуа, вы увидите, каковы мои намерения: я пришел, чтобы сделать вам признание, совершенно откровенное и очень неосторожное, после которого вы можете погубить меня одним словом.
— Что такое? — начиная тревожиться, спросил Франсуа.
— Я долго колебался, — продолжал Генрих, — прежде нежели сказать вам, что привело меня сюда, особенно после того как вы сегодня не захотели меня слушать.
— Ей-Богу, я не понимаю, что вы хотите сказать, Генрих, — бледнея, отвечал герцог.
— Мне слишком дороги ваши интересы, брат мой, и я не могу не сообщить вам, что гугеноты предприняли кое-какие шаги.
— Шаги? — переспросил герцог Алансонский. — Что же это за шаги?
— Один из гугенотов, а именно господин де Муи де Сен-Фаль, сын храброго де Муи, убитого Морвелем, — да вы его знаете…
— Знаю.
— Так вот он, рискуя жизнью, явился сюда нарочно с целью доказать мне, что я в плену.
— Ах, вот как! И что же вы ему ответили?
— Брат мой, вам известно, что я нежно люблю Карла, который спас мне жизнь, и что королева-мать заменила мне мою родную мать. Вот почему я отказался от всех его предложений.
— А что он вам предлагал?
— Гугеноты хотят восстановить наваррский престол, а так как по наследству престол принадлежит мне, они его мне и предложили.
— Так! Значит, де Муи вместо согласия получил отказ?
— По всей форме… и даже в письменном виде. Но с тех пор… — продолжал Генрих.
— Вы раскаялись, брат мой? — перебил его герцог Алансонский.
— Нет, я только заметил, что де Муи, недовольный мною, устремил свои взоры на кого-то другого.
— Куда же? — спросил встревоженный Франсуа.
— Не знаю. Быть может, на принца Конде.
— Да, это похоже на правду, — ответил герцог.
— Впрочем, — заметил Генрих, — я имею возможность совершенно точно узнать, кого он прочит в вожди. Франсуа побледнел как мертвец.
— Но, — продолжал Генрих, — гугеноты не единодушны, и де Муи, при всей его храбрости и честности, все же представляет только часть партии. Другая же часть, пренебрегать которой нельзя, не утратила надежды возвести на трон Генриха Наваррского, который сперва заколебался, но потом мог и передумать.
— Вы так полагаете?
— Я каждый день получаю тому доказательства. Вы заметили, из кого состоял отряд, что присоединился к нам на охоте?
— Да, из обращенных дворян-гугенотов.
— Вы узнали их вождя, который подал мне знак?
— Да, это был виконт де Тюренн.
— Вы поняли, чего они от меня хотели?
— Да, они предлагали вам бежать.
— Как видите, — сказал Генрих взволнованному Франсуа, — существует другая партия, которая хочет отнюдь не того, чего хочет де Муи.
— Другая партия?
— Да, и, повторяю, очень сильная. Таким образом, чтобы успех был обеспечен, надо объединить эти две партии — Тюренна и де Муи. Заговор ширится, войска размещены и ждут только сигнала. И это-то крайне напряженное положение требует, чтобы я немедленно нашел выход, и у меня созрели два решения, но я никак не могу остановиться ни на одном из них. Эти два решения я и хочу вынести на ваш дружеский суд.
— Скажите лучше — на братский.
— Да, на братский, — подтвердил Генрих.
— Говорите, я слушаю.
— Прежде всего, дорогой Франсуа, я должен описать вам мое душевное состояние. Никаких желаний, никакого честолюбия, никаких способностей у меня нет — я простой деревенский дворянин, бедный, чувствительный и робкий; деятельность заговорщика, — представляется мне, — обильна такими неприятностями, которые не вознаграждаются даже твердой надеждой на корону.
— Нет, брат мой, — отвечал Франсуа, — вы заблуждаетесь: печально положение принца, все благосостояние которого ограничено межевым камнем на отцовском поле и которому все почести воздает только его слуга! Я не верю вам!
— И, однако, я говорю правду, брат мой, — настаивал Генрих, — и если бы я поверил, что у меня есть настоящий друг, я отказался бы в его пользу от власти, которую хочет мне предложить заинтересованная во мне партия; но, — прибавил он со вздохом, — такого друга у меня нет.
— Так ли? Право же, вы ошибаетесь.
— Да нет же! — сказал Генрих. — Кроме вас, брат мой, я не знаю никого, кто был бы ко мне привязан, и, чтобы в чудовищных междоусобицах не возникла мертворожденная попытка выдвинуть на свет Божий кого-нибудь… недостойного… я предпочитаю предупредить моего брата-короля о том, что происходит. Я никого не назову, не скажу, где и когда, но я предотвращу катастрофу.
— Великий Боже! — воскликнул герцог Алансонский, не в силах сдержать свой ужас. — Что вы говорите!.. Как! Вы, единственная надежда партии после смерти адмирала! Вы, гугенот, правда обращенный, но плохо обращенный, — по крайней мере, так о вас думают, — вы занесете нож над своими собратьями! Генрих, Генрих! Неужели вы не понимаете, что вы устроите вторую Варфоломеевскую ночь всем гугенотам королевства? Неужели вы не знаете, что Екатерина только и ждет случая, чтобы истребить всех, кто уцелел?
Дрожащий герцог с красными и белыми пятнами на лице стиснул руку Генриха, умоляя его отказаться от этого решения, которое губило его самого.
— Вот оно что! — с самым невинным видом сказал Генрих. — Так вы думаете, Франсуа, что это повлечет за собой столько несчастий? А мне кажется, что, заручившись словом короля, я спасу этих неблагоразумных людей.
— Слово короля Карла Девятого? Генрих! Да разве он не дал слово адмиралу? Разве он не дал его Телиньи? Да не дал ли он слово и вам самому? Говорю вам, Генрих: поступив так, вы погубите всех — не только гугенотов, но и всех, кто был с ними в косвенных или прямых сношениях.
Генрих с минуту как будто размышлял.
— Если бы я был при этом дворе принцем, играющим какую-то роль, — заговорил он, — я поступил бы иначе. Например, будь я на вашем месте, Франсуа, то есть будь я членом французской королевской фамилии и возможным наследником престола…
Франсуа иронически покачал головой.
— Как же поступили бы вы на моем месте? — спросил он.
— На вашем месте, брат мой, я стал бы во главе движения, чтобы направлять его, — ответил Генрих. — Тогда мое имя, мое положение ручались бы моей совести за жизнь мятежников, и я извлек бы пользу, во-первых, для себя, а во-вторых, быть может, и для короля, из предприятия, которое в противном случае может причинить Франции великое зло.
Герцог Алансонский слушал все это с такой радостью, что лицо его совершенно разгладилось.
— И вы уверены, — спросил он, — что такой образ действий осуществим и что он избавит нас от бедствий, которые вы предвидите?
— Да, уверен, — ответил Генрих. — Гугеноты вас любят: ваша внешняя скромность, ваше высокое и в то же время необычное положение, наконец благосклонность, с какой вы всегда относились к приверженцам протестантской веры, побудят их служить вам.
— Но ведь в протестантской партии раскол, — сказал герцог Алансонский. — Будут ли за меня те, кто нынче за вас?
— Берусь уговорить их, благодаря двум обстоятельствам.
— Каким же?
— Первое — это доверие протестантских вождей ко мне; второе — их страх за свою участь, так как ваше высочество, зная их имена…
— Но кто же назовет мне их имена?
— Да я же!
— Вы назовете?
— Послушайте, Франсуа, я уже сказал вам, что из всех обитателей двора я люблю только вас, — продолжал Генрих, — это, конечно, оттого, что вас преследуют так же, как и меня; да и моя жена любит вас больше всех на свете…
Франсуа покраснел от удовольствия.
— Доверьтесь мне, брат мой, — продолжал Генрих, — возьмите это дело в свои руки и царствуйте в Наварре. И если вы предоставите мне место за вашим столом и хороший лес для охоты, я почту себя счастливым.
— Царствовать в Наварре! — сказал герцог. — Но если…
— …если герцог Анжуйский будет провозглашен польским королем, да? Я заканчиваю вашу мысль.
Франсуа не без ужаса посмотрел на Генриха.
— Слушайте, Франсуа! — продолжал Генрих. — Раз уж от вас ничего ускользнуть не может, я скажу, что я об этом думаю: предположим, герцог Анжуйский становится королем Польским, а в это время наш брат Карл, Боже сохрани, умирает; но ведь от По до Парижа двести миль, а от Варшавы до Парижа — четыреста; следовательно, вы будете здесь и наследуете французский престол, когда король Польский только узнает, что престол свободен. И тогда, Франсуа, если вы будете мною довольны, вы вернете мне Наваррское королевство, которое будет лишь зубцом в вашей короне; при этом условии я его приму. Худшее, что с вами может случиться, — это то, что вы можете остаться королем Наваррским и сделаться родоначальником новой династии, продолжая жить по-семейному со мной и моей семьей, тогда как здесь вы — несчастный, преследуемый принц, несчастный третий сын, раб двух старших братьев, которого какой-нибудь каприз может отправить в Бастилию.
— Да, да, — ответил Франсуа, — я это чувствую, чувствую так же хорошо, как плохо понимаю, почему вы сами отказываетесь от плана, который предлагаете мне. Неужели у вас ничего не бьется вот здесь?
И герцог Алансонский положил руку на сердце зятя.
— Бывают бремена неудобоносимые для иных, — с улыбкой ответил Генрих, — а это я не стану и пытаться поднять. Я так боюсь самого усилия, что у меня пропадает всякое желание завладеть бременем.
— Итак, Генрих, вы действительно отказываетесь?
— Я сказал это де Муи и повторяю вам.
— Но в делах такого рода, дорогой брат, нужны не слова, а доказательства, — заметил герцог Алансонский.
Генрих вздохнул свободно, как борец, почувствовавший, что спина противника начинает подаваться.
— Я докажу это сегодня же вечером, — ответил он. В девять часов и список вождей, и план их действий будут у вас. Акт о моем отречении я уже отдал де Муи.
Франсуа взял руку Генриха и с чувством пожал ее обеими руками.
В эту минуту к герцогу Алансонскому вошла Екатерина, и, как обычно, без доклада.
— Вместе! И впрямь — два любящих брата! — с улыбкой промолвила она.
— Разумеется, сударыня! — с величайшим хладнокровием ответил Генрих, в то время как герцог Алансонский побледнел от страха.
С этими словами Генрих отошел на несколько шагов, чтобы дать Екатерине возможность свободно поговорить с сыном.
Королева-мать вынула из сумочки необычайную драгоценность.
— Эта пряжка сделана во Флоренции, — сказала она, — я вам дарю ее, чтобы вы пристегивали ею шпагу к поясу. И добавила шепотом:
— Если сегодня вечером вы услышите шум в комнате вашего зятя Генриха, не выходите. Франсуа сжал руку матери.
— Вы позволите показать ему прекрасный подарок, который вы мне сделали? — спросил он.
— Вы можете сделать еще лучше: подарите ее ему от вашего и от моего имени — я заказала для него такую же.
— Слышите, Генрих? — сказал Франсуа. — Моя добрая матушка принесла мне эту драгоценную вещичку и делает ее еще драгоценнее, позволяя подарить вам.
Генрих пришел в восторг от красоты этой пряжки и рассыпался в благодарностях. Когда его излияния кончились, Екатерина сказала:
— Сын мой, я неважно себя чувствую; пойду лягу в постель; ваш брат Карл очень устал после охоты и последует моему примеру. Поэтому сегодня вечером семейного ужина не будет, каждому из нас принесут ужин в его комнату… Ах да! Генрих! Я и забыла похвалить вас за ваше мужество и ловкость: вы спасли жизнь вашему королю, вашему брату! Вы будете вознаграждены.
— Я уже вознагражден! — с поклоном ответил Генрих.
— Сознанием исполненного долга? — подхватила Екатерина. — Это слишком малая награда; будьте уверены, что мы с Карлом не останемся в долгу и что-нибудь придумаем…
— От вас и от моего дорогого брата Карла все будет принято, как благо, сударыня. Генрих поклонился и вышел. «Эге, братец Франсуа! — выйдя от герцога Алансонского, думал Генрих. — Теперь я уверен, что уеду не один и что заговор, имевший доселе только тело, получит и голову. Но будем осторожны! Екатерина сделала мне подарок, Екатерина обещала мне награду: тут скрыта какая-то дьявольская штука! Сегодня же вечером я посоветуюсь с Маргаритой».
IV
БЛАГОДАРНОСТЬ КОРОЛЯ КАРЛА IX
Морвель провел часть дня в Оружейной палате короля, но когда Екатерина увидела, что приближается время возвращения с охоты, она приказала отвести к себе в молельню его и его подручных.
Как только Карл IX вернулся, кормилица сказала ему, что какой-то человек провел часть дня у него, и сначала Карл страшно разгневался, что кто-то позволил себе впустить в его покои постороннего. Но затем он попросил кормилицу описать наружность этого человека, и, когда она сказала, что это тот самый человек, которого как-то вечером она привела к нему по его же распоряжению, король сообразил, что это Морвель, и, вспомнив о приказе, который вырвала у него мать сегодня утром, он понял все.
— Вот тебе раз! В тот самый день, когда он спас мне жизнь! — проворчал Карл. — Время выбрано неудачно.
Подумав об этом, он сделал было несколько шагов, намереваясь спуститься к матери, но его остановила мысль:
«Черт подери! Если я заговорю с ней об этом, спорам конца не будет! Лучше будем действовать каждый со своей стороны».
— Кормилица! — сказал он. — Запри все двери и скажи королеве Елизавете, что я неважно себя чувствую после падения и буду спать у себя.
Кормилица пошла исполнять приказание, а Карл, так как было еще рано для осуществления его замысла, сел писать стихи.
За этим занятием время бежало для короля быстро. И когда начало бить девять часов вечера, он думал, что еще только семь. Карл принялся считать удары; с последним ударом он встал.
— Черт возьми! Пора! — сказал он.
Взяв плащ и шляпу, он вышел в потайную дверь, которая, по его приказу, была пробита в деревянной обшивке стены и о существовании которой не имела понятия даже Екатерина.
Карл IX направился прямо в покои Генриха. Генрих же от герцога Алансонского зашел к себе только переодеться и тотчас вышел.
«Наверно, он пошел ужинать к Марго, — подумал король. — Насколько я могу судить, они теперь в прекрасных отношениях».
И Карл направился к покоям Маргариты.
Маргарита привела к себе герцогиню Неверскую, Коконнаса и Ла Моля и вместе с ними закусывала сладкими пирожками и вареньем.
Карл IX постучался во входную дверь; ее открыла Жийона, но при виде короля она так испугалась, что едва нашла в себе силы сделать реверанс и, вместо того чтобы бегом предупредить свою госпожу о приходе августейшего гостя, впустила Карла, не дав королеве другого знака, кроме крика.
Король прошел переднюю и, услыхав взрывы смеха, доносившиеся из столовой, направился туда.
«Бедняга Анрио! — подумал он. — Он веселится, не чуя над собой беды».
— Это я, — сказал он, приподняв портьеру и высунув свое смеющееся лицо.
Маргарита отчаянно вскрикнула: это смеющееся лицо произвело на нее такое же впечатление, какое произвела бы голова Медузы. Сидя напротив двери, она сразу же узнала Карла.
Двое мужчин сидели спиной к королю.
— Его величество! — с ужасом воскликнула Маргарита и встала с места.
В то время как трое сотрапезников испытывали такое чувство, будто их головы вот-вот упадут с плеч, Коконнас не терял головы. Он тоже вскочил с места, но так неуклюже, что опрокинул стол, а вместе с ним попадали на пол бокалы, посуда и свечи.
На минуту воцарилась полная темнота и мертвая тишина.
— Удирай! — сказал Коконнас Ла Молю. — Смелей! Смелей!
Ла Моль не заставил просить себя дважды: он бросился к стене и стал ощупывать ее руками, стремясь попасть в опочивальню и спрятаться в столь хорошо знакомом ему кабинете.
Но едва он переступил порог опочивальни, как столкнулся с каким-то мужчиной, который только что вошел туда потайным ходом.
— Что все это значит? — в темноте заговорил Карл, и в голосе его послышались грозные ноты. — Разве я враг пирушек, что при виде меня происходит такая кутерьма? Эй, Анрио! Анрио! Где ты? Отвечай!
— Мы спасены! — прошептала Маргарита, схватив чью-то руку и приняв ее за руку Ла Моля. — Король думает, что мой муж в числе гостей.
— Я и оставлю его в этом заблуждении, не тревожьтесь, — сказал Генрих, отвечая в тон королеве.
— Великий Боже! — воскликнула Маргарита, выпуская руку, оказавшуюся рукой короля Наваррского.
— Тише! — сказал Генрих.
— Тысяча чертей! Что вы там шепчетесь? — крикнул Карл. — Генрих, отвечайте, где вы?
— Я здесь, государь, — раздался голос короля Наваррского.
— Черт возьми! — прошептал Коконнас, державший в углу герцогиню Неверскую. — Час от часу не легче!
— Теперь мы погибли окончательно, — ответила Анриетта.
Коконнас, чья смелость граничила с безрассудством, решив, что рано или поздно, а свечи зажечь придется, и чем раньше, тем лучше, выпустил руку герцогини Неверской, нашел среди осколков подсвечник, подошел к жаровне, раздул уголек и зажег свечу.
Комната осветилась.
Карл IX окинул ее вопрошающим взглядом.
Генрих стоял рядом с женой, герцогиня Неверская была в углу одна, а Коконнас, стоя посреди комнаты с подсвечником в руке, освещал всю сцену.
— Извините нас, брат мой, — сказала Маргарита, — мы вас не ждали.
— Вот почему, ваше величество, как вы изволили видеть, вы нас так и напугали! — заметила Анриетта.
— Я, вставая, опрокинул стол. Значит, перепугался не на шутку, — догадавшись обо всем, произнес Генрих.
Коконнас бросил на короля Наваррского взгляд, казалось, говоривший: «Прекрасно! Вот это муж так муж — все понимает с полуслова».
— Ну и кутерьма! — сказал Карл IX. — Анрио, твой ужин на полу. Пойдем со мной — ты закончишь ужин в другом месте; сегодня я кучу с тобой.
— Как, государь? — сказал Генрих. — Ваше величество оказывает мне такую честь?
— Да, мое величество оказывает тебе честь увести тебя из Лувра. Марго, одолжи его мне; завтра утром я тебе его верну.
— Ах, что вы, брат мой! — молвила Маргарита. — Вы не нуждаетесь в позволении — здесь вы хозяин.
— Государь! Я пойду к себе взять другой плащ и сейчас же вернусь, — сказал Генрих.
— Не надо, Анрио; тот, что на тебе, вполне хорош.
— Но, государь… — попытался возразить Беарнец.
— Говорят тебе, не ходи, тысяча чертей! Ты что, не понимаешь, что тебе говорят? Идем со мной!
— Да, да, идите! — внезапно вмешалась Маргарита и сжала мужу руку: по особенному выражению глаз Карла она поняла, что происходит нечто весьма серьезное.
— Я готов, государь, — сказал Генрих.
Карл перевел взгляд на Коконнаса, который, продолжая выполнять обязанности осветителя, зажигал другие свечи.
— Кто этот дворянин? — спросил он Генриха, не сводя глаз с пьемонтца. — Часом, не господин де Ла Моль?
«Кто это ему наговорил про Ла Моля?» — подумала Маргарита.
— Нет, государь, — ответил Генрих. — Господина де Ла Моля здесь нет, и очень жаль, что его нет, а то я имел бы честь представить его вашему величеству вместе с его другом — господином де Коконнасом; они оба неразлучны, и оба служат у герцога Алансонского.
— Так, так! У великого стрелка! — сказал Карл. — Ну, ну!
Он нахмурил брови.
— А этот Ла Моль не гугенот? — продолжал он.
— Обращенный, государь, — ответил Генрих, — я за него отвечаю, как за самого себя.
— Если вы отвечаете за кого-нибудь, Анрио, то после того, что вы сегодня сделали, я уже не имею права сомневаться. Но все равно мне хотелось бы посмотреть на этого самого господина де Ла Моля. Ну, не беда, посмотрю когда-нибудь в другой раз.
Еще раз обшарив комнату своими большими глазами, Карл поцеловал Маргариту и, взяв под руку короля Наваррского, увел его с собой.
У дверей Лувра Генрих хотел остановиться и что-то сказать какому-то человеку.
— Идем, идем! Не задерживайся, Анрио! — сказал Карл. — Раз я говорю, что воздух Лувра сегодня вечером для тебя вреден, так верь мне, черт возьми!
«Что за черт! — подумал Генрих. — А как же де Муи? Что с ним будет? Ведь он останется совсем один у меня в комнате! Только бы воздух Лувра, вредный для меня, не оказался еще вреднее для него!».
— Да, вот что! — сказал король, когда они с Генрихом прошли подъемный мост. — Ты, значит, не против, что дворяне герцога Алансонского ухаживают за твоей женой?
— Как так, государь?
— А разве этот господин Коконнас не делает глазки Марго?
— Кто вам сказал?
— Да уж говорили! — ответил король.
— Это просто шутка, государь: господин де Коконнас делает глазки, это верно, но только герцогине Неверской.
— Вот как!
— Ручаюсь.
Карл расхохотался.
— Ну, хорошо, — сказал он, — пусть теперь герцог де Гиз попробует сплетничать: я утру ему нос, рассказав о похождениях его невестки. Впрочем, — спохватился Карл, — я не помню, о ком он говорил, — о господине де Коконнасе или о господине де Ла Моле.
— Ни о том, ни о другом, государь, — сказал Генрих. — За чувства моей жены я ручаюсь.
— Отлично, Анрио! Отлично! — сказал король. — Люблю тебя, когда ты такой. Клянусь честью, ты славный малый! Я думаю, что без тебя мне будет трудно обойтись.
Сказавши это, он свистнул особенным образом, и четверо дворян, ждавших на углу улицы Бове, тотчас подошли к королю, после чего они все вместе исчезли в закоулках города.
Пробило десять часов.
Когда король и Генрих ушли, Маргарита спросила:
— Так как же? Сядем опять за стол?
— Ну нет, — ответила герцогиня Неверская, — я натерпелась такого страха! Да здравствует домик в переулке Клош-Персе! Туда не войдешь без предварительной осады, там наши молодцы имеют право пустить в ход шпаги… Господин де Коконнас! Что вы ищете в шкафах и под диванами?
— Ищу моего Друга Ла Моля, — отвечал пьемонтец.
— Поищите лучше около моей опочивальни, — сказала Маргарита, — там есть такой кабинет…
— Хорошо, иду, иду, — ответил Коконнас и вошел в опочивальню.
— Ну, что там у вас? — послышался голос из темноты.
— Э, черт побери! У нас уже десерт.
— А король Наваррский?
— Он ничего не видит. Это — превосходный муж, и я желаю такого же моей жене. Только вот боюсь, что такой будет у нее разве что во втором браке.
— А король Карл?
— Ну, король — дело другое; он увел мужа.
— Правда?
— Да поверь мне. Кроме того, он сделал мне честь, посмотрел на меня косо, когда узнал, что я на службе у герцога Алансонского, и совсем уж свирепо, когда узнал, что я твой друг.
— Так ты думаешь, что ему говорили обо мне?
— Я не только думаю, я боюсь, что наговорили нечто не слишком для тебя приятное. Но сейчас дело не в этом: я думаю что наши дамы собираются совершить паломничество на улицу Руа-де-Сисиль и что мы будем сопровождать паломниц.
— Ты и сам прекрасно знаешь, что это невозможно.
— Как — невозможно?
— Да ведь мы сегодня дежурим у его королевского высочества.
— Черт побери! А ведь и верно! Я все забываю, что у нас есть должность и что мы имели честь превратиться из дворян в лакеев.
Друзья подошли к королеве и герцогине и объявили, что они обязаны присутствовать хотя бы при том, как герцог Алансонский будет ложиться в постель.
— Хорошо, — сказала герцогиня Неверская, — но мы уходим.
— Можно узнать — куда? — спросил Коконнас.
— Вы слишком любопытны, — отвечала герцогиня. — Quaere et invenies.
Молодые люди поклонились и со всех ног побежали наверх, к герцогу Алансонскому.
Герцог сидел у себя в кабинете и, видимо, ждал их.
— Ай-ай! Вы очень запоздали, господа, — сказал он.
— Только что пробило десять, ваше высочество, — отвечал Коконнас.
Герцог вынул из кармашка часы.
— Верно, — сказал он. — Но в Лувре все уже легли спать.
— Да, ваше высочество, и мы к вашим услугам. Прикажете впустить в опочивальню вашего высочества дворян, дежурных при вашем отходе ко сну?
— Напротив, пройдите в маленькую залу и отпустите всех.
Молодые люди исполнили приказание, которое никого не удивило, ибо всем был хорошо известен характер герцога, а затем вернулись к нему.
— Ваше высочество, — спросил Коконнас, — вы ляжете спать или будете заниматься?
— Нет, господа, вы свободны до завтра.
— Вот так так! Похоже, что сегодня весь Лувр ночует не дома, — шепнул Коконнас на ухо Ла Молю. — Ночка будет хоть куда. Давай-ка и мы весело проведем ее!
Молодые люди, прыгая через четыре ступеньки, взбежали к себе наверх, схватили ночные шпаги и плащи, бросились вслед за своими дамами и нагнали их на углу улицы Кок-Сент-Оноре.
А герцог Алансонский заперся у себя в спальне и, раскрыв глаза и навострив уши, стал ждать тех непредвиденных событий, на которые намекнула ему королева-мать.
V
БОГ РАСПОЛАГАЕТ
Как сказал молодым людям герцог Алансонский, в Лувре царила глубокая тишина.
Маргарита и герцогиня Неверская отправились на улицу Тизон. Коконнас и Ла Моль пустились вдогонку за ними. Король и Генрих бродили по городу. Герцог Алансонский сидел у себя в смутном и тревожном ожидании событий, которые предсказывала королева-мать. Наконец Екатерина улеглась в постель, а г-жа де Сов, сидя у ее изголовья, читала вслух итальянские новеллы, очень смешившие добрую королеву.
Екатерина давно уже не была в таком прекрасном расположении духа. С большим аппетитом поужинав в обществе своих дам, посоветовавшись с врачом, подсчитав домашние расходы за истекший день, она заказала молебен за успех некоего предприятия, важного, как она сказала, для благополучия ее детей. Это был ее обычай — обычай, впрочем, общефлорентийский — заказывать при известных обстоятельствах молебны и обедни, смысл которых известен был только Богу да ей.
Она даже успела еще раз принять Рене и выбрать несколько новинок из его душистых пакетиков и богатого ассортимента парфюмерии.
— Пошлите узнать, — сказала она, — у себя ли моя дочь, королева Наваррская, и, если она дома, пусть ее попросят прийти посидеть со мной.
Паж, получивший это приказание, вышел и через минуту вернулся в сопровождении Жийоны.
— Я, однако, просила к себе госпожу, а не фрейлину, — заметила королева-мать.
— Я сочла своим долгом сама сообщить вашему величеству, — отвечала Жийона, — что королева Наваррская вышла из дому вместе со своей подругой, герцогиней Неверской.
— Ушла из дому об эту пору? — нахмурив брови, переспросила Екатерина. — Куда же она могла пойти?
— Смотреть алхимические опыты, которые будут ставить во дворце Гизов, в павильоне герцогини Неверской, — ответила Жийона.
— А когда она вернется? — спросила королева-мать.
— Опыты продлятся до глубокой ночи, — отвечала Жийона, — так что ее величество, возможно, останется у своей подруги до утра.
— Счастливица эта королева Наваррская, — тихо произнесла Екатерина, — она королева, а у нее есть друзья; она носит корону, ее называют «ваше величество», а у нее нет подданных, — какая счастливица!
Эта остроумная шутка вызвала затаенную улыбку у присутствующих.
— Впрочем, если она ушла из дому… — пробормотала Екатерина. — Ведь вы говорите, что она ушла?
— С полчаса тому назад.
— Ну что ж, идите.
Жийона поклонилась и вышла.
— Продолжайте читать, Карлотта, — сказала королева.
Госпожа де Сов продолжила чтение. Минут через десять Екатерина прервала чтицу.
— Ах да! Пусть удалят охрану из галереи, — приказала она.
Это был сигнал, которого дожидался Морвель.
Приказание королевы-матери было исполнено, и г-жа де Сов продолжала читать новеллу.
Она читала уже с четверть часа, и ничто не прерывало чтения, как вдруг до королевской спальни донесся долгий, протяжный и такой ужасный крик, что у присутствующих волосы встали дыбом.
Вслед за криком раздался пистолетный выстрел.
— Что с вами, Карлотта? Почему вы перестали читать? — спросила Екатерина.
— А разве вы не слышали? — побледнев, сказала молодая женщина.
— Что? — спросила Екатерина.
— Крик.
— И пистолетный выстрел, — добавил командир охраны.
— Крик, пистолетный выстрел! — повторила Екатерина. — Я ничего не слыхала… А кроме того, и крик, и пистолетный выстрел — разве это такая редкость в Лувре? Читайте, Карлотта, читайте!
— Да вы прислушайтесь, прислушайтесь, ваше величество! — заговорила г-жа де Сов, в то время как г-н де Нансе стоял, положив руку на эфес шпаги и не осмеливаясь выйти без позволения королевы, — слышите? Топот, ругательства!
— Не узнать ли, в чем дело? — спросил де Нансе.
— Нет, сударь, оставайтесь на своем месте, — сказала Екатерина, приподнимаясь на локте словно для того, чтобы подчеркнуть непреложность приказания. — Кто же будет охранять меня в случае тревоги?.. Да это подрались какие-то пьяные швейцарцы!
Спокойствие королевы, с одной стороны, и ужас, реявший над всеми остальными, составляли такой бьющий в глаза контраст, что г-жа де Сов, несмотря на всю свою робость, устремила на королеву вопросительный взгляд.
— Но ведь похоже на то, что там кого-то убивают! — вскричала она.
— Кого же там убивают, по-вашему?
— Короля Наваррского! Шум доносится из его покоев.
— Дура! — тихо сказала королева, губы которой, при всем ее самообладании, начали как-то странно дергаться, и забормотала молитву. — Этой дуре всюду мерещится ее король Наваррский!
— Боже мой! Боже мой! — произнесла г-жа де Сов, откидываясь на спинку кресла.
— Все кончено, все кончено! — сказала Екатерина. — Командир! — продолжала она, обращаясь к де Нансе. — Надеюсь, что если это был скандал во дворце, то завтра вы строго накажете виновных. Продолжайте чтение, Карлотта.
Екатерина снова откинулась на подушку с полнейшей невозмутимостью, которая, однако, очень походила на изнеможение, ибо присутствующие заметили крупные капли пота, выступившие у нее на лице.
Госпожа де Сов подчинилась этому повелению, но читали только ее глаза и губы. Мысль же ее, обратившаяся к другим предметам, говорила ей о страшной опасности, нависшей над дорогой ее сердцу головой. Через несколько минут этой внутренней борьбы между волнением и требованиями этикета г-жа де Сов почувствовала себя так скверно, что голос ее прервался, книга выскользнула у нее из рук, а сама она упала в обморок.
Внезапно послышался страшный грохот; тяжелый топот прокатился по коридору; раздались два выстрела, от которых задребезжали стекла, и Екатерина, изумленная столь затянувшейся борьбой, приподнялась на постели, прямая, бледная, с широко раскрытыми глазами, но когда командир охраны хотел выбежать в коридор, она остановила его.
— Пусть все остаются здесь, — приказала она, — я сама пойду узнаю, что происходит.
А происходило, или, вернее, уже произошло, вот что.
Утром де Муи получил от Ортона ключ от покоев Генриха. В полой части ключа он обнаружил свернутую трубочкой записку. Он вытащил ее с помощью булавки.
Это был пароль для входа в Лувр на ближайшую ночь.
Кроме того, Ортон на словах передал де Муи приглашение Генриха явиться к нему в Лувр в десять часов вечера.
В половине десятого де Муи надел кольчугу, испытать прочность которой ему уже не однажды предоставлялась возможность, натянул сверху шелковый камзол, пристегнул шпагу, засунул за пояс пистолеты и все это прикрыл знаменитым вишневым плащом, точь-в-точь таким же, как плащ Ла Моля.
Мы уже видели, что Генрих, прежде чем зайти к себе, счел нужным нанести визит Маргарите и, пройдя к ней по потайной лестнице, успел как раз вовремя втолкнуть Ла Моля в опочивальню Маргариты и предстать вместо него перед глазами короля в столовой. Это произошло в ту самую минуту, когда благодаря присланному Генрихом паролю, а главное — знаменитому вишневому плащу в пропускную калитку Лувра вошел де Муи.
Стараясь, как всегда, сколь возможно лучше подражать походке Ла Моля, молодой человек поднялся наверх, к королю Наваррскому. В передней он увидел Ортона, который ждал его.
— Господин де Муи! — сказал горец. — Король вышел из Лувра, но приказал мне провести вас к нему и сказать, чтобы вы его подождали. Если он очень запоздает, он предлагает вам, как вам известно, лечь на его кровати.
Де Муи вошел в спальню без дальнейших объяснений, так как все, что сказал ему Ортон, было лишь повторением того, что он уже сказал ему утром.
Чтобы не терять времени даром, де Муи взял перо и чернила и, подойдя к висевшей на стене превосходной карте Франции, стал высчитывать и вычерчивать перегоны между Парижем и По.
Но эта работа отняла всего четверть часа, и, закончив ее, де Муи не знал, чем себя занять.
Де Муи несколько раз прошелся по комнате, протер глаза, зевнул, сел, встал и снова сел. Наконец, воспользовавшись предложением Генриха и извиняя себя свободой в обращении, существовавшей в то время между государями и их дворянами, он положил на ночной столик пистолеты, поставил на него лампу, разлегся на стоявшей в глубине комнаты кровати с темной обивкой, положил у бедра обнаженную шпагу и, в полной уверенности, что его не застанут врасплох, так как в соседней комнате был слуга, заснул крепким сном; вскоре под балдахином стал перекатываться его храп. Де Муи храпел, как настоящий обитатель казармы, и в этом отношении мог поспорить с самим королем Наваррским.
А в это время семь человек с кинжалами за поясами и с обнаженными шпагами в руках молча крались по коридору, в который выходила дверца из покоев Екатерины и дверь из покоев Генриха.
Один из семерки шел впереди. Кроме обнаженной шпаги и большого, как охотничий нож, кинжала, два надежных пистолета были прикреплены к его поясу серебряными застежками. Это был Морвель.
Подойдя к двери Генриха, он остановился.
— Вы вполне уверены, что в коридоре часовых нет? — спросил он одного из семерки, видимо, лейтенанта этого маленького отряда.
— Ни одного нет на посту, — ответил лейтенант.
— Хорошо, — сказал Морвель, — теперь остается узнать, у себя ли тот, кто нам нужен.
— Но ведь это покои короля Наваррского, капитан, — возразил лейтенант, хватая за руку Морвеля, уже взявшегося за дверной молоток.
— А кто вам сказал, что это не его покои? — спросил Морвель.
Все переглянулись в глубоком изумлении, а лейтенант сделал шаг назад.
— Фью-ю-ю! — свистнул лейтенант. — Как? Арестовать кого-нибудь в такое время, да еще в Лувре, да еще в покоях короля Наваррского?
— А что вы скажете, — спросил Морвель, — когда узнаете, что тот, кого мы сейчас должны арестовать, и есть король Наваррский?
— Скажу, капитан, что дело это серьезное и что без приказа, подписанного рукой короля Карла Девятого — Читайте, — перебил Морвель и, вынув из-под камзола приказ, полученный от Екатерины, протянул его лейтенанту.
— Хорошо, — прочитав приказ, сказал лейтенант, — мне больше нечего вам сказать.
— И вы готовы выполнить этот приказ?
— Готов.
— А вы? — продолжал Морвель, обращаясь к остальным.
Те почтительно поклонились.
— В таком случае выслушайте меня, господа, — сказал Морвель. — Вот план действий: двое остаются у этой двери, двое станут у опочивальни и двое войдут туда со мной.
— А дальше? — спросил лейтенант.
— Слушайте внимательно: нам приказано воспрепятствовать арестованному звать на помощь, кричать, сопротивляться; за малейшее нарушение этого приказа виновника покарают смертью.
— Так, так! Ему, значит, предоставлена свобода действий! — сказал лейтенант тому, кто должен был вместе с ним идти за Морвелем к королю.
— Полная свобода, — подтвердил Морвель.
— Бедняга король Наваррский, — сказал один из солдат, — теперь ему несдобровать. Видно, так уж ему на роду написано.
— И на бумаге, — добавил Морвель, взяв у лейтенанта приказ Екатерины и засунув его за пазуху.
Морвель вставил в замочную скважину ключ, полученный от Екатерины, и, оставив двух молодых человек у входной двери, вошел с четырьмя другими в переднюю.
— Ага! — произнес он, услышав раскатистый храп спящего, слышный даже в передней. — Как видно, мы найдем здесь то, чего ищем.
Но тут Ортон, полагая, что это вернулся его господин, тотчас вышел ему навстречу и столкнулся с пятью вооруженными людьми, уже вошедшими в первую комнату.
Увидав зловещее лицо Морвеля, по прозвищу Истребитель короля, верный слуга отступил и загородил собою дверь в другую комнату.
— Кто вы такой? — спросил Ортон. — Что вам нужно?
— Именем короля: где твой господин? — ответил Морвель.
— Мой господин?
— Да, король Наваррский?
— Короля Наваррского нет дома, — сказал Ортон, еще настойчивее загораживая дверь, — значит, вам незачем и входить.
— Отговорки! Враки! — сказал Морвель. — Ну-ка отойди!
Беарнцы вообще упрямы, и этот, не струсив, заворчал, как ворчат собаки у него в горах.
— Не войдете! Короля здесь нет, — объявил Ортон и вцепился в дверь.
Морвель подал знак; все четверо набросились на упрямца и стали отрывать его от дверной рамы, за которую он ухватился; он открыл было рот, чтобы крикнуть, но Морвель зажал ему рот рукой.
Ортон укусил убийцу, тот с глухим стоном отдернул руку и ударил слугу по голове эфесом шпаги. Ортон зашатался и крикнул:
— К оружию! К оружию!
Голос его прервался, он упал и потерял сознание.
Убийцы перешагнули через его тело, двое остались у двери, а двое других, предводительствуемые Морвелем, вошли в спальню.
При свете лампы, горевшей на ночном столике, они увидели кровать. Полог был задернут.
— Ого! А ведь он как будто перестал храпеть, — заметил лейтенант.
— Ну, вперед! — приказал Морвель.
При звуке его голоса из-за полога раздался хриплый крик, похожий скорее на рычанье льва, чем на голос человека, полог стремительно распахнулся, и показался мужчина в кольчуге и шлеме, покрывавшем голову до самых глаз, — он сидел на кровати, держа в руке по пистолету и положив на колени шпагу.
Едва Морвель увидел это лицо и узнал де Муи, как почувствовал, что волосы у него на голове шевелятся и встают дыбом; он страшно побледнел, рот его наполнился слюной, и он попятился, как будто перед ним было привидение.
Сидевшая фигура внезапно встала и шагнула вперед на столько же, на сколько отступил Морвель, — таким образом, тот, кому грозили смертью, казалось, наступал, а тот, кто грозил смертью, казалось, бежал.
— Ага, злодей! — глухим голосом произнес де Муи. — Ты пришел убить и меня, как убил моего отца?!
Двое стражников, вошедших в спальню короля вместе с Морвелем, услышали эти грозные слова, и одновременно с этими словами дуло пистолета поднялось на уровень лба Морвеля. Морвель упал на колени в то самое мгновение, когда де Муи нажал на спуск; раздался выстрел, и один из стражников, стоявший за спиной Морвеля и, таким образом, лишившийся заслона, упал, получив пулю в сердце. Морвель сейчас же ответил выстрелом, но пуля расплющилась о кольчугу де Муи.
Де Муи, мгновенно измерив глазами расстояние, весь собрался для прыжка, одним махом своей большой шпаги раскроил череп другому стражнику, повернулся к Морвелю, и они скрестили шпаги.
Бой был страшным, но коротким. На четвертом выпаде Морвель почувствовал у себя в горле холод стали; он испустил сдавленный крик, упал навзничь и, падая, опрокинул лампу, которая тут же и потухла.
Тогда де Муи, пользуясь темнотой, сильный и ловкий, как гомеровский герой, опустив голову, бросился в переднюю, сбил с ног одного стражника, оттолкнул второго, мелькнул, как молния, между двумя другими, стоявшими у входной двери, выпустил еще две пули, оставившие выбоины на стене коридора, и теперь он был спасен: у него оставался еще один заряженный пистолет в придачу к шпаге, наносившей такие страшные удары.
Одно мгновение де Муи колебался: бежать ему к герцогу Алансонскому, который, как показалось ему, только что приоткрыл свою дверь, или попытаться уйти из Лувра. Он принял второе решение, сперва замедлил шаг, затем одним скачком перемахнул через десять ступенек, подошел к пропускной калитке, сказал пароль и устремился вперед с криком:
— Бегите наверх: там убивают по приказанию короля! Воспользовавшись тем, что часовых озадачили эти слова, тем более что им предшествовали выстрелы, де Муи пешком дошел до улицы Кок и там исчез, не получив ни единой царапины.
В эту самую минуту Екатерина остановила командира своей охраны и сказала:
— Останьтесь здесь, я сама посмотрю, что там происходит.
— Опасность, которой может подвергнуться ваше величество, требует, чтобы я сопровождал вас, — заметил командир.
— Останьтесь здесь, сударь! — сказала Екатерина уже более повелительным тоном. — У королей есть охрана более могучая, нежели оружие, изобретенное человеком.
Командир остался в комнате.
Екатерина взяла лампу, сунула голые ноги в бархатные туфли без задников, вышла из опочивальни в коридор, еще полный пороховым дымом, и двинулась, бесстрастная и холодная, как призрак, к покоям короля Наваррского.
Всюду снова воцарилась тишина.
Екатерина подошла к входной двери, переступила через порог и прежде всего увидела в передней лежавшего без чувств Ортона.
— Так! Вот слуга. Дальше мы, конечно, найдем и господина! — произнесла она и прошла в следующую дверь.
Здесь нога ее наткнулась на чей-то труп; она опустила лампу: это был стражник с разрубленной головой; он уже умер.
В трех шагах от него лежал раненный пулей лейтенант, испускавший последний хриплый вздох.
Наконец, у кровати валялся третий, бледный как смерть; кровь струилась из двух ран у него на шее; вытянув стиснутые в кулак руки, он пытался подняться.
Это был Морвель.
Дрожь пробежала по телу Екатерины; посмотрев сперва на пустую кровать, она оглядела комнату, тщетно стараясь найти среди людей, плававших в собственной крови, труп, который надеялась увидеть.
Морвель узнал Екатерину; глаза его страшно расширились, и он сделал жест отчаяния протянутой к ней рукой.
— Где он? — тихо спросила она. — Что с ним? Негодяи, вы его упустили!
Морвель попытался выговорить несколько слов, но из его раненой гортани вырвался лишь невнятный свист, красноватая пена окрасила его губы, и он покачал головой, выражая таким образом и свое бессилие, и боль.
— Говори же! — крикнула Екатерина. — Говори! Скажи хоть одно слово!
Морвель показал на свою рану, снова издал какие-то бессвязные звуки, попытался пересилить себя, но только захрипел и потерял сознание.
Екатерина огляделась: вокруг нее лежали трупы и умирающие; по комнате текли ручьи крови; могильная тишина стояла над этой сценой.
Она попыталась еще раз заговорить с Морвелем, но не могла привести его в сознание: теперь он лежал не только безгласен, но и недвижим; из-под его камзола высовывалась бумага — это был приказ об аресте, подписанный королем. Екатерина схватила его и спрятала у себя на груди.
В эту минуту она услышала, что у нее за спиной чуть скрипнула половица; она обернулась и увидела герцога Алансонского, стоявшего в дверях спальни, — шум невольно привлек его сюда; когда же он увидел, что здесь происходит, на него нашел столбняк.
— Вы здесь? — спросила Екатерина.
— Да, сударыня. Боже мой, что случилось? — в свою очередь спросил герцог.
— Идите к себе, Франсуа, вы все скоро узнаете. Герцог Алансонский был не так уж не осведомлен об этом происшествии, как думала Екатерина. Едва по коридору раздались шаги, как он стал прислушиваться. А увидев людей, входивших к королю Наваррскому, он сопоставил это с тем, что сказала ему Екатерина, догадался, что должно произойти, и теперь предвкушал минуту, когда увидит, что опасного друга уничтожила рука сильнее его руки.
Вскоре выстрелы и быстрые шаги убегавшего человека и привлекли его внимание, и он увидел, как в полоске света, падавшего из его двери, приоткрытой на лестницу, мелькнул вишневый плащ, столь хорошо ему знакомый, что он не мог его не узнать.
— Де Муи! — воскликнул он. — Де Муи у моего зятя! Да нет, быть того не может! А что, если это Ла Моль?..
Им овладело беспокойство. Вспомнив, что молодой человек был ему рекомендован самой Маргаритой, герцог, желая удостовериться, действительно ли он видел бежавшего Ла Моля, быстро поднялся в комнату молодых людей; она была пуста. Но в одном углу висел знаменитый вишневый плащ. Сомнения его рассеялись: значит, это был не Ла Моль, а де Муи.
Побледневший, дрожащий от страха, как бы гугенот не попался и не выдал тайн заговора, он бросился к пропускной калитке Лувра. Здесь он узнал, что вишневый плащ ускользнул здрав и невредим, объявив, что в Лувре убивают по приказу короля.
— Он ошибся, — прошептал герцог Алансонский, — по приказу королевы-матери!
Герцог вернулся на театр военных действий, где и застал Екатерину, бродившую среди трупов, как гиена.
По приказанию матери молодой человек ушел к себе, притворяясь спокойным и послушным, хотя его волновали беспорядочные мысли.
Екатерина, пришедшая в отчаяние от этой неудачи, позвала командира своей охраны, велела убрать трупы, распорядилась, чтобы Морвеля, который был только ранен, отнесли к нему домой и приказала ни в коем случае не будить короля.
— Ох! И на этот раз ускользнул! — опустив голову на грудь, говорила она по дороге к себе в покои. — Десница Божия простерлась над этим человеком. Он будет царствовать! Будет царствовать!
Перед тем как открыть дверь в спальню, она провела рукой по лбу и сложила губы в свою обычную улыбку.
— Что там такое, ваше величество? — спросили в один голос все присутствующие, кроме г-жи де Сов, которая была так напугана, что не могла задавать вопросы.
— Пустяки, — ответила Екатерина, — просто драка, вот и все.
— Ой! — вдруг вскрикнула г-жа де Сов, указывая пальцем на то место, где прошла Екатерина. — Ваше величество, вы говорите — пустяки, а каждый шаг ваш оставляет на ковре кровавый след!
VI
